Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Жизнь человека: встреча неба и земли - Гуайта Джованни на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Жизнь человека: ВСТРЕЧА НЕБА И ЗЕМЛИ Беседы с Католикосом Всех Армян ГАРЕГИНОМ I

СВЯТЫНЯ ЦЕРКВИ И ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА

Должен сознаться, что всякая встреча с особой субстанцией армянской истории, культуры и жизни — будь-то посещения самой страны каменных крестов-хачкаров, или предпринятые мною когда-то с бескорыстной помощью Л. А. Ханларян попытки вникать в тексты великого святого и великого поэта Армении Григора Нарекаци, или соприкосновения через книги или устные рассказы с памятью страшной катастрофы геноцида 1915-16 гг., или, наконец, беседы с представителями армянской диаспоры, заставляющие почувствовать всесветную широту этого феномена, — была для меня каждый раз переживанием, и без суммы этих переживаний мне уже, по правде говоря, не так легко вообразить себя самого. Напрягши память, припоминаю, что на грани детства и отрочества, когда мне еще не приходилось слышать, скажем, про Франца Верфеля, я что-то читал по-русски о геноциде; уже не припомню ни автора, ни контекста (кажется, это было эпизодом чьей-то биографии), но во мне живо тогдашнее изумление полудетского ума перед масштабом беды и перед величием каменистого библейского края. Такие впечатления — на всю жизнь. А в годы сравнительно недавние я написал стихи, из которых позволю себе привести два четверостишия:

...Кровь, на камни излитая

в заколении вековечном,

сама претворенная в камень,

что крепче всех камней на свете:

не петушья кровь, не ягнячья,

заповедная кровь человечья,

от камней вопиющая к небу

гласом уставного распева...

Более, чем полуторатысячелетний мир армянского христианства, мир, сердце которого — Эчмиадзин; это мир великий и весьма своеобычный, и его образ во времени, да и в пространстве — имея в виду ту же диаспору — являет масштаб, поражающий всякое чуткое воображение. И духовный предстоятель Армянской Церкви, Католикос, восседающий на престоле в Эчмиадзине, в таком контексте есть знак, знамение, его личное бытие подчинено внеличному знаковому назначению; это можно сказать, конечно, о любом носителе высокого церковного сана, и par excellence о «предстоятеле» той или иной Церкви, — но в применении к Католикосу армян служение иерарха неотделимо от особой роли, от функции, так сказать, «этнарха», символа национальной идентичности. Это особое положение вещей — плод исторических обстоятельств, которые сами по себе довольно печальны, более того, трагичны: здесь и многовековое отъединение Армянской Церкви от общения с другими Церквами, и продолжительное отсутствие армянской государственности, при котором Церковь получала (как это было когда-то в позднеантичные времена варварских нашествий) дополнительную функцию замещения светских институций.

