У меня есть брат и сестра; они младше меня.
В некотором смысле имело. Когда отец отлучался по работе, я чувствовал себя ответственным за семью. Сегодня, размышляя о своей жизни, я думаю, что чувство ответственности во мне укрепилось благодаря этому опыту. Иногда отец работал далеко от дома и отправлял свою зарплату почтой. Я помню, как однажды, когда я расписался на почтовом извещении, чтобы получить деньги, начальник почты сказал: «Вы теперь ответственны за всю семью, потому что подписываетесь за нее». Мне было тогда 13 лет...
Я их очень любил, как и они любили меня и других двоих детей. Атмосфера в семье была здоровая. Мы не переживали каких-то тяжелых кризисов. Материально жилось трудно: изобилия никогда не было. Однако отец много работал, и мама делала все, что могла, чтобы мы ни в чем не нуждались — она так любила нас, что ее любовь восполняла любой материальный недостаток.
Кроме того, у нас были дедушки и бабушки, дяди и тети, кузины... Словом, это была патриархальная семья, которая часто собиралась вместе, да и жили мы недалеко друг от друга. Маленькая семья (отец, мать и дети) составляла часть большой семьи, и в этой простой и здоровой атмосфере мы росли.
Я думаю, что оба оказали влияние, но по-разному. Отец внушил мне чувство достоинства, справедливости, верности нравственным принципам и преданности отечеству. Он посвятил себя движению за независимость Армении и еще юношей участвовал в борьбе за ее освобождение от Турции. Он был для нас примером для подражания. Мама посвятила себя семье. Ее привязанность к нам, забота о доме были образцовыми. Как и ее мать, она была очень набожной и каждый день отправляла нас в церковь на утреннюю и вечернюю службы. Она научила меня доброте и великодушию, качествам, которые помогают никогда не думать плохо о других. Конечно, как и все дети, мы не всегда были послушными и не всегда вели себя благоразумно. Мама часто ходила в церковь, отец бывал там реже. Но каждое воскресное утро без исключения все вместе пели дома литургические песнопения: мы, дети, еще находились в кроватях...
Мама патриарха
К сожалению, нет. Даже когда мои родители жили в Ливане, а я был священником в Католикосате Антелиаса, в Бейруте, я в силу большой занятости видел их очень редко. Мама переживала мое отсутствие, хотя знала, как сильно я ее люблю. Затем вся семья (родители, брат и сестра) эмигрировала в Канаду, и мне стало еще трудней навещать их. Поэтому в течение многих лет мама переживала разлуку со мной. В настоящее время они постоянно живут в Канаде. Пятнадцать лет назад скончался мой отец. Сейчас мама ежегодно проводит по полгода у меня; после стольких лет я встретил того же человека, который растил меня в детстве... Она продолжает относиться ко мне так же, как раньше, и даже застилает мою кровать...
Я думаю, она не придает этому слишком большого значения... Она не превозносится и остается простой и скромной. Конечно, она признает мое положение, в некотором смысле гордится им и говорит, что через меня Бог благословил ее... Но я всегда остаюсь ее сыном. Когда я слишком много работаю, она беспокоится, когда отдыхаю — радуется, и грустит, если меня нет рядом.
«Он не сделает карьеры»
Я не был застенчивым, хотя и был малообщителен. У меня было много друзей в школе, в клубе, но я всегда сохранял некоторую сдержанность в общении и не был дерзким. Однажды декан семинарии, в которой я учился, сказал моему отцу: «У Вас очень умный, старательный, но очень робкий сын. Боюсь, что ему не доверят ответственных поручений, так как он слишком застенчив»...
Юношеские годы были для меня временем напряженной учебы, чтения книг и занятий в школе. Кроме того, в дни каникул я учился портняжному ремеслу у портного, который пел в нашем церковном хоре, и еще я работал в поле вместе с дедушкой. Все мое время было заполнено учебой, работой и посещением церкви. Возможно, поэтому я не почувствовал ту пустоту, которая часто становится причиной юношеской замкнутости. Жизнь в деревне была деятельной, и не существовало ничего, что могло бы нас оторвать от здорового образа жизни.
Братство с арабами
Поскольку в Кессабе жили только армяне, причин для закрытости в семье не было. Влияние арабской культуры не было определяющим; это было время французского мандата. В школе, хотя и изучали арабский язык, основное внимание уделялось французскому. Впрочем, я сожалею об этом обстоятельстве своего детства, так как хотел бы лучше знать арабский язык... В любом случае мы с большим уважением относимся к культуре арабов и очень благодарны им, так как во время геноцида они приняли нас с открытым сердцем. Нам хорошо знакомо их гостеприимство — благодаря братским чувствам арабов, мы смогли жить в странах Ближнего Востока. Так, когда встал вопрос о независимости Сирии, армянская община, считая, что французы в этой стране, в конце концов, иностранцы, решила поддержать движение освобождения. Я помню ту ночь, когда мой отец, служивший в мандатной армии, покинул французскую казарму, чтобы защищать независимость Сирии.
Да, откровенно говоря, были моменты, когда я чувствовал себя другим, не похожим на моих друзей не-армян; но я никогда не чувствовал себя чужим среди них. Благодаря Богу и усилиям армянских лидеров, на протяжении всей истории мы смогли сохранить нашу самоидентичность, не будучи чужими тем людям, среди которых мы жили. Армянская диаспора, на мой взгляд, обладает опытом жизни национального меньшинства, который, возможно, Запад еще недостаточно оценил. Мы можем свободно изучать наш язык, нашу историю, исповедовать христианскую веру и в то же время быть вовлеченными в общественную жизнь страны, в которой живем.
Опыт «двойной родины» не был для меня болезненным; напротив, я гордился тем, что был гражданином Сирии, а потом стал гражданином Ливана, потому что со стороны арабов мы видели только хорошее. В то же время я чувствовал свою связь с армянской культурой, с землей моих предков. Эти два фактора взаимодополняли, но не противоречили друг другу, и я на самом деле нахожу много общего в армянах и в арабах.
Очаг или место жительства?
В семье я прошел школу человеколюбия. Нравственные принципы внушались нам не словами, а самой жизнью, так как эти принципы были вплетены в саму ткань повседневной жизни семьи. Родители не столько говорили нам о честности или любви к труду, сколько учили нас своим примером — мы росли в их духовной и нравственной атмосфере. Моральный кризис наших дней связан в сущности с тем, что семья перестает быть очагом, а превращается просто в место жительства.
Я считаю, что это была прежде всего вера, переданная через живой пример жизни, о чем я уже говорил. Однако нельзя отделять одно от другого. Быть армянином — значит чувствовать принадлежать к своему народу и неразрывную связь с верой Церкви, так как армянская культура пропитана христианством, а наша история сформирована христианской верой. Сегодня много говорят об инкультурации: христианская вера должна воплощаться в формах определенной культуры. Я думаю, что это случилось в Армении. Когда обращаются к культуре нашего народа, к его тысячелетней истории, неизбежно говорят и о Церкви, о св. Григории, о св. Месропе Маштоце — создателе алфавита... Мы, возможно, еще вернемся к теме инкультурации, но сейчас я хотел бы сказать, что я не могу себя понять экзистенциально как армянина, отделив себя от христианской веры.
«Вошел и подумал!»
В начале учебы я страдал из-за того, что находился далеко от семьи; но постепенно семинария стала заменять мне семейный очаг. При входе в нее на портале здания была надпись, которая сразу поразила меня:
Я должен признаться, что хотел получить образование. В деревне у меня не было перспектив, так как в школе отсутствовала вторая ступень обучения. Поэтому я начал брать уроки у портного, чтобы помочь отцу увеличить достаточно скромный достаток семьи. Но отец Мовсес (Моисей), наш деревенский священник, предложил мне поступить в семинарию. Он сказал, что только после окончания учебы меня спросят, хочу ли я стать священником. Действительно, желание стать священником не было предварительным условием обучения. Мысль о призвании зрела во мне медленно, в течение шести лет учебы в семинарии, где я прошел вторую ступень обучения, затем изучал богословие, философию и армяноведение. На мое созревание большое влияние оказывали молитва, участие в литургической жизни Церкви, углубленное изучение христианской традиции, библейской литературы и патристики. Духовные ценности, которые вначале я не мог воспринять разумом, проникали в мое существо и усваивались мною изнутри.
Мне нравилось догматическое богословие, потому что оно пыталось средствами человеческого языка как можно яснее объяснить христианские истины. Я любил историю Церкви, в которой находил те же истины, но подтвержденные на практике в процессе истории. Я имею в виду не памятные даты и имена, но свидетельства веры.
Особенно волновало меня чтение Отцов Церкви. Помню, как попросил разрешение у преподавателя написать эссе о блж. Августине.
С большим волнением и увлечением я читал Отцов армянской Церкви, особенно Отцов Золотого века (V в.), когда священное Писание было переведено на армянский язык, а также Отцов так называемого Серебряного века (XII в.) и богословской школы Армаха в Турции (XIX в.). Среди преподавателей, повлиявших на мое духовное и интеллектуальное становление, был философ Кахан Берберян, выпускник Сорбонны, который учился у Анри Бергсона. Ему я многим обязан. Он был носителем духовных веяний, которые углубляли наше понимание ценности человеческой жизни.
Несомненно, с пастырской направленностью Отцов. Я всегда пытался выдерживать эту линию — не сосредотачиваться только на идеях, но всюду подчеркивать связь истины с человеческой жизнью. Я глубоко убежден, что христианская вера есть вера воплощенная, именно это мне хотелось показать во введении к моей книге
Монах в двадцать лет
Я не знаю, разумно ли это, но для меня это был акт экзистенциальный. Я думаю, что всегда был склонен к монашеской жизни, и в двадцать лет у меня не было на этот счет сомнений. Желание служить нашей Церкви было настолько сильным, что я не мог даже представить для себя иного пути, кроме священнического. Я думаю, что это заслуга семинарии, — она дала не только знания, но, прежде всего, помогла мне выявить мои наклонности и принять обоснованное решение. Впрочем, в этом я вижу задачу любой семинарии и ее отличие от богословского факультета.
В армянской традиции монашеский путь не предполагает отрыва от народа. Наше монашество соединяет созерцательную и деятельную жизнь. У нас не было анахоретов, как в египетской традиции первых веков христианства; большинство армянских монастырей следовало уставу св. Василия Великого, согласно которому необходимо сочетать молитву и созерцательную жизнь с чтением и изучением Писания, а также с деятельностью, направленной на служение людям. С юности я стремился к такому образу жизни. Но я никогда не рассматривал монашество как уход из общественной жизни, отстраненность от повседневных человеческих забот.
Видите ли, в последние годы учебы я уже преподавал в семинарии. Я был так захвачен учебой, преподаванием и так увлечен служением в Церкви, что вопрос создания семьи не был первостепенным. Кроме того, я был склонен к полной вовлеченности, которой не могла помешать ни семейная жизнь, ни другие обстоятельства. Это был вид духовного и интеллектуального энтузиазма, которым я был всецело поглощен. Я просто ни о чем другом не думал. Я был молод, полон сил и вдохновения. Во мне было безграничное рвение, которое сегодня, уже в зрелые годы, меня удивляет!
Один, но не одинокий
Я испытывал личные, психологические и другие трудности, но никогда серьезно не задумывался о возврате назад; моя жизнь, благодаря полной отдаче людям, была настолько активной, что потребность в семье ощущалась не так сильно, как может показаться. Если целибатный священник полностью посвятил себя служению, если он деятелен, предан своему делу, другие желания, хотя они и остаются, не могут стать помехой на его пути. Так было со мной всегда, со времени принятия мною монашества.