— Боевые страусы императора, — мне казалось, крыша рухнула мне на грудь. Состояние этих животных печалило меня, но… те же чувства у меня вызывал и Коммод. Игры, которыми он занимался, будучи молодым императором, уже тогда были малоприятными, но сейчас они превратились в нечто намного более ужасное. — Ему нравилось использовать их для учебной стрельбы. Одной стрелой он мог обезглавить бегущую на полной скорости птицу. А когда это наскучивало… — я махнул в сторону тюнингованных птиц.
Лицо Калипсо пожелтело:
— Всех этих животных убьют?
Я был слишком подавлен, чтобы ответить. Я помнил амфитеатр Флавиев во время правления Коммода — блестящий красный песок стадиона, покрытый трупами тысяч экзотических животных, убитых ради развлечения.
Мы двинулись к следующему вольеру. По нему беспокойно расхаживал огромный красный бык, чьи рога и копыта отсвечивали бронзой.
— Это эфиопский бык, — указал я. — Их шкуры невосприимчивы к любому металлическому оружию. Они как Немейский лев, только… эмм, больше и краснее.
Калипсо прошлась мимо ещё нескольких клеток, в которых находились пара арабских крылатых змеев, конь, судя по всему, плотоядный и огнедышащий (я как-то подумывал использовать таких в своей солнечной колеснице, но их содержание обошлось бы слишком дорого).
Волшебница замерла возле следующего вольера:
— Аполлон, сюда.
За стеклом находились два грифона.
Эмми и Джозефина были правы. Это великолепные животные.
Веками с уменьшением их природного ареала обитания дикие грифоны становились всё более и более мелкими и сухопарыми (как и исчезающий трёхглазый горностай или гигантский газопускающий барсук). Единицы оставались способны выдержать вес человека.
Тем не менее особи в вольере были размером со льва. Их светло-коричневая шерсть блестела, как медная кольчуга, рыжие крылья были величественно сложены вдоль спин, орлиные головы щетинились золотисто-белыми гривами. В древности греческий царь отдал бы полную рубинов трирему за подобную способную размножаться пару.
К счастью, я не заметил признаков того, что с ними плохо обращались. Однако оба были прикованы за задние лапы. Грифоны становятся очень вспыльчивыми, будучи хоть как-то ограничены. Как только Абеляр заметил нас, он щёлкнул клювом и издал пронзительный крик, забив крыльями. Он взрыл когтями песок и натянул цепи, пытаясь достичь нас.
Элоиза пряталась в тенях, издавая низкий клокочущий звук, как рык обороняющейся собаки. Она раскачивалась из стороны в сторону, её живот почти касался земли, как если бы…
— О нет! — я боялся, что моё слабое человеческое сердце взорвётся. — Не удивительно, что Бритомартида так отчаянно хочет получить их обратно.
Казалось, вид животных ввёл Калипсо в транс. С определённым усилием она всё же сфокусировалась на мне:
— Что ты имеешь в виду?
— Элоиза беременна, ей нужно немедленно отложить яйцо. И если мы не сможем вовремя вернуть их на Вэйстейшн…
Выражение лица Калипсо стало суровым и острым, как зубы страусов:
— Она сможет улететь отсюда?
— Думаю… Думаю, да. Моя сестра знает о диких животных больше, но, думаю, да.
— Беременная грифониха может нести седока?
— У нас нет другого выбора, — я указал на сети над ареной. — Это самый быстрый способ улизнуть, если предположить, что мы сможем освободить грифонов и убрать сеть. Проблема в том, что Абеляр и Элоиза не воспринимают нас как друзей. Они на цепи в клетке и ждут малыша. Да они разорвут нас, если мы приблизимся хоть на шаг.
Калипсо скрестила руки на груди:
— Что насчёт музыки? Большинству животных нравится музыка.
Я вспомнил, как с помощью песни загипнотизировал мирмеков в Лагере Полукровок. Но у меня не было ни малейшего желания снова петь обо всех своих провалах, в особенности при Калипсо.
Я оглянулся на туннель. Пока ни Литиерсиса, ни его людей не было видно, но это не заставило меня чувствовать себя лучше. Они должны были скоро добраться сюда.
— Нужно спешить.
Самой простой была первая задача: стена из оргстекла. Я предположил, что где-то должен был быть переключатель, опускающий стёкла, чтобы выпускать животных. Я залез на зрительские трибуны с помощью приставной лестницы по имени Калипсо и нашёл панель управления рядом с единственным обитым сидением — явно для императора, если он захочет понаблюдать за тренировками своих животных-убийц.
Каждый рычаг был аккуратно подписан. На одном из них была надпись, гласившая: «Грифоны».
Я окликнул Калипсо:
— Ты готова?
Она стояла прямо напротив вольера с грифонами, повернув руки так, будто собиралась ловить снаряд в виде яйца:
— Что собой представляет готовность в такой ситуации?
Я щёлкнул переключателем. С тяжёлым звяканьем стекло в вольере грифонов упало вниз, исчезая в выемке на входе.
Я присоединился к Калипсо, напевающей что-то вроде колыбельной. Грифоны не впечатлились. Элоиза громко рыкнула, прижимаясь к стене вольера, Абеляр дёрнулся в два раза сильнее в попытке добраться до нас и откусить нам головы.
Калипсо передала мне упаковку картошки и указала подбородком на вольер.
— Ты шутишь! — возмутился я. — Если я подойду достаточно близко, чтобы покормить их, они съедят меня.
Она прекратила песню:
— Разве не ты бог оружия дальнего боя? Брось им еду!
Я поднял глаза к отделённым сеткой небесам (что я, кстати, счёл грубой и абсолютно ненужной метафорой для моего изгнания с Олимпа).
— Калипсо, ты вообще ничего не знаешь об этих животных? Чтобы заручиться доверием, их нужно кормить из рук, кладя палец в клюв. Это подчёркивает, что еда идёт от тебя, ты как мама-птица.
— Хах, я поняла, — Калипсо нервно покусывала нижнюю губу. — Из тебя бы вышла ужасная мама-птица.
Абеляр рванулся вперёд и издал резкий крик. Все меня критиковали.
Калипсо кивнула, приходя к какому-то решению.
— Понадобимся мы оба. Мы споём дуэтом, у тебя неплохой голос.
— У меня…
Мой рот парализовало от шока. Сказать мне, богу музыки, что у меня неплохой голос — это как сказать Шакилу О'Нилу, что он неплох в защите, или Энни Оукли, что она неплохо стреляет.
С другой стороны, я был не Аполлон, а Лестер Пападопулос. Ещё в Лагере, придя в отчаяние от моих жалких человеческих способностей, я поклялся на реке Стикс, что не буду использовать ни лук, ни музыку до тех пор, пока вновь не стану богом. Я нарушил эту клятву, когда пел мирмекам — напомню, ради благой цели, — и с тех пор жил в постоянном ужасе, гадая, как и когда река Стикс накажет меня. Возможно, вместо грандиозного момента возмездия меня ждала медленная смерть от тысячи оскорблений. Сколько раз бог музыки в состоянии услышать, что у него неплохой голос, прежде чем рассыпаться в кучу презирающей себя пыли?
— Хорошо, — вздохнул я. — И какую песню мы будем петь? «Islands in the Stream»?
— Я такой не знаю.
— «I Got You, Babe»?
— Нет.
— О боги! Я уверен, мы с тобой проходили 70-е на уроках поп-культуры.
— Что насчёт той песни, которую обычно пел Зевс?
Я моргнул:
— Зевс… пел?
Мысль об этом казалась слегка ужасающей. Мой отец поражал молниями, наказывал, ругался, был чемпионом по грозным взглядам. Но не пел.
Взгляд Калипсо стал мечтательным:
— Во дворце на горе Отрис он всегда развлекал нас песнями, когда подносил чаши Кроносу.
Я неловко переминался с ноги на ногу:
— Я… ещё не родился тогда.
Конечно, я знал, что Калипсо старше меня, но никогда об этом не задумывался. Давным-давно, когда Титаны правили Вселенной, прежде, чем боги восстали и Зевс стал царем богов, Калипсо, без сомнения, была беззаботным ребёнком, одной из дочерей генерала Атласа, бегавшей по дворцу и изводившей воздушных слуг. О боги. Калипсо была достаточно древней, чтобы быть моей нянькой!
— Но песню ты знаешь, — Калипсо начала петь.
Меня будто током ударило. Я знал эту песню. Раннее воспоминание всплыло у меня в голове: Зевс и Лето напевали эту мелодию, когда Зевс навещал маленьких Артемиду и меня на Делосе. Мои отец и мать были обречены на вечную разлуку, так как Зевс был женатым богом. Там не менее, они счастливо пели эту песню дуэтом. Слёзы застилали мне глаза. Я подхватил мужскую партию.
Эта песня была старше империй — песня о двух разделённых сердцах, жаждущих быть вместе.
Калипсо направилась к грифонам, я шёл позади — не потому что я боялся, нет! Просто все знают, что в наступлении первым идёт сопрано — это пехота, тогда как альты и теноры — кавалерия, а бас — артиллерия. Я миллион раз пытался объяснить это Аресу, но он ничего не смыслит в вокальной организации.
Абеляр перестал дёргать свою цепь. Он встрепенулся и воспрял, издавая кудахтающие звуки, как курица-наседка. Голос Калипсо был жалобным, полным меланхолии. Я осознал, что она разделяла чувства грифонов, запертых в клетку и прикованных цепями, отчаянно желающих взмыть в небеса. Я подумал, что, возможно — только возможно — заключение Калипсо на Огигии было хуже, чем моё нынешнее состояние. У меня хотя бы были друзья, чтобы разделить мои страдания. Я ощутил вину за то, что не проголосовал за её досрочное освобождение, но с какой стати она бы простила меня, если бы я извинился сейчас? Те времена давно канули в Лету, пути назад не было.
Калипсо положила руку на голову Абеляра. Он мог с лёгкостью откусить ей всю конечность, но вместо этого припал к земле и стал ластиться, будто огромный кот. Калипсо опустилась на колени, вытащила ещё одну шпильку из волос и начала взламывать замок его оков.
Пока она работала, я пытался удержать внимание Абеляра на себе. Я пел так хорошо, как только мог, выражая в словах печаль и сочувствие и надеясь, что грифон поймёт, что я был его товарищем по несчастью.
Калипсо сломала замок, и цепи с громким лязгом упали. Она двинулась к Элоизе, что представляло собой намного более заковыристую задачу, учитывая, что та была беременной. Элоиза подозрительно рыкнула, но не стала нападать.
Мы продолжили петь в идеальном созвучии, и наши голоса сливались друг с другом в абсолютной гармонии, создавая что-то намного более значимое, чем просто сумма двух исполнений.
Калипсо освободила Элоизу, отошла назад и встала со мной плечом к плечу. Мы вместе допели последнюю строчку: «Пока существуют боги, я буду любить тебя».
Грифоны наблюдали за нами. Сейчас они казались скорее заинтересованными, чем разозлёнными.
— Картошку, — посоветовала Калипсо.
Я вытряхнул ей на ладони полпакета.
Я не горел желанием лишиться рук — это довольно удобные штуки, — но всё же предложил полную горсть золотой крошки-картошки Абеляру. Он подался вперёд и принюхался. Когда его клюв распахнулся, я засунул руку и прижал картошку к его тёплому языку. Как самый настоящий джентльмен, Абеляр дождался, когда я вытащу руку, и только тогда проглотил закуску.
Он распушил перья на шее и повернулся к Элоизе, чтобы пропищать: «Вкусно, присоединяйся!»
Калипсо скармливала картошку Элоизе. Та прижалась к ней головой, явно демонстрируя приязнь.
На какой-то момент я почувствовал облегчение и восторг: мы сделали это!
Вдруг позади раздались аплодисменты.
У входа стоял Литиерсис — окровавленный и побитый, но всё-таки живой.
— Хорошая работа, — похвалил он. — Вы нашли замечательное место для смерти.
Глава 16
ЗА ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ ЛЕТ своей жизни мне доводилось искать многие предметы — красивых женщин, симпатичных мужчин, лучшие композитные луки, прекрасный дворец у моря, а в 1958 году — электрогитару Gibson Flying V. Но я никогда не искал идеальное место для смерти.
— Калипсо? — слабым голосом сказал я.
— Да?
— Если мы умрем здесь, я хочу сказать, что ты не так плоха, как я думал вначале.
— Спасибо, но мы не собираемся умирать. Это помешает мне убить тебя позже.
Литиерсис усмехнулся.
— Ох, вы двое. Шутите, будто у вас есть будущее. Должно быть, бывшим бессмертным трудно признавать, что смерть реальна. Я умирал. Это невесело, я вам скажу.
У меня возникло искушение спеть ему, как я пел грифонам. Может быть, я смог бы убедить его в том, что мы товарищи по несчастью. Что-то мне подсказало, что это не сработает. И, увы, я израсходовал всю картошку.
— Ты — сын царя Мидаса, — сказал я. — Ты вернулся в мир смертных, когда Врата Смерти были открыты?
Я не так много знал об этом инциденте, но там был какой-то массовый побег из Царства Мертвых во время последней войны с гигантами. Аид без конца возмущался, что Гея увела у него всех мертвых, чтобы они работали на нее. Честно говоря, я не мог винить Мать-Землю. Очень трудно найти хорошую дешевую рабочую силу.
Мечник скривил губы.
— Мы прошли через Врата Смерти, верно. Потом моего папашу-идиота сразу же опять убили во время стычки с Лео Вальдесом и его бандой. Я выжил только потому, что был обращен в золотую статую и накрыт ковром.
Калипсо отступила к грифонам.
— Это… интересная история.