Помоги проекту - поделись книгой:
Иррис медленно поднялась с пола и вернулась в гостиную. Её переполняла бессильная злоба. Она взяла в руки книгу, но глаза не различали букв, прошлась вдоль полок, касаясь пальцами корешков, дотронулась до струн дзуны, и те отозвались жалобным звуком.
Она пыталась успокоить сердцебиение и не могла. Тревога, копившаяся в воздухе, опутала её, словно сеть, и она, как муха, угодившая в паутину, билась в отчаянии, но вырваться не могла.
Эти слова жгли, как калёным железом. Если бы ей было куда уйти — она бы ушла. Прямо сейчас, навстречу надвигающейся грозе.
Да пусть они сквозь землю провалятся! Она не примет предложение мэтра Гийо! И пусть тётя катится к морскому демону в зубы! Пусть выставит её из дому! Пусть!
Пусть…
— Милая, — тётя Клэр появилась в дверях и, махнув ей пригласительным жестом, сказала, — не присоединишься к нам?
Иррис вышла в сад. Из-за духоты дамы решили пить чай не на веранде, а в открытой беседке, надеясь поймать хоть какое-то движение воздуха.
Но никакого движения не было. Мир застыл в тревожном ожидании.
Горничная принесла лимонад. К горячему чаю так никто и не притронулся, несмотря на лимон, мелиссу и мяту, которыми его сдобрила кухарка.
Иррис расположилась напротив тёти Клэр и покосилась на болонку, сидящую на соседнем стуле. Болонка изнывала от жары, шумно сопела и неодобрительно смотрела на всех, время от времени поскуливая.
— Итак, милая, — начала тётя Огаста, — ты всё обдумала? Мэтр Гийо приедет завтра, и мне бы хотелось, чтобы ты поступила, как взрослая разумная женщина.
— И я тоже считаю, душа моя, вы должны быть благоразумны, — добавила тётушка Клэр, — репутация женщины в вашем положении — вещь весьма хрупкая, а вот наличие такого добродетельного и уважаемого мужа, как мэтр Гийо, навсегда защитит вас от любых подозрений.
Она посмотрела на Иррис взглядом, полным жалости и осуждения, и принялась медленно обмахиваться веером.
Всё это Иррис уже слышала.
Тётушки говорили долго, по очереди, взывая к её благоразумию, добродетели и кроткому нраву, говоря о том, что женщине следует быть мягкой, гибкой и покорной, чтобы обрести своё счастье. Они воодушевлялись её молчанием и потупленным взглядом, принимая это за знак смирения.
Только смирения никакого в ней не было.
И благоразумия.
И кроткого нрава…
Внутри неё зарождалась буря, совсем такая, какую предвещала эта зловещая тишина, сковавшая всё вокруг. И у бури этой не было названия. Иррис сама не понимала, что с ней происходит, но казалось, что мир вокруг сейчас взорвётся, а она станет центром этого взрыва.
Тучи наползли на небо, серо-лиловые, отяжелевшие от влаги, и окончательно поглотили солнце. В этом гнетущем безмолвии природы хриплое дыхание болонки и увещевания тёток звучали почти кощунством.
Иррис уже не слышала их слов, она сжимала ладонями стакан с лимонадом, глядя на оранжевые и жёлтые дольки в графине и вдыхая тяжёлый предгрозовой воздух, ощущала, как он проникает в лёгкие, как гроза вползает под кожу и растекается внутри по венам, наполняя её одним желанием — закричать. Расколоть эту тревожную тишину, заглушив бестолковое щебетание тёток, услышать гром и ветер, и рёв прибоя, призвать шторм и обрушить его на их головы.
Шторм, который бы смыл всю Мадверу к демонам в море, сровняв её с землёй, и школу, и мэтра Гийо, его тыквы и двуколку, лорда Байли с его особняком, и эту треклятую сопящую болонку вместе с двумя тётками и лимонадом. И её — Иррис Айфур — тоже.
Чтобы ей не пришлось говорить вслух того, что они хотят от неё услышать.
Желание это было таким сильным, что она неосознанно сдавила стакан, и он лопнул с противным хрустом, рассыпался на куски и один из осколков вонзился ей в руку. И кровь тут же залила скатерть, расшитую фиалками. Тётки заохали, болонка истерически залаяла, горничная бросилась к Иррис с полотенцем, и, словно насмехаясь над всеми ними, мир внезапно раскололся на части.
Небо распорола молния, от края до края, от маяка до колокольни где-то там на другом конце Мадверы, а затем громыхнуло так, что стёкла в доме вздрогнули, и вслед за этим налетел порыв ветра. Подхватил скатерть, сметая со стола окровавленные осколки стакана и чашки из тонкого фарфора, салфетки, ложки, пирожные в маленьких вазочках, швыряя всё в пыль, переворачивая лёгкие плетёные стулья, корзину с болонкой, и срывая дурацкую шляпку с рыжих волос тётушки Клэр.
Он закрутил кусты сирени и жимолости, содрал с роз все лепестки, хлопнул ставнями на втором этаже дома, сбросив с балкона горшки с геранью и вербеной. С грохотом разбилось стекло двери, выходящей на веранду, осыпав крыльцо дождём осколков. Мимо полетели листья, передник кухарки, забытый на заднем дворе, и кружевные зонтики тётушек вперемешку с розовыми лепестками, а за первым порывом ветра налетел второй, ещё более страшный.
Облака пыли понеслись над деревьями, устремляясь вверх, а небо снова озарилось молнией. Она вонзилась пылающим копьём в море и взорвалась ослепительно яркой вспышкой. А после загрохотало так сильно, что, казалось, это раскололся сам небесный чертог, и вслед за этим над Мадверой разверзлись небеса.
Сквозь порывы ветра и раскаты грома донёсся тревожный звон колокола главной храмовой башни, возвещая о приходе стихии — начался Большой осенний шторм, неистовый и ужасный, словно сам Бог моря поднял на дыбы коня из глубин, чтобы приветствовать Богиню Айфур.
Глава 3. Неожиданные гости
— Как будто кто-то стучит? — спросила тётя Огаста, кутаясь в кружевную шаль.
Горничная подхватила фонарь, натянула дождевой плащ с капюшоном и пошла к входной двери. Снаружи лило так, что даже сквозь стёкла невозможно было хоть что-то разглядеть. Темнело, дождь перемежался полосами града, ветер ломал деревья, и весь двор был завален ветвями старого тополя, что рос перед воротами. Град колотил по крыше, а поверх оборванных листьев на дорожках и газоне уже собрались островки молочно-белого льда. Вырванные с корнем деревья лежали вниз по склону, и потоки мутной воды неслись по улице в сторону побережья.
Все собрались в большой гостиной, молчаливые и подавленные, слушая, как беснуется за окнами стихия. Свечи трепетали, и их пламя металось от сквозняка, порождая на стенах зловещие тени. Кухарка, стоя на коленях в углу, бормотала одну молитву за другой, осеняя себя защитными знаками всякий раз, когда гром гремел особенно сильно. Даже тётя Клэр, несгибаемая и стойкая, нервно сжимала в руках Канон в кожаном переплёте, и губы её время от времени бесшумно двигались, повторяя молитву «Мать Всеблагая».
Пришёл конюх и наспех заколотил досками разбитое стекло в двери. Но дождь проникал внутрь сквозь щели, и на полу собиралась приличная лужа, которую горничная то и дело промокала тряпками.
Шторм принёс прохладу, и после небывалой жары дамы кутались в шали и ёжились, а Мартин, старый слуга тёти Клэр, пытался разжечь камин, но дым валил обратно. Дрова, как заколдованные, ни в какую не хотели гореть.
И только Иррис было весело.
Она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Не хватало, чтобы все подумали, будто она сошла с ума. Но эта гроза смыла остатки её печали и тревог.
И пусть это лишь казалось, пусть, это было лишь стечением обстоятельств, но впервые в жизни Иррис хотела верить в то, что этот небывалый шторм, эта безумная стихия, которая вырвалась на волю — это её желание. И оно вдруг исполнилось. Причём исполнилось таким странным образом, что она готова была хохотать до упаду, глядя на испуганные лица прислуги, тёток и кузин.
Матримониальные планы отошли в сторону на фоне сковавшего всех страха, и Иррис хотелось, чтобы этот шторм продлился как можно дольше.
— Миледи, — горничная появилась с фонарём из проёма дверей, — там господа просятся переждать непогоду, говорят, колесо у кареты отлетело, застряли прям под нашими воротами.
— Господа? Какие господа? — тётя Огаста беспомощно посмотрела сначала на Мартина, пожилого слугу, а затем на тётушку Клэр.
— По виду так благородные, только мокрые уж очень, — произнесла горничная, вытирая ладонью капли со лба и осеняя себя защитными знаками, — а карету и впрямь раскорячило, намыло там ямину у ворот, и ужас такой, что даже пройти нельзя, не то что проехать. Мать Всеблагая заступница!..
Горничная потопталась и, видя, что хозяйка ничего не говорит, спросила:
— …Так что сказать господам-то? А то они туточки, у входа стоят. Промокли до нитки!
— Но… ночь уже… и это же неприлично, — пробормотала тётя, оглядываясь на присутствующих и ища поддержки.
И было видно, что правила приличия борются у неё с правилами гостеприимства. Но в этот раз правила гостеприимства победили.
Тётя Огаста встала, придав своему лицу строгое выражение, сжала в руках платочек и произнесла суровым голосом хозяйки дома:
— Проси. А ты, Мартин, будь здесь. И Сезару скажи, чтобы сидел в коридоре.
Горничная нырнула в темноту, и вскоре снова появилась с фонарём в руках, а за её спиной показались три мужских силуэта.
От благородных господ на полу образовались три огромных лужи, и мокрые они были, надо сказать, и правда до нитки. Потоки воды, несущиеся с горы, размыли дорогу, перегородив её сломанным тополем, их карета сползла по раскисшей глине, угодив колесом в промоину как раз напротив ворот дома тёти Огасты.
Конюха отправили распрячь лошадей и завести на конюшню, кухарку готовить горячее вино со специями, а горничную — за полотенцами, чтобы промокнуть «благородных господ».
Иррис велели зажечь побольше свечей, потому что уже смеркалось, и она, поднося огниво к фитилям, украдкой рассматривала гостей.
Первым вошёл пожилой господин, высокий и статный, с лицом ястреба: нос с горбинкой, массивные брови, залысины над высоким лбом, переходящие в седину, гордая осанка и глаза — серые, почти прозрачные, словно в них растворился туман с прожилками блестящей стали. Взгляд этот показался Иррис недобрым, он прожигал насквозь и заставлял чувствовать огонь где-то внутри, под сердцем. И смотрел этот господин чересчур проницательно, казалось, что прямо в душу, так, как будто медленно загонял под рёбра тончайший стилет. При нём была трость с золотым набалдашником, а одежда, хоть и мокрая, но дорогая и сшитая по южной моде, говорила о том, что очень редкая птица залетела сегодня в дом тёти Огасты.
За ним следом вошёл ещё один мужчина, пожалуй, чуть младше первого и пониже ростом. Его мокрые волосы спадали на плечи сосульками, и бархатный коричневый камзол обвис, но элегантный атласный жилет, шёлковый галстук с сапфировой булавкой и туфли с лаковыми пряжками выдавали господина не менее знатного, чем мужчина с тростью. И такое же лицо ястреба — те же брови и глаза, полные холодной стали, и не трудно было догадаться, что они родственники.
А вот третий господин Иррис понравился сразу. Наверное, он был сыном господина с тростью, во всяком случае, они тоже были очень похожи, только в лице младшего не было той ястребиной жёсткости. Его серые глаза казались просто облаком тумана, лесным озером, посеребрённым луной, а не огнём, играющим на лезвии кинжала. Встретившись взглядом с Иррис, он улыбнулся мягкой улыбкой, и она заметила, какой у него красивый контур губ, и черты лица, и улыбнулась ему в ответ… пожалуй, даже слишком искренне.
