Помоги проекту - поделись книгой:
— Ты бы хоть зашла когда-нибудь, совсем забыла меня, старика!..
Учитель мой, большой прекрасный поэт, неожиданно по телефону перешел со мной на вы.
— А вы приезжайте ко мне в гости — я буду рад. И съездите как-нибудь в Углич. Там хорошо. Я ведь родился в Угличе и провел там свое детство. Вы слышали мои стихи об Угличе? Мне уже больше восьмидесяти лет.
— Целую вас! — говорю я опечаленно.
— И я вас!.. — отвечает он.
В результате я забыла, какая у меня квартира. Пришла брать справку в ДЭЗ. В очереди стоят люди из нашего дома, сидит бухгалтер. Она спрашивает:
— Какой у вас номер квартиры?
А я улыбаюсь смущенно, силюсь вспомнить:
— 132? — (Мамина.)
— Нет.
— 309? (У нас была на Коломенской.) 48? (В Черемушках, в юности.) 421? (В Большом Гнездниковском переулке — в детстве.)
Бухгалтер мне говорит:
— Ничего, ничего, не волнуйтесь, — поискала в компьютере. — Москвина? 223-я квартира. Запомнили? 223!..
В общем, звонит мне мой дорогой учитель и говорит: в такой-то газете вышло твое интервью. Я так обрадовалась, спрашиваю:
— А фотография красивая?
— Ну, так… — отвечает он уклончиво.
— Что — нет?
— …Такая, — говорит он, — волосатая.
Одно это меня насторожило. А тут он еще добавил:
— Чернявая и курчавая.
— А молодая?
— Молодая. Тебе здесь лет семнадцать.
— А я там мужчина или женщина? — задаю наводящий вопрос.
— Ты понимаешь, какая штука. Скорее женщина, чем мужчина.
— А это вообще — я?
— Ну, может быть… — сказал он. — Я уж тебя не видел две недели, могу немного ошибиться. Вроде ты.
Я заглянула в Интернет и ахнула. В кои-то веки — большое со мной интервью на полполосы, блистательное, искрометное — и все это великолепие венчает абсолютно не моя фотография.
…Естественно, я и не думала придавать значение такой чепухе, не нам, искателям истины и света, страдать по такому ничтожному поводу. К тому же в буддийских текстах говорится, что надо обладать огромной решимостью — искать ответ на вопрос: где твое истинное лицо? Дабы не оказаться лицом к лицу, там так и сказано, с глубочайшим страхом возможности понимания, что мы не существуем.
У меня и без того полно неприятностей. Я тут рассказываю старику-отцу о своей сказочной соседке Аиде Пантелеймоновне, которая насылает на меня сверху разные бушующие стихии.
— Представь себе Нефертити, — говорю я ему, — так это она, только в пенсионном возрасте…
То сверху стройными шеренгами, чеканя шаг, спускаются по канализационной трубе тараканы (да и клопы от нее к нам заглядывают!), то водопады обрушиваются на наши с Лёшей головы (и это после эпохального ремонта!), то изо всех щелей вырываются клубы пара, сопровождаемые наваристым запахом жизни, особенно когда Аида Пантелеймоновна варит селедку в луковом супе. Ругаться с ней невозможно: она не открывает дверь и не подходит к телефону, я видела ее только раз, мою небесную Аиду с подведенными сурьмой глазами, столь величаво поднимавшуюся по лестнице к лифту, что было бы кощунством воспользоваться случаем и закатить ей скандал.
— Вот ведь какая — египтянка, — посмеивался старик-отец. — Осталось, чтобы сверху поползли скарабеи…
Главное, такой благостный, душа любой компании. Женщины от него без ума, стоматолог увидела его в поликлинике, закричала на весь коридор: мой драгоценный!!! Заходите скорей! (Чего он как раз боялся, потому что у кабинета сидел дедуля, и старик-отец непременно хотел его пропустить вперед, хотя — в любом случае — тот его гораздо моложе.) Консьержка в подъезде, мы даже не знаем — нормальная она или нет? Когда он идет мимо нее — всегда говорит: «Если б вы знали, как я вас люблю. Можно я вас поцелую?» — «Валяйте!» — он отвечает. Она обнимает его и целует, целует!.. И все газеты с журналами ему отдает, не только его, но и принадлежащие другим людям: «Берите, берите, — бормочет, — вам нужнее!..»
Вдруг он позвонил в Переделкино, куда я поехала сочинять новую семейную сагу, взбудораженный, огорченный. В чем дело?
Не понравился роман!
Как так? То радовался, смеялся…
— Да, смеялся, радовался, пока дело касалось не меня!
Но как только речь зашла о его родне — ему сразу стало не до смеха.
— Зачем ты приплела, — он спрашивает строго, — дядю Хоню, мужа нашей тети Мани?
— А что такого? Что он за персона нон-грата?
— Как ты смеешь над ним подтрунивать, когда дядя в годы войны заведовал типографией в партизанском отряде и распространял — с риском для собственной жизни — листовки антигитлеровского содержания?
Я стала оправдываться, что дядя Хоня в моем романе абсолютно положительный герой, без сучка, без задоринки!
— Ну и назвала бы его, — сказал папа, — …дядя Ваня.
Слышу — мальчик:
— Да она всех нас у себя в романе вывела в смешном виде!
— Она даже надсмеялась над сантехником! — пробился сквозь стройный хор осуждающих голосов мой муж Лёшик. — Когда тот сделал все от себя зависящее, чтобы починить унитаз, она ему заявила: «Какой вы замечательный мастер…» И добавила: «…своего дела».
Тут я не выдержала и заплакала:
— Как вам не стыдно, — говорю, — о всех о вас я написала с такой теплотой и любовью!..
— Ну, ладно, ладно, — старик-отец первым пошел на попятный. — Не плачь, пошутили и хватит.
— К чему так на дружескую критику реагировать болезненно? — заволновался Лёшик.
А мой дорогой мальчик добавил:
— Тем более, я тебе подарочек припас — «Практики Чод на каждый день» в золотом оформлении на мелованной бумаге…
Слушайте, благороднорожденные! — тут же загудело у меня в голове. — Моя линия учения — сердце всех учений Будды, мощный способ уничтожения пяти ядов, высший метод, клинок, рассекающий корни и путы, магическая сила, высшее лекарство, верный способ достичь состояния Будды за одну жизнь… Вам, напоминающим звезды, или горящие факелы, или светильники, чьих сил недостаточно, чтобы разогнать тьму для всех живущих, надо развернуть ум прочь от круга бытия, отрезать путы привязанности, отдать все свое тело, собственность, жизнь, свое эго, чтобы увидеть воспринимаемый мир, как иллюзорный, как пустоту, сновидение и мираж.
Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои — следовало бы, конечно, посвятить жизнь состраданию и милосердию, освободиться из плена желания, из тлена бытия, как-то не пропасть, не сгинуть во мраке на этой бренной земле, дождаться — когда сознание раздвинет свои границы, а тело обретет невиданную свободу — еще так хочется любить и быть любимой! А Лёша:
— Понимаешь, я сейчас занят придумкой — насчет плота восемь метров на восемь, пять метров высотой, мне туда надо поместить луну круглую зеркальную диаметром три с половиной метра для города Выксы, фестиваль Арт-Овраг…
В нашем возрасте любовь — уже целое событие.
Друг Лёши, известный карикатурист, с женой, угодили в автомобильную аварию, перевернулись, повисли на ремнях пристегнутые вниз головой, боятся взглянуть друг на друга, слава Аллаху, все обошлось… Вернулись домой, хлопнули коньяка и занялись любовью, чтоб расслабиться.
— Это, я понимаю, повод! — он подытожил.
Словом, последний, кто стал протаптывать ко мне стежки, был старый финансист американский, приехавший к нам выяснять, как тут растрачивают его деньги.
— А вы горите по ночам? — спросил он, ошарашив меня этим вопросом, поскольку я-то, может быть, и горю, но что творится в космосе? Солнечная активность на пределе — бушуют невиданные магнитные бури, Луна приближается прямо на глазах, уже расстояние от Земли до Луны достигло минимального промежутка, свирепствуют тайфуны и цунами, океанический шельф так и ходит ходуном, движутся тектонические плиты…
— Да еще «Сталкера» по телевизору показывают, бессовестные, — жалуется Лёшик.
Я даже не знаю, что дает мне силы оберегать его усердную ревностную жизнь?
Сколько я даблоидов ему сшила — не перечесть, внутренние органы из панбархата строчу без остановки, осыпаю их блестками и бисером, драгоценными каменьями, сердце — трудяга простой, печень в цветах, говорливые почки, стомак, похожий на галактический рукав, усыпанный звездными скоплениями… Фаллос воссоздала по памяти, Грановитая палата по этому фаллосу плачет! Главное, несу экспонаты на выставку, а он, как его ни утрамбовывай, торчит из рюкзака, ну, я махнула рукой, в конце концов, многие вообще не поймут, что это, а у других надо воспитывать уважение к…
— Ладно, меня ждут мои чертежи, — приветливо говорит Лёша, оставаясь ночевать в мастерской. — А ты молодец, что позвонила. Не пропадай!
Или он говорит мне:
— До связи!
Сидит — вяжет крючком из махориков домашний атомный гриб. И за этим занятием совсем забросил секс.
— Да ты сама виновата, — он отвечает, любуясь цветовой гаммой. — Такую скорчишь физиономию, — он показал какого-то бурундука, — и лежишь очень строго.
Словом, бегаю туда-сюда, изо всех сил стараюсь, если перечислить мои богоугодные дела — ими можно выстелить дорогу в рай, плюс бесконечные выступления в школах, библиотеках, участие в благотворительных сборниках, аукционах, серию фильмов сняла документальных об умственно отсталых людях — с собой в главной роли…
Мальчик мне говорит:
— Мы уже от твоих добродетелей прямо не знаем куда деваться!
А Лёша гнет генеральную линию:
— Ты должна роман дописать — за свою жизнь. Сколько там тебе — лет двадцать осталось? Надо закончить, издать и премию получить!
Да еще нежданно-негаданно пригласили в передачу «Полиглот» изучать язык хинди. Я, конечно, согласилась. Хотя хинди — абсолютное излишество в моей жизни…
Старика-отца все спрашивают знакомые:
— Видели по телевизору вашу дочь. А почему она выбрала именно хинди?
— Потому что все остальные языки она уже знает, — он отвечает, не колеблясь.
Учителю моему восемьдесят пять, Дом литераторов давай готовить юбилейное торжество с большим размахом, какими-то правдами и неправдами раздобыли средства на фуршет.
— Если б ты только знала, — сказал мой дорогой Учитель, мы договорились с ним встретиться в нижнем буфете ЦДЛ, — сколько рук я перепожимал, пока тебя ждал, и скольким людям мне пришлось сказать, что я их помню!
Я и сама иной раз напоминаю себе в метро: ты едешь к студентам, у тебя лекция в Институте современного искусства…
— Начало Альцгеймера? — весело пошутил чуть не столетний профессор Богомолов.
Одинокий старичина, бредет под ветром из «Пятерочки», без перчаток, в руках парусят полиэтиленовые пакеты, — душа обрывается. А спросишь: как жизнь, свет Олег Витальич? «Как в сказке, — отвечает. — Чем дальше — тем страшнее. А чем страшнее — тем интересней!» — добавит залихватски. И что-нибудь философское процитирует из Губермана.
— А вот и Владислав Ходасевич! Не знаете этих стихов? М-мадам!!!
Я приготовилась вести вечер, неделю обмозговывали программу юбилейного торжества, кандидатуры ораторов.
О ком-то зашла речь, неважно, о ком именно, юбиляр вздохнул:
— Не хочется иметь с ними дело. У них нету …этого…
— …Ничего, — говорю я, — они это приобретут с годами.
— Да! — согласился он. — …Но будет уже поздно.
Мы подсчитали, набирается восемьдесят гостей. Поэт ночь не спал, а утром позвонил в секретариат СП и твердо отказался от празднования.
— Как сказал Махатма Ганди, — он мне потом объяснил, — надо разгружать свою жизнь. Что я и сделал.
Мы сидели молча, глядя друг на друга.
— Весь этот час, что я тебя ждал, — произнес он после долгой паузы, — я все время думал: господи, только бы ей ничто не помешало прийти ко мне!
Прошло некоторое время, и он добавил:
— Как удивительно: в таком большом шумном городе мы с тобой сидим в тишине.
— Знаешь, — сказал он на прощанье, — я так рад, что ты у меня есть…
— А как я рада, что вы у меня есть!
— Я у тебя был, — сказал он.
…Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, по слову Которого наступает вечер, и Который мудростью Своей открывает небесные врата и по разумению Своему чередует времена и располагает звезды по местам на своде небесном по воле Своей! Ведь тут же все нереально в этом мире — что ни возьми! Как это ум наш ввел в систему и упорядочил, например, две такие вещи, как смерть и рождение? А старость? Взросление? Любовь? Разлуку? Забвение? Вечную память?
Разве это возможно осмыслить на бытовом уровне? Даже поэтически!
Поделиться книгой: