Таинство Исповеди. Как научиться каяться и перестать прятаться от Бога

Часть 4

О подготовке к исповеди

Господь, я и мой грех

Если говорить об исповеди как об элементе покаянного делания, то, безусловно, нужно научиться исповедоваться и относиться к исповеди правильно.

Об этом приходится напоминать очень часто – во время и после таинства Покаяния, иногда и до него, и отдельно в приходских беседах. И, тем не менее, это людям дается труднее всего. Не потому, что так сложно правильно исповедоваться, а потому, что нет основы, на которой исповедь строится, – нет соответствующей жизни.

Во главе угла должно стоять евангельское понимание того, как надо жить. В те моменты, когда мы поступаем, говорим или даже мыслим и чувствуем вопреки этому пониманию, мы грешим. Вслед за этим наступает осознание: я сейчас согрешил перед Богом и отдалил себя от Него. Рождается чувство вины. Не нужно его в себе заглушать, но следует дать ему достичь самой сокровенной глубины сердца, позволить соответствующему слову Евангелия ранить, уязвить душу и не прятаться от той боли, которая при этом возникает. Нет, это не должно носить характер экзальтации или быть сознательным саморазрушением, но – глубоким прояснением души, увидевшей свое подлинное состояние.

Ведь как мы зачастую живем? Что-то делаем, говорим, думаем, но вместо того, чтобы в какой-то момент остановиться и дать оценку совершённому, бежим дальше, стараясь не акцентировать свое внимание на том, что осталось позади, потому что так проще.

Но именно тогда и надо остановиться, чтобы понять, что такое даже малый грех: это не просто какое-то незначительное происшествие, но то, в чем я произвольно отступил от Бога, что я Ему предпочел. Как советуют многие отцы, в конце дня, готовясь к вечерней молитве, следует помыслить о своих грехах как о том, что явится и будет обличено на Страшном суде. И, вооружившись этим пониманием, судить себя самого не с точки зрения того, как живут остальные люди, тебя окружающие, а как бы уже предстоя перед престолом Божиим, когда каждый из нас услышит одно слово: либо «приди», либо «отыди» (см.: Мф. 25: 34–46). Тогда даже незначительный грех будет восприниматься совершенно иначе.

Боль, которую мы чувствуем в момент покаяния и которая потом не забывается, помогает удерживаться от греха. Если же человек «заслоняется» от страдания, считая, что не нужно концентрироваться на том или ином неприятном моменте, он будет повторять свои грехи постоянно.

Итак, в первую очередь должно присутствовать правильное понимание греха и добродетели, затем – осознание того, что мы сделали вопреки этому пониманию, раскаяние и приход в храм с исповеданием перед Богом в присутствии священника.

Этому может предшествовать обращенное к Богу исповедание греха, – возможно, и неоднократное. Это правильно и хорошо. И, как мы уже говорили, с самим моментом покаяния в таинстве Исповеди должно быть сопряжено решение об изменении жизни и обдумывание, как именно сделать так, чтобы не оставить это решение нереализованным. Собираясь строить дом, надо заказать его проект, иначе придет время стройки, а мы не будем знать, из каких материалов и как его возводить, кого и на какие средства нанимать, и в итоге наше намерение пойдет прахом. Такое же по серьезности рассуждение необходимо и здесь. Это непростая работа, но таинство Покаяния дает благодатные силы для ее совершения. Вот для чего нужна исповедь и почему она важна.

Человек, который живет всерьез, не затрудняется тем, что ему на исповеди говорить. Весь вопрос в том, каким судом ты себя судишь: рассматриваешь ли свои грехи через перевернутую подзорную трубу, и они кажутся чем-то крайне далеким, или смотришь на них вблизи и поступаешь по слову преподобного Антония Великого[9], сказавшего, что все делание монаха – а по большому счету, и христианина – заключается в том, чтобы видеть свои грехи и приносить покаяние в них[10]. Есть Господь и есть ты. И между вами стоят твои грехи. Когда ты научишься так на них смотреть, то у тебя не будет иллюзий о себе и сомнений по поводу того, как к своим грехопадениям относиться.

Кратко или подробно исповедоваться?

Если говорить о словесном выражении покаяния, то как должен каяться человек? Есть люди, которые на исповеди просто рассказывают о своей жизни или еще чаще – жалуются, как у них все плохо. Другие перегружают свое покаяние множеством деталей, погребая в них суть того, в чем хотят попросить у Бога прощения. Бывает, что человек, исповедуясь, прямым или косвенным образом оправдывает себя – например, долго говорит о том, что точно знает, как надо было поступить, но вот он оплошал и поступил иначе. Впрочем, противоположной по характеру ошибкой является отсутствие какой-либо конкретики, когда исповедь звучит так: «Согрешил делом, словом, помышлением, гордостью, завистью, ненавистью, объядением, прелюбодеянием и т. д.» и на этом покаяние заканчивается.

Как же подойти к рассказу о своих грехах? Постараемся указать несколько основных моментов.

На исповеди необходимо говорить о том, в чем ты чувствуешь себя виноватым. В одном из эпизодов «Отечника» некий брат спрашивает своего духовного отца: «Авва! Чем мне заниматься в келье?» Тот отвечает: «Что тебя будет беспокоить, когда ты предстанешь на Страшный суд?» – «Мои грехи». – «Вот иди в келью и плачь там о своих грехах»[11].

Если попытаться применить этот совет к нашей жизни, то стоит спросить себя: зачем ты идешь на исповедь, по большому счету? Для того чтобы примириться с Богом, попросить у Него прощения за те грехи, в которых сознаешь себя виноватым. Если ты идешь не для этого – не ходи: твое покаяние будет формальным, бесполезным.

Если ты пришел к Богу с сокрушением о конкретных грехах, то и проси прощения за них, а не пытайся растворить свое покаяние излишними рассуждениями. Ведь если мы серьезно обидели человека, но, придя к нему, вместо того чтобы сказать: «Прости меня за то-то и за то-то», начинаем громоздить невесть что, не скажет ли он в конце концов: «Слушай, друг, зачем ты пришел? Я с трудом сдерживаюсь после того, что ты сделал, а ты еще какие-то кружева плетешь. Уходи, пожалуйста». Бог нам так не скажет, но на самом деле все будет еще хуже.

Преподобный Иоанн Лествичник[12] говорит, что прежде чем встать на молитву, человек должен определенным образом подготовиться к ней и написать на хартии своего прошения правильные слова. А если он делает это не пойми как, невнимательно, рассеянно и без усердия, то его хартию порвут и бросят ему в лицо. То же самое может, образно говоря, произойти на исповеди, когда наша хартия с целым романом, на ней написанным, тоже будет порвана и брошена нам в лицо. И что самое страшное, мы можем этого даже не заметить.

Исповедь должна быть предметной, понятной священнику. Когда мы говорим: «согрешил делом, словом, помышлением» или «согрешил гордостью, гневом», абсолютно неясно, что за этим стоит. Мы лишь именуем страсти, которые живут и так или иначе проявляются в каждом человеке. На исповеди необходимо каяться в конкретных согрешениях, потому что только тогда мы сможем исправиться.

Не говоря уже о том, что за одним и тем же словом могут стоять совершенно разные вещи. Например, гнев (это, наверное, самый очевидный пример) может выражаться в крике, в вопле, в побоях, в том, что человек разнес вдребезги всю квартиру, или в том, что он просто кипел внутри и ни слова не мог сказать. Все это разные степени греха. Кроме того, если один и тот же человек раньше в гневе дрался, потом перестал драться и, разозлившись, только ругался, а постепенно отучился и ругаться и только зубами скрипит – это огромный прогресс! И если священник знает, что было раньше, и видит, что есть сейчас, то он понимает, что за этот гнев не надо ругать, а наоборот, следует сказать: «Ты молодец. Слава Богу, что так. Теперь еще перестань зубами скрипеть, а потом разберись с поводами, заставляющими тебя гневаться, пойми, что они ничтожны, и ты сможешь совсем от этого греха избавиться».

Иначе священник ничего пришедшему на исповедь сказать не может. И самому исповеднику зачастую сложно в себе разобраться: он чувствует, что как раньше его душил гнев, так и теперь душит. Только раньше он давал ему свободу и чувствовал себя полегче, а теперь он себя сдерживает и чувствует еще большую тяжесть.

Ему кажется, что от его труда толка нет – все стало не лучше, а хуже. Поэтому внятная исповедь очень важна.

Еще пример того, как непредметная исповедь может породить недоумение. Кается прихожанин: «Согрешил прелюбодеянием». Но я этого человека вижу в храме, он регулярно исповедуется и причащается, и он даже не женат, а предположить, что у него есть отношения с какой-то замужней женщиной, мне трудно. Спрашиваю: «А что вы имеете в виду?» – «Мне сон плохой приснился…» Это дает возможность разъяснить: нет, это не прелюбодеяние, это просто сон. Грех может заключаться в том, что в каких-то недолжных мечтах до отхода ко сну или по пробуждении сохранилось сочувствие к виденному, а в том, чтобы просто увидеть нечто нецеломудренное во сне, нет никакого греха. Но когда человек говорит без каких-либо разъяснений, ты никогда не поймешь, о чем именно речь. Он сказал: «Согрешил прелюбодеянием», ты ответил: «Хорошо, на год отлучен от Причастия». Конечно, это безумие и формализм с обеих сторон! Их не должно быть.

Есть вещи, которые требуют объяснения. Например, ты слышишь на исповеди: «Я избил человека». Что это? Хулиганство, за которое положено пятнадцать суток, а если нанесены тяжкие телесные повреждения, то и реальный срок. Но если человек объясняет, что он шел по улице, увидел, как кого-то бьют, вступился, завязалась драка, – это совершенно другая ситуация, правда? Или, например, человек приходит и говорит: «Я насмерть поссорился с Иван Иванычем». Что может священник сказать по этому поводу? Ничего, если исповедующийся не уточнит: «Я поссорился и не могу помириться, и чувствую, что даже не хочу». Другое дело, когда он говорит: «Я поссорился, потом мне стало стыдно, я тут же пошел, попросил прощения и примирился». Об этом нужно сказать, такие детали, объясняющие суть происшедшего, не будут лишними.

Надо говорить по существу, достаточно лаконично. Не нужны объяснения: «Я пошел в магазин, у меня болела голова, и поэтому я по дороге рассердился на человека, который облил меня грязью из-под колес своей машины. А в магазине я поругался с кассиром потому, что он меня пытался обсчитать…» Это лишнее. «Со мной поступили нечестно, и я не отнесся к этому спокойно, разозлился», или «машина окатила меня грязью, и я в сердцах выругался на водителя».

Когда христианин исповедуется регулярно, есть возможность тут же провести некую работу. «Вот ты сказал так, а как надо было поступить?» – «Промолчать». – «А еще как надо было поступить?» – «Так-то». Разбор ситуации является и ее врачеванием. Человек показал тебе рану, и ты предложил ему пластырь – это то, что совершается во время таинства Исповеди. Точнее – то, что должно также совершаться.

Исповедь – не время для советов?

Очень часто священнику приходится слышать от приходящих на исповедь повествование о скорбях, болезнях, каких-то обидах и неурядицах. Конечно, жалобы на жизнь и рассказ о том, как все плохо, – это ни в коем случае не исповедь, это – желание человека поделиться тем, с чем он не справляется сам, желание услышать слова поддержки, наставление, а иногда и просто выговориться. И пастырь, с одной стороны, не должен отталкивать того, кто вместо раскаяния в грехах решил поведать ему о своих печалях, потому что долг духовника – не только принять исповедь, но и утешить, и поддержать пришедшего. Однако, с другой стороны, на исповеди у священника может не быть на это времени и, самое главное, он не должен позволить христианину подменить одно другим, иначе тот останется без насущного хлеба, получив взамен если не камень, то черствую буханку.

И сам человек должен разделять исповедь и разговор о волнующих его проблемах. Если есть необходимость посоветоваться со священником, правильным будет попросить его уделить для этого время вне исповеди – после нее или же вообще в другой день, а перед аналоем с крестом и Евангелием должно приносить покаяние Богу (помня и о том, что наши грехи и жизненные трудности и беды теснейшим образом связаны).

Дневник как способ самоконтроля

Несколько слов по поводу подготовки к исповеди. Очень неразумно жить беспечно неделю, две, три, может, даже и месяц, а потом вдруг спохватываться: «Что произошло в моей жизни за это время и что творилось в моей душе?» и пытаться все это единовременно суммировать, проанализировать и принести на исповедь. Не то что за месяц – за несколько дней происходит много событий, и мы, не будучи внимательны, себя за это время упускаем.

Святого праведного Иоанна Кронштадтского[13] во время одной из его поездок по России собравшиеся на встречу с ним священники спросили, как вести внимательную жизнь, как меняться к лучшему, а не к худшему? Он сказал, что для него одним из способов самоконтроля и работы над собой является дневник. Дневник Иоанна Кронштадтского опубликован не целиком, мы имеем возможность знакомиться лишь с определенными выдержками из него, опубликованными в виде отдельных изданий, помимо отрывков, вошедших в книгу «Моя жизнь во Христе». Но даже читая только эти фрагменты, мы все равно видим непрерывную работу святого пастыря над собой, строгое обличение самого себя в мельчайших прегрешениях и немощах, искреннее раскаяние.

Наверное, для каждого подходящая форма самоконтроля будет индивидуальной. Но то, что можно порекомендовать однозначно, – это ежевечернее испытание совести и покаяние в тех грехах, которые мы допустили в течение дня. Об этом как о средстве хранения внимания к себе и средстве изменения себя говорит преподобный Никодим Святогорец в своей книге «Невидимая брань»[14].

Главное – человек должен не просто вспомнить, в чем он согрешил за день, и записать это по пунктам в тетрадочку – нет, необходимо обдумать: почему я впал в эти грехи? Как их можно было избежать? В чем была моя ошибка – попросту в невнимательности или в недостаточной строгости к себе? Понимая, как должно поступить, я все-таки поддался искушению, или обстоятельства были таковы, что я с ними не справился?

С одной стороны, надо попросить у Бога прощения и, с другой стороны, проанализировать, как быть, чтобы в эти грехи вновь не впадать. Внимательный к себе человек, памятуя о том, что было вчера, позавчера, третьего дня, – а он это помнит, если подобная работа происходит постоянно, – уже сегодня готовится к наступающему дню. Вот такой непрерывный цикл.

Собираясь же пойти в храм на исповедь, можно достать эту хранящуюся в каком-то укромном месте тетрадочку и просмотреть ее, приводя себе на память то, что в нее было записано. Конечно, и здесь можно соскользнуть на путь формальный: например, прочитывая свои записи подряд, не проанализировав их, по несколько раз говорить священнику об одном и том же разными словами. Естественно, все записанное должно быть как-то обобщено: если нам в наших записях встречается один и тот же грех в разных проявлениях, то нужно просто сказать, что этот грех не раз был нами совершен тем или иным образом.

Конечно, говоря о том или ином грехе, нужно понимать: одно дело, если это был срыв, которому предшествовала борьба, и другое, если человек грешил без конца, дав себе такое «разрешение». Об этом на исповеди тоже нужно сказать, это позволит священнику понять меру грехопадения и, что еще важнее, состояние души. Тогда он действительно сможет посоветовать что-то дельное, по-настоящему помочь.

Бывает, безусловно, и такая исповедь, которую достаточно лишь выслушать, ничего человеку не сказав, понимая, что он все должное делает сам, и можно только помолиться о нем и выразить поддержку, и этого будет достаточно. Но чаще с исповедниками приходится говорить, подсказывать, советовать. Некоторых нужно бывает, к сожалению, и обличить, отрезвить, и сделать за них то, чего они не сделали сами, и даже «напугать». Как? Напомнить о смерти, о том, что покаяние – не просто какая-то регулярная процедура, а серьезнейший момент в жизни. Хотя лучше, чтобы христианин обличал и отрезвлял себя сам.

Вечернее предстояние Богу

Помимо повседневного исповедания грехов, образец которого помещен в молитвослове в конце молитв на сон грядущим, можно в завершение вечернего правила обратиться к Богу своими словами, прося прощения за прожитый день, или же помолиться молитвой Иисусовой. И здесь, мне кажется, очень важно поступить по совету, который встречается у разных наставников Иисусовой молитвы. Перед тем как молиться, надо действительно от всего отрешиться, обо всем забыть и вспомнить об одном, о самом главном: однажды я умру, предстану перед Богом на Страшном Его суде и буду ждать того слова, о котором мы говорили выше: либо «приди», либо «отыди».

Я не знаю, что будет сказано мне, но по всей своей жизни (и в очередной раз меня в этом убеждают сегодняшние грехи) я понимаю, что достоин услышать «отыди», – и, скорее всего, так оно и будет. Но, зная это, я все-таки уповаю на милость Божию и, вставая на молитву, прошу об этой милости.

Это очень важная часть покаянного делания, которое должно охватывать собой всю жизнь христианина. Такое предстояние пред Богом – уже не столько подготовка к таинству Покаяния, сколько само покаяние. Если христианин молится из подобного осознания собственного недостоинства, то и молитва, и исповедь его будут принципиально иными – живыми, неформальными. Характер молитвы, обращения к Богу и характер исповеди теснейше связаны.

Часть 5

Распространенные вопросы и недоумения

Фатальная ошибка родителей

Есть люди воцерковленные, живущие церковной жизнью, они исповедуются регулярно, и есть те, кто приходит впервые или очень редко. Это две разные группы, и каждая из них требует определенного подхода. Кроме того, есть еще дети и престарелые люди, у которых уже начались определенные возрастные изменения. Скажу вкратце о некоторых особенностях исповеди каждой из этих групп.

В отношении детской исповеди самое главное – постараться научить ребенка подходить к таинству Покаяния неформально. Самым строгим образом надо запретить родителям писать исповедь за ребенка, диктовать ему, подсказывать: «А ты вот в этом согрешил и еще в этом». Почему? Потому что эти «надиктованные» исповеди не имеют ровным счетом никакой ценности. Ребенок должен прийти с самостоятельным желанием, пониманием, почему и в чем он хочет исповедоваться. И если родители не смогли правильно объяснить ему, что такое исповедь и зачем она нужна, то подобное объяснение должен дать священник.

К сожалению, порой приходится видеть детей, которые свою исповедь словно пишут под копирку: если в семье брат и сестра, то брат скажет, что обижал сестру, а сестра – что обижала брата, и очевидно, что кто-то такое «покаянное делание», как некую программу, вложил в их головы. Естественно, никакой живой христианской жизни у этих детей не будет. Родители, которые пытаются исповедоваться за своих детей, оказывают им самую настоящую медвежью услугу.

Пожилые люди на исповеди

Что касается людей пожилых и тех возрастных изменений, которые с ними происходят (хотя бывают пожилые люди с сознанием куда более ясным, чем у любого молодого человека, – и сознанием, и мерой ответственности, и цельностью личности), то тут священник должен подходить к такому человеку с особой деликатностью.

Если пожилой человек плохо слышит, священнику приходится достаточно громко говорить, и исповедующийся в ответ тоже громко кричит. Может быть, ему самому уже и не важно, слышат прихожане о его грехах или не слышат, но у людей, ставших свидетелями такой громкой исповеди, скорее всего, возникнет опасение: вот сейчас его слышат все, а меня – тоже?..

В одном монастыре в Москве был старенький батюшка, который совершенно непроизвольно и не имея такого намерения, приближал частную исповедь к публичной. Он сам был глуховат и очень громко говорил. Поэтому регулярно повторялись такие ситуации: подходит на исповедь какая-нибудь девушка, и он, вслушиваясь, кричит на весь храм: «Что? Соблудила? Да как же так!» И эта девушка, красная, как вареный рак, отскакивает от аналоя и бежит к выходу.

Если кому-то придется самому на исповеди оказаться в такой ситуации, не надо осуждать старенького и плохо слышащего батюшку. Лучше выбрать того, который хорошо слышит и не повторяет каждое сказанное слово вслух, чтобы лучше его разобрать.

Желательно, чтобы исповедующий священник следил за тем, каково расстояние между аналоем с крестом и Евангелием и людьми, стоящими в очереди. В некоторых храмах я наблюдал, как люди подступают все ближе и ближе к аналою, так что мне приходилось периодически оборачиваться и просить: «Отойдите, пожалуйста, назад». Ведь и сами они не хотели бы, чтобы в момент исповеди у них за спиной кто-то стоял и слышал каждый вздох, а не только каждое слово. Конечно, прихожанам нужно объяснять: если ты не стараешься сделать так, чтобы не слышать чужую исповедь, ты сам виноват в том, что ее слышишь.

Что, если тяжесть не уходит?

Порой человек после исповеди говорит: «Я исповедался, но не получил никакого облегчения. Раньше после исповеди мне становилось легче, а сейчас – тяжело на душе». Здесь надо разбираться.

Во-первых, если человек считает, что после того, как он исповедался, у него автоматически должна упасть тяжесть с души, он не прав. Он ждет действия благодати. Но благодать может явиться ощутимым образом, а может не явиться.

Во-вторых, надо себя испытать: а действительно ли ты во всем искренне и от сердца покаялся? Действительно ли решил то, в чем каялся, изменить? Или принес это на исповедь, но решил в своей жизни ничего не менять? Или покаялся, но вообще ничего не решил? Значит, исповедь твоя несовершенна, неполна, ты держишь что-то за спиной и не показываешь Богу, и поэтому, конечно, и не ощущаешь воссоединения и примирения с Ним.

Но если ты себя испытал и понимаешь, что ничего подобного нет, и исповедь твоя и искренняя, и откровенная, ты действительно желаешь измениться, но не чувствуешь ни радости, ни легкости, то ты должен подумать вот о чем: Господь может дать тебе радость или не дать ее, в зависимости от того, что тебе полезнее.

Вообще же, исповедавшись, вспомни одну очень важную истину: ты покаялся перед Богом, попросил у Него прощения – и ты прощен. Вера в это, сознание, что это так, и должны, в сущности, давать тебе ту радость, лишение которой ты ощущаешь. В таинстве Исповеди присутствует и действует благодать Божия, но здесь есть место и нашей вере – составляющая человеческого участия необходима. Если ты каешься, но не веришь в прощение, то его и не будет.

Я уже приводил где-то пример из жизни преподобного Силуана Афонского[15], но повторю его снова – он, как мне кажется, очень важен. Умирает на Афоне в Пантелеймоновом монастыре старый монах. Его духовный отец в отъезде, на монастырском подворье. И вот этот монах лежит на смертном одре, исповедуется у кого-то из местных отцов, но и после этого мучается и не может умереть, томится, чувствует, что грехи ему не прощены. Возвращается его духовник. Монах исповедуется у него, успокаивается и тихий, умиротворенный, даже радостный умирает. Преподобного Силуана спрашивают: как так может быть? Ведь исповедь – это таинство, какая разница, кто его совершает, если на самом деле его Совершитель – Господь? Преподобный Силуан отвечает, что таково было отношение умершего монаха к своему духовному отцу, и это – его немощь. Пока он каялся чужому священнику, он не мог поверить в то, что прощен, и он не был прощен. Когда же приехал его духовник, которому он доверял и к которому был расположен, его душа ощутила облегчение: он поверил в прощение и обрел его.

Это, безусловно, немощь, которая коренилась и в простоте этого человека, и в неправильном понимании христианской жизни. Но если такова была немощь афонского монаха, тем более это часто бывает в жизни мирских людей.

Почему важно верить в исправление

Есть другой пример из древнего церковного предания: некий человек приходил в храм, становился перед иконой Спасителя на колени и просил у Него прощения за тяжкий грех. Выходил из храма, вновь впадал в этот грех, возвращался, плакал, просил прощения, обещал, что больше никогда так не поступит… Это продолжалось очень-очень долгое время. В конце концов он пришел, совершенно измученный своими беспрестанными падениями и обещаниями, встал на колени перед иконой и взмолился: «Господи, я Самого Тебя призываю в свидетели на Страшном Твоем суде, что я никогда больше этот грех не совершу!» Вышел, снова впал в тот же грех, вернулся в храм, в покаянии встал на колени перед иконой и умер перед ней. И вот одному святому было открыто, как дьявол говорил об умершем: «Он – мой! Он столько раз согрешал и столько раз обманывал Бога, и даже призвав Его в свидетели на Страшном суде, он снова впал в тот же грех!» А Господь отвечал на эти слова: «Если ты, будучи зол, столько раз принимал его, то неужели его вновь не приму Я? Этот человек имел покаяние и желание исправиться до самого последнего вздоха. И даже в тот момент, когда он снова согрешил после таких страшных обещаний, он не впал в отчаяние, не разуверился в Моей милости, в Моей любви, но с упованием пришел, чтобы покаяться и вновь положить начало другой жизни».

Желание другой жизни – это критерий истинного покаяния. Этот грешник не бежал со своим грехом от Бога: он шел, снова падал и снова просил о прощении и о возможности встать.

В его жизни самым непосредственным образом проявилось то, о чем мы слышим в диалоге египетского отшельника, преподобного Сисоя Великого, с одним из монахов. Брат приходит и говорит: «Авва, я пал». – «Встань». Тот говорит: «Я снова пал». – «И снова встань». – «Снова пал». – «И снова встань». – «И сколько раз так мне вставать?» – «До кончины твоей»[16].

Если же человек, согрешив очередной раз, говорит себе: «Я потом обязательно буду падать еще и еще», то есть принимает свое падение как неотъемлемую часть своей жизни, – это может его погубить. А если он, невзирая на предыдущий опыт, впав в грех, поднимается и говорит: «Я хочу идти, а не падать!», и верит, что это действительно возможно, то он не отлучен от спасения. Он может и должен на него уповать обязательно, потому что без этого упования, как без крепкого якоря, как называет его апостол Павел (см.: Евр. 6:17–20), человека сорвет, унесет, и он погибнет в пучине.

Преподобный авва Дорофей[17] учит, что нужно испытывать себя не только утром и вечером, но и в течение дня, потому что мы невнимательны и нам не хватает этих двух моментов самоиспытания. Надо останавливаться и рассматривать себя – где ты и что с тобой? Или, как поступал один из старцев в Отечнике, то и дело в течение дня спрашивать свою душу: «Где ты, душа моя? Что ты делаешь? Где мы с тобой находимся?»[18]

Преподобный Никодим Святогорец говорит, что если мы согрешили в течение дня, не надо ждать, пока наступит вечер и мы встанем перед иконами и будем каяться перед Богом, ни тем более ждать времени исповеди. Ты осознал, что согрешил? Сейчас же перед Богом покайся. Преподобный Никодим пишет: кайся до тех пор, пока не почувствуешь себя виновно-милуемым, то есть ощутишь горечь вины и одновременно – милость Божию, которая открывается только кающемуся сердцу.

Еще одно из его наставлений: даже если ты за день сто раз совершил один и тот же грех, то и в сотый раз кайся, как в первый – с намерением исправиться и с верой в прощение Божие.

Только тогда ты сможешь измениться, другого пути нет[19].

О правильном отношении к духовнику

Вернемся к истории афонского монаха. Разве не естественно, что исповедь у духовного наставника и исповедь у другого священника – разнятся?

Да, разнятся, но в силу определенной человеческой немощи. Важно, чтобы в таинстве Покаяния для человека все отступало на второй план, и он понимал: то, что происходит сейчас, совершается между ним и Богом. Непонимание этого говорит о немощи веры и несовершенстве устроения. Нельзя за это себя винить, укорять, но нужно стараться в течение всей жизни это в себе исправлять. Это не значит, что необходимо воспитывать в себе холодность к людям, тем более к духовно близким, отчуждаться от них, нет. Но надо учиться понимать, что нельзя никого ставить рядом с Богом.

Для того чтобы увидеть Бога, пророк Моисей должен был стать в расселине скалы (см.: Исх. 33: 18–23). Интересный момент: именно в расселине, то есть там, где второй человек не поместился бы. Пока рядом люди, они могут в какой-то степени помочь тебе, подвести к чему-то, но один на один с Богом ты не окажешься. А с Богом надо быть наедине.

Мы – Церковь, единое целое, Тело Христово, но в то же время отношения каждой человеческой души с Богом – личные. Молитва церковная, так называемая общественная – очень важна. Но наше личное обращение к Богу не менее ценно, оно должно совершаться постоянно, и никто другой не должен в него вмешиваться. Духовник должен отступать на второй план – и сам, и ты должен понимать, что он в данном случае на втором плане. Иначе личность духовного наставника в твоих глазах вырастет и заслонит от тебя Бога, а этого не должно быть ни в коем случае.

Как быть, если чувствуешь, что для тебя существенна человеческая сторона таинства Исповеди, например, важно, чтобы священник тебя по-настоящему понял? С одной стороны, это понимание и вправду необходимо, чтобы священник мог помочь нам работать над собой, идти тем путем, которым мы должны идти. Но это не имеет отношения к нашему покаянию перед Богом. Это немного из другой области. На исповеди мы должны искать не понимания, а прощения наших грехов, и о нем просить Бога. Если же мы в таинстве Покаяния ищем сочувствия, участия священника, то это все – человеческая немощь, это – ошибка.

Безусловно, бывает, что общение с конкретным священником помогает какие-то вещи глубже понять, ощутить. Но это период становления, период духовного детства. После него нужно идти дальше – как бы поднявшись на следующую ступеньку. Не так, что, мол, раньше для меня духовник был важен, а теперь я способен идти сам, поэтому я забыл, кто он такой. Нет. Но вместе с тем должно быть четкое разделение: есть свидетель и есть Тот, перед Кем мы приносим покаяние.

«Се, чадо, Христос невидимо предстоит, приемля исповедание твое» – эти слова перед исповедью, которые люди зачастую не понимают, обязательно должны доходить до сознания. Священник обязан их доводить, и сам человек прежде, чем стать перед аналоем с крестом и Евангелием, должен привести себе на ум: вот, я предстою Христу и исповедую перед Ним свои согрешения. Он действительно здесь, и я действительно перед Ним. Здесь и сейчас я могу оправдаться в преддверии Страшного суда, принося покаяние.

Нередко человек, исповедав какой-то грех, замолкает и смотрит на священника, как бы ожидая от него ответа, реакции или пытаясь понять: осуждает он меня за то, что услышал, или нет? Это лишнее. Не надо, вспомни, что ты находишься перед Богом, и не переоценивай человеческого участия.

Как преодолеть суету и спешку

Очень важно перед исповедью молиться. Молиться и о прощении согрешений, и о том, чтобы Господь помог покаяться с сокрушением сердечным и дал силы к исповеданным грехам не возвращаться. Исповедь не должна быть подобна окунанию – нырнул в воду и тут же из нее выскочил. Нет, прежде ты проделываешь какой-то путь, потом входишь в воду, плывешь и, доплыв до другого берега, выбираешься на него. Это процесс.

Как мы порой заходим в храм? Нередко – опаздывая куда-то, спеша, так что момент входа и выхода из храма ускользает от нас (так же, как, например, момент вхождения священника в алтарь). А как должно быть? Входя, ты должен вспомнить, что собираешься сделать. Как перед молитвой необходимо от всего упраздниться, обо всем забыть и вспомнить, Кому ты предстоишь, так же и перед исповедью: обо всем забыть, кроме того, в чем ты сейчас хочешь покаяться перед Богом. Это предельно важно.

Можно сказать, что этому препятствуют многие внешние факторы: и состояние других людей, ожидающих исповеди, и настроение священника, и стесненность во времени. Все это – осложняющие моменты, и они могут сбивать человека с толку, но единственный, на мой взгляд, способ преодолеть их – за пределами таинства Исповеди жить в покаянии перед Богом. Тогда и во время совершения таинства все будет хорошо; даже если ты чего-то не сможешь в момент самой исповеди вспомнить, то не упустишь этого впоследствии.

Литургическое богословие пытается определить, что в какой момент Евхаристии происходит. Но сколько бы мы ни старались эти моменты обозначить, нельзя сказать: во время этой молитвы совершается самое важное, поэтому отбрасываем другие части Евхаристии, этого достаточно! Нет, по большому счету вся Евхаристия – единое целое. То же можно сказать и о нашей христианской и церковной жизни. В ней важно все.

Поэтому, если покаянием проникнута вся наша жизнь, оно никуда не денется и в момент исповеди, каковы бы ни были внешние факторы. Условно говоря, храм загорится, а покаяние будет пребывать в нашем сердце. Если человек еще до того, как прийти на исповедь, все оплакал и, что называется, все слезы выплакал, к аналою с крестом и Евангелием он принесет одно словесное исповедание, потому что все, что должно было в его сердце произойти, уже произошло. Бывает и иначе, хотя реже: человек сначала исповедуется, потом оплакивает свои грехи. Но правильнее, конечно, наоборот.

Есть люди (в большей степени это касается женщин), которые имеют странное убеждение, что если ты на исповеди не плакал, то ты и не исповедовался. Такое убеждение приводит порою к совершенно недолжной вещи, когда человек приходит на исповедь и начинает из себя слезы буквально выжимать, доводит себя до состояния истерики, всхлипывает, рыдает, при этом каясь не в каких-то страшных преступлениях, а в повседневных грехах. И видно, что он попросту накручивает себя. Но Богу истерика не нужна. Богу нужны искреннее покаяние и труд, а состояние экзальтации никакого отношения к этому не имеет. Кающийся может горько плакать на исповеди, чувствуя боль и леденящий сердце ужас своих грехов. Тогда слезы хороши – они очищают душу. А рыдания придуманные – только во вред. Такой исповедник, по сути, лжет самому себе, Богу, священнику, а от реальной исповеди уходит. На самом деле он старается показать: я настолько хороший, что даже плачу. И как я совершил все эти грехи, просто не знаю…

«Я грешу» или «я согрешил»?

Помимо сказанного, важно еще вот что: надо говорить о своих грехах не в настоящем времени – «я грешу тем-то и тем-то», – а в прошедшем. Почему так?

Приходя на исповедь, ты как бы проводишь черту, говоря себе: до этого момента я грешил, но больше не хочу этого делать. Когда же ты говоришь «я грешу», то в этом не прочитывается намерения что-либо изменить – «грешу и буду грешить!». Конечно, это лишь словесная формулировка, но надо знать, что она порождается нашим сознанием и в то же время влияет на него. Вот почему немаловажно сказать себе: то, в чем я каюсь, я оставляю позади, за спиной, и дальше хочу жить по-другому.

Возникает вопрос: как же быть с грехами многолетними, которые не сразу изживаются? Здесь можно сказать себе так: я по опыту знаю, что, возможно, в силу своих навыков, привычки еще не раз буду поскальзываться и падать. Но я больше не хочу падать и приложу ради этого все усилия. Вот человек катается на коньках – знает ли он, что может упасть? Знает. Для чего же он встает на коньки – чтобы падать или чтобы кататься? Скажи кто-нибудь: «Я пошел на каток падать», мы бы подумали, что он не в своем уме… Тот, кто регулярно тренируется, учится держать равновесие, падает все реже и реже. Это нормальный результат катания на коньках. И нормальный результат христианской жизни – поскальзываться и согрешать все реже и реже.

По мере того, как человек углубляется в дело покаяния, он начинает видеть себя гораздо лучше и судить себя гораздо строже. Он сознает метафизическую основу греха, его суть и значение, он способен оплакать состояние своей души, даже не имея на совести тяжких грехов. Он понимает, какие силы и возможности дает ему Господь для того, чтобы сохраниться от греха, и, поступив в чем-либо против совести, будет скорбеть об этом падении, как бы ничтожно оно ни было.

Чем чище квартира, тем заметнее в ней любая пылинка. На гладкой поверхности бросается в глаза любая царапина. Вспомните образ души, который предлагает святитель Игнатий (Брянчанинов)[20]. Если душа подобна исполосованной поверхности – добавь туда хоть десять царапин, что за беда? Она и так никуда не годится. Но добавь одну царапину на гладкую полированную плоскость – и это уже трагедия. Святые видели в себе образ и подобие Божии, которые со временем начинали в них проявляться, – и страшно им было запятнать эту красоту, эту чистоту.

У архимандрита Иоанна (Крестьянкина)[21] в одной из проповедей была такая мысль: если гневаешься на ближнего из-за чего-то серьезного, споришь с ним из-за чего-то стоящего, это можно понять. Но из-за мелочей, ерунды – не гневайся, не спорь, не враждуй. То же и с грехом: если ты впал в большой грех, не выдержал сильного искушения – это одно, потому что страшен грех, но понятна и сила искушения. Когда же ты падаешь из-за какой-то мелочи, то спроси себя: неужели эта ерунда оказалась для меня важнее, чем Бог? Такие вопрошания к самому себе для человека, стремящегося к святости, становятся поводом осудить и смирить себя, ощутив боль от того, какова твоя душа и сколь мала твоя любовь к Богу.

Весь вопрос в том, какой путь выбирает для себя христианин – тесный и узкий или пространный и широкий и в конечном итоге – гибельный (см.: Мф. 7:13–14). Этот выбор и определяет отношение к таинству Исповеди.

Часть 6

Опасность формальной исповеди

Почему нельзя ничего скрывать

Порой человек, завершая свою исповедь, говорит: «Я исповедовался во всем, в чем собираюсь исправиться». Ты спрашиваешь его: «А в том, в чем не собираетесь исправиться, не исповедовались?» – «Нет». – «Почему?» – «Ну, я же не собираюсь пока эти грехи оставлять, зачем о них напрасно говорить?»

На первый взгляд кажется, что подобный подход основывается на желании быть честным: я говорю на исповеди о том, в чем раскаиваюсь, а те грехи, с которыми не собираюсь расставаться, не называю. Но какой смысл, придя к врачу, сказать: «Я знаю, что у меня есть такие и такие болезни, но эти я сейчас буду лечить, а вот этими пока еще поболею»? Конечно, здравым такое рассуждение не назовешь.

Многие стыдятся говорить о каких-то своих грехах и утаивают их, предпочитая из раза в раз на исповеди промолчать, а потом, может быть, даже и забывают о них. Но то, о чем мы умолчали, – это неисцеленная рана. Это крючок, которым враг будет улавливать человека и тянуть его к себе, как рыбу, заглотившую наживку. Только рыба может вырваться, порвав леску, а нам враг вырваться не даст.

Я когда-то услышал мысль, которая показалась мне очень близкой: если человек не исповедует какие-то грехи из-за стыда, по самолюбию, потому что не хочет, чтобы о нем плохо думали, это его общая тайна с врагом – то, что он утаивает от Бога, от Которого, впрочем, ничего утаить невозможно. А когда человек о постыдном, тяготящем его грехе говорит, он расторгает свой союз с врагом нашего спасения и освобождается или, по крайней мере, делает огромный шаг к освобождению. Да, враг еще может его беспокоить, может на него нападать, но нет уже того тайного согласия, которое их – человека и врага – держит вместе.