Метод римской комнаты

Его супруга выглядела спокойнее и увереннее, но руки в бежевых перчатках тончайшей выделки, теребившие платок, выдавали волнение. Ардов отметил про себя, что перчатки его смущают: этикет требовал от дамы снимать их за столом; впрочем, чашечка кофе – это не ужин, здесь допустимы вольности.

– Ваше сиятельство, а почему вы полагаете, что горничная выбросилась, а не упала случайно?

– Она оставила записку.

Князь не удержался и бросил на супругу изумленный взгляд.

– Вот как? – Ардов тоже удивился столь нежданной улике. – Это очень важная деталь. Можно на нее взглянуть?

Княгиня потрясла колокольчиком.

– Она плохо выглядела последние дни. Плакала все время. – Данишевская обернулась к мужу. – Верно, Александр Дмитриевич?

– Да, да… Все время плакала.

Неожиданный вопрос, заданный с едва уловимым нажимом, помешал князю зевнуть. Он имел вид невыспавшегося человека: под глазами проступали темные круги, пальцы слегка дрожали. На манжетах виднелись остатки мела.

Вошел дворецкий.

– Лука, принеси господину полицейскому записку – ту, что была в вещах Анны, – велела Данишевская.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

Старший лакей поклонился и вышел.

Ардов сделал глоток из своей чашечки. Впрочем, аромата кофе он не ощущал: голоса супругов имели вкус чернослива и миндаля, но с какой-то неприятной добавкой, которую он никак не мог разгадать. Ранее Илья Алексеевич уже имел возможность приметить, что чернослив и миндаль обыкновенно появлялись при неискреннем собеседнике. Доктор Лунц пытался было составить более широкую карту связей и закономерностей вкусов и человеческих качеств, рассчитывая, что феноменальное свойство Ардова откроет способ распознавания тайных помыслов и неблагопристойных страстей. Конечно, о потаенных желаниях постороннего человека не так-то легко догадаться, но доктор имел возможность пользоваться интимными признаниями, которые получал от пациентов, чтобы в целях эксперимента иметь представление о скрытых движениях их натуры. Увы, никаких явных закономерностей между вкусом голоса, его цветом и моральными качествами самого индивидуума обнаружить так и не удалось. Скорее всего, это было связано с тем, что для исследования была доступна довольно специфическая публика, измотанная неврозами, болезненными видениями и непрошеными голосами, которая вызывала у Ардова такой пышный букет мгновенных впечатлений, что разобраться в этом саду ароматов не имелось решительно никакой возможности. Но вот эффект «чернослива и миндаля» Ардов про себя отметил. И в некоторых случаях позволял себе обращать внимание на появление во рту такой комбинации. Например, этот вкус посетил его давеча в кабинете доктора Бессонова.

– Думаете, какая-то драма на любовном фронте? – произнес он и непринужденным жестом отправил пилюльку в рот.

Княгиня задумчиво проследила за движением его руки и через паузу ответила снисходительным тоном:

– Это свойственно истерическому типу личности… Для него стремление к самоубийству может иметь характер манипуляции объектом страсти…

Ардов почувствовал во рту новый прилив горечи: пилюлька доктора Лунца не помогла. Он вспомнил, как, получив в подарок от Бессонова книгу, учтиво пролистал ее. Еще с юности Ардов привык так читать книги или газеты: просто пролистывал страницу за страницей, а позже вызывал их в памяти и скользил по строчкам, стоявшим перед внутренним взором. Это касалось не только книг. Он мог вызвать из прошлого и разместить перед собой любую виденную ранее вещь, будь то таблица с лотерейным выигрышем или групповое фото выпускников училища. Причем, представ однажды даже мельком, изображение запечатлевалось в памяти столь надежно и отчетливо, что позднее Ардов мог без труда рассмотреть детали, упущенные при первом знакомстве.

В памяти Ильи Алексеевича раскрылась одна из страниц книжки «Стихія любви». Взгляд пробежал по строчкам. Так и есть: княгиня цитировала фрагмент из третьей главы «Любовь и истерическая личность». Совпадение? Или супруги знакомы с модным психологом?

– …Проще говоря, любовником, – продолжала Данишевская. – Что ж тут непонятного? Барышня влюбилась в кого-то, кто явно не мог ответить ей взаимностью, и начала разыгрывать стремление к самоубийству… Обычно такого человека начинают отговаривать, уверять, что он хороший… А ему только этого и надо… За счет этого он и повышает самооценку…

Вернувшийся дворецкий подал клочок бумаги, на котором была выведена аккуратная надпись: «Не хочу больше жить безъ тебя! Прощай! Анна».

Ардов поднял взгляд на Данишевских.

– Должен обратить ваше внимание, – встрепенулся князь, – что в последнее время в доме часто пропадали ценные вещи… И у меня, и у моей супруги… Можете себе вообразить, из старинного оклада фамильной нашей иконы вдруг исчезли камни! Их там тысяч на пятьдесят, наверное, было. Я, конечно, не могу ничего утверждать, но не удивлюсь, если со смертью нашей горничной пропажи прекратятся…

На сей раз настал черед супруги посмотреть на князя с удивлением. Он, в свою очередь, ответил взглядом, полным достоинства и даже какого-то вызова. Княгиня с усилием кивнула.

Ардов уже успел осмотреть место падения во дворе, заросшее диким виноградом. Труп к приходу сыскного агента убрали на ледник, что было удивительным, ибо любой дворник знал, что до прихода полицейского тело надлежит сохранять в неприкосновенности там, где оно было обнаружено. Внятных объяснений получить от дворецкого не удалось. То ли старик и вправду не понимал сути вопроса, то ли умело запутывал дело. На просьбу показать позу, в которой была обнаружена горничная, он медленно, не теряя достоинства, опустился на колени, потом лег навзничь, словно в гроб, и даже сложил на животе морщинистые руки. Ясно, что такое положение не могло иметь ничего общего с позой, в которую пришла несчастная при падении. Также старик заверил, что никаких криков или другого подозрительного шума никто из прислуги не слышал.

– Благодарю вас… – сказал Ардов и встал. – Могу я осмотреть ванную комнату?

– Конечно! – с преувеличенной готовностью воскликнула княгиня. – Лука, проводи господина сыскного агента.

Ванная комната также оказалась прибрана, никаких следов трагедии сохранено не было. Илья Алексеевич взобрался на подоконник, открыл большое, в человеческий рост окно и попытался представить, при каких обстоятельствах могло состояться падение. Ничего полезного выяснить не удалось. Пожалуй, можно было и сорваться, пытаясь дотянуться через раскрытые створки до крайней секции окна, если тянуться к стеклу с внешней стороны. Тут же, у окна, стояла табуреточка, которой, по всей видимости, пользовалась горничная, стоя на подоконнике, когда протирала верхние секции. С такой табуреточки оступиться было и того проще. Но вместе с тем и свободного прыжка исключить было нельзя.

– Так оступилась или сама прыгнула? – громко спросил Ардов невозмутимого дворецкого.

Из-за бестолковых ответов Илья Алексеевич невольно обратился к нему как к глуховатому. Ни один мускул не дрогнул на лице старика – выучка была отменная. Выждав паузу, Лука ответил с достоинством:

– Оступилась – и спрыгнула.

Вздохнув, Ардов направился к выходу.

Глава 11

В участке. Никакого такта!

Тем временем в участке бурлила привычная жизнь. Перед столом фон Штайндлера сидела и всхлипывала приличного вида нестарая еще дама с платочком в руках. Рядом на стульчике примостился молчаливый юноша с отрешенным блуждающим взором. За соседним столом Свинцов пытался склонить Спасского к борьбе на руках, тот отлынивал. Филер Шептульский гонял чаи с Африкановым и прислушивался к опросу.

– Чего же вы от нас хотите? – поднял голову фон Штайндлер, написав что-то в бланке.

– Как чего? – удивилась просительница. – Арестовать мерзавку!

Чиновник перечитал уже занесенные в протокол показания.

– Позвольте, но ведь вы ее сами наняли. Так?

– Так.

– Для собственного сына?

– Совершенно верно, – согласилась мамаша. – Чтобы он стал мужчиной.

Свинцов не выдержал и решил уточнить детали:

– Вы что же, барышню в дом для еб…

– Иван Данилыч! – поторопился прервать околоточного Оскар Вильгельмович.

– Виноват, – признал вину Cвинцов.

Фон Штайндлер вернулся к посетительнице.

– Дело она свое исполнила?

– Да что она исполнила? – возмутилась мамаша. – Что исполнила? Разве этого мы ждали?

– А чего ждали-то? – окончательно запутался чиновник.

– Да. Чего? – опять встрял Cвинцов.

– Ждали такта… – сообщила дама. – Деликатности ждали. Усердия… А не так, что, знаете, хвать-хвать и нате.

Фон Штайндлер украдкой оглядел присутствующих. Даже в его долгой практике случай вытанцовывался неординарный. Чины полиции явно затаились на своих местах в ожидании отличного представления.

– Ну, мне кажется, тут надо расследование провести, – опять вызвался Свинцов. – Как вы говорите? Без усердия?

– Без усердия, – подтвердила мамаша.

Свинцов встал перед сынулькой.

– Молодой человек, вы бланкетку[10] эту, о которой ваша маменька изволят жаловаться, еб…

– Иван Данилыч! – закричал Оскар Вильгельмович.

Чины полиции прыснули в кулаки.

– Виноват, – согласился околоточный. – Шпилили?

Юноша продолжал хранить молчание. Вступил фон Штайндлер:

– Господин околоточный надзиратель интересуется, состоялось ли у вас половое сношение с приглашенной проституткой?

Сынулька молчал.

– Видите? – подала голос мамаша. – У мальчика психическая травма после такого обхождения. Никакого удовольствия!

– Тут надо восстановить картину преступления, – не унимался Cвинцов.

Он встал перед дамой и передвинул шашку назад.

– У вас какой уговор с барышней был?

– Ну как?.. Ввести мальчика в мир чувственных, так сказать, эманаций… Показать в некотором смысле всю, так сказать, палитру… Представить спектр… А не хватать, я извиняюсь, где попало!

– Ну, не знаю… – сказал Свинцов, словно размышляя вслух. – Хватать не хватать, но в руки-то взять надо.

Мамаша начала закипать, привлекая в свидетели личный опыт.

– Конечно, надо! Но ведь не молоток-то берешь!

– Ну а как брать-то?

– Ну а как? Как! Аккуратненько вот так вот, нежненько…

Увлекшись, мамаша на несколько мгновений утратила над собой контроль и начала показывать в воздухе на примере стоявшего перед ней Свинцова, как бы она аккуратно действовала в подобной ситуации. Она даже успела раскрыть рот, прежде чем спохватилась и бросила демонстрацию.

– Что вы себе позволяете, господин околоточный надзиратель! – возмутилась она, будто Свинцов ее чуть не изнасиловал.

– Что? – околоточный оставался невозмутим, хотя кое-кто в участке уже забрался под стол, чтобы не выдать себя смехом. – Мы расследование производим. Выясняем обстоятельства происшествия.

– Что тут выяснять? – горячилась мамаша. – Мы категорически, вот именно ка-те-го-ри-чески недовольны качеством оказанных услуг!

– Так у него не встал, что ли? – хватанул напрямую Свинцов.

– Хам! – заверещала пострадавшая.

Пришлось опять подключаться старшему помощнику.

– Иван Данилыч, обождите со своим расследованием!

Свинцов сделал вид, что вернулся к столу Спасского.

– Чего же вы хотите? – обратился фон Штайндлер к женщине.

– Арестовать мерзавку, – ответила та сухо и уверенно.

– Да что ж ей предъявить?

Пока дама размышляла, над ней опять изобразился Свинцов. Оскар Вильгельмович насторожился.

– Такой еще вопрос, – обратился околоточный к мамаше со всей серьезностью. – Не подскажете ли, какой у барышни был примерный размер жо…

Тут уже все грохнули в голос. Только фон Штайндлер продолжал сохранять серьезность.

– Иван Данилыч! – что есть мочи заорал он.

– Ну а что? Ведь надо же словесный портрет преступника составить!

– Как вам не стыдно! – с новой силой захлюпала мамаша. – Мы пришли за защитой! А вы над нами издеваетесь.

– Иван Данилыч, не пора ли вам в обход? – распорядился старший помощник.

Свинцов покорно отправился на улицу. За ним поспешили и остальные. Мамаша постепенно пришла в себя.

– Если арестовать нельзя, то пусть хотя бы деньги вернет, – всхлипывая, предложила она компромисс.

– Сколько было уплачено? – без проволочек подхватил мысль фон Штайндлер.

– Пять рублей!

– Ого!

– В том-то и дело!

Оглядевшись, мамаша наклонилась к чиновнику и произнесла доверительным тоном:

– Где найти паршивку, знаем.

Фон Штайндлер принялся что-то писать в протокол.