Надо сказать, что с обеими темами читатель этой книги столкнется не раз. Совершенно понятно стремление Католикоса по ходу главы IV энергично оспорить школьно-богословский подход к его Церкви как «монофиситской»; впрочем, спешим сообщить читателю, если он по случайности еще не успел это узнать из других источников, что в наше время весьма серьезные католические и православные ученые также рассматривают идентификацию вероучения Армянской Церкви и прочих нехалкидонитских церквей Востока с монофиситством в смысле т. н. евтихской ереси (или, напротив, в случае сирийцев — с несторианством), как прискорбное историческое, отчасти лингвистическое, недоразумение; к слову отметим, что едва ли не первым инициатором пересмотра привычных взглядов еще в прошлом веке выступил замечательный русский православный ученый Василий Васильевич Болотов (1853-1900), участник акта восстановления общения с Православием для сирийцев, т. н. несториан (на Благовещение 1898 г.). Что до темы национально-политической, то как живые выражения скорби о несвободе армянского отечества в прошлом, так и богословские соображения относительно границы между похвальным церковным патриотизмом и недопустимым для христианина национализмом читатель этой книги встретит не один раз в различных местах, иначе просто и быть не может. Но не будем ставить абстрактного, резонерского вопроса: а хорошо ли, вообще говоря, для Церкви Христовой быть уж в такой интенсивной степени национальным символом? Говоря отвлеченно, — там, где этого нет, этого не нужно желать и устраивать искусственно. Но, во-первых, применительно к Армянской Церкви мы говорим не об общих понятиях, а о неоспоримой реальности, неразрывно связанной с трагическим уделом армянского народа. Во-вторых, нельзя отрицать, что национальное служение и национальное достоинство кафедры Эчмиадзина впрямь имеет черты величественные и строгие... Мы привыкли в наше время слишком часто иметь дело с такими национальными эмоциями, аффектами, идеологемами, которые при всей энергии, подчас разрушительной, с которой заявляют о себе, отмечены некоторой ирреальностью «симулякра» — произвольно выбранного типа поведения, надуманной самостилизации. Но с армянским национальным чувством дело обстоит всё-таки иначе; удается ли ему сохранить благое чувство меры, или дело доходит до крайностей национализма, — оно в любом случае очень подлинно, очень реально и серьезно, и серьезность эта становится прямо-таки осязаемой, когда в армянских семьях слушаешь один за другим точные, конкретные были о том, кто в этой семье погиб в пору геноцида, а кто был рожден изнемогавшей матерью-беженкой прямо в дороге, — это уж никак не фразы, не идеологемы, какое там!

Что до тесного сплетения армянского национального чувства с армянской религиозностью и церковностью, нельзя не согласиться с Католикосом, называющим ее «экзистенциальной». Разве что в больном вопросе о недавнем советском прошлом отважусь немного поспорить — но сейчас же, впрочем и возражу самому себе. Сознаюсь, что в качестве бывшего «подсоветского» человека нахожу, пожалуй, слишком уверенными и благополучными несколько фраз в главе IV, касающихся темы советских десятилетий. «...Армянский народ не может быть оторван от христианских ценностей», — дай Бог, чтобы было так, но существует ли народ, о котором мы можем сказать это с абсолютной уверенностью? Христос спрашивал: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18, 8). И дальше: «...В Армении коммунизм не был идеологией, изобретенной армянами. Он был навязан нашему народу...» Верно по смыслу, но верно ли по тону? Спрашивается, какому народу Советского Союза коммунизм (и в особенности коммунистический атеизм) не был навязан? Нам, русским, не на кого перекладывать ответственность, разве что кто-нибудь помянет евреев, — но синагог, что же, не крушили? Я своими глазами видел обрывки свитка Торы, благоговейно подобранные на развалинах только что растерзанной синагоги... Да и кто, собственно, «изобрел» коммунизм? Проблема не в том, кем была изобретена идея, — мало ли какие бывают идеи; проблема в том, что черные дела творились при соучастии представителей разных народов, что они могли твориться, не вызывая значительного противодействия. И еще дальше: «...Впрочем, вся армянская культура свидетельствует о христианской вере: древние манускрипты, архитектура...» А что сказать о русских церквах и иконах, что сказать о готике Франции, которая когда-то называла себя старшей дочерью Церкви и которая первой провозгласила в революционные годы программу дехристианизации, что сказать о религиозной культуре Испании, страны Тересы Авильской и Хуана де ла Круса, где в пору гражданской войны особая ярость обрушивалась на духовных лиц и на святыни? Увы, опыт научает тому же, о чем предупреждали древние пророчества: сияние веры в историческом прошлом народа само по себе не дает никаких гарантий на будущее. Это можно сказать о каждом народе. Но сейчас я сделаю себе самому, как и обещал, одно возражение. Пусть во многих отношениях ситуация в Армении советских лет может быть уподоблена тому, что можно было видеть в других частях СССР, — но не во всем, не во всем. Уже превосходная сохранность тех же хачкаров, расположенных подчас далеко от человеческого жилья, заставляла задуматься: это было неопровержимое вещественное доказательство того, что и вправду весь народ (включая мальчишек, обработанных комсомольским промыванием мозгов, да и попросту подпадающих, как это неизбежно в переходном возрасте, искушениям разрушительного удальства) единодушно хранил святыню как своё достояние. Когда отступало чувство святыни в религиозном смысле слова, оставалось чувство: это наше. Навсегда, навсегда наше. Такое чувство — драгоценное достояние, выстраданное за годы и века, когда не оставалось у народа импозантных политических эмблем, — одни святые камни на каменистой земле, да рукописи в монастырских хранилищах...

Итак, двойное надличное, сверхличное достоинство: служение Церкви и служение национальное, — всё это делает фигуру Католикоса, как уже было сказано выше, знаком и символом. Тем важнее, что развертывающаяся перед нами беседа знакомит нас с личным обликом и личным путем Гарегина I. Вот мы читаем: «Я вспоминаю свою бабушку. Это была простая, необразованная, неграмотная женщина, но когда она брала меня с собой в церковь, мне казалось, что это уже совсем другой человек: она словно преображалась». И мы узнаем о литургическом благочестии простых армян что-то, чего не узнали бы из вероучительных тезисов... Глава II дает живой и конкретный образ самоощущения в армянской диаспоре — от деревни в Сирии, где мальчику до 13 лет не приходилось узнать о существовании электричества, до колледжа в Оксфорде, где, между прочим, юноше пришлось услышать от студента-шотландца недоуменный вопрос: «А где это Армения!» Да, и это тоже. И когда в дальнейших главах обсуждаются общие вопросы просвещенно-консервативной церковности в современном мире, читатель, соглашаясь с Католикосом или резервируя себе право на особое мнение, во всяком случае ощущает за каждым тезисом личную позицию, контекст, употребляя одно из любимых слов приснопамятного Гарегина I, экзистенциальный.

А мы, читатели, не должны забывать нашей благодарности как за мыслительный уровень беседы, так и за ее личностный характер, — ее инициатору, «совопроснику» Католикоса, итальянскому писателю Джованни Гуайте.

Сергей Аверинцев

ПРЕДИСЛОВИЕ

Грац, Австрия. 24 июня 1997 года. Открытие второго дня Второго Европейского Экуменического Собрания поручено его Святейшеству Гарегину I, Католикосу Всех Армян. В армянском монашеском облачении с характерным длинным черным капюшоном Католикос уверенно начинает свою речь на прекрасном английском: «Я живу в Армении, в стране, где находится гора Арарат, которая упоминается в Библии. Здесь более 1700 лет верно свидетельствуют о Христе...»

Глава Армянской Церкви анализирует те огромные изменения, которые произошли в Европе за последние десять лет, говорит об их последствиях в жизни Церкви. Присутствующих на ассамблее поражает точность и глубина анализа, искренность в постановке проблем, а также открытость и оптимизм предложений. Но не менее сильное впечатление произвели ответы Католикоса во второй половине дня, когда во время своей пресс-конференции он отвечал на вопросы журналистов.

Лично я был поражен тем, что такое положительное представление об экуменизме, такой призыв к динамизму и к принятию вызова современности исходит именно от представителя Восточной Церкви, к тому же одной из древнейших в мире.

Я уже более десяти лет живу в Москве. Вот скоро 20 лет, как русская духовность и Православие в целом находятся в центре моих интересов, поисков и размышлений. Я знаком с трудностями, которые преодолевают Православные Церкви в бывших коммунистических странах в связи с социальными и экономическими изменениями в их жизни. И именно поэтому дух открытости и оптимизм Гарегина I вдохновили меня на данное интервью.

Католикос Всех Армян Гарегин I — несомненно одна из самых ярких личностей восточного христианства уходящего века.

Этот сын армянской диаспоры, родившийся в простой крестьянской семье в глухой сирийской деревне, учился в Оксфорде, был епископом в Иране и в Нью-Йорке, в 1977 году стал главой Армянской Церкви в Киликии, а в 1995 — Католикосом Всех Армян. За короткое время своего пребывания во главе Армянской Церкви в св. Эчмиадзине Католикос Гарегин успел сделать немало: он реформировал систему образования будущих священников, создал центры духовного воспитания мирян, умножил количество епархий в Армении и в странах бывшего Советского Союза, открыл семинарии, освятил новые храмы, организовал в Церкви социальную службу помощи бедным, больным и нуждающимся, способствовал участию Церкви в культурной жизни страны. Он много проповедовал в средствах массовой информации, часто совершал поездки по епархиям, беседовал с простыми людьми, принимал посетителей из разных стран мира, общался с государственными деятелями, предпринимателями и представителями культуры. Своей необыкновенной энергией и работоспособностью Католикос Гарегин удивлял многих в Армении; но он считал, что «Католикос — служитель, который должен идти к людям, как это делал Христос... Церковь не застывший институт; сегодня она должна быть динамичной».

С молодости вовлеченный в диалог между Церквами, он сделал целью своей жизни поиск единства христиан. Его совместная декларация о христологии с Папой Иоанном Павлом II окончательно внесла ясность в многовековой спор. Безусловно, Римская декларация и многие другие начинания Католикоса останутся в истории Церкви и Армении. Бывало, он не сразу встречал понимание окружающих, но он всегда был открыт для диалога, мог объяснить свою позицию и мужественно брал на себя ответственность каждый раз, когда считал что его действие служит для блага Церкви. «История учит нас, — говорил он — что многие решения, которые в свое время были неправильно поняты приобретали первостепенное значение».

Автор фундаментальных исследований по Армянской Церкви и Халкидонскому Собору, Гарегин I был без сомнения одним из крупнейших современных восточных богословов, однако, свое служение он воспринимал, прежде всего, как пастырское. Вот почему в этой книге он обращается к вопросам, интересующим наших современников, просто, ясно и открыто обсуждает их на доступном всем языке. В наших беседах, помимо Армянской Церкви и Армении, мы затронули различные аспекты христианской веры, говорили о жизни в современном мире, нравственности, экологии, техническом прогрессе...

Это были непосредственные ответы на непредвиденные вопросы. Я хотел сохранить спонтанный стиль наших бесед даже ценой каких-то повторов, непоследовательности, свойственных непринужденному разговору. Католикос не отклонил ни один из моих вопросов, без колебания отвечая на любой из них. Спонтанность ответов не помешала ему быть красноречивым и даже поэтичным, например, там, где вопрос касался страдания. С моей стороны, задавая провокационные и навязчивые вопросы, я часто стремился выразить мнение простого, неискушенного в богословских вопросах человека. Мой собеседник принимал любой вызов...

Сегодня Католикоса Гарегина I с нами нет. Он скончался 29 июня 1999 года. Перечитывая некоторые из моих вопросов к Католикосу, я испытываю необъяснимое чувство, почти страх. Конечно, если бы тогда были малейшие признаки той страшной болезни, которая за очень короткое время, после неописуемых болей унесла его жизнь, я бы не спросил его о том, что бы он сказал человеку, узнавшему, что он неизлечимо болен. Тем более, я бы не предложил ему сформулировать свое «духовное завещание»... Но ни он, ни я, не подозревали, что именно в те дни страстной недели, когда в Эчмиадзине мы завершали нашу работу над книгой, открывалась последняя глава его жизни.

Говоря о страхе, я имею в виду и страх Божий — то чувство, которое испытываешь каждый раз, когда вдруг ход событий открывается перед внутренним взором с неожиданной стороны и понимаешь, что Кто-то тобой руководил, даже если ты не отдавал себе в этом отчет. Оглядываясь назад, вспоминая свои встречи и беседы с Католикосом, я думаю о том, как таинственны и неисповедимы пути Господни... Если бы я предложил Католикосу свой замысел о наших беседах несколько позже, возможно, этой книги (которая, после французского оригинала, выходит одновременно на русском и армянском) не было бы вовсе. Сегодня, испытывая горечь утраты человека, которого без преувеличения можно назвать истинным свидетелем веры Христовой в наши дни, я нахожу утешение в том, что Католикос действительно оставил нам духовное завещание, которое обрело свою плоть в этой книге.

Милостью Божией, книга вышла еще при жизни Католикоса, он читал ее не один раз, был ею доволен и, конечно, рад тому, что она переводится на русский и английский языки.

В этих беседах впервые за последние десятилетия предстоятель Армянской Церкви может так открыто и широко затронуть многочисленные вопросы, касающиеся истории его народа, а также жизни и учения его Церкви. Кроме того, книга стала для Католикоса Всех Армян кафедрой, с которой он имел возможность обратиться ко многим армянам, рассеянным по всему свету, главным образом к тем, кто уже не знает язык своих предков, и к которым он проявлял свою особую пастырскую заботу.

На европейских языках существует очень мало работ по Армянской Церкви, и в этом плане читатель и по сей день остается жертвой старых предрассудков и исторических недоразумений. Часто наше представление об Армении не идет дальше Ноева ковчега и известной из армянской истории ее таинственной и многострадальной судьбы с многочисленными войнами, геноцидом, рассеянием по всему свету...

Таким образом, если, с одной стороны, книга стремится заполнить культурный вакуум, то, с другой, она не лишена интереса для историков, армяноведов и богословов.

Для Гарегина I человеческая жизнь есть «встреча неба и земли». Это измерение его богословия и духовности, средоточием которых является Христос, «Бог, вовлеченный в человеческую историю», таково, что мой собеседник мог обсуждать любые проблемы, какими бы острыми и насыщенными они ни были, при этом он всегда четко выражал свою христианскую точку зрения, никогда не впадая в спиритуализм или клерикализм. Вот почему я считаю, что читатель, даже неверующий, может — через призму армянской истории и личный опыт Католикоса — обрести в словах Гарегина I подлинное вдохновение.

И последнее. Я бы хотел, чтобы эта книга стала для читателя тем, чем работа над ней стала для меня: открытием духовных богатств одной из древнейших Церквей мира, поводом для встречи, глубоким и чистосердечным общением с пастырем, с христианином, со старшим братом.

Джованни Гуайта

ГЛАВА I. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

По стопам Учителя

Ваше Святейшество, Вы — Католикос, Патриарх Всех Армян. Согласно нашему вероучению (общему и для православных, и для католиков), Вы преемник апостолов. Две тысячи лет тому назад Иисус из Назарета, идя по берегу Геннисаретского озера, увидел простых рыбаков, посмотрел им в глаза и сказал: «Идите за мной». И они, проявив смелость, последовали за Ним, хотя и не знали еще, что Он Сын Божий; возможно, это было одно из самых великих проявлений человеческой смелости.

Две тысячи лет спустя Вы повторяете тот же апостольский опыт. Что значит для епископа, преемника апостолов, следовать за Иисусом?

Следовать за Иисусом — значит идти по пути молитвенной жизни, общения с Отцом, служения и учения: всего того, что Иисус, наш Учитель, завещал нам Своим примером. В следовании за Христом есть три момента. В первую очередь, надо почувствовать, что ты отвечаешь на призыв. Быть епископом, преемником апостолов, — это не личный выбор, это ответ на призыв. Получая в наследство миссию Христа, надо всегда отвечать на этот призыв, отвечать Тому, кто тебя призывает.

Во-вторых, в этом призыве есть конкретная задача: епископ — это посланник (что и означает греческое слово apostolos, апостол), и он послан для миссии — продолжать служение Учителя тому народу, который ему поручен. В моем случае это армянский народ повсюду, где он живет: в Армении, в Нагорном Карабахе или в рассеянии (что мы называем армянской диаспорой).

В-третьих, епископ всегда должен чувствовать себя служителем. Это лучшее определение, которое я мог бы дать священнику, епископу, патриарху или католикосу. Служить — вот самый верный и точный ответ на призыв, потому что Иисус сказал: «Я пришел не для того, чтобы Мне служили, но чтобы послужить»; по-гречески слово liturgia означает службу, предназначенную для народа. Итак, быть преемником апостолов — значит выполнять задачу посланника, и делать это преданно, с любовью к народу, потому что любовь к Богу проходит через любовь к людям.

Это касается епископа; но следование за Христом не является прерогативой епископского сана, каждый христианин пытается идти по стопам Иисуса...

Вы правы, следовать за Учителем — задача и долг всех христиан. Но существует разница между тем, что требуется от епископа, и тем, что требуется от других христиан. Епископ всегда несет большую ответственность за других. Каждый христианин — посланник в самом полном смысле этого слова, но он должен отвечать главным образом за самого себя. А епископ ответственен за других, он должен отвечать перед Богом за тех, кто ему поручен. У пророка Иезекииля есть замечательные слова: «Я поставил тебя стражем дому Израилеву» (Иез 3, 17); епископ должен слышать слова Всевышнего и передавать их народу; если епископ этого не делает, он несет ответственность за гибель вверенных ему людей.

Каковы Ваши отношения с Господом после стольких лет следования Ему?

С точки зрения моей преданности Ему отношения остались прежними, но за сорок пять лет священнического служения они стали гораздо более глубокими и зрелыми. Вначале призыв Учителя вызывал во мне энтузиазм, юношеский порыв. Я ощутил этот призыв в трудностях, которые испытывал мой народ, особенно на Ближнем Востоке и затем везде, где я был. Сейчас, по прошествии стольких лет, могу сказать, что эти отношения стали неотъемлемой частью моей личности. Это означает, что я не могу думать о себе самом, не соотнося себя с Ним, с Учителем. Моя жизнь наполнена Его присутствием. Каждый раз, собираясь что-либо делать, я спрашиваю себя, что сделал бы Иисус на моем месте. Он образец для меня. Конечно, я не могу сказать, что всегда верно следовал Ему, но я стараюсь смотреть Его глазами на свой труд и на свою жизнь. Для меня Евангелие — это не просто книга, но исполненный любви взгляд Иисуса на нас. Думаю, что на сегодняшний день мои отношения с Господом стали неотъемлемой частью моего существования.

У Иисуса Христа не было Своего кабинета

О чем думает Патриарх, начиная свой день? Как проходит Ваш день?

Мой день начинается с молитвы в храме. Ритм дню епископа, так же, как дню любого христианина, задает молитва — выражение Богу благодарности за то, что Он продлил нашу жизнь. Эту молитву я совершаю в соборе святого Эчмиадзина со священниками, монахами из нашего Братства и студентами семинарии. После молитвы в церкви и завтрака, который врачи, вопреки моей привычке, убедили меня съедать каждое утро, я отправляюсь в свой кабинет, где встречаюсь с моими советниками, чтобы обсудить запланированные встречи. Многие мои обязанности касаются внутренних дел нашего Католикосата и его различных отделов. Затем я отвечаю на корреспонденцию: мы получаем много писем из наших епархий, от других Церквей, а также от армянских и международных организаций.

Каждый день я принимаю посетителей: членов нашей Церкви (священников, епископов и мирян) или государственных служащих, деятелей культуры, образования, делового мира, людей, приехавших в Армению из-за рубежа. Эчмиадзин хотят увидеть многие: это наша колыбель как христианской нации, армянский Вифлеем. Здесь много паломников, среди которых очень много армян из диаспоры. На всех у меня не хватает времени, но я встречаюсь со многими.

Во второй половине дня я стараюсь немного отдохнуть, потом читаю книги, которые получаю из Франции, США, Англии. Я пытаюсь следить за современной богословской мыслью и за экуменическим движением, с которым всегда был связан, — оно так оживило мою церковную жизнь и мое служение со дня рукоположения. Вечером я встречаюсь с друзьями. Время от времени пишу. Наконец, я преподаю в нашей богословской Академии, где раз в неделю читаю лекции по пастырскому богословию и гомилетике.

Как Вы понимаете Ваше служение как Католикоса? Являетесь ли Вы в первую очередь ориентиром для епископата, гарантом единства всех епископов? Направлено ли Ваше служение, главным образом, на церковную иерархию или Вы — прежде всего пастырь? Обращена ли Ваша духовная забота ко всем верующим?

Прежде всего я чувствую себя пастырем. Я не знаю, выполняю ли я достойно эту задачу, это покажет Бог и история, но я понимаю свою миссию как служение народу, со страданиями, радостями, мыслями, желаниями которого я связан. Не зная своего народа, невозможно ему служить. Я часто говорю епископам и священникам о том, что мы должны чувствовать пульс людей как собственный, иначе мы не сможем им служить.

Глава Церкви, конечно, должен обладать общим, универсальным взглядом на всю полноту своей Церкви, чтобы координировать жизнь различных епархий. Эта административная сторона деятельности имеет сегодня большое значение для нашей Церкви, особенно здесь, в Армении, и в других государствах бывшего Советского Союза; мы только что вышли из состояния семидесятилетнего застоя. Сегодня нам нельзя заботиться лишь о простом сохранении церковной жизни, как это было до сих пор; мы должны идти к народу, а не ждать, когда народ придет к нам. Мы удвоили количество епархий здесь, в Армении, создали две епархии на Украине и на юге России, где живут тысячи армян. Все это требует большой организационной работы; но за этими административными делами стоит абсолютная и безотлагательная необходимость дойти до каждого верующего, где бы он ни жил. Христос Сам шел к людям туда, где находил их: на берегу моря, на холмах, на улицах, в домах, в храме... Я часто говорю, что у Иисуса не было Своего кабинета... Он был вовлечен в жизнь людей, Он отождествлял Себя с ними, и я думаю, что духовенство должно вернуться к этому. В эпоху Средневековья Церковь слишком окостенела в своих структурах; сегодня больший упор надо сделать на аспект движения к людям, а не на административную деятельность.

Восхождение на Фавор

Вы очень занятой человек. С одной стороны, Вы заняты пастырским трудом, общением с верующими, с другой — административной работой и координацией деятельности иерархии. Кроме того, я знаю, что Вы часто проповедуете. При такой активной жизни находите ли Вы время для молитвы, для личного общения с Богом?

Как я уже сказал, каждый мой день начинается с молитвы в храме. К сожалению, из-за напряженной работы, я не всегда могу участвовать в вечерне; мой день заканчивается личной молитвой в моей резиденции, ночью. Каждое воскресенье и в дни церковных праздников мы служим литургию. Кроме того, когда духовенство святого Эчмиадзина собирается у меня (по крайней мере раз в неделю), мы вместе молимся и предаемся духовному размышлению. Наконец, мы установили новую традицию: каждую субботу, после утрени, все вместе размышляем над евангельским чтением дня, перемежая толкования молчанием. Это часть моей личной духовности, и я очень рад, что могу разделить ее с нашим духовенством. Очень важным и дорогим для меня является чтение духовных книг. Это главное время моего дня не только тем, что я могу почерпнуть из них, но еще и потому, что чтение дает мне возможность побыть наедине с самим собой, многое переосмыслить в моей жизни, подумать о проблемах сегодняшнего мира и нашего народа.

Итак, размышление — это время, когда Вы остаетесь наедине с самим собой. В таком случае я хотел бы спросить Вас: чем является лично для Вас общение с Богом? В конечном итоге, не общение ли это с самим собой, со своим внутренним миром? Молитва — это разговор с Богом или, скорее, восприятие голоса нашей совести?

В данном случае я не вижу разделения между голосом Бога и голосом совести. Если наша совесть сформирована учением Иисуса, она отражает присутствие в нас Бога. Естественно, я говорю о совести чистой, искренней и духовно питаемой Евангелием. Думаю, если мы прислушиваемся к совести, — мы недалеки от Бога. Совесть по-армянски передается словом «хихдж». Но это слово гораздо сильнее его французского или английского эквивалента и означает не столько некоторый вид сознания, сколько идею присутствия Бога. Бог проявляет Себя в нас; не надо забывать, что Иисус Христос — это Глагол, Слово, а совесть — это место, где Он говорит. Таким образом, в определенной степени общение с Богом является также общением с самим собой или, точнее, поиском глубинного присутствия в нас образа Божия. Бог, который на небесах, живет не на недосягаемом седьмом небе — Он живет в нас.

Здесь Вы едины с блж. Августином, который сказал: «Истина живет внутри человека». Однако это весьма непростая проблема. Вы знаете, конечно, что на Западе в последние десятилетия наблюдается очень большой интерес к восточным философиям и религиям. Сама идея размышления, медитации зачастую уже связывается не с христианством, а с учениями, которые приходят к нам из Азии. Для многих людей медитация становится одной из практик йоги или упражнением по релаксации во время аутогенной тренировки. Медитируя, они стремятся войти в себя, в свою душу и оставаться там в молчании — но не для того, чтобы встретить Бога, а просто чтобы «обрести самих себя».

Духовное размышление — это не просто разговор с самим собой. Это восхождение человека на гору Фавор, где Иисус преобразился в присутствии трех учеников. В этот момент вы чувствуете себя преисполненным Божественного присутствия. Его свет озаряет вас, и вы чувствуете в себе силу, которая Вам не принадлежит... Преображение — один из пяти самых главных праздников нашей Церкви. Духовное размышление, медитация и есть посещение преобразившимся Иисусом нашей души, это время, когда все прошлое возвращается, как явились на Фаворе Илия и Моисей. Вы видите свое существование в новом свете, вы на несколько минут отрываетесь от всего, что недолговечно и преходяще; вы уходите из этого мира, где время господствует над вами, чтобы приобщиться к вечности. Это самые глубокие мгновения нашей человеческой жизни, и люди, не переживающие их, уподобляются роботам. По существу, такое духовное размышление отличается от опыта, который приходит к нам сегодня из Азии. Духовное размышление было неотъемлемой частью жизни Иисуса с момента Его искушений в пустыне, в начале Его служения; на протяжении всей христианской истории оно всегда присутствовало в жизни многих святых и верующих.

Поговорим еще об общении с Богом. Вы сказали, что Ваши отношения с Богом с течением времени стали более зрелыми и глубокими. Я хотел бы знать, не случалось ли Вам, напротив, бороться с Богом? Не испытывали ли Вы когда-либо чувства мятежа против Бога?

У меня нет опыта такого рода. Но были моменты, когда я чувствовал себя оставленным. Я спрашивал себя, почему тот или иной значительный и по существу благотворный для Церкви и нашего народа замысел не может осуществиться? Где же Бог? Я испытывал сомнения, колебания, но по-настоящему никогда не боролся с Богом, в смысле мятежа. Бог неоспорим, это нам не надо удаляться от Него, потому что одиночество подобно аду на земле. Ощущение одиночества, оставленности — это моменты отчаяния. Были минуты, когда я чувствовал, что далек от Бога, что Он не со мной. Но в конце концов я всегда видел, что, в действительности, даже в такие моменты Бог мной руководил.

Были ли в Вашей жизни настолько трудные ситуации, что Вы не могли их принять, даже понимая, что это испытания от Бога?



Поделиться книгой:

На главную
Назад