Ноктэ

Мой взгляд застывает поверх его плеча на небольшом, заросшем плющом кирпичном сооружении, к которому вниз от главного дома ведёт тропинка. Я пристально гляжу на него в течение минуты, прежде чем отстраниться от папы.

— Ты уже решил что-нибудь по поводу гостевого домика?

В прошлом году они с мамой переделали его в полноценное жильё в качестве инвестиционного вложения, но мама погибла в самый разгар попыток найти арендатора. Мы с Финном пытались уговорить папу позволить одному из нас жить в нём.

Он качает головой.

— Ты знаешь, что не совсем справедливо отдавать его одному из вас. Я всё же собираюсь сдавать его в аренду.

Я смотрю на него, будто у него только что выросла вторая голова.

— В самом деле? Но…

Какая пустая трата красивого отремонтированного здания.

Отец остаётся невозмутим.

— Вы с Финном всё равно собираетесь осенью в колледж. А это будет дополнительный доход. Во всяком случае, таков был первоначальный план.

Я всё ещё ошеломлена.

— Что ж, удачи в поисках того, кто захочет здесь жить.

По соседству с похоронным домом и крематорием.

— Если у тебя есть на примете кто-нибудь, дай знать, — продолжает папа, не обращая внимания на мой пессимизм. Мне становится смешно.

— Ты же знаешь, у меня нет таких знакомых. — Я не упоминаю удручающее состояние своей социальной жизни, которой не существует и никогда не существовало. Это всегда волновало родителей, хотя нас с Финном не особо заботило. Ведь мы всегда есть друг у друга.

Финн с мокрыми волосами сбегает вниз по лестнице и прерывает наш разговор.

— Так как от меня воняло, как от потных ног, я принял самый быстрый душ в мире, — объявляет он, промчавшись мимо нас. — Всегда пожалуйста.

— Езжайте осторожно! — кричит нам вдогонку отец, направляясь в дом. Поскольку мама умерла, окружённая покорёженным металлом и дымящейся резиной, отцу даже не хочется видеть нас в машине, но он знает, что это жизненная необходимость.

И всё же он не хочет смотреть.

Это нормально. У нас у всех есть маленькие хитрости, которыми мы обманываем свой разум, чтобы сделать жизнь терпимей.

Я плюхаюсь на пассажирское сидение автомобиля, который принадлежит нам обоим, и пристально смотрю на Финна.

— Как спалось?

Потому что обычно он не спит.

Он страдает невыносимой бессонницей. Его разум от рождения более активен ночью, чем у обычного человека. К сожалению, он не знает, как его отключить. И когда Финну всё-таки удаётся заснуть, ему снятся настолько явственные кошмары, что он встаёт и заползает в мою постель.

Потому что я единственная, к кому он приходит, когда ему страшно.

Это фишка близнецов. Хотя уверена, что детишки, которые раньше дразнили нас за странность, захотели бы узнать эту маленькую пикантную подробность. Калла и Финн иногда спят в одной постели, разве это не извращение?! Им ни за что не понять, что мы находим утешение, просто находясь рядом друг с другом. И теперь уж точно не важно, что они думают. Мы, вероятно, никогда снова не увидим этих засранцев.

— Я спал хреново. А ты?

— Так же, — шепчу я. Потому что это правда. Я не страдаю бессонницей, но меня мучают кошмары. Яркие. И в них всегда крик мамы, битое стекло и мобильник, зажатый в её руке. В каждом сне я слышу свой собственный голос, зовущий её, но она никогда не отвечает.

И это меня выматывает.

Мы с Финном погружаемся в молчание, и я прижимаюсь лбом к стеклу и, пока он ведёт машину, разглядываю пейзажи за окном, которыми окружена с самого рождения.

Несмотря на мои внутренние мучения, должна признать, что наша гора прекрасна.

Нас окружает всё зеленое и живое: сосновые деревья, папоротники и пышная зелень лесов. Ярко-зелёный цвет простирается по обширным лужайкам через цветущие сады и продолжается вплоть до скал, где он заканчивается и резко переходит в красноватый и глинистый.

Полагаю, это довольно символично. Зелёный означает «живой», а красный — «опасность». Красный — это острые скалы, сигнальные огни, брызги крови. А вот зелёный… зелёный — это деревья, яблоки и клевер.

— Как сказать «зелёный» на латыни? — рассеянно спрашиваю я.

— Viridem, — отвечает он. — А что?

— Просто так. — Я поглядываю в зеркало бокового вида на дом, который постепенно исчезает вдали позади нас.

Огромный, в викторианском стиле, он гордо возвышается на вершине горы, расположившись на краю скалы со шпилями, пронизывающими облака. Он великолепный и изящный, но в то же время мрачный и готический. Ведь как иначе, это же похоронный дом в конце горной дороги. Он будто из фильма ужасов, словно только и ждёт своего часа.

Последний похоронный дом слева.

Папе потребуется чудо, чтобы сдать в аренду крошечный гостевой домик, и я чувствую лёгкий укол вины. Может быть, ему действительно нужны деньги, а я давлю на него, заставляя отдать домик Финну или мне.

Я отвожу взгляд от дома, подавляя чувство вины, и устремляю его на океан. Огромный и серый, его воды обрушиваются на прибрежные скалы, разбиваясь о них снова и снова. От воды поднимается дымка, образуя туман вдоль пляжа. Красивое, но жуткое место, навевающее тревогу, но, в то же время, умиротворяющее.

Однако это также и тюрьма, удерживающая меня здесь под покровом низко висящих облаков.

— Ты когда-нибудь хотел, чтобы мы переехали? Куда-нибудь далеко отсюда? — размышляю я вслух.

Финн поглядывает на меня.

— Бёркли недостаточно далеко для тебя?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Я говорю о таком месте, которое по-настоящему далеко. Как Италия. Или Шотландия. Думаю, было бы неплохо убраться подальше отсюда. От всего, что мы знаем.

От воспоминаний.

От людей, считающих нас странными.

От всего.

Лицо Финна остаётся бесстрастным.

— Кэл, тебе не нужно объезжать весь мир, чтобы снова стать собой, если это то, к чему ты стремишься. Ты можешь сделать это и в Калифорнии. Но тебе вообще не нужно меняться. Ты и так прекрасна.

Ну да. Быть известной всем как девушка из похоронного дома — это же прекрасно. Но он прав. Никто не будет знать этого в Калифорнии. Я и там смогу начать всё сначала. Меня не будут окружать мертвецы, и люди не будут постоянно интересоваться, как я себя чувствую.

Мы погружаемся в тишину, и я продолжаю смотреть в окно, думая о колледже и о том, какой может быть моя новая жизнь. И поскольку отец согласился, что мы с Финном должны оставаться вместе, в этом нет ничего пугающего. Просто захватывающе. И эта новая жизнь будет включать в себя кучу дорогой обуви и пашминов[5]. Я еду не совсем туда, где нужны пашмины, но благодаря своему изысканному названию они непременно мне нужны.

— Ну?

Настойчивый тон Финна выдёргивает меня из размышлений. Он явно ожидает какого-то ответа.

— Что «ну»?

— Что папа решил по поводу гостевого домика? Знаешь, мы ведь могли бы просто жить там вместе. Мне надоело всё время пахнуть формальдегидом.

Правда. Не могу даже сосчитать, сколько раз я слышала в школе от ехидных девочек старые избитые шуточки вроде «я чувствую запах мертвецов». Мне всегда хотелось сказать им, чтобы они прекратили цитировать старые фильмы и придумали что-то пооригинальней, но, конечно же, я никогда такого не говорила. Для них я девушка из похоронного дома. Чтобы не доставлять им удовольствия, я никогда не показывала, насколько больно меня ранили их слова.

— Мы не пахнем формальдегидом, — уверяю Финна. — Мы пахнем цветами. Похоронными цветами. Хотя это не намного лучше.

— Говори за себя, — ворчит он. — Так что?

Я пожимаю плечами.

— Видимо, папа всё-таки собирается сдать его в аренду.

Финн секунду смотрит на меня, прежде чем вновь перевести взгляд на дорогу.

— Серьёзно? Не знал, что мы так сильно нуждаемся в средствах. У нас есть деньги с маминой страховки и выручка от похоронного бюро.

— Колледж обходится дорого, — шепчу я. Потому что это единственное объяснение, которое приходит мне в голову, не считая того, что, возможно, папа просто хочет довести до конца их с мамой план. Финн кивает, поскольку это приемлемый ответ. Понятно, что учёба двоих детей обойдётся дорого.

Остаток пути мы едем молча, и так же молча идём по стерильным коридорам больницы, лишь кеды скрипят по вощёному полу.

— Встретимся здесь через час, — буднично говорит мне Финн, словно отправляется за покупками, а не чтобы поговорить о своём психическом заболевании с другими психически нездоровыми людьми. Финн всегда несёт свой крест как чемпион.

Я киваю.

— Буду ждать здесь.

Потому что я всегда здесь.

Он уходит не оглядываясь, исчезая в терапевтической комнате. Смотря ему вслед, не могу удержаться от мысли, в миллионный раз приходящей мне в голову, что я тоже легко могла родиться с САР. Это и пугает меня, и заставляет чувствовать себя виноватой. Пугает, потому что иногда я беспокоюсь, что это расстройство может совершенно неожиданно проявиться и у меня. А виноватой — потому что именно я должна была родиться с этим. Ведь Финн несомненно лучше меня.

Я появилась на свет первой и была крупнее и сильнее, несмотря на то, что в действительности Финн лучше. Он умный, забавный и остроумный, а его душа всё такая же добрая, какой наделяют нас свыше. Он заслуживает быть здоровым.

Не я. Я язвительная, саркастичная.

Матушка-природа иногда такая стерва.

В крытом дворике с застеклённой крышей я нахожу ближайшую скамейку и, свернувшись калачиком под абстрактной картиной птицы, достаю книгу. Погружаясь в чтение, я убиваю сразу двух зайцев. Во-первых, это даёт людям понять, что я не в настроении разговаривать. Честно говоря, оно у меня бывает редко. Во-вторых, чтение убивает скуку во время ожидания.

По мере того, как я погружаюсь в блаженный вымысел литературы, звуки больницы постепенно превращаются в гудящий фон. Фантазия сама по себе помогает лучше всего. Именно так я пережила свои школьные годы, читая за обедом и на трудных уроках, когда никто со мной не общался, а теперь художественная литература помогает мне пережить долгие часы ожидания Финна в психиатрическом крыле больницы. Благодаря ей я могу игнорировать пронзительные, многоголосые крики, раздающиеся в коридорах. Потому что, если честно, я не хочу знать, о чём они кричат.

Я пребываю в своём воображаемом мире бог знает сколько времени, пока не чувствую, что кто-то пристально смотрит на меня.

Под «чувствую» я в буквальном смысле подразумеваю, что ощущаю это, словно кто-то протягивает руку и пальцами касается моего лица.

Подняв взгляд, я глубоко вдыхаю, когда встречаю тёмные глаза, прикованные к моим. Они настолько тёмные, почти чёрные, а энергии в них достаточно, чтобы заморозить меня на месте.

К тёмному взгляду прилагается парень.

Мужчина.

Ему, вероятно, не больше двадцати или двадцати одного, но всё в нём словно кричит, что он именно мужчина. В нём нет ничего мальчишеского. Абсолютно. Я вижу это в его глазах, в том, как он держит себя, в проницательной манере, с которой он подмечает своё окружение, а потом изучает меня с особой сосредоточенностью, как будто мы каким-то образом связаны узами. В его глазах миллион противоречий… отчуждённость, теплота, таинственность, очарование и что-то ещё, чего я не могу определить.

Он мускулистый, высокий и одет в поношенную чёрную толстовку с надписью «Тебе не понять всей иронии» оранжевыми буквами. Его тёмные джинсы опоясывает чёрный кожаный ремень, а средний палец обхватывает простое серебряное кольцо.

Тёмные волосы падают ему на лицо, и рука с длинными пальцами нетерпеливо откидывает их назад, и всё это время его глаза не покидают меня. Его челюсть сильная и мужественная, с едва заметным намёком на щетину.

Его взгляд по-прежнему прикован ко мне, подобно молнии или проводу под напряжением. Я чувствую заряд, пробегающий по коже, словно меня касается миллион крошечных пальцев, заливая румянцем мои щёки. Лёгкие трепещут, и я с трудом сглатываю.

А затем он улыбается мне.

Мне.

А всё потому, что мы незнакомы, и он ничего не знает обо мне.

— Кэл, ты готова?

Голос Финна нарушает мою концентрацию, а вместе с ней и момент. Я почти в замешательстве смотрю на брата и понимаю, что он ждёт меня. Час уже прошёл, а я даже не заметила. С трудом встаю, ощущая сильное волнение, но не понимая причины.

Хотя понимаю.

Уходя с Финном, я оглядываюсь через плечо.

Сексуальный незнакомец с тёмным-тёмным взглядом исчез.

3

TRIBUS

Финн

ДаПошёлТы. ТыНичегоНеМожешьСделать. ПричиниМнеБольТвоюМать. ТыНичегоНеМожешьСделать. ТыТакВлип. СделайМнеБольно. СделайМнеБольно. СделайЕйБольно. НичегоНеМогуСделать. УбейтеМеня.

Я, как обычно, игнорирую их… голоса в моей голове, которые постоянно что-то нашёптывают и мерзко шипят. Они всегда на заднем фоне звучат в ушах. Их несколько: в основном женские, но есть и мужские. Последние игнорировать труднее всего, поскольку иногда они похожи на мой собственный.

А свой собственный голос очень трудно игнорировать.

И хотя большую часть времени я могу отодвинуть их на задворки сознания, я не в силах заставить их уйти насовсем. Даже разноцветные таблетки, которые я принимал каждый день, не могли заставить их замолчать, не всегда.

Всё равно они не помогали, и меня от них тошнило, поэтому на днях я добавил ещё одну рутинную обязанность к своему списку дел. Она легкая: вычёркивать задания из списка.