Он единственный из всех был при оружии — на поясе висела баритта с витой гардой, два кинжала с богато украшенными рукоятями, и кхандгар — традиционный айяаррский нож-коготь. Изящная гравировка в виде цепочки чёрных перьев украшала ножны, а на крагах перчаток Иррис заметила вышитых птиц.
Когда суета вокруг приёма гостей улеглась, господин с тростью отдал мокрую шляпу, камзол и перчатки на попечение Мартина и потянул руки к поленьям в камине.
— Не будет ли слишком большой наглостью, миледи, — произнёс он негромко, — попросить вашего слугу разжечь огонь?
Голос у него был глубокий и какой-то бархатный, с чётким южным акцентом, а интонация, с которой он произнёс свою просьбу, не предполагала отказа.
— Ветер, — произнесла тётя Клэр, вытянувшись, как струна, под его взглядом, и, указывая рукой на окно, добавила, — задувает огонь.
Иррис увидела, как господин с тростью искоса бросил на тётю странный взгляд, протянул руку к дровам и сжал пальцы в кулак. И в то же мгновенье огонь в камине вспыхнул так ярко, и заплясал над поленьями, словно в него только что плеснули горючего масла. Он взметнулся вверх, в тёмное жерло трубы, и загудел яростно и громко, заглушая даже шум ветра на улице.
И в это мгновенье Иррис поняла, кто перед ней…
«Очень редкая птица залетела в их дом…».
Чёрные перья, птицы на крагах, серые глаза, южный акцент, огонь в камине…
Мужчина с тростью повернулся, глядя на вытянувшиеся лица тётушек, кузин и прислуги, и произнёс голосом, привыкшим повелевать:
— Благодарю за гостеприимство, миледи, и позвольте представиться: Салавар, князь Драго из дома Драго, джарт прайда Стрижей.
Он чуть поклонился и, указав рукой на остальных, добавил:
— Мои спутники: Гасьярд Драго — мой брат, и Себастьян Драго — мой сын, к вашим услугам.
Иррис даже показалось на мгновенье, что она могла бы услышать стук падающих челюстей, хотя, конечно, это была лишь мысленная фигура речи, но от этого ей снова захотелось расхохотаться.
Молчание, повисшее в комнате, было столь красноречивым, что, если бы муха пролетела мимо, можно было не спеша сосчитать взмахи её крыльев.
Иррис смотрела на лица тётушек, застывших в немом ужасе, на кухарку, прикрывшую ладонью рот, горничную, замершую с полотенцами, и изумлённых Софи и Лизу, и ей вдруг подумалось, что все они сейчас напоминают сборище кур в уютный курятник которых случайно залетело три ястреба.
Айяарры были средоточием всего богомерзкого и аморального, что только могло уместиться в головах её тётушек. Они занимались колдовством, вызывали духов, превращали медь в золото, приносили жертвы и убивали людей на войне. Они впускали в мир Зверей и разных тварей, могли наслать мор, землетрясение или засуху. И ещё много всего, о чём еженедельно говорил в проповедях в Храме святой отец. А ещё они любили соблазнять невинных девушек. Святой отец, конечно, публично такого не говорил, но каждая приличная женщина и так знала об этом с детства. И то, что жениться на них потом они не считали обязательным. Впрочем, мораль у айяарров отсутствовала в принципе. Что и говорить, если их женщины…
…рассказы о том, что позволяют себе айяаррские женщины, велись обычно шёпотом на ухо, потому что вслух о таком говорить дамы считали неприличным, и заканчивалось осуждение обычно восклицанием: «Дурная кровь!».
В общем, айяарры, в понимании тётушек, были, пожалуй, самыми незваными гостями из всех незваных гостей, которые, как известно, хуже, чем шторм и саранча.
И вот сейчас трое из них, к тому же мужчин, к тому же на пороге ночи, к тому же в такую непогоду, когда хозяин собаку из дому не выгонит, стояли перед ними в этой комнате. И один из них только что, полностью проигнорировав Канон, разжёг огонь в камине силой айяаррской магии. А, как известно, Канон запрещает людям соприкасаться с ней, или будешь иметь дело с храмовниками.
Из мужчин в доме были только слуги — Мартин и Сезар, да ещё конюх. Впрочем, самому молодому из них уже перевалило за пятьдесят и против трёх айяарров, один из которых молод и вооружён, они были всё равно что девушка с пирожками в лесу против волка.
Всё это произвело на тётушек такое неизгладимое впечатление, что они даже забыли в рамках приличия театрально лишиться чувств.
А Иррис заворожённо смотрела, как под рукой Салавара Драго в камине танцуют языки пламени, и надеялась, что теперь этого потрясения хватит тётушкам как минимум на месяц, чтобы отстать от неё со своими планами насчёт мэтра Гийо. Иррис готова была поставить свою дзуну на то, что завтра обе тёти вместе с болонкой слягут с нервным срывом.
И это было просто… замечательно. Она даже не смогла сдержать улыбки и слишком поздно поняла, что джарт Салавар Драго наблюдает за ней. Он перехватил её взгляд, брошенный на тётушек, и холодная сталь его собственного взгляда, задержавшегося на её лице, вдруг отозвалась в ней странным сердцебиением.
Он всё понял — её усмешку, и скрытое торжество. И, чуть прищурившись, рассматривая Иррис с головы до ног. Огонь в камине заплясал сильнее, пытаясь вырваться за кованую решётку, и растерявшись, Иррис отступила в тень, за пальму в кадке, стоявшую поблизости.
Первой от потрясения очнулась тётя Огаста, которая умела брать себя в руки и соблюдать приличия даже на пепелище.
— Эээ, мил… орд Драго, — наконец, выдавила она из себя, — не желаете ли чаю?
Видимо, это было первое, что пришло ей в голову, и, судя по хмурой складке между бровей, предложение чая было лишь передышкой, чтобы собраться с мыслями и перейти в наступление.
— Я бы не отказался, — улыбнулся джарт Драго тётушкам улыбкой столь милой и очаровательной, словно хотел затопить сиропом всю гостиную. — И, я надеюсь, вы простите мне эту маленькую шалость? Мы же никому о ней не расскажем?
Он кивнул на камин и снова улыбнулся.
Он хотел им понравиться.
И знал, как это сделать…
Он повернулся и поклонился и, разведя руки в стороны, произнёс глубоким бархатным голосом:
— Дамы, я и мои спутники готовы скрасить ваш вечер своим присутствием и развлечь, пока нас всех не минует эта ужасная стихия.
В комнате сразу всё изменилось: сырость исчезла без следа, ярче засияли свечи, кухарка захлопотала с чайником и горничная бросилась накрывать на стол. Мартин забрал у остальных господ камзолы и понёс их чистить и сушить. И как-то само собой получилось, хотя совершенно непонятно, как именно, что тётя вдруг предложила гостям остаться и переночевать, ведь на улице творился поистине кошмар. Хотя само по себе это было неслыханно — оставить в доме троих мужчин, да ещё и айяарров!
Но… что-то случилось со всеми, что-то странное и удивительное, и даже болонка тёти Клэр, наконец, перестала сопеть и поскуливать. Комната наполнилась теплом и уютом от загадочно мерцающих свечей, не стало сквозняка, который тянул по ногам из щелей между наспех сколоченных досок, и бесновавшаяся за окнами стихия почему-то перестала внушать страх.
И только Иррис видела, что происходит на самом деле. Как от пальцев Салавара Драго в воздухе разливается невидимый огонь — марево, похожее на то, что идёт от раскалённый земли в самый жаркий летний день. Как этот огонь колышется и ползёт, словно туман, обволакивая каждого. И гипнотизирует всех, сидящих в комнате, заставляя выполнять волю хозяина.
Огонь, которого, похоже, никто, кроме Иррис, не видел и не чувствовал.
Она смотрела на прозрачные горячие волны как заворожённая, не в силах отвести взгляда от этой невероятной картины и не замечая того, как внимательно Гасьярд Драго наблюдает за ней из кресла в тёмном углу, где он расположился.
А когда, наконец, чай был подан, когда разговор потёк плавно о непогоде, шторме, сломанном колесе и красотах Мадверы, Иррис внезапно услышала за плечом его голос:
Поделиться книгой: