Помоги проекту - поделись книгой:
Однако гармонию я все-таки умудрилась нарушить, и как ни странно, именно в этот день. Возможно, это было неосознанной истерической реакцией на окончание счастья, но я устроила настоящий кухонный скандал. Дело в том, что остатки медвежьей туши, которые мы таскали с собой последние две недели, издавали совершенно недвусмысленный смрад, а очередной супчик откровенно горчил. Я демонстративно вылила его в речку к великому негодованию голодных мужиков. Сваренный из остатков провианта экстремальный «кондёр» содержал горстку сушеных овощей, вытряхнутых из пустых мешочков круп и кое-какой подножной зелени, но мясо в нем отсутствовало. Мне такое варево нравилось гораздо больше тухлого медведя, но мужики выглядели сумрачно и разговаривали со мной сквозь зубы. Борис, правда, пытался сгладить ситуацию, сварганив из остатков муки какие-то лепешки, но радости это не добавило. Последнее чаепитие прошло в неприятном молчании.
Долго не могла заснуть от ощущения дисгармонии, мною же и спровоцированной. Виталька давно похрапывал, я же мучилась раскаянием, пока последствия выпитого чая не заставили вылезти из палатки. Хотя названные братцы уже крепко спали, деликатность заставила меня отойти подальше.
Ночь была беспросветно темной, я наугад добрела до близлежащих кустов. И тут меня осенило, что завтра буду ночевать уже на вулканостанции, и мне захотелось прочувствовать последнее общение с дикой природой.
Я стояла в полной и совершенно ирреальной темноте, речка шумела так, что заглушала все ночные шорохи. Отчетливо пахло осенью, и, кроме обоняния, нечем было прильнуть к миру. Но мне и этого хватало. Возможно, совсем улетела бы в область счастливых грез, если бы не дуновение звериного запаха, укол смутной тревоги, вдруг превратившийся в неподдельный ужас. Ледяные мурашки побежали по спине — меня сверлил дикий и недобрый взгляд. Речка шумела, скрадывая шорохи, и я не могла понять причины страха. На совершенно ватных ногах вернулась к палатке, заползла в спальник и провалилась в кошмарный сон. Утром, когда все пили чай и веселились в ожидании конца приключений, я отправилась к давешним кустикам в поисках ответа и нашла там свежие медвежьи следы и кучку помета — зверь действительно глядел мне в спину из темноты, дышал совсем рядом, и кто его знает, что при этом думал.
Мироздание не собиралось наказывать — только предупредило.
Я все поняла.
Через тридцать лет я с ними наконец увижусь — так странно, в пяти остановках от моего дома и как раз тогда, когда я раскрыла тетрадь. Но встречают меня только двое. Виталий умер несколько лет назад. Не смог приспособиться к обстановке, объясняет Шеф. Очень прозаично — не смог приспособиться. К вулканам, медведям и лошадям мог, а к нынешнему беспределу не смог. И тут я понимаю, что его-то мне больше всех и не хватало.
Поэтому у нас грустное застолье. Но постепенно расслабляемся, начинаем вспоминать смешное.
— А помнишь, как ты Виталю достала? — веселится Шеф.
— Ей-богу, не помню.
— Ну, как же, как же, он еще утром вылезал из вашей палатки и орал: «Меняю Флэсси на банку сгущенки!»
Правда ничего не помню. Вытеснение какое-то.
— А почему это?
— Флэсси, ну ты все такая же, — смеется Билл. — Это, понимаешь, чисто мужская проблема — весь сезон спать в палатке рядом с девушкой, но чтобы ни-ни! Это ж какую силу воли надо!
Теперь уже смеюсь я. Какую силу воли! Три месяца не замечала никакой проблемы.
Жалко Витальку.
…………………
Иду домой по темной улице. Мне было хорошо — просторная квартира Шефа, его жена — плотная, немолодая, величественная в своей роли гостеприимной хозяйки, три богатыря-сына, каждый на голову выше отца. Покой и основательность. Грустный взгляд Билла — почти шестидесятилетнего, с грубыми тяжелыми руками слесаря и таким же, как раньше, печальным и понимающим выражением красивого лица.
Они были тогда молодцами. Мою восторженную нелепость, девичью непосредственность, трепет и жар — ничего они не спугнули. Хохмя и ворча, придираясь и подтрунивая, не дали своей мужской природе, азартной и победительной, устроить охоту, загнать в ловушку, показать свою силу. Ни словом, ни взглядом. Как братья. Ничего я не понимала, обижалась. Гармонии мне, видите ли, не хватало. А ведь они мне эту самую гармонию и обеспечивали все три месяца. Вытри слезы, дура.
Это место мне снится часто. Дорога (хотя там не может быть никакой дороги) идет вдоль серо-желтого склона конической горы, ее сыпучую монолитность протыкают большие конусы кроваво-бурого цвета и еще желтые поменьше, между ними серные выцветы, курящиеся из трещин дымки и запах, как в преисподней. Ни травинки. Иногда дует ветер, он несет песок, колет глаза и чуть завывает, задевая об острые торчащие камни. Странная смесь покоя и тревоги, утешения и опасности. Здесь всегда должно что-то произойти и никогда ничего не происходит.
Да нет, все уже произошло.
Пейзаж человека
Что происходит в «Куполе», в повествовании, почти лишенном событий, но от которого невозможно оторваться? Все просто: юное создание, аспирантка геологического факультета, вместе с тремя взрослыми мужчинами отправляется в долгосрочную экспедицию на Камчатку. Для драматургии выбор не самый широкий: либо повесть останется путевым дневником, либо что-то должно произойти для привлечения приключенческого жанра, либо героиня должна быть вовлечена в напряженные отношения, вызванные вынужденной близостью мужского мира. Но вместо этого повесть обращается к иным смыслам, а именно к драме мироздания и человека, сознающего свою отверженность, чужеродность как человеческому миру, так и ландшафту, чье неживое величие обладает такой интенсивностью, что глаз, разум, душа оказываются способны его, ландшафт, одухотворить.
Героиня уклоняется от любых отношений в плоскости человеческого и влюбляется в ландшафт. Не слишком изобретательно, скажете вы. Да, соглашусь я, фабула не слишком экстраординарная, — если только не добавить, что влюбленность эта — оказывается взаимной.
Мало кто сможет признаться, что не испытывает интереса к пейзажу как к источнику красоты. Но еще меньше тех, кто способен ответить на вопрос: какова природа удовольствия, получаемого от такого иррационального занятия, как созерцание ландшафта.
Так насколько трудно объясниться в любви к ландшафту, восхититься пейзажем? Не слишком. А насколько необыкновенно, невероятно — стать его невестой? Женой? Зачать, выносить и воспитать творение?
Ландшафт невозможно прочитать должным образом, не применяя естественнонаучных инструментов. Ландшафт — одна из самых интересных книг. К чтению нового ландшафта следует готовиться задолго, изучая весь ареал смыслов, в нем заложенных: культурно-исторических, геологических, географических и т. д. Только запасшись научной «партитурой», следует слушать симфонию ландшафта.
Этим поначалу и занимается героиня «Купола»: день за днем, в самых сложных обстоятельствах она всматривается в симфонию ландшафта. Проходит тридцать лет, героиня перечитывает свой путевой дневник и обнаруживает, что взаимоотношения с ландшафтом, возникшие в той экспедиции, оказались не то чтобы едва ли не самым важным, что происходило в ее жизни, но — оказались той основой, на которой была выстроена жизнь. Свершение взрослости, достигнутой полноты личности — вот что дает драма повести.
Почему ландшафт важнее, таинственнее государства? Почему одушевленному взгляду свойственно необъяснимое наслаждение пейзажем? Ведь наслаждение зрительного нерва созерцанием человеческого тела вполне объяснимо простыми сущностями. В то время как в сверхъестественном для разума удовольствии от наблюдения ландшафта если что-то и понятно, так только то, что в действе этом кроется природа искусства, чей признак — бескорыстность, чья задача — взращивание строя души, развитие ее взаимностью…
И не кроется ли разгадка в способности пейзажа отразить лицо ли, душу, некое человеческое вещество. Возможно, тайна — в способности если не взглянуть в себя сквозь ландшафт, то хотя бы опознать свою надмирность. Не потому ли глаз охотно отыскивает в теле отшлифованного камня разводы, поразительно схожие с пейзажем, что камень, эхом вторящий свету ландшафта, тектоническая линза, сфокусировавшая миллионы лет, даруя взгляду открытие своей ему со-природности, — позволяет заглянуть и в прошлое и будущее: откуда вышли и чем станем… Что выделанная взглядом неорганика непостижимо раскрывает свет души?
Человек одухотворяет ландшафт глазом. Научным разумом одухотворяется Вселенная. Сейчас Бога больше в науке, чем где бы то ни было. Чистота, незыблемость и парадоксальность логических конструкций, красота математики как искусства, — все это сейчас убедительней объясняет человеку, ради чего он живет, чем конфессиональные институты.
Занятия наукой имеют бесценное значение для нравственной природы человека. Любовь к Творцу нередко начинается с любви к неживому Творению, но едва ли не столь же часто на этом и заканчивается, так и не развившись по отношению к Творению-живому — человеку. Развить внутренне себя, от неживого научного в сторону живую и высшую и, став сильнее с приобретением того особенного смысла, с каким моллюск вглядывается в известняк, вернуться к человеку — вот важная задача.
Ксенолит — обломок горной породы, захваченный магмой, — является важным источником информации о строении недр. Ксенолит — это своего рода редчайший, «лунный» камень, только занесенный не из космических просторов, а с недостижимой бурением глубины — более двухсот километров.
Ксенолит в повести «Купол Экспедиции» — символ спасительной инородности, нечто предельно внешнее, чужеродное миру и тем более человеку, но несущее о мироздании ценнейшую информацию.
Но и героиня повести — тоже своего рода ксенолит, слиток человеческого, хрусталик взгляда, одухотворяющий неживое мироздание, с которым он парадоксально входит в творящую связь.
Поделиться книгой: