День мёртвых

Вероника Волынская

«День мёртвых»

У нас давно никто не умирает; ну, почти. Случаются, бывает, всякие досадные происшествия, когда медицина просто бессильна, но так, чтобы по своей воле или от старости — такого сто лет как нет. А всё благодаря нанороботам, что денно и нощно чинят наши организмы. Сделал себе инъекцию — и живи, наслаждайся.

Правда, со временем проявился побочный эффект: оказалось, нанороботы работают и после смерти, так что, если человек по каким-то причинам всё-таки умрёт, это ещё не конец. Разумеется, его хоронят, но так, дабы он смог беспрепятственно восстать из могилы, когда наберётся сил. Обычно нанороботов хватает, чтобы поднять мертвеца раз в полгода, и тогда он наведывается в гости к родным (раньше к кому угодно ходили, но это быстро пресекли). С некоторых пор Дни посещений установлены законодательно, что позволяет разграничить мир живых и мёртвых и избежать неприятных сюрпризов и прочей неразберихи. Закон надо соблюдать, ничего не поделаешь, поэтому тем мертвецам, которые пробудились не вовремя, приходится коротать время в гробу. Это не так ужасно, как кажется, гробы у них комфортабельные, с вайфаем и виртуальной реальностью, а когда наступает очередной День посещения, они выбираются наружу в курсе всех последних новостей и событий.

Сегодня как раз такой день, поэтому мама с папой с утра малёхо чокнутые: суетятся, убирают, накрывают на стол. Я всю ночь с друзьями висел, так что, порядком уморённый, завалился в кресло и со стороны, как кот, наблюдаю. Меня не трогают, и хорошо. Мне немного смешно — и зачем они так стараются, скатерти таскают, никак выбрать не могут, сервиз ставят, бокалы протирают — никто ведь кушать не будет, кроме живых, ясное дело. Да и они не будут, в рот не полезет, я же знаю, хотя мать под конец напьётся, она так каждый раз.

Ровно в девять позвонили в дверь. Родители выразительно взглянули на меня — пришлось подняться и пойти открывать. На пороге стоял первый гость: мамин папа, мой дед Эммануил. Он ушёл восемь лет назад, причём нелепейшим образом — в него ударила молния прямо посреди двора. Что он там делал во время грозы — это отдельный вопрос, на который он, кстати, до сих пор не ответил. С того времени дед ходит наполовину обугленный: нанороботы так и не смогли это безобразие исправить. Поначалу я пугался дедова вида, но потом привык или смирился, не знаю.

— Здравствуй, Марлен!

Марлен — это в честь Марли и Леннона, великих музыкантов прошлого.

Мы с дедом крепко обнялись (никакого запаха я не почувствовал), а затем прошли в гостиную.

Мама ойкнула, бросилась к деду, морщась, быстро чмокнула его в щёку и усадила на диван:

— Как ты?

— Да нормально, Юна, только вчера проснулся.

— Это хорошо…

Отец включил телевизор, чтобы тесть посмотрел свежий выпуск новостей. Дед тут же прилип к экрану, а родители продолжили свою возню.

К половине одиннадцатого прибыла моя тётя Париж, или Пэрис на американский лад (папина сестра, младшая и непутёвая). Похоже, она успела с утра в парикмахерскую и в бутик и теперь сияла, как живая. Умерла она по глупости три года назад во время БДСМ-вечеринки (сама виновата). От её парфюма всем стало дурно, и я незаметно приоткрыл окно.

Через пять минут на такси приехала бабуля Олимпия (папина мать). С ней тоже приключилась нелепейшая история — кажется, она перепутала таблетки, но это было давно, я тогда был ребёнком, поэтому плохо помнил её уход. Бабуля была в летах, но выглядела подтянуто и стильно и вела себя величаво, словно царственная особа. На ней был бежевый брючный костюм, кремовая блузка с жабо и неизменное каре.

— Ах, все уже собрались! — обрадовалась она. — Ну, здравствуйте, дорогие!

Она нежно всех обняла, и мы уселись за стол.

Наступила та неловкая пауза, которую я терпеть не мог.

Мама замерла, мигом превратившись в статую. Отец нервно теребил кончик скатерти. Париж то и дело поправляла белокурые локоны. Олимпия пристально разглядывала собравшихся, словно вознамерилась писать семейный портрет. Похоже, никто не знал, с чего начать разговор, и я вжался в кресло, потому что опасался, что снова начнут с меня: как учится, куда собирается поступать и так далее. Я этих разговоров страшно не любил, поскольку учился неважно и с будущей профессией не определился.

Но, вопреки ожидаемому, напряжённое молчание затянулось — вместо родичей тарахтел телевизор. Хотя вряд ли кто-то проявлял к нему интерес, кроме деда, естественно.

— И когда уже эта реформа?! — в итоге воскликнул он.

— Какая реформа? — оживилась родня.

— Как, вы не в курсе? По телику говорят, что для нас разработали новых нанороботов, и скоро мы заживём, как прежде. Поселят нас, конечно, отдельно — выстроят целые города. Разве не здорово, Марленчик?

— Офигенски, деда! — закивал я.

— Быстрее бы! — вскричала Париж, мигом осмыслив грядущие перспективы.

Определённо же, возьмётся за старое.

— Сегодня, кстати, митинг в поддержку реформы, — сообщил дедуля. — Давайте сходим?

Отец покачал головой:

— Не думаю, что это хорошая идея. На митингах всегда что-то случается: потасовки там, стычки всякие, хулиганство. Вдруг ещё разгонять начнут? Небезопасно это.

— Тогда мы сами, а ты, Виктор, дома сиди, — презрительно фыркнула Париж.

— Вам без сопровождения нельзя, забыла, что ли? — подала голос мама.

— Спасибо, что напомнила, — помрачнела тётя. — Если подумать, нам вообще ничего нельзя: лежи себе в гробу и помалкивай без статуса и гражданских прав. Разве это справедливо?

И мёртвые стали спорить с живыми.

«А ведь правда, — мысленно согласился я, — они никто. Условно мёртвые, условно живые. Всё их имущество отошло родственникам, за вычетом суммы на захоронение. Беззаконие какое-то».

Оживлённую дискуссию прервал долгий звонок в дверь.

— Кто это? — встрепенулась мама.

Действительно, мы никого больше не ждали, но я побежал открывать.

На пороге стоял странный субъект. Если наши мертвецы выглядели пристойно, то этот был настоящим бомжом. Видок у него был такой, будто он долго лежал в могиле, подтопленной грунтовыми водами, отчего одежда пропиталась грязью и превратилась в лохмотья, да и запах незнакомец имел соответствующий.

— Вы, собственно, кем будете? — поинтересовался я, ощущая, что за спиной в одно мгновение столпилась вся родня.

После долгих разбирательств выяснилось, что это таки наш родственник, хоть и седьмая вода на киселе — бывший муж маминой троюродной сестры Агаты, которая повторно вышла замуж и улетела жить за океан, так что теперь мы оказались единственной роднёй, проживающей в пределах, доступных для посещения. Назвался он Зигмундом.

В общем, по правилам, мы не могли отказать ему в приглашении, но приглашать его никто не хотел, и эта дилемма вызвала новые споры.

— Надобно его вымыть и переодеть, — наконец решил отец. — Но кто этим займётся?

— Сам помоюсь, — заявил Зигмунд, — покажите где.

После протяжных маминых вздохов отец повёл незваного гостя в ванную, а мама таки отправилась за чистой одеждой.

Пока он мылся, мы сидели тихо; дед продолжал смотреть телевизор.

Помывшись и переодевшись, Зигмунд оказался вполне ничего, хотя у него не было уха и примерно трети скальпа. Судя по всему, он лишился их уже в загробной жизни (возможно, из-за проблем на кладбище).

Париж предложила скрыть недостаток шляпой, и папа принёс из кладовки старый дедов «поркпай». После вынужденного камуфляжа незваный гость присел в уголочке, отчаянно стараясь быть незаметным, но его присутствие сильно напрягало.

— А давайте пойдём на прогулку, — неожиданно предложила мама.

— Куда? — спросил отец.

— В ТРЦ, например. Так многие семьи делают.

— Прекрасно! — одобрила Париж, предвкушая выход в люди.

Ей-то что, она выглядит как живая. Может, парня ещё подцепит.

— С удовольствием, — согласилась бабуля и вдруг вспомнила: — Где мой Адик?

Адольф — это бабушкин пудель, премерзкая зверюга, хорошо, что издохла, а нанороботы животным не положены.

— Увы, он умер, — сочувственно вздохнула мама, — но мы сделали из него чучело. Принести?

— Изволь, дорогая, — попросила бабуля.

Пудель тоже хранился в кладовке, в специальном футляре, потому что никто ни при каком раскладе не поставил бы его в квартире.

Когда Адика распаковали, бабуля нежно прижала его к груди, и алебастровые пальцы вонзились в грязно-белые кудри.

«Окей, — подумал я, — если спросит, кем я собираюсь стать, скажу, что таксидермистом».

Кажется, идея семейного променада пришлась всем по душе, но решающее слово было, конечно, за отцом.

— Ладно, — наконец сдался он. — Только без выходок, ясно?

Я побежал к себе.

— Ты куда? — спросила вдогонку мама.

— Переодеться.

— Не задерживайся!

— Хорошо, мамуль, — крикнул я, закрывая дверь.

В комнате было прибрано. Я не любил, когда мама убирает мои вещи, после я ничего не мог найти. И почему ей не сидится спокойно, когда я куда-нибудь ухожу?

В итоге я нарыл в шкафу рваные черные джинсы и толстовку с готичным принтом — почти хеллоуиновский прикид получился. Погляделся в зеркало: видок, конечно, не очень, в смысле уж больно помятый я после вчерашнего, но сегодня этого никто не заметит.

Теперь можно идти, но куда я дел свой айфон?

— Ну, ты готов? — позвала мама.

— Иду-иду! Ты не видела мой телефон?

— Нет. Поторопись!

Я ещё раз впустую обшарил всю комнату. Пришлось идти без гаджета.

На улице было празднично: на фасадах многоэтажек и над проспектом накануне развесили баннеры с надписью «Добро пожаловать!», а в тумбах-клумбах высадили свежие цветы, но я не особо смотрел по сторонам, поскольку сильно расстроился из-за пропажи айфона и теперь пытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах его потерял. Вероятно, это случилось вчера, на вечеринке у Кекса. Она, конечно, была улётная, но не стоило угощаться всем подряд. Эх, не стоило — меня до сих пор накрывало.

Шли мы в «Галактику». По дороге к ТРЦ нам встречались компании, подобные нашей; в одной такой я неожиданно заприметил Кекса и уже собирался к нему подойти, но мама так сурово сдвинула брови, что пришлось просто помахать приятелю рукой. Впрочем, родичи Кекса также держали путь в ТРЦ, поэтому я надеялся поговорить с ним позже.

На площади возле «Галактики» проходил многолюдный митинг. Многотысячную толпу охранял неплотный кордон скучающих полицейских, а со сцены неоднократно звучало слово «реформа».

Всё было прилично и мирно, так что, несмотря на возражения отца, наша семья присоединилась к митингующим.

— Реформа — это хорошо, господа! — возбуждённо говорил оратор. — Наконец-то мы сможем жить полноценно и снова станем полезны обществу. Но в связи с этим следует поднять вопрос о нашем статусе. Очевидно, что грядут большие перемены… К примеру, если здравствующих граждан можно отнести к категории А, мы согласны на категорию Б, только дайте нам права! Верните наши права!!!

Толпа мертвецов одобрительно загудела, послышались аплодисменты.

Микрофон перешёл к депутату Цинку (на экране, по которому транслировался митинг, ненадолго загорелась его фамилия и должность).

Цинк был дородным, пышущим здоровьем мужчиной среднего возраста в красивом темно-сером костюме. Принимая эстафету, он театрально прижал правую руку к груди и заявил:

— Обязуюсь донести ваши призывы до членов правительства. Господин Куцка абсолютно прав: структура общества требует незамедлительного пересмотра, однако стоит запастись терпением. Не забывайте, что на каждую реформу нужно время, а это, я бы сказал, сверхреформа!

В первую очередь мы обязаны поблагодарить наших выдающихся учёных, которые создали нанороботов нового поколения. Благодаря их труду большинство из вас скоро вернётся к совершенно нормальной жизни!

И депутат указал на трио ботанов в коротких белых халатах, смущённо мнущихся в углу сцены. Казалось, они хотели быть где угодно, но только не здесь.

— Браво, господа!

Раздались дружные аплодисменты.

— Они проделали нелёгкий путь, спотыкаясь о многие ошибки и неудачи, но их путеводной звездой была любовь к своим ближним. А что может быть важнее и сильнее этой любви?

Да, они сталкивались с различными трудностями, а потом смело и решительно брали барьер за барьером, и наконец новые нанороботы были успешно протестированы на первой сотне добровольцев. Результаты превзошли все ожидания: нанороботы не только улучшили качество жизни, но и полностью восстановили внешность. Это настоящий прорыв!

Знайте, мы любим вас, помним о вас, а потому реформа не за горами!

В завершение мы разыграем пять инъекций новой нановакцины. Прошу вас, не суетитесь! Сейчас мы выпустим дронов-пчёл, и они сами выберут пятёрку счастливчиков. Так что не бойтесь, если вас вдруг ужалит пчела!

Депутат хохотнул и расплылся в улыбке.

Заиграла торжественная музыка (что-то из классики, но я в ней не силён), и в толпе началось волнение. Париж тоже заволновалась и подалась вперёд, хотя это ничего не решало. Какое-то время крошечные дроны кружили над нами, непонятно как выбирая будущие цели, а потом почти одновременно вонзили свои жало-иголки в мёртвую плоть.

Зигмунд вскрикнул.

— Просто возмутительно! — в сердцах воскликнула Париж и, разозлившись, стала пробираться наружу.

Мама поспешила за ней.

Музыка смолкла.

— Поздравляю! — радостно прокричал депутат. — Учёные говорят, что инъекция подействует в течение двух часов, и вы ничего не почувствуете. Однако если вы вдруг всё-таки ощутите себя как-то не так, пожалуйста, обратитесь за помощью в ближайший медпункт.

И да, господа, теперь вам не нужно возвращаться на кладбище — отныне вы будете проживать у своих ближайших родственников, а как долго — покажет время.

«Вот блин!» — подумал я, косясь на Зигмунда. Хорошее пополнение в семье, ничего не скажешь. Лучше бы инъекцию получил деда!

Между тем митинг подошёл к концу, и на сцену выпрыгнула музыкальная группа «Мертвопляс».