Помоги проекту - поделись книгой:
— Будь он проклят, — ответил Эмерсон.
— Э-э… мой отец был младшим. Его старшего брата, который конечно, был наследником, звали Уиллоуби Форт.
— Уилли Форт, исследователь? — совсем другим тоном повторил Эмерсон. — Так вы его племянник? Но ваше имя…
— Мой отец женился на мисс Райт, единственной дочери богатого купца. По просьбе тестя он добавил фамилию Райт к своей собственной. Так как большинство людей, услышав это сочетание, предполагали, что оно состоит из одного слова, я посчитал, что гораздо проще принять эту версию.
— Как любезно с вашей стороны, — промолвил Эмерсон. — Вы не похожи на своего дядю, мистер Фортрайт. Он стоил двух таких, как вы.
— Я слышала его имя, — сказала я. — Это он неопровержимо доказал, что озеро Виктория является источником Белого Нила?
— Нет, он упорно цеплялся за убеждение, что река Луалаба — это часть Нила, пока Стэнли не исправил его ошибку, совершив плавание вниз по Луалабе в Конго, а оттуда в Атлантику. — Племянник Уиллоуби Форта язвительно улыбнулся. — Боюсь, что это печально отражает картину его жизни. Он вечно опаздывал то на несколько месяцев, то на несколько сотен миль. Его величайшей мечтой было войти в историю как первооткрыватель… чего-нибудь. Всего, что угодно! Мечтой, которая так и не осуществилась.
— Честолюбие, стоившее ему жизни, — задумчиво сказал Эмерсон. — И жизни его жене. Они исчезли в Судане десять лет назад.
— Четырнадцать лет назад, если точно. — Фортрайт застыл. — Кажется, за дверью кто-то есть?
— Я ничего не слышу, — бросил острый взгляд Эмерсон. — Сегодня вечером мне предстоит ожидать ещё одного непрошеного гостя?
— Боюсь, что так. Но, умоляю, позвольте мне продолжить. Вы должны услышать мою историю до того, как…
— Я попрошу вас, мистер Фортрайт, позволить мне самому решать, что должно или не должно происходить в моём доме, — отрезал Эмерсон. — Я не отношусь к людям, которые любят сюрпризы. И предпочитаю быть готовым к приёму посетителей, особенно когда они принадлежат к аристократии. Вы ожидаете появления своего деда?
— Да. Пожалуйста, профессор, позвольте мне объяснить. Дядя Уиллоуби всегда был любимым сыном. Не только потому, что разделял археологические и географические интересы моего деда, но он обладал физической силой и смелостью, которых не хватало его младшему брату. Мой бедный дорогой отец никогда не был сильным…
По выражению Эмерсона я поняла, что он собирался сказать что-то грубое, поэтому взяла на себя смелость вмешаться.
— Ближе к делу, мистер Фортрайт.
— Что? О да, я прошу прощения. Дед никогда не смирился с тем, что его любимый сын мёртв. Но это так, профессор! Иначе хоть что-то давно уже стало бы известно…
— Но о его смерти тоже не сообщалось, — ответил Эмерсон.
Фортрайт сделал нетерпеливый жест.
— А как? Ни в джунглях, ни в пустыне нет телеграфа. Юридически моего дядю и его несчастную жену могли бы объявить умершими много лет назад. Дед отказался пойти на этот шаг. Мой отец умер в прошлом году…
— Ага, — сказал Эмерсон. — Вот теперь мне кажется, мы подошли к самой сути. Пока ваш дядя не объявлен мёртвым, вы не являетесь наследником своего деда.
Молодой человек не опустил глаз под циничным взглядом Эмерсона.
— Я был бы лицемером, если бы отрицал, что заинтересован в этом, профессор. Но хотите — верьте, хотите — нет, однако это не самое главное. Рано или поздно, с неизбежным течением времени я унаследую титул и имущество; к несчастью, не существует никакого другого наследника. Но мой дед…
Он замолчал, резко повернув голову. На этот раз никакой ошибки не было; препирательство в зале шло достаточно громко, чтобы его услышали даже сквозь закрытую дверь. Увещевания Гарджери заглушил трубный и пронзительный звук, напоминавший крик слона. Дверь с оглушительным треском распахнулась, и на пороге появилась одна из самых внушительных фигур, которые мне когда-либо приходилось видеть.
Возникший у меня в голове мысленный образ жалкого, сломленного горем старика-отца перед лицом реальности разлетелся вдребезги. Лорд Блэктауэр — ясно, что это был именно он — оказался массивным грубым созданием с мускулатурой борца и гривой жёстких рыжеватых волос. Тут и там отмечались проблески седины, напоминавшие отсвет заходящего солнца. Он мог показаться слишком молодым и энергичным для того, чтобы быть дедушкой тридцатилетнего мужчины, пока не бросали взгляд на его лицо. Подобно выжженной земле, оно было глубоко изрезано морщинами — следами неистовых страстей и опасных привычек.
Внезапность появления и некая животная абсолютность доминирования присутствия этого человека вызвали недолгое молчание. Его взгляд перемещался по комнате, скользя по людям с холодным безразличием, пока не остановился на мне. Сорвав шляпу с головы, он поклонился с неожиданной грацией для такого огромного мужчины.
— Мадам! Я прошу вас принять мои извинения за подобное вторжение. Позвольте представиться. Фрэнклин, виконт Блэктауэр. Имею ли я честь беседовать с миссис Рэдклифф Эмерсон?
— Э-э… да, — ответила я.
— Миссис Эмерсон! — Улыбка не изменила его взгляд, оставшийся холодным и непроницаемым, как персидская бирюза[19]. — Я уже давно с нетерпением ожидал радости встречи с вами.
Тяжеловесно печатая шаг, он протянул руку. Я подала ему свою, готовясь к тому, что кости будут раздроблены. Вместо этого он поднял мои пальцы к губам и запечатлел на руке громкий, продолжительный, влажный поцелуй.
— М-м, да, — пробормотал он. — Фотографии совершенно не воздают вам должное, миссис Эмерсон. — Я продолжала ожидать возражений Эмерсона против продолжающихся длительных церемоний, бормотания и поцелуев. Комментариев, однако, не последовало, поэтому я отняла руку и пригласила лорда Блэктауэра сесть на стул. Проигнорировав мои слова, он рухнул на диван рядом со мной, с глухим стуком, от которого у меня всё затряслось. Со стороны Эмерсона по-прежнему не было никакой реакции, равно как и со стороны мистера Фортрайта, который спрятался в кресле, где пребывал, когда его дед ворвался к нам.
— Могу ли я предложить вам чашку чая или стакан бренди, лорд Блэктауэр? — спросила я.
— Вы — воплощение доброты, сударыня, но я и так позволил себе чрезмерно злоупотребить добротой вашего характера. Позвольте мне только объяснить, почему я рискнул так бесцеремонно ворваться сюда, после чего я удалюсь — равно как и мой внук, чьё присутствие является причиной, если не оправданием, моего хамства. — Он даже не взглянул на мистера Фортрайта, но продолжил после незначительной паузы: — Я намеревался обратиться к вам и вашему уважаемому мужу надлежащим образом. Однако сегодня я случайно узнал, что мой внук взял на себя смелость опередить меня, и был вынужден действовать быстро. Миссис Эмерсон… — Он наклонился ко мне и положил руку на моё колено. — Миссис Эмерсон! Мой сын жив! Найдите его! Верните мне его!
Рука была тяжёлой, как камень, и холодной, как лёд. Я уставилась на вены, извивающиеся под кожей, как жирные синие черви, и пучки серовато-рыжих волос на пальцах. И по-прежнему никаких возражений от Эмерсона! Совершенно необъяснимо!
Лишь материнское сочувствие родителю, обезумевшему от потери любимого ребёнка, не давало мне сбросить его руку.
— Лорд Блэктауэр… — начала я.
— Я знаю, что вы собираетесь сказать. — Его пальцы сжались. — Вы мне не верите. Реджинальд, вероятно, говорил вам, что я — слабоумный старик, цепляющийся за невозможную надежду. Но у меня есть доказательство, миссис Эмерсон — сообщение от моего сына, содержащее сведения, которые мог знать только он. Я получил это письмо несколько дней назад. Найдите его — и всё, о чём вы попросите меня, будет вашим. Я не буду оскорблять вас, предлагая деньги…
— Это было бы пустой тратой времени, — холодно заметила я.
Он продолжал, как будто бы я и слова не сказала:
— … однако я посчитал бы за честь финансировать ваши будущие экспедиции в любом размере, каком вы бы могли пожелать. Или высокая археологическая должность для вашего мужа. Или рыцарское звание. Леди Эмерсон, а?
Произношение было грубым, а манера разговора — не говоря уже о руке — невыносимо фамильярной. Впрочем, жену это не оскорбило. Но Эмерсон предположил, что оскорбляют
— Вы понапрасну тратите время, лорд Блэктауэр. Я не покупаю почести и никому не позволю приобретать их для меня.
Старик громогласно расхохотался.
— Я просто думал, чем бы расшевелить вас, профессор. Каждый человек имеет свою цену, вам это известно. Но вы — да, буду к вам справедлив; вас не тронет ничто из того, что я только что предлагал. Однако у меня есть кое-что получше. Вот, взгляните-ка.
И, засунув руку в карман, он вынул конверт. Я одёрнула юбки. Казалось, я до сих пор чувствовала его руку, обжигавшую меня холодом.
Эмерсон взял конверт. Тот не был запечатан. Затем Эмерсон вытянул — так же бережно, как если бы прикасался к хрупким древностям — из конверта нечто длинное, узкое и плоское. Кремового цвета. Слишком толстое, чтобы быть обыкновенной бумагой, но покрытое строчками. Слов мне разобрать не удалось.
Несколько минут Эмерсон изучал это в полной тишине. Затем поджал губы.
— Откровенно наглая и неубедительная подделка.
— Подделка? Но ведь это же папирус, не так ли?
— Это папирус, — признал Эмерсон. — Пожелтевший и достаточно ломкий, чтобы быть древнеегипетского происхождения. Но то, что написано, не относится ни к древности, ни к Египту. Что это ещё за чушь?
Старик оскалил зубы, напоминавшие своим цветом папирус.
— Прочтите это, профессор. Прочтите сообщение вслух.
— Ладно, — пожал плечами Эмерсон. — «Старому льву от молодого льва — приветствие. Твои сын и дочь живы, но не долго, если вскоре не придёт помощь. Кровь взывает к крови, старый лев, но если этот зов недостаточно силён, ищи сокровища прошлого в этом месте, где я жду тебя». Из всех ребяческих…
— Детских, да — началось, ещё когда он был мальчиком и зачитывался историями, полными романтики и приключений. Это стало своего рода личным кодом. Больше он никому так не писал, и ни один из живущих на земле не знал об этом. И не знал, что сын называл меня «старым львом». — Именно так он и выглядел в тот миг: усталый старый лев с обвисшими щеками и глазами, затонувшими в морщинистых глубинах.
— И всё равно это подделка, — упрямо сказал Эмерсон. — Более искусная, нежели я предположил вначале, но, тем не менее, несомненная подделка.
— Извини, Эмерсон, но ты упустил самое важное, — вставила я. Эмерсон с негодованием обернулся ко мне, но я продолжала: — Предположим, что автор этого письма — действительно мистер Уиллоби Форт, и все эти годы он где-то находился в плену, или не мог вернуться по какой-то иной причине. Предположим также, что некая отважная пара… вернее, некие отважные искатели приключений готовы броситься ему на помощь. Но где им вести розыск? Человеку, нуждающемуся в помощи, следовало, по меньшей мере, дать указания.
— Я, — сказал мой муж, — как раз собирался обратить на этот факт внимание,
Старик усмехнулся.
— Профессор, в конверте находится кое-что ещё. Будьте добры, достаньте его.
Второй предмет был более прозаичен, чем первый — один лист обычной писчей бумаги, сложенный в несколько раз — но на Эмерсона он произвёл поистине удивительное впечатление. Застыв, он смотрел на него с таким ужасом, как будто этот лист угрожал ему смертью (а надо сказать, что Эмерсону уже не раз приходилось сталкиваться с корреспонденцией подобного рода). Я вскочила и выхватила бумагу из его рук. Серая от старости и пыли, истрёпанная множеством рук и покрытая записями на английском языке. Почерком, знакомым мне, как мой собственный.
— Похоже на страницу одной из твоей записных книжек, Эмерсон! — воскликнула я. — Как она попала в ваши руки, лорд Блэктауэр?
— Конверт и его содержимое валялись на пороге моего дома на Беркли-сквер. Дворецкий признал, что намеревался выбросить его в мусорную корзину. К счастью, он этого не сделал.
— Письмо не пришло по почте, — пробормотал Эмерсон, проверив конверт. — Следовательно, его доставили вручную. Кто? Почему посланник не объявил о себе и не потребовал награду?
— Я не знаю, и меня это не касается, — раздражённо ответил старик. — Почерк на конверте принадлежит моему сыну. Так же, как и надпись на папирусе. Какие ещё доказательства вам требуются?
— Любой, кто знал своего сына и получал от него письма, смог бы имитировать его почерк, — мягко, но непреклонно сказала я. — Мне кажется, страница из блокнота моего мужа — неизмеримо более существенный факт. Но я не понимаю, какое отношение он имеет к исчезновению мистера Форта.
— Посмотрите на обороте, — произнёс лорд Блэктауэр.
Я так и сделала. Выцветшие линии на первый взгляд казались неразборчивыми каракулями, будто бы нарисованными малышом. Лорд Блэктауэр издал ужасный скрежет. Я предположила, что это был смех.
— А, вы начинаете вспоминать, профессор Эмерсон? Кто набросал карту — вы или мой сын?
— Карту? — повторила я, более внимательно изучая каракули.
— Я помню этот случай, — медленно промолвил Эмерсон. — И при таких обстоятельствах — учитывая страдания отца, потерявшего сына — я сделаю исключение из моего обычного принципа: отказываться отвечать на дерзкие вопросы посторонних. — Я издала слабый звук протеста, ибо тон Эмерсона — особенно, когда он упомянул страдания отца — был ещё более оскорбительным, чем сами слова. Блэктауэр только усмехнулся.
— Это не карта, — продолжал Эмерсон. — Это фантазия, выдумка. Она не имеет никакого отношения к судьбе вашего сына. Кто-то либо хочет сыграть с вами злую шутку, лорд Блэктауэр, либо строит мошеннические планы.
— Я так и сказал дедушке, профессор, — воскликнул мистер Фортрайт.
— Не будь дураком, — прорычал Блэктауэр. — Самозванец не смог бы обмануть меня…
— Не стоит быть таким уверенным, — прервал Эмерсон. — В 1895 году я встретился со Слатин-пашой[20], сбежавшим от Халифы после одиннадцати лет страданий, голода и пыток. Я не узнал его. Родная мать не узнала бы его. Но я говорил о другом виде мошенничества. Сколько вы готовы предложить мне для оснащения и проведения спасательной экспедиции?
— Но ведь вы отказались от взятки, профессор?
— Я отказался, но временно, — сказал Эмерсон. — А, ладно, чёрт с ним! В моём совете нет смысла — вы его не примете. Как может подтвердить вся моя семья, лорд Блэктауэр, я самый терпеливый из всех людей на свете. Но моё терпение истощилось. Желаю вам хорошо провести вечер.
Старик поднялся на ноги.
— Я тоже терпеливый человек, профессор. Я ждал моего сына в течение четырнадцати лет. Он жив. Я знаю это. И однажды вам придётся признать, что я был прав, а вы, сэр — неправы. Всего хорошего, господа. Всего хорошего, миссис Эмерсон. Не утруждайте себя вызовом лакея. Я уйду сам. Пошли, Реджинальд.
Он подошёл к двери и спокойно закрыл её за собой.
— До свидания, мистер Фортрайт, — сказал Эмерсон.
— Ещё одно слово, профессор. Последнее.
— Только быстро, — сверкнул глазами Эмерсон.
— Случившееся может быть именно такой грязной игрой, как вы описали. Но существует и другая возможность. У моего деда есть враги…
— Да неужели! Просто удивительно! — воскликнул Эмерсон.
— Если нет другого способа — если он не сможет найти квалифицированного специалиста для подобной экспедиции — он отправится сам. Вы смотрите скептически, но, уверяю вас, я достаточно хорошо его знаю. Он убеждён в подлинности этого письма. Поверьте мне…
— Вы сказали — одно слово. Я позволил вам произнести уже шестьдесят или семьдесят.
— Прежде, чем позволить деду так рисковать своей жизнью, я отправлюсь сам, — быстро сказал Фортрайт. — В самом деле, если только предположить, что существует малейший шанс…
— Чёрт бы вас побрал! — крикнул Эмерсон. — Мне что, собственноручно вышвырнуть вас?
— Нет. — Молодой человек попятился к двери, преследуемый Эмерсоном. — Но если вы передумаете, профессор, то я настаиваю на том, чтобы сопровождать вас.
— Очень цветистая речь, ничего не скажешь, — заявил Эмерсон, наливая виски в стакан с такой силой, что содержимое выплеснулось на стол. — Как он смел предположить, что я изменю своё мнение? Я никогда его не изменяю.
— Подозреваю, что он лучше разбирается в людях, чем ты предполагаешь, — заметил Уолтер. — Я тоже обнаружил кое-что в твоём поведении… Ты не был полностью откровенен с нами, Рэдклифф[21].
Эмерсон поморщился — не могу сказать, от нелюбимого имени или от невысказанного обвинения. И ничего не ответил.
Я подошла к окну и отдёрнула занавеску. Дождь прекратился. Туман затянул лужайку, темноту пробивал свет каретных ламп. Но свет померк, когда бесформенная масса втиснула себя между ними и моим взором. Лорд Блэктауэр усаживался в карету. Облачённый в пальто с пелериной, обёрнутый клочьями тумана, он потерял человеческие очертания. У меня создалось неприятное впечатление, что я узрела не человека и даже не зверя, но некую стихию тьмы.
Услышав звук открывающейся двери, я обернулась и увидела Эвелину.
— Кухарка угрожает оставить место, если ужин не будет подан немедленно, — улыбнулась она. — И Роза ищет Рамзеса. Его нет вместе с другими; может… Ах, вот ты где, мой мальчик!
Он действительно был здесь: возник из-за дивана, как джинн из бутылки — или нахальный соглядатай из своего укрытия. Раздражение заменило мне жуткие предчувствия, и, поскольку мой сын послушно поспешил к тёте, я резко сказала:
— Рамзес, что у тебя там?
Рамзес остановился. Он напоминал перевёрнутый образ маленького святого. Копна кудрей, венчавших голову, была иссиня-чёрной, а обрамлённое ими лицо, хотя и достаточно красивое в своём роде — смуглым, как у любого египтянина.
— У меня, мама? О… — С удивлённо-невинным видом он взглянул на бумагу в руке. — Кажется, это лист из папиного блокнота. Я поднял его с пола.
Я в этом и не сомневалась. Рамзес всегда предпочитал говорить правду, если только это было возможно. Я положила бумагу на стол, так что он, должно быть, сбросил её на пол, а затем снова поднял.
Поделиться книгой: