Чтобы сказать ему

– Встречу тебя в восемь возле школы, и не заставляй меня ждать.

Сиело покорно кивнула. В глубине души она надеялась, что Финли проводит её домой, но прекрасно понимала, что с мамой не поспоришь.

В шесть музыка уже грохотала, расфуфыренные девочки изгибались на танцполе, а мальчишки неуверенно поглядывали на них издалека, прогуливаясь со стаканчиками сока. Сиело развеселилась и почти забыла о своих любовных переживаниях, Финли не появлялся, и она просто танцевала и смеялась с подругами. Время пролетело почти незаметно, в сумочке уже запищал мобильник, напоминающий, что через четверть часа мама за ней приедет. Сиело выбралась из толпы, чтобы немного передохнуть, огляделась вокруг и обнаружила, что Финли, оказывается, уже пришёл и внимательно за ней наблюдает. Как могла, девочка изобразила на лице улыбку, по её мнению, поощрительную и небрежную, а чтобы было понятнее, слегка кивнула. Он вроде бы сообразил, потому что начал продвигаться к ней навстречу. Как жаль, у неё совсем не осталось времени!

– Уже уходишь, малышка? – спросил он.

Ему-то исполнилось целых четырнадцать, и это, конечно, огромная пропасть. Он уже почти мужчина, а она всё ещё ребёнок, хотя и с большими сиськами. Поэтому Финли взял снисходительный тон и с интересом наблюдал, как она волнуется.

– Да, мама сейчас приедет, ничего не поделаешь.

– Ничего, в другой раз. Пойдём, провожу тебя до машины.

Это был невиданный успех, и Сиело выпорхнула из зала, не помня себя от восторга. Оттого и не заметила, что за дверями их поджидали несколько мальчишек. Один из них положил руку на плечо Финли, и тот на глазах утратил самоуверенность.

– Вы чего, парни, в чём дело?

– Финли, ты уводишь нашу девушку, – заявил Рори.

Сиело смертельно испугалась и попыталась отскочить, но их уже окружала небольшая толпа.

– Нашу шлюшку, если говорить прямо.

Финли изменился в лице и брезгливо посмотрел на Сиело.

– Вот уж не знал. Что ж, хорошего вечера. – Он развернулся, и его без слов пропустили.

– Нет-нет, не слушай их! – Сиело кричала, но слёзы не давали ей говорить. Она захлёбывалась стыдом и отчаянием, счастье внезапно и непоправимо испарилось, и больше всего на свете ей хотелось немедленно умереть.

Тем временем её подхватили под руки и поволокли в сторону шоссе. Она брыкалась, но ноги в туфлях на платформах подламывались, и только крепкая хватка парней не давала ей упасть.

Сиело поняла, куда её тащат. За дорогой пролегал пустырь, на котором стоял крошечный заброшенный сарайчик, пользующийся дурной славой. В нём собирались подростки, чтобы покурить, попробовать свои первые наркотики, а самые пропащие девчонки теряли там невинность на вонючих продавленных диванах. И кажется, Сиело предстояло сегодня именно это. Она взвыла от ужаса и снова забилась в руках мальчишек, но они уже пришли и её втолкнули в крошечную комнату с парой диванов и столом между ними. В свете пляшущего пламени двух свечей Сиело разглядела довольно взрослого парня, лет пятнадцати, не меньше.

– Так, вы что притащили, она же совсем малявка!

– Спокойно, Лукас, мы уже имели с ней дело, и она не возражала.

– Правда, малявка?

– Нет-нет, я не хочу, отпустите меня! – Сиела заикалась от страха, но появилась надежда, что этот парень за неё заступится.

– Если бы ей не нравилось, она бы нажаловалась мамке, когда мы прошлый раз её немного пощупали. А она продолжения хочет, сразу видно, мексиканская кровь, – заржал Калеб.

– Так, малявка, – сказал парень, – у тебя проблемы. Давай договоримся. Ты тут немного посидишь с нами и дашь на себе посмотреть. И потрогать. А потом мы тебя отпустим в целости и сохранности. Давай подними-ка юбку.

Сиело отчаянно замотала головой и забилась, но её только крепче схватили.

– Не хочешь? Тогда мы тебя просто трахнем все по очереди, такой вариант устроит?

Он схватил Сиело за горло и слегка сжал. Самую малость, но ей хватило, чтобы начать задыхаться.

– Ну что, трахаться или задерёшь юбочку?

– Ззззадеру.

Медленно, как во сне, она взялась за подол и начала поднимать его, и тут же к её трусам потянулись жадные руки. Раздался щелчок, Сиело озарила вспышка смартфона, но она только тихо плакала, и Лукас похлопал её по щеке:

– Ну, не реви, что такого, подумаешь, я твою письку увидел. Хочешь, я тебе свою покажу, – и начал расстёгивать штаны под гогот мальчишек.

Но тут распахнулась дверь и в сарай влетел Сет:

– Парни, быстро, сюда её мать идёт, разбегаемся!

Сиело молниеносно вытолкнули на улицу, Лукас дунул на свечки, и мальчишки мгновенно растворились в темноте. А растерзанная рыдающая Сиело оказалась лицом к лицу с мамой.

Дальше всё было просто и быстро. Крики, несколько пощёчин: «Ты такое же животное, как твой отец, вся школа видела, как ты пошла трахаться с толпой уродов», позорное возвращение к машине. Её снова волокли под мышки, но это были уже мамины руки. Дома слёзы, душ, врач, через несколько дней нелепая попытка вскрыть вены, потом срочный переезд в другую часть города. В полицию они не заявляли, мама в глубине души не сомневалась, что дочь сама виновата и расследование грозит им несмываемым позором.

Сиело пересказывала эту часть скороговоркой, нарочито огрубляя речь, но Дора слишком хорошо понимала горе, которое ей пришлось пережить. Девочку перестали выпускать на улицу, а осенью перевели на домашнее обучение. Так она и окончила среднюю школу, а к старшей уже превратилась в ту, что Дора видела теперь, – пухлую неуправляемую девицу с хамскими манерами, тонкими белыми шрамами на запястьях и чудесными сумрачными волосами. И теперь она сбежала из дома.

– Ты сказала маме, куда едешь?

– Ещё чего! Да я и сама не знаю. Просто взяла велик, рюкзак со жрачкой и поехала.

– И записку не оставила?

– Я оставила ей волосы. – Си откинула гриву и показала криво остриженный висок. – Отчикала прядь и положила на её подушку, пока она на работе была. Она же постоянно ныла, что мои патлы везде попадаются, вот и будут ей на память жирные волосы от жирной доченьки.

– Слушай, а позвонить ты ей не пыталась? Мобилка тут уже не берёт, но на заправке должен быть телефон. Мать же с ума от волнения сходит.

– Ты ничего не поняла, да? Я, может, хочу, чтобы она волновалась, чтобы сошла, наконец, со своего поганого ума, который позволил ей, такой суперженщине, потрахаться чёрт-те с кем и родить уродину. Лучше бы она от меня в детстве отказалась, чем потом отказываться всю жизнь.

– Прости, делай как знаешь. Только береги себя, пожалуйста.

– Да не боись, я в безопасности, жирные никому не нужны. Ладно, пора мне, рада была познакомиться и всё такое.

– Погоди, скажи хотя бы, куда ты собралась. – Дора и сама не знала, зачем ей это. Казалось невозможным просто так отпустить чужую девочку в неизвестность, но и чем ей помочь, она не понимала. – Вдруг нам по пути, проедем немного вместе?

– Нет уж, спасибо. Хватит с меня мамочек. Я, может, отца хочу найти, чего на свете не бывает.

– А ты хотя бы знаешь, где он, как его зовут?

– Городишко, в котором они познакомились, тут неподалёку. – Сиело уже встала из-за стола и пошла к велосипеду, но остановилась, оглянулась на Дору и негромко добавила: – Да какая разница? Мы же с ним так похожи. Если жив, я его узнаю. А если нет, любой подойдёт, кто не против жирной уродливой дочки.

Потом легко села на велосипед и покатила к дороге. Ветер раздул её огромную куртку, и Дора вдруг осознала, что девчонка меньше, чем казалась, и уж конечно гораздо меньше, чем думала о себе сама. Сиело давно скрылась, но перед глазами Доры всё ещё стоял силуэт в бесформенных тряпках, а на пальцах осталось ощущение от прикосновения к гладким густым волосам.

Прядь оказалась тяжёлой.

5

В детстве Дора любила долгие фильмы о путешествиях, вроде «Властелина Колец» и последних серий «Гарри Поттера», читала саги о мирах, где команда героев шла многие месяцы из одной части выдуманного континента в другую. В хорошие дни путник просыпался от солнечных лучей, нежно щекочущих закрытые веки, в плохие – от нападения врагов. Утренние сборы всегда были быстрыми: плеснуть в лицо ключевой водой, погрызть сухого мяса, покидать вещи в сумку – и вперёд, к новым приключениям. Вечером герой устраивался обстоятельнее, собирал хворост для костра, варил кашу или похлёбку в походном котелке, в ночи долго глядел на огонь, а потом заворачивался в плащ и засыпал на упругой гулкой земле – с тем, чтобы бодро вскочить на рассвете и устремиться к цели.

Надо признать, ласковое солнышко не будило Дору ни разу. Как-то она проснулась оттого, что койот лизал ей щёки. Как-то не смогла открыть глаза, ресницы слиплись и заиндевели от первых осенних заморозков, а кожу стянуло. В другой раз в спальник залезла стая мушек и устроила пирушку, после которой Дора опухла и чесалась четыре дня.

Главными врагами оказались не кочевники и орки, а сырость и холод. Нельзя взять и просто так положить пенку на землю, закутаться в одеяло и уснуть. Приходилось расстилать полиэтилен, подобранный на обочине, устраивать постель и остатком куска укрываться сверху, иначе роса пропитывала всё насквозь. Сразу заснуть, даже очень устав, у Доры не получалось. Она не то чтобы боялась, но не могла игнорировать голоса окружающего мира. Вокруг что-то топало, шипело, ползло, хрустело ветками, заполошно вскрикивало и выло. Она узнала, что небольшой ёж производит столько же звуков, сколько человек весом в сто десять фунтов. Что есть ночная птица, имитирующая вой волков. Что кабаны, конечно, страшно шумят, но неподвижными людьми не интересуются. В конце концов её спас тот же кусок полиэтилена, он сберегал не только от влаги, но и от тревожности – сам по себе так похрустывал и шуршал, что заглушал все внешние звуки.

И встать на рассвете и сразу выдвинуться в путь она тоже ни разу не смогла. Приходилось дожидаться, когда солнце поднимется выше, расстилать спальник и сушить его как следует с обеих сторон. Разумеется, современные материалы обещали непромокаемость и стойкость, но на практике влага убивала вещи очень быстро. И не только их. Раньше Дора боялась много чего – подурнеть, показаться смешной, нарваться на преступника, попасть в автокатастрофу, потерять квалификацию эмомейкера, высоты и жуков. Сейчас она боялась только промокнуть и простудиться, потому что болезнь очень быстро лишила бы её сил и в конечном итоге убила бы. Для этого достаточно сдаться, лечь на землю и замёрзнуть.

А ещё в книгах не писали про то, как концентраты влияют на пищеварение, как приходится пристраиваться в кустах, отгоняя кровно заинтересованных мух от голой задницы и дёргаясь от каждого шороха – ничего не попишешь, Дора стеснялась и даже в безлюдных полях не могла спокойно присесть на открытом месте.

И про то, как пахнет женское тело, если хоть пару дней не прикасаться к воде, – ох, если бы только по́том. Она научилась экономить, теперь хватало кружки, чтобы помыться с головы до ног.

И ей было так холодно, так чертовски мучительно ослепительно холодно купаться в родниках, обливаться из пластиковых бутылок, пролежавших всю ночь на ледяной земле, ополаскиваться илистой озёрной водой.

Осень выдалась тёплой и сухой, и Дора двигалась к югу, но зима всё равно наступала на пятки и подгоняла вперёд.

Среди неожиданных препятствий оказались и свойства характера, которые Дора числила своими достоинствами. Она всегда тщательно планировала каждый поступок, потому что не любила неприятных сюрпризов и не желала встречать их неподготовленной. Она будто стояла у доски под насмешливыми взорами одноклассников и учителя, и горше смерти было тормозить, мямлить, не знать ответа, а хуже всего – показывать потом плохую оценку родителям. В глубине души Дора точно знала, что нельзя разочаровывать людей, иначе тебя разлюбят. Ошибку ей не простят, нельзя допускать ни малейшего промаха, или, уж если катастрофа случилась, придётся тщательно её скрывать. Оттого она остро реагировала на возражения и замечания: всё пропало, её несовершенство замечено и будет наказано. И сама она до последнего не говорила людям о том, что нужно исправить, неважно, в личных отношениях или в работе. Ведь это чудовищная разрушительная бестактность, которая всё испортит. Поэтому Дора сначала долго была невероятно комфортной, а потом, необъяснимо для окружающих, взрывалась и сбегала – она видела выжженную землю там, где для всех остальных оставалось обычное пространство, пригодное для диалога и дальнейшей жизни.

И вот, чтобы не ошибаться, Дора бесконечно просчитывала и готовилась. Кроме прочего, это помогало справиться с тревожностью: ведь если проблему обдумать и найти выход заранее, она не застанет врасплох. Дора держала в уме множество ситуаций и решений – как быть, если забудешь ключ; план эвакуации на случай цунами; порядок действий, когда теряешь телефон; как поступить при переломе ноги. По её косметичке с набором таблеток, тампонами, салфетками, пластырем, плоскогубцами и рулеткой. Можно снять фильм ужасов – за каждым предметом стояла трагедия, которую она собиралась предотвращать. Одних обезболивающих, хотя и сильно просроченных, восемь видов: для спины, для зубов, от головы вообще и от мигреней в частности, от живота при месячных, при простуде, опиат для самых страшных случаев и обычный анальгин от всего остального. И это не говоря о трёх средствах от тревожности – дневного, вечернего и для внезапной беды.

В сущности, побег из супермаркета был её первым спонтанным поступком за долгие годы, но уже в первые дни после начала путешествия Дора взялась за старое, бесконечно измышляя опасности и придумывая планы спасения. Но дорога подбрасывала слишком много идей – маньяки, грабители, насильники, безумные водители, стихийные бедствия, дикие животные… На них Дора и сломалась. Шла и весело (о таких вещах недопустимо размышлять без самоиронии) прикидывала: интересно, а что, если сейчас появится гризли? Медведи и раньше водились в этих краях, а после разрушения зоопарков могут встретиться не только они, волки и кабаны, но и рыси, львы, пантеры, не говоря о крокодилах. Итак, что же ты сделаешь, когда на тебя вон оттуда кинется медведь? Дора так и сяк примеряла все известные стратегии: бежать, замереть, кричать, стучать железом о железо, дуть в свисток или притвориться мёртвой? И вдруг она осмелилась сказать себе – не знаю. Я правда не знаю, что делать, если придёт медведь.

И с этой минуты ей стало не то чтобы легко, но легче. Она допустила, что с нею может произойти всё что угодно, в том числе и то, с чем она не справится, и даже нечто, способное её убить. Что ж.

И точка, никаких утешительных «но» после констатации опасной возможности. Никаких выходов, оправданий, превентивных мер. Беда произойдёт или нет. Её путешествие это не отменяет.

Дора шла уже много дней. Самокат тихо умер через пару недель путешествия, просто распался на части чудесным осенним утром, когда Дора выбралась с очередной ночной стоянки. Потом был велосипед, найденный в кювете, иногда случайные попутчики предлагали подвезти, но их становилось всё меньше. Зарядочные станции, форпосты обитаемого мира, кажется, совсем закончились. Очередным транспортом стал древний, во всех смыслах допотопный мотоцикл с бензиновым двигателем – они вышли из моды задолго до катастрофы, и только редкие старпёры, чья юность выпала на конец прошлого века, сохраняли этих вонючих раритетных коней. Где-то доставали топливо, зачастую пользуясь гибридами с электромотором, но на свои байкерские тусовки въезжали исключительно в бензиновом облаке. Обычно их гонора хватало только чтобы красиво подрулить к бару, классические покатушки с долгими ночными гонками постепенно сошли на нет, и слёт ограничивался длительным сидением в пивных, чьи стены были украшены эмблемами Харлея и Ангелов ада. Собственно Hells Angels давно летали на электричестве, поэтому их за настоящих байкеров не считали.

– Это философия, детка, мы едем на внутреннем огне, – снисходительно рассказывал седой длинноволосый дядька в кожаной куртке.

Он был из тех, в чьё существование невозможно поверить – слишком анекдотическим персонажем выглядел. Нарочито цепкий взгляд и сломанный нос, глубокие залысины, сивая грива начинается с половины головы, и очевидно, что хозяин истово лелеет её, оплакивая по ночам утрату каждого волоска. На тусовках байкеры вспоминали исключительно былые дорожные подвиги, но, оставаясь между собой наедине, чаще всего обсуждали средства от облысения и простатита – второй постоянной напасти мотоциклистов. И у него имелась кожаная куртка с Той Самой Надписью на спине: «Если ты это читаешь, значит, моя сучка свалилась с мотоцикла», а на сиденье, правда-правда, «села – дала». И когда он впервые предложил Доре «прохватить» вместе, она только указала на багажник, но байкер пожал плечами и рыцарски ответил, что дело добровольное, настаивать не будет.

Они познакомились в чистом поле, когда Дора в сумерках сошла с дороги и увидела вдали костёр. За долгие недели путешествия она стала меньше опасаться незнакомцев. Шанс встретить убийцу оставался всегда, но Дора начала понимать, что классический маньяк – это значительно более социальное существо, чем обычный бродяга. Банды на самом деле представляли опасность, но когда видишь одинокий силуэт, можно попробовать подойти и поговорить. И тут важно составить правильное мнение в первые пять-десять минут разговора и учуять, не пахнет ли собеседник безумием. При малейшем сомнении она уходила, и её отпускали: на самом деле убить человека – нелёгкое дело, даже опасным отморозкам нужны какой-то разгон и формальный повод, чтобы пойти в атаку на незнакомца. Человек должен быть приготовлен, прежде чем стать жертвой. Конечно, обычный грабитель может подкрасться сзади и ударить по голове, не вступая в ритуальные беседы, но на дороге ей такие до сих пор не встречались или она не представляла для них интереса, со свой бритой головой и отощавшим рюкзаком. Да, её могли убить из-за последних брикетов «корма», но пока везло.

Поэтому Дора подошла к костру неспешно, но уверенно, ступая так, чтобы путник услышал её издалека. Он обернулся всем телом, потому что это выглядело круто, по-терминаторски, и потому что шея, застывшая на постоянных дорожных ветрах, поворачивалась паршиво.

Обычный белый мужик, моложе её отца, но явно того возраста, когда в прежние времена приличная пенсия позволяла уйти на покой и заняться хобби: путешествиями, садом и танго в группах для взрослых, где попадались даже молодые дамы лет пятидесяти. После Потопа финансовые обстоятельства пожилых стали не столь комфортными, но работа находилась для всех, о немощных же заботились – острой угрозы голода, заставляющей уничтожать человеческий балласт, не существовало, а более или менее сохранный рассудок представлял определённую ценность.

Но этот мужчина сделал всё, чтобы избежать обыденности: загорелое лицо, покрасневшее от ветра, на голове бандана и длинный седой хвост, потёртая кожаная куртка, штаны в металлических клёпках, сапоги-казаки; серебряные перстни в виде черепов, орлов и волков сидели на руках так густо, что пальцы торчали веером. Он столь упорно гнался за оригинальностью и необыкновенностью, что вернулся с другой стороны и ничем не отличался от безликого киношного «байкера».

– Красотка? Ну садись, красотка! – Мужчина тем временем тоже окинул Дору взглядом и не то чтобы впечатлился её внешностью, он всегда так обращался к женщинам, от только что выбравшихся из колыбели до ровесниц. Пожилых называл «мать». – Тони. Чай будешь?

– Дора. Не откажусь.

Через полчаса они окончательно признали друг друга безопасными и увлеклись разговором. Лёд сломался странным образом: Тони попросил достать из кармана его «бэга» пакет с табаком, а Дора просто передала ему рюкзак со словами: «Сам возьми, не люблю шарить по чужим вещам».

– Хорошая привычка, – одобрил Тони. – Почему?

Неожиданно для себя Дора ответила правду:

– Мама любила копаться в моём столе, я это ненавидела.

Тони хмыкнул:

– Прикинь, и моя.

Если честно, он тоже это ненавидел. Дело даже не в секретах – траву он дома не хранил, а запах табака мать впервые учуяла до того, как нашла у него в ящике пачку «Кэмел». К тому моменту она уже оторалась насчёт курения и с тех пор подбрасывала ему денег на сигареты подороже и поприличнее. Лазила она в его вещах с самого детства, когда у него и тайн никаких не было. Мать вроде как проявляла заботу, поэтому перебирала каждую вещь, рассматривала его неумелые рисунки, по поводу некоторых даже ходила к психологу: не слишком ли много насилия для пятилетнего малыша?

– Детка, почему на твоих картинках только люди с оружием, пальба, танки и боевые роботы? Пожалуйста, нарисуй для меня что-нибудь другое, знаешь – бабочек, цветочки, солнышко.

Тони покорно согласился и несколько минут сопел над листом бумаги, но как только она одобрила картинку и отвернулась, с облегчением пририсовал автоматы всем, и бабочкам, и цветам, и солнышку.

Она проверяла его тетради, пролистывала до конца, разглядывая почеркушки на полях. Исследовала карманы и читала записочки от приятелей, если он не успевал их выбросить, ежедневно проверяла телефон и отчаянно вопила, когда он поставил пароль. Тони быстро научился пользоваться стиральной машиной и сам занимался своей одеждой: мама осматривала бельё в корзине, выворачивала трусы и отпускала замечания насчёт плохо вытертой попы.

И она распоряжалась его вещами. Выбрасывала то, что считала лишним и ненужным. В четырнадцать лет он вернулся домой, увидел прибранный стол и не нашёл альбома с карточками бейсболистов.

– Я думала, ты ими больше не интересуешься, – пожала плечами мать.

Сначала Тони не поверил своим ушам, ведь карточки он собирал несколько лет, некоторые команды были полными, с самыми редкими экземплярами, в других не хватало одной-двух. Попадались даже автографы, их он выменивал, покупал, особенно дорожил теми, которые получил сам. Главайн из «Атланта Брейвз» расписался и хлопнул его по плечу, а кэтчер из «Милуоки Брюэрс» нарисовал мяч. Альбом был его единственной ценностью, и он не смог сразу поверить в утрату. Может, мать решила его наказать и просто спрятала? Или отдала кому-то. Кому? Тони был готов бежать и на коленях умолять какого-нибудь мальчишку, лишь бы вернуть карточки. Хотя бы те, с автографами. Но мама смотрела на него совершенно спокойно:

– Не будь глупым, Тони, ты уже взрослый. Ещё утром я отправила весь хлам в помойку на улице.

Он выскочил из дома и помчался к мусорному баку – пусто. Служба забрала мешок днём и увезла на переработку, альбом наверняка уже похоронен на свалке или уничтожен.

Тони ещё надеялся найти какой-нибудь номер, позвонить, вернуть, но его яростные вопли и слёзы разбивались о ледяное спокойствие матери. И тогда он впервые в жизни обозвал её сукой, а она ударила его по губам, втолкнула в комнату, неумело хлестнула ремнём, а потом заперла. Позвонить мусорщикам он так и не смог, мобильник остался в куртке, в прихожей.

Вечером вернулся отец, устроил ему выволочку за грязные слова, но не слишком сильную – он был мягким человеком и хорошо понимал горе Тони. Даже попытался потом поговорить об этом с женой, но она отказалась его слушать. У неё иногда становилось странное непроницаемое лицо, и слова отскакивали, не проникая в сознание. «Что? Что ты такое говоришь? Не понимаю и не хочу знать».

Хуже того, мать и после этого не перестала трогать вещи сына. Выбрасывала теперь реже, чаще перекладывала с место на место, и это приводило Тони в бешенство. Он будто жил в зыбком, постоянно меняющемся болоте: протягиваешь руку, чтобы взять что-нибудь с тумбочки, а там пусто. Одежда мигрирует по полкам, исчезает, обнаруживаясь в неожиданных местах, да и сам шкаф может оказаться в другом углу – мать обожала двигать мебель, насколько хватало сил. Тони бесился, а она называла его сумасшедшим и пыталась накормить своими антидепрессантами – ведь ненормально, если мальчик так нервничает по пустякам.

Он уехал из дома в семнадцать, и с тех пор была долгая непростая жизнь. Мать давно умерла, и претензии потеряли смысл. Бейсболом он больше не интересовался и думать забыл о своей потере. Но стоило женщине только переложить его джинсы или переставить зубную щётку, как он тут же указывал ей на дверь. Ни одна не смогла удержаться рядом с ним надолго – они не понимали, обижались, считали его психом. А он всего лишь ненавидел, когда трогают его вещи.

Дора и Тони проговорили полночи, а потом мирно улеглись спать рядышком, завернувшись каждый в свой спальник.

– Спокойной ночи, красотка, – сказал Тони, протянул руку и погладил её по спине, но Дора недовольно повела плечом, и он всё понял и отвернулся, вздохнув даже с некоторым облегчением.

Причину Дора определила ещё вечером: Тони часто отходил «посмотреть чо как» и отсутствовал подолгу, а она достаточно знала о простатите – журналы много и охотно рекламировали лекарства для пожилых, выводя их проблемы из зоны невидимости, как в своё время вывели оттуда месячные и молочницу.