Огненная кровь. Том 1 (СИ)

— Почему ты не рассказывал, что у тебя есть семья? — спросил Цинта, поравнявшись с Альбертом.

— Если милый зверинец в Эддаре считать семьёй, то да, она у меня есть, — пожал плечами князь. — Но не думаю, что я хотел бы о ней кому-то рассказывать.

— Они что, все так плохи?

Альберт покосился на Цинту и расхохотался:

— Плохи? Смотря что под этим понимать. Так-то по виду они очень даже хороши. Но ты сам всё увидишь.

— Послушай, я вот всё никак не пойму — если ты князь из дома Драго, зачем тебе все это нужно? Быть лекарем, ну и скитаться вот так? Жить по съёмным домам и зарабатывать на микстурах! Вы же повелеваете огнём!

В Цинте, наконец, взыграло любопытство, и он так и сыпал вопросами. Утренний шок прошёл, да и князь был в благодушном настроении, так что нужно было ловить момент. Когда он узнал о том, что Альберт принадлежит к дому Драго, да не то принадлежит, а внебрачный сын самого Салавара, он просто дар речи потерял, метался, молча собирая вещи по дому, роняя все и спотыкаясь, и бормотал «Охохошечки!», поминая всех таврачьих Богов по порядку.

Четыре месяца прожили под одной крышей, а он и не догадывался! Да Альберт в скрытности просто король королей, не даром ему так везет в картах.

— Мне и впрямь это не нужно, — князь сорвал несколько ягод боярышника и отправил их в рот, — да только, знаешь ли, у бастардов не богатый выбор — что сказали, то и делай.

Он выплюнул косточки и продолжил задумчиво:

— Отец отослал меня учиться, чтобы я стал лекарем, вступил в гильдию и осел где-нибудь в Лиссе, Индагаре или какой-нибудь северной дыре подальше от Эддара и его царственных глаз. Принимать роды и прописывать настойку от колик! Но зря он на это рассчитывал… я не буду лекарем! Теперь-то уж точно.

— И что будешь теперь делать? Ну, когда приедешь в Эддар?

— Стану верховным джартом прайда, — усмехнулся Альберт.

— Ухт! — воскликнул Цинта по-таврачьи. — А ты можешь?

— Могу ли? В теории — да. У моего отца пять законных наследников. И когда пришло бы время выбрать преемника, это место занял бы Себастьян — законный старший сын моего папаши. Но, как видишь, судьба — та ещё продажная девка, вон как всё обернулось. Отец не оставил завещания. И теперь в осином гнезде моего семейства всё стало совсем непросто, мой друг. Кроме моих сестёр и братьев есть ещё мои дяди и тётя, и целая свора племянников и бастардов. И теперь не Себастьян займёт место верховного джарта по велению отца, а тот, кто победит в поединке силы. То есть самый сильный.

— И ты хочешь сказать, что ты — самый сильный? — удивился Цинта.

— Я? Ты обо мне слишком хорошего мнения, а может, просто льстишь, помня о вертеле и бочке из-под вина.

— Ты знал, что я в бочке? — удивился Цинта.

— Конечно, знал. Ты что, меня за идиота принимаешь? А то, что я не надел тебя на вертел вместе с бочкой — спишем на твоё таврачье везение. Ну а если вернуться к твоему вопросу, то нет, я не самый сильный.

— Как же ты победишь, если ты не самый сильный?

— Зато, Цинта, я самый злой, — усмехнулся Альберт, — и в отличие от всех моих родственничков, я единственный, кому нечего терять. А это в микстуре власти, считай, главный ингредиент.

— Ну и как же ты победишь?

— Вот уж тут, как говорится, думать будем после свадьбы. Много есть способов… Обману их, к примеру. А кто будет мешать — убью. Война план покажет. Короче, придумаю на месте.

— И ты убьёшь своих братьев? — воскликнул Цинта.

— А чему ты так удивляешься? Ты же не знаешь ничего обо мне и моих братьях.

— Ну так расскажи.

Альберт сорвал ещё несколько ягод, помолчал и ответил как-то зло, глядя с прищуром на неподвижную гладь озера:

— Я слишком трезв для такого рассказа… Но если вкратце, то в моей семье считалось, что я сам виноват в том, что родился бастардом и сыном шлюхи, — он выплюнул косточки, посмотрел на Цинту и произнёс, махнув рукой неопределённо, — они ходили в алых плащах и растили в себе силу в то время как я резал трупы и учился драть зубы на бродягах. Они ели на золоте и спали на лебяжьем пуху, а я на старом тюфяке в мансарде академии. Знаешь, иной раз только краденое с рокнийских кораблей вино спасало ту стряпню, что мне приходилось есть в портовых тавернах Скандры. Я зарабатывал на жизнь в кулачных боях и играх в карты, потому что папаша скупился на моё содержание. А этот вечный дождь? Солнце всего пять дней в году! А солонина? И все почему? Потому что мой отец когда-то сделал глупость. Меня. А потом предпочёл сослать «эту глупость» к Дуарху на рога, на север, чтобы я не портил ему жизнь своим незаконнорождённым существованием. А теперь его нет, и никто не помешает мне вернуться. Я хочу для себя только справедливости — их в портовые таверны, а меня — на красный трон прайда Стрижей. И если для этого мне понадобится убить их всех — что же, я не против. Мы никогда особенно не дружили. Вернее сказать, мы всегда были врагами. Дуарх раздери тебя, строптивая скотина, да что там ещё такое?

Лошадь под князем зафыркала, стала прядать ушами, пошла медленнее, а потом и вовсе остановилась.

Сквозь багряную листву бересклета впереди виднелось что-то, лежащее на дороге.

— Ох, не к добру это, чутьё мне подсказывает, — пробормотал Цинта, трогая медальон на кожаном шнурке, — да и лошадь не обманешь.

— Не каркай ты своим чутьём! Сначала посмотрим, что там.

Альберт спешился и осторожно пошёл вперёд, держа наготове баритту и кинжал, а Цинта следом, придерживая лошадей.

На повороте, где дорога подходила почти вплотную к обрыву, лежала оторванная дверь кареты с красной бархатной портьерой и сундук. И тут же, на размокшей от вчерашних дождей рыжей глине, виднелись следы копыт и колея от колёс, уходившая прямиком в пропасть. Князь подошёл к краю и осторожно глянул вниз, держась за ствол дерева.

— Н-да уж! Неудачная у кого-то поездка, — присвистнул он, махнув Цинте рукой, — и какой идиот решился проехать тут в дормезе?

На берегу озера наполовину утопленная в воде лежала разбитая карета, поблёскивая тёмно-синим лаком. Багровое пятно крови виднелось на песке, и по краю его неторопливо слизывали волны. Обе лошади были мертвы, и кучер в тёмной ливрее с серебром, что лежал на камнях лицом кверху, вне всякого сомнения, давно испустил дух.

— Ох, несчастье-то какое! — произнёс Цинта, опасливо поглядывая вниз.

— Ладно, не на что тут смотреть. Поехали! До ночи бы выбраться из этого места, — князь встал, отряхивая с колен налипшие листья.

— Надо бы спуститься, Альберт. Посмотреть, может, там кто живой есть? Может, помощь кому нужна?

— Живой? С такой высоты? Быть такого не может! Если только это нетопырь был, а до нетопырей, как ты понимаешь, мне дела никакого нет.

— Но, мой князь, просто посмотреть, мало ли…

— Тебе надо — ты и полезай. А я спешу. И это вообще не наше дело, — Альберт взял поводья.

— Нельзя так! По-нашему таврачьему обычаю — хуже нет бросить человека в беде на дороге, это плохо очень. Очень, очень плохо! Удачи не будет.

— Удача, Цинта, зависит вовсе не от идиотов, свалившихся в озеро, а совсем от других вещей. Да я и не таврак, меня твой обычай не касается, так что поехали. Скоро и правда будет дождь. Или, если хочешь — лезь туда сам, — князь вскочил в седло.

— Я не могу. Ты забыл, что давеча я подвернул ногу?

— Это когда убегал от меня в подвал? Как же, как же! Помню! Жаль я тебя не догнал! Не обсуждали бы мы сейчас твои таврачьи обычаи.

Но Цинта был неумолим, он насупился и, взявшись левой рукой за один из медальонов на поясе, твёрдо заявил:

— Альберт, если ты не посмотришь, есть ли там кто живой, то я сейчас разворачиваю лошадь и еду обратно в Скандру. И вскоре во всех тавернах станут болтать, что ты нарушил обещание и не смог отдать свой карточный долг.

— Ты, никак, мне грозишь? — брови князя сошлись на переносице, и серые глаза, и без того налитые кровью от ночного вдыхания курьмы, сейчас, казалось, зажглись огнём.

Цинта почувствовал, как вокруг сгущается сила, она поднялась влажным горячим облаком, и, как жгут, обернулась вокруг его шеи.

— Учитель сказал, такой у вас был уговор. И ты лекарь, Альберт, ты клятву давал. Неужто нарушить хочешь? Бросить человека в беде? Учитель сказал следить, чтобы ты держал слово. А раз ты не хочешь выполнять обещанное, то я еду обратно в Скандру, — произнёс Цинта медленно и твёрдо, не выпуская из рук медальон и не понимая, откуда вдруг вокруг князя взялось столько силы.

И хотя по всему было видно, что он боится до дрожи в коленках, но его чёрные глаза смотрели на Альберта упрямо и твёрдо.

Сила медленно отступила.

— А ты умеешь давить на больное! Дуарх с ней, с клятвой, но долг чести — есть долг. И знаешь что, мой упрямый таврачий дружок, если за оставшиеся полгода я не убью тебя по случайности, то потом сделаю это намеренно — ты слишком уж буквально понимаешь тот идиотский уговор, — князь сплюнул в сердцах, спрыгнул с лошади и, бросив плащ и баритту, полез вниз, бормоча ругательства.

С той стороны, где спускался Альберт, обрыв перешёл в каменистую осыпь, которая перемежалась пятнами глины, ещё влажной от дождя. Она липла на сапоги и перчатки, а ноги того и гляди норовили соскользнуть и отправить князя прямиком в озеро.

Альберту попалась ещё одна оторванная дверь, коричневая бархатная подушка лежала на песке, а рядом раздавленный сундук с женским платьем. Чуть поодаль он увидел ещё одного мёртвого слугу в такой же, как у кучера, синей ливрее. Князь обошёл валявшееся колесо, ступая осторожно по голым камням-окатышам, и добрался до кареты, наполовину торчавшей из воды. Ухватившись одной рукой за подножку, хотел заглянуть внутрь и лишь в этот момент заметил, что у обеих лошадей перерезано горло. Значит, кто-то милосердный все же оказался жив.

Он почувствовал его спиной и дёрнулся, но слишком поздно. Просвистела стрела, ужалив его в шею.

— Проклятье! — князь отпрыгнул в сторону, перекатившись по песку и, плюхнувшись прямо в воду, укрылся за каретой.

Кровь потекла из раны, заливая рубашку, жилет и куртку, и Альберт, стянув перчатку с левой руки, зажал её, осторожно выглядывая из своего укрытия.

— Да чтоб тебя! — вторая стрела пронеслась прямо над головой. — Дуарх бы побрал вас миледи, вы что, не в своём уме?!

Подумать только, его чуть не подстрелила какая-то баба!

Он выглянул снова, пытаясь рассмотреть женщину, и едва не поймал третью стрелу — та вонзилась в лаковый борт кареты прямо перед носом.

Но Альберт всё же успел увидеть, что меткая лучница сидела у самого обрыва, спрятавшись за вывернутой с корнем старой ивой, и, держа в руках арбалет, собиралась всё-таки завершить начатое.

— Что, решили добить, подонки? — воскликнула она яростно.

— Да с какой это стати? Дуарх бы побрал вас с вашими стрелами! Вы меня чуть не убили! — Альберт посмотрел на свою окровавленную руку — хорошо, что стрела не порвала артерию, но крови все же было очень много. — Проклятье! Вообще-то, миледи, я собирался вас спасти, послушав того идиота наверху. Но вот уж точно это было последний раз, чтобы я его слушал!

Он был в ярости.

Ещё бы чуть-чуть, пройди стрела левее, и он был бы мёртв! Да он голову открутит этой сумасшедшей, как только доберётся до неё!

— Кто вы такой? — крикнула женщина, держа арбалет наготове.

И её голос звучал напряжённо и звонко, как натянута тетива.

— Да никто! — рыкнул зло Альберт. — Просто мимо проезжал! А вас, позвольте спросить, какая чума занесла в такую глушь? И с какой дури вы решили вдруг меня застрелить?

— С такой дури, что вы первый начали, милорд! — крикнула она в ответ.

— Вы при падении что, головой ударились, миледи? — рявкнул Альберт. — Или, может, объясните, что именно я начал первый?

— Зачем вы стреляли в моих лошадей?

— Стрелял в ваших лошадей? Да вы спятили, что ли? Ни в кого я не стрелял, на кой ляд мне ваши лошади?

— А если не вы, то кто?

— Да я почём знаю!

Альберт оглянулся и увидел, что в боку одной из лошадей действительно торчит стрела — сразу он её и не заметил, смотрел на перерезанное горло. И стрела эта была совсем другой, не такой, что выглядывала из борта кареты у него перед носом. Та, что принадлежала меткой лучнице, была короче, светлее и с белым оперением. А тут тёмное древко, оперение рыжее…

Проклятье! А если там наверху засада? Грабители? Хотя, если они хотели ограбить карету, то куда они делись и почему не сделали этого до сих пор? Может, они с Цинтой их спугнули?

— Миледи, я понятия не имею, кто это сделал, но это точно был не я, — крикнул он уже более миролюбиво, — может, уберёте арбалет, потому что, если вам не нужна помощь, то я поеду себе дальше.

В ответ повисла молчаливая пауза.

— М… мне нужна помощь, — наконец, раздался дрогнувший голос женщины, — я… кажется, вывихнула ногу.

— Всевидящий отец! И вы ещё в меня стреляли? — воскликнул в сердцах Альберт и снова выглянул из укрытия. — Но, знаете, сегодня вам просто четырежды повезло!

— Почему четырежды? — громко спросила она, продолжая держать его на прицеле.

— Во-первых, вы паршиво стреляете, — он развязал шейный платок и, свернув, приложил к ране, — во-вторых, вы остались живы после падения в такую пропасть, что само по себе чудо. В-третьих, я пришёл вас спасти, чего делать, по правде сказать, не собирался. Достаточно?

— А в-четвёртых?

— Хм, какая пунктуальность! — Альберт даже усмехнулся. — В-четвёртых, я лекарь. Так что вы понимаете, миледи, какой у вас сегодня удачный день? Может, уже опустите арбалет?

Шея горела огнём, но злость понемногу отпускала. И стало даже смешно. Альберт понял, что сама ситуация, в которой он сидит задницей в мокром песке, спрятавшись за каретой и опасаясь, как бы его не застрелила хрупкая женщина, выглядит, конечно, довольно комично. Цинта теперь долго ему будет это припоминать.

— Вы точно лекарь? — крикнула лучница.

— Вот, смотрите! — он поднял вверх руку, оттопырив палец с кольцом.

Змея, свернувшаяся в клубок — знак гильдии лекарей.

— Очень смешно, милорд! — воскликнула она. — Хотите ещё стрелу?

— Дуарх побери, миледи, простите, я не хотел вам показывать неприличных жестов, но это перстень гильдии лекарей!

Хоть жест и впрямь получился неприличный, но женщина опустила арбалет на колени и даже усмехнулась в ответ.

— Так я могу выйти? — спросил Альберт.

— Можете, только руки держите на виду.

— Всевидящий отец! — прошипел он и осторожно вышел из-за кареты, держа одну руку с платком на шее, а вторую подняв вверх. — Видите, я вообще-то без оружия?

— Сколько вас? — спросила незнакомка, её рука так и лежала на арбалете.

— Я и Цинта — мой помощник, — ответил князь, медленно направляясь к поваленному дереву, за которым пряталась лучница. — Вы же понимаете, что будь я разбойником, то уж наверняка не с голыми бы руками сюда полез.

— Откуда мне знать, может вы любитель… душить женщин!..

Альберт даже опешил.