В отличие от «смены кожи», «бессмертный месяц» популярен не только у банту и в Западной Африке, но и у койсанских народов африканского юга, а за пределами Африки характерен как для ЮгоВосточной Азии, так и для Австралии, отсутствуя в мифологиях Индии. В Южной Америке этот мотив встречается существенно реже, чем «смена кожи». Именно он мог быть типичен для самых ранних покинувших Африку групп сапиенсов.
В большей или в меньшей степени «смена кожи» и «бессмертный месяц» характерны почти для всех тропических областей планеты. Остальные «смертные» мотивы (кроме «ложной вести», о чем особо) встречаются в мировой мифологии реже. Так, мотив «зов бога» (H11) обычен только в Южной Америке, а в Африке, ЮгоВосточной Азии и Меланезии представлен немногими версиями. Тем не менее его ареал хорошо вписывается в ареал мотива смены кожи, с которым он часто бывает сюжетно сцеплен (рис. 4). Приведем несколько примеров.
Рис. 4. «Зов бога», мотив H11. Люди смертны или дефектны из-за того, что отвечают на зов (либо произносят имя) существа, несущего смерть; либо не слышат зова (не отвечают на зов, не произносят имени, не замечают) существа, обещающего бессмертие.
Мотив «прочное и хрупкое» (H9) в Африке встречается примерно с той же частотой, что и «зов бога», т.е. относительно редко, однако случаи его использования в большей мере сконцентрированы на востоке континента (рис. 5). За пределами Африки этот мотив наиболее характерен для Юго-Восточной Азии. Оттуда он почти наверняка проник на Мадагаскар, поскольку только в австронезийских и мальгашских текстах камень как материал, с которым могли бы ассоциироваться люди, противопоставлен банану. Кроме того, мотив «прочное и хрупкое» популярен на северо-западе Северной Америки, где представлены и некоторые другие мотивы, характерные для Юго-Восточной Азии, а также для Южной Америки [Березкин 2010а: 31—36, 43].
Рис. 5. «Прочное и хрупкое», мотив H9. Люди смертны или дефектны, так как сопоставлены с чем-то слабым, хрупким, подверженным тлению
Объяснения смертности человека, основанные на мотиве «прочное и хрупкое», есть, однако, и в Сибири, у манси и западных эвенков. Это отклонение от общей тенденции вряд ли случайно. В Сибири встречается целый ряд мотивов, имеющих параллели на юге и юго-востоке Азии, что может свидетельствовать об участии южных популяций в заселении сибирского региона как до, так и после ледникового максимума. Сибирские тексты похожи именно на характерные для Индонезии (и для Мадагаскара), в них сравниваются материалы, из которых созданы или могли быть созданы тела или от которых взяты души людей. В континентальной же Африке речь идет только об уподоблении людей определенным предметам и материалам, например, разбитому керамическому сосуду, который не склеить, и корзине, которую легко починить, либо о противопоставлении смертного человека бессмертным и прочным камням. Вот примеры.
В целом принадлежность мотива «прочное и хрупкое» к древнейшему африканскому комплексу не очевидна: он мог попасть в Африку в недавнее время (на мотивах соответствующей группы мы еще не раз остановимся) либо возникнуть здесь самостоятельно.
Рис. 6. «Желавший смерти другому сам в трауре», мотив H1A. Персонаж решает, что люди должны умирать. Существо, чья жизнь ему дорога (обычно ребенок), умирает. Теперь персонаж готов согласиться с тем, что люди должны жить вечно, но изменить принятое решение невозможно.
Мотив «желавший смерти другому сам в трауре» (H1A) отличается от предыдущих в двух отношениях. Во-первых, он есть не только южнее Сахары, но и в Магрибе (рис. 6). Сохранились две версии, записанные в Алжире и в Марокко — одна у кабилов, вторая, скорее всего, тоже у какой-то берберской группы. Учитывая скудость данных по несказочному фольклору Северной Африки, можно предполагать, что до включения региона в культурное пространство исламского мира данный мотив был у берберов обычен. Во-вторых, мотив «желавший смерти другому сам в трауре» отсутствует в индо-тихоокеанских областях Азии, Океании и Австралии, но очень популярен в Северной Америке. Его приуроченность к районам западнее Скалистых гор позволяет включать его в обширный комплекс мотивов, скорее всего, связанных с Западной археологической традицией финального плейстоцена и раннего голоцена, но не с более ранними эпизодами заселения Нового Света [Березкин 2010а; 2010б: 64, 79—80; Berezkin 2010d]. Мотивы данного комплекса довольно часто обнаруживают отдельные аналогии в Чако, Патагонии, Южных Андах, но не в Амазонии, не в Восточной Бразилии и не на Огненной Земле. В данном случае такая аналогия есть у кадувео (граница Бразилии и Парагвая), и связывать ее появление в регионе Чако с самыми первыми людьми, достигшими Южной Америки, неоправданно. Так или иначе, но сходство американских и африканских версий достаточно велико, что видно на следующих примерах.
В отношении распределения записей некоторое сходство с предыдущим имеет мотив «эгоистичное животное» (H2). В Северной Америке он тоже встречается главным образом на западе основной территории США, а в Южной существует лишь единственная параллель у патагонских теуэльче (рис. 7). Однако если мотив «желавший смерти другому сам в трауре» вообще не представлен в Евразии, то тексты с мотивом «эгоистичное животное» записаны как на севере, так и на юго-востоке этого континента. Варианты делятся на две группы, обе встречаются как в Старом, так и в Новом Свете. В одних животные боятся, что люди их затопчут и т.п., в других надеются воспользоваться плотью покойников. Вот некоторые резюме.
Рис. 7. «Эгоистичное животное», мотив H2. Животные просят Бога сделать людей смертными или иным образом сократить их число, поскольку боятся, что люди затопчут их, лишат пищи или мест обитания, либо животные надеются поживиться человеческой плотью.
В Африке мотив эгоистичного животного имеется только у банту Кении и Танзании. Он вроде бы мог попасть туда из Южной Азии в ходе поздних контактов через Индийский океан, однако африканские версии на азиатские не похожи, да и записаны азиатские версии в районах, население которых к торговым контактам в бассейне Индийского океана отношения не имело: у ванчо в Нагаленде, у банар в горном Вьетнаме и у западных и восточных тораджа в горных районах Сулавеси. В Восточной Африке животное (конкретно — гиена) не боится, что люди размножатся, а надеется пожирать мертвых. Мотив в подобной форме встречается в Сибири и Северной Америке, но не в Юго-Восточной Азии. В целом историческая связь между всеми азиатскими и американскими версиями весьма вероятна, но отношение к ним африканских не ясно.
Особое положение мотивов «желавший смерти другому сам в трауре» и «эгоистичное животное» хорошо заметно, если сравнить их с мотивом «утонувший камень» (H10). Люди смертны, так как уподоблены брошенному в воду камню и упустили возможность походить на органику, которая всплывает в воде (рис. 8). Этот мотив тоже лучше всего представлен в Северной Америке, но его корреляция там с предыдущими двумя мотивами отрицательная. «Утонувший камень» отсутствует в притихоокеанских районах североамериканского континента и связан с атапасками, которые в ходе недавней миграции принесли его на американский Юго-Запад. В Южной Америке «утонувший камень» зафиксирован в Чако и Восточной Бразилии, он известен также в Австралии. В Африке «утонувший камень» характерен для нилотов Судана (динка, нуэры, ануак) и западноафриканских эве и фон, а также есть у квири — одной из бантуязычных групп Камеруна. В целом планетарное распределение данного мотива типично для «смертных» мотивов предположительно африканского происхождения и прежде всего для мотива бессмертного месяца. Мотивы «желавший смерти другому сам в трауре» и «эгоистичное животное» из этой серии выпадают, и их африканское происхождение далеко не очевидно.
Рис. 8. «Утонувший камень», мотив H10. Люди смертны, так как уподоблены брошенному в воду камню и упустили возможность походить на органику, которая всплывает в воде.
Что касается мотива «утонувший камень», то его африканские, австралийская и американские версии явно сходны, что видно из нижеследующих резюме.
Мотив «неудачный прыжок», он же «лягушка и смерть» (H36H) связывает Африку с Меланезией и Индонезией, в Новом Свете этого мотива нет (рис. 9.1). За пределами Африки удалось отыскать лишь две версии, между тем эти тексты достаточно специфичны, их случайное сходство маловероятно. Во всех вариантах некие животные, среди них лягушка или жаба (у занде — черепаха, которая лягушку и жабу в фольклорных текстах легко замещает), должны перебраться через преграду. Это происходит не так, как задумано, и приводит к тому, что люди становятся смертными. Все записи, сделанные в Центральной Африке (занде, манжа, мангбету, пигмеи эфе) несомненно восходят к одному прототипу, однако и вариант коно, территориально изолированный от других, тоже сохраняет основные характерные для подобных текстов особенности. Можно поэтому полагать, что в прошлом «неудачный прыжок» был распространен в пределах примерно той же территории тропической Африки, что и «смена кожи». В некоторых случаях оба мотива сочетаются в одном тексте. Вот примеры.
Мотив «игры в похороны кончаются смертью» (H3) представлен в Западной (серер, эве) и Северо-Восточной (нубийцы) Африке, а в Азии на индийском северо-востоке у качин и мидзи (рис. 9.2). Говорится о том, что смерть послана людям в наказание за имитацию похорон, во время которых те обычно хоронят животное. Текстов немного, но азиатские и африканские версии явно похожи и в Азии записаны там, где есть и другие африканские параллели. Вот примеры.
В Новом Свете мотив есть на Бразильском нагорье у шавантов, где другие тексты о происхождении смерти не зафиксированы. Сходство с африканскими и азиатскими вариантами не слишком близкое и, возможно, случайное.
Среди популярных в Африке «смертных» мотивов за пределами континента не удалось обнаружить лишь один — «человек и светила» (H31). Бог вызывает к себе нескольких персонажей, включая человека и небесные светила, и делает человека смертным, а светила — бессмертными. Почти все африканские варианты записаны у бантуязычных групп Центральной Африки. Исключение составляют ачоли Уганды, но эти нилоты могли легко заимствовать мотив у банту. Можно поэтому полагать, что данный мотив возник позже рассмотренных выше — уже после выделения языков банту из общности нигер-конго и, конечно, гораздо позже эпохи выхода из Африки. Вот два примера.
Характерно включение в перечень Плеяд. Это единственное созвездие, которое знакомо всем африканским народам, а для многих из них — единственное, выделяемое на ночном небе. Поэтому Плеяды часто попадают в один семантический ряд не с другими созвездиями, а с солнцем и луной. Гелиактический заход Плеяд в мае-июне соответствует ежемесячному исчезновению луны с небосклона и ежесуточному заходу солнца.
В приведенном тексте луба мотив «человек и светила» сочетается с мотивом съеденного «запретного плода» как причины появления смерти (H56). То же касается вариантов, записанных среди кете, денгезе, луба-касаи, бена-лулуа, бена-коши, бена-матембо и сонге. Что библейский «запретный плод» имеет аналогии в тропической Африке, заметил еще Фрэзер. Параллели мотиву есть и в Евразии, прежде всего в Сибири (алтайцы, ханты, манси, северные якуты-оленеводы, алгоминско-учурские и амурские эвенки), а также у аляскинских эскимосов-кадьякцев, нынешних алютиик. Однако в этих случаях подчеркивается обретение людьми сексуальной зрелости либо утрата ими волосяного или кожистого покрова на теле (мотив F97), тогда как этиология смерти не выражена. В Африке «запретный плод», как и мотив «человек и светила», представлен почти исключительно у банту. В Западной Африке нашлась лишь одна параллель у бамбара, а в Центральной и Восточной есть аналогии у пигмеев эфе и у шиллук. В варианте ачоли (Уганда) запрет вкушать небесные плоды нарушили европейцы. Сделать убедительный выбор в пользу появления мотива в Африке под влиянием европейских миссионеров или же в более раннее время невозможно, но какая-то связь с древнееврейской традицией несомненна, и к древнейшему африканскому комплексу «смертных» мотивов «запретный плод» вряд ли принадлежит.
Прежде чем обратиться к мотиву «ложной вести», требующему отдельного и подробного анализа, упомянем два других, которые с темой смертности человека связаны лишь косвенно.
Рис. 10. «Умершие сотрясают землю», мотив I119. Землетрясения вызывают обитатели нижнего мира (обычно — духи мертвых), либо обитатели нижнего мира во время землетрясений пытаются выбраться на поверхность земли.
Один из них — представление о связи землетрясений с находящимися в нижнем мире мертвецами (I119; рис. 10). Этот мотив известен луба, шамбала, баквена, маконде, чагга, мангбету, масаи, консо и эве. Вариант кушитов консо несколько отличается от прочих: Бог посылает землетрясения, чтобы помочь обитателям нижнего мира выбраться на землю и занять место нынешних людей. Кто эти нижние люди, не вполне ясно. Мотив сотрясения земли находящимися в нижнем мире умершими (а не существом, которое поддерживает землю или заключено в ее глубинах; ср. мотивы I48, I51A, I52) связывает Африку с Меланезией (кай залива Хуон, острова Д’Антркасто, остров Эддистоун) и с азиатским островным миром (Алор, Тимор, Андаманские острова, негрито юго-западного Лусона). В других регионах этот мотив не известен, поэтому его датировка эпохой распространения второй волны ранних сапиенсов достаточно вероятна. Показательно, что у австронезийцев Индонезии и Филиппин мотив либо вовсе отсутствует, либо представлен в районе, где до сих пор сохранились папуасские языки, т.е. на Алоре и Тиморе (к каким в точности местным этносам относятся данные, в источнике не указано).
Рис. 11. «Персонификация смерти», мотив H7. 1. Смерть (одна или вместе со Старостью и т.п.) — особый персонаж, отличный от хозяина мира мертвых. Он уносит душу человека или иным образом предает его смерти. 2. Болезнь, Голод, Старость — особые персонажи, но Смерть как персонаж не упоминается.
Особое положение среди африканских «смертных» мотивов занимает образ Смерти как особого антропоморфного персонажа, не идентичного хозяину загробного мира (рис. 11). Его ареальное распределение радикально отлично от распределения мотивов, рассмотренных выше и связывающих Африку с индо-тихоокеанским миром. Этот мотив (H7) не известен на востоке и северо-востоке Азии, а в большинстве областей индо-тихоокеанского мира встречается от случая к случаю. Он, однако, исключительно популярен в Африке (особенно Западной), на Ближнем Востоке и в Европе, а также достаточно широко распространен в Индии. Образ ангела смерти Азраила вошел в исламский канон, поэтому в некоторые районы, например в Среднюю Азию, он, возможно, проник только вместе с исламом. В большинстве европейских и ближневосточных версий, начиная с древнегреческой (миф о Сизифе), Смерть упоминается в контексте нескольких приключенческо-трикстерских сюжетов, а с этиологией смертности человека этот образ здесь обычно не связан. В Африке трикстерские сюжеты с участием Смерти не только широко распространены, но и в большинстве своем имеют этиологическую концовку, объясняющую появление смерти как таковой. Вот типичные примеры.
Историческая связь африканских и европейско-ближневосточных вариантов весьма вероятна. Поскольку образ Смерти как особого персонажа был известен в Угарите и Древней Греции, но в «Эдде» упоминается только Старость, вероятнее кажется его ближневосточно-средиземноморское происхождение. Европейские варианты друг на друга очень похожи и явно распространились недавно. К раннему африканскому комплексу мотивов «человек-Смерть» вряд ли принадлежит. У койсанских народов этот образ отсутствует, а распространен прежде всего в Западной Африке. Для бантуязычных групп Южной Африки мне известна лишь версия коса. В ней персонаж по имени Смерть с этиологией смерти не связан, а является сказочным демоном, которого герой убивает.
Независимо от того, распространялся ли мотив из Африки или из Западной Евразии, его палеолитический возраст маловероятен, скорее речь идет о последних тысячелетиях.
В заключение отметим, что в отличие от темы смертности человека тема загробного мира и пути туда в Африке не разработана. Точнее, здесь отсутствуют устойчивые, легко опознаваемые и широко распространенные варианты соответствующих описаний. Характерный для Евразии, Америки и Меланезии образ пса страны мертвых (мотив I27) очень редок. Помимо Древнего Египта (Анубис как покровитель умерших), представление о собаке, которую надо задобрить подарком на пути в иной мир, отмечено лишь у догонов Мали, т.е. близ южной границы Сахары.
«Ложная весть»
Обратимся теперь к наиболее популярному в Африке «смертному» мотиву — «ложной вести». На него приходится около трети зафиксированных южнее Сахары и в бассейне Нила текстов, объясняющих, почему достичь бессмертия невозможно (рис. 12). Определение, охватывающее все варианты (мотив H36), таково: персонаж послан передать указания или некоторые предметы. Посланник искажает сообщение, приносит не то, что надо, теряет несомое.
Рис. 12. «Ложная весть», мотив H36. Персонаж послан передать указания или некоторые предметы. Посланник искажает сообщение, приносит не то, что надо, теряет несомое, медлит, и это имеет важные последствия для него самого и для людей. 1. Происхождение смерти, мотив H36A. 2. Причина смерти конкретного персонажа, а не смертной природы человека вообще. 3. Другие этиологии.
В Африке южнее Сахары речь всегда идет о дилемме, станут ли люди умирать навсегда или же умершие должны возрождаться (H36A), других вариантов нет. Мотив популярен у койсанских народов Южной Африки, где остальные «смертные» мотивы, кроме противопоставления людям луны, не встречаются. В большинстве африканских текстов два зооморфных персонажа противопоставлены один другому или какое-то животное противопоставлено человеку. Быстрота и сообразительность одного персонажа и отсутствие соответствующих качеств у второго приводят к тому, что люди не получают способности возрождаться.
За пределами Африки мотив ложной вести с этиологией смерти связан довольно редко, причем такая связь характерна скорее для североевразийских, чем для индо-тихоокеанских версий. То, что «ложной вести» почти нет в Америке, для аргументации несущественно, поскольку люди проникли туда значительно позже, чем в Евразию, утрачивая по пути те или иные элементы африканского наследия. Однако «ложная весть» для объяснения смертности человека не используется и в мифах островной части Юго-Восточной Азии и Австралии, а в Меланезии зафиксирован лишь один случай такого рода, причем нестандартный: протагонистами являются не животные, как обычно, а отрицательный персонаж близнечной пары — трикстер и «антигерой».
Варианты, не связанные с этиологией смерти, сконцентрированы на востоке и северо-востоке Индии и в сопредельных районах Бирмы, Китая и Индокитая. Здесь в частности представлен мотив H36G («сколько раз трапезовать»), характерный также для Южной Америки, точнее для области Анд. Бог отправляет посланца к людям сказать, чтобы те ели редко (раз в день, раз в три дня и т.п.). Посланец говорит, что есть надо часто — не меньше двух или трех раз в день. В Азии этот мотив есть у тибето-бирманцев Аруначал-прадеша (шердукпен), южных мунда (бондо, паренга, сора), центральных дравидов (гонды), китайцев провинции Чжецзян, а севернее — у орочей и азиатских эскимосов. В Америке он знаком почти всем кечуа и аймара, включая напо восточного Эквадора. Учитывая множественные фольклорно-мифологические параллели, связывающие индо-тихоокеанскую окраину Азии с Южной Америкой, мотив H36G вполне мог возникнуть в Азии и в таком случае должен иметь возраст порядка 15 тыс. лет, если не более.
Варианты, объясняющие появление смерти, изредка представлены и в индо-тихоокеанских областях Азии, а в Южной Америке они есть у хиваро (шуар и агуаруна). Однако почти все версии, обнаруженные за пределами Африки, систематически отличаются от африканских. В африканских мифах персонаж послан сказать людям, что они будут бессмертны, но искажает сообщение либо медлит, в то время как другой персонаж сообщает людям, что они должны умирать (рис. 13.1). В других регионах по этой модели построены только тексты армян, апатани (Аруначал-прадеш), черных таи Лаоса и вьетов, причем лишь у армян и апатани искажение сообщения происходит по инициативе самих посланцев, как это наиболее типично для Африки (у армян виноваты змея либо ворон, у апатани — обезьяна и панголин). У черных таи и вьетов змея угрозой заставляет посланца сказать, что бессмертие предназначено не людям, а змеям, причем у вьетов посланец за это наказан превращеньем в жука. Все остальные версии от африканских значительно отличаются. Например, речь идет не о решении Бога, быть ли людям смертными или бессмертными, а об инструкции, объясняющей, что надо сделать для оживления умершего (рис. 13.6). Или же говорится об утрате некой субстанции, эликсира, которые приносят бессмертие (рис. 13.3, 4).
Рис. 13. «Ложная весть» — варианты основной темы. 1. Персонаж послан сказать людям, что они будут бессмертны, но искажает сообщение; либо посланец медлит, в то время как другой персонаж передает людям, что они должны умирать. 2. То же, но речь идет не о бессмертии человека, а о других обстоятельствах, определяющих жизнь людей. 3. «Потерянные предметы», мотив H6bb. Персонаж послан передать людям эликсир или амулет жизни, но теряет его. 4. Примерно то же, но предмет сам по себе не обладает способностью оживлять умерших, а лишь указывает, будут ли люди возрождаться или умирать. 5. Примерно то же, но речь идет не о бессмертии, а о других обстоятельствах, определяющих жизнь людей. 6. «Неправильные инструкции», мотив H36aa. Посланник должен рассказать людям, что им следует делать, если они хотят избежать смерти, но искажает инструкции, люди становятся смертными. 7. То же, но речь идет о бессмертии конкретного персонажа, а не всех людей.
Логично предположить, что варианты, которые не типичны для Африки, возникли позднее в Азии на основе принесенного из Африки классического образца, лучше всего сохранившегося у апатани. Те же немногие случаи соединения мотива ложной вести с мотивом эликсира бессмертия, которые в Африке зафиксированы, есть результат более поздней обратной диффузии элементов фольклора из Азии в Африку.
Мотив пролитого эликсира бессмертия (H6B) сцеплен с мотивом ложной вести главным образом в Западной Африке и в сибирско-центральноазиатском регионе (рис. 14). Предназначенный людям эликсир бессмертия случайно попадает на растения, которые делаются вечнозелеными, способными к регенерации или плодоносящими. В Либерии и Гане протагонистами в таких историях являются коза, собака и даже кошка [Abrahamsson 1951: 6; Bundy 1919, № 3: 408], а в алтайском, бурятском и монгольских вариантах — стервятник-ворон, устойчиво связанный с темой смерти в континентальной Евразии, но не в Африке и не в индо-тихоокеанском мире [Березкин 2009в; 2010а: 41—42].
Рис. 14. «Пролитый эликсир бессмертия». 1. Средство, которое дарует бессмертие и предназначено людям, не доставлено по назначению, а пролито и попадает на растения, которые делаются вечнозелеными, способными к регенерации или плодоносящими, мотив H6B. Мотив сцеплен с мотивом ложной вести. 2. То же, но об обретении растениями жизненных сил вследствие утраты эликсира бессмертия не говорится. 3. Как в (1), но без мотива «ложной вести».
Вот примеры.
Помимо крачи и точнее не определенной группы в Либерии, мотив пролитого эликсира бессмертия, хотя и без упоминания вечнозеленых растений, известен лимба Сьерра-Леоне: жаба вместо змеи понесла людям эликсир бессмертия и пролила его по дороге.
У эмбу и соседних бантуязычных групп на юго-восточных склонах горы Кения гиена заставляет крота отнести людям эликсир смерти вместо эликсира жизни.
Гиена считается ответственной за смертную природу людей лишь в пределах небольшого ареала на границе Кении и Танзании. Что же касается домашних животных, которые представлены в повествованиях о потерянном эликсире бессмертия, то в мифах, основанных на мотиве ложной вести, собака, коза (а также овца) встречаются не только в Западной Африке, а во всей экваториальной зоне от Либерии до Индийского океана. В большинстве этих вариантов использована типичная для Африки схема: Бог отправляет двух посланцев, один из которых медлит, а другой искажает указания Бога. Анализ идентификации протагонистов «ложной вести» с определенными животными позволяет отделить исконно африканские элементы повествований от проникших на континент позже (рис. 15).
Рис. 15. Объяснения смертной природы людей на основе мотива ложной вести (1) и на основе других мотивов (2) с участием некоторых зооморфных протагонистов. Основная карта: в том, что люди смертны, виноваты ящерица (мотив H36C) и/или хамелеон (мотив H36B). 3. Виновата собака (мотив H41), только африканский ареал распространения мотива. 4. Виноваты овца или коза (мотив H36I). 5. Виноват заяц или кролик (мотив H36D).
К числу исконно африканских персонажей, ответственных за появление смерти, безусловно, принадлежат заяц, жаба или лягушка, хамелеон и ящерица. Хамелеон — тоже ящерица, но в народных классификациях стоит особняком.
Заяц как виновник появления смерти (мотив H36D) специфичен только для Африки (бушмены, хойхой, ила, луи, хауса, ньиманг, нубийцы), причем в мифах как южноафриканских койсанов, так и северонигерийских хауса он одинаковым образом противопоставлен луне. Последнее обстоятельство, скорее всего, отражает ту картину распространения элементов культуры, которая существовала не только до расселения банту, но и вообще до распространения известных нам африканских языковых макросемей. В бассейне Нила заяц (или кролик) считается виновником смертности человека у нило-сахарских народов — ньиманг Кордофана и нубийцев. В обоих случаях он, вопреки пожеланию Бога, велит похоронить первого умершего. Языки ньиманг и нубийский относятся к восточно-суданским, но далеким друг от друга ветвям, причем ареально эти языки не контактируют. Соответственно древность мотива в регионе центрального и северного Судана должна быть значительной. Еще раз отмечу, что по большинству других этносов Дарфура и Кордофана фольклорных материалов в моем распоряжении нет.
Жаба (или лягушка) (мотив H36hh), хамелеон (H36B) и ящерица (H36C) в роли ответственных за появление смерти встречаются не только в Африке, но и в индо-тихоокеанском регионе. Подобных текстов там не так много, они не связаны с мотивом ложной вести (см. выше резюме текстов с мотивом «эгоистичное животное), но их африканские истоки возможны. Что касается Африки, то ящерица и хамелеон в роли протагонистов мифов, основанных на мотиве ложной вести, для нее наиболее типичны. Вместе с тем, и в Западной Африке, и у банту Центральной и Восточной (но не Южной) Африки «смертными» животными часто — примерно в одной трети случаев — являются также собака (мотив H41), овца и коза (H36I).
В качестве героев африканских повествований собака, овца и коза могли появиться лишь после того, как они были одомашнены. На Ближнем Востоке собака известна с натуфа [Russell, During 2006: 79], коза и овца — с докерамического неолита Б, точнее с конца VIII тыс. до н.э. [Byrd 2005: 240; Ducos 1993; Garcea 2004: 111—113]. На юг Леванта скотоводство проникло почти на два тысячелетия позже, так что в Африку азиатские виды могли попасть не раньше VI тыс. до н.э. [Garcea 2004: 141]. Археология подтверждает, что в Магрибе, Киренаике и ливийской Сахаре мелкий рогатый скот появился в V тыс. до н.э., возможно, в VI тыс. до н.э., в центральной и западной Сахаре — в середине IV тыс. до н.э. [Garcea 2004: 117—125]. К югу от Сахары производящая экономика распространилась, как уже говорилось, в IV—II тыс. до н.э. Разводить скот в районах южнее Сахары люди стали с началом аридной эпохи, приведшей к опустыниванию более северных территорий и образованию коридоров, свободных от мухи цеце [Robbins 2006: 82]. Таким образом, даже в Северной Африке соответствующие мотивы в мифах могли появиться никак не ранее VI тыс. до н.э., а южнее Сахары — еще позже.
Точности ради следует упомянуть исключительно ранние палеолитические находки костей собаки в разных районах Евразии [Germonpre et al. 2009; Ovodov et al. 2011]. Маловероятно, но все же не исключено, что в палеолите обитатели Северной Африки тоже пробовали одомашнить собаку [Viegas 2009]. Однако эти ранние эпизоды приручения собаки не привели к ее широкому распространению и могли вообще не оставить следа ни в генофонде современных собак, ни в мифологии. Так это или нет, но крайне важно, что конфигурация ареалов распространения вариантов африканских версий «ложной вести» с козой и овцой, с одной стороны, и с собакой, с другой, одинакова. Отсюда можно заключить, что все три вида животных, скорее всего, попали в африканские мифы в результате одних и тех же исторических процессов, а, значит, не в палеолите, а значительно позже — время и место (Ближний Восток) одомашнивания мелкого рогатого скота сомнений не вызывают.
Коза и овца в роли протагонистов мифов о происхождении смерти, основанных на мотиве ложной вести, за пределами тропической Африки не зафиксированы. Собака, однако, известна в сибирских мифах — у хантов, северных селькупов и кетов (мотив H36A). При этом как в Сибири, так и в Африке, но не в других регионах мира, мотив ложной вести сцеплен с мотивом утоптанной могилы (H1C): люди перестают возрождаться после того, как кто-то велит зарывать умерших в землю либо утаптывает землю на свежей могиле.
Получается, что многие африканские версии «ложной вести», зафиксированные в полосе от Сьерра-Леоне и Кот-д’Ивуара до Кении и Танзании, обрели известную нам форму относительно поздно в результате евразийско-африканских контактов. Замена традиционных протагонистов (заяц, ящерица, хамелеон, реже жаба или лягушка) на новых могла произойти непосредственно в Африке, но могла и раньше — еще на Ближнем Востоке, через который африканско-азиатские контакты в основном и осуществлялись.
Предположительная схема такова. «Ложная весть» вместе с другими «смертными» мотивами африканского происхождения 30 тыс. л.н. или около того попала в Южную — Юго-Восточную Азию. Более ранним мигрантам данный мотив не был известен: как указывалось, его нет в Австралии, а также в Индонезии и Океании, кроме одной нетипичной версии с Новой Британии. В Южной — Юго-Восточной Азии на основе принесенных из Африки повествований возникли новые, как имеющие прямое отношение к объяснению смертной природы людей, так и другие. Эти новые повествования распространились затем почти по всей Азии (следов связей сибирских мифологий с мифологиями Южной и Юго-Восточной Азии вообще очень много, но это тема отдельного исследования). Позже, уже в голоцене, новые варианты «ложной вести» вернулись в Африку, где смешались с традиционными.
Мотив ложной вести использован для объяснения смертной природы людей и у армян, причем как в одном из двух армянских вариантов, так и у вьетов и черных таи в искажении сообщения виновата змея. Учитывая географическое положение Армении, не исключено, что «ложная весть» проникла в Азию не по побережью Индийского океана, а через Синай и Переднюю Азию. Это предположение, сделанное на основании одних лишь фольклорных данных, конечно, гипотетично. Здесь следует ожидать результатов генетических исследований, которые пока тоже не настолько точны, чтобы определить маршруты миграций детально.
Полного подтверждения предлагаемым реконструкциям мы никогда не получим. От древнейшей мифологии Ближнего Востока, Средней Азии и Ирана сохранились лишь отрывочные сообщения в ранних письменных текстах. Отсутствие в них мотива «ложной вести» ничего не доказывает и не опровергает, тем более что диффузия азиатских мотивов в Африку через переднеазиатский регион могла происходить как одновременно с диффузией азиатских видов домашних животных, так и позже. Но в пользу того, что диффузия имела место и шла с севера на юг, а не с юга на север, можно привести доводы, основанные на сравнении некоторых вариантов древних и более поздних текстов.
Согласно одной из армянских версий, записанной в Карабахе, Бог послал крылатую змею сказать людям, что умерший должен износить саван и вернуться домой, т.е. возродиться, а змея велела человеку износить камень (надгробье), что практически невозможно. Бог наказал змею, лишив крыльев [Арутюнян 2007: 37]. По другой версии, послание сходным образом исказил ворон, за что Бог велел ему отныне питаться падалью [Назарянц 1878: 10]. Понятно, что ворон и змея выступают как персонажи, которые способны друг друга заменять при сохранении основного смысла текстов на соответствующий сюжет. Именно эта связь образов (как змеи, так и ворона) с темой смертности человека позволяет реконструировать эпохальные процессы изменения сюжетно-мотивного состава евразийских мифологий. Образ ворона как существа, ассоциируемого со смертью, столь привычный для европейских культур, в некоторые южные районы, видимо, проник относительно недавно. Картографирование показывает, что ареал «ворона смерти» на протяжении тысячелетий расширялся.
Мотив ворона, пролившего эликсир бессмертия на деревья вместо того, чтобы принести его человеку, и другие мотивы, противопоставляющие воронов людям как бессмертных смертным или характеризующие их как виновников смертности человека, в Евразии распространены от Приморья и Монголии до Ирландии и Египта, но в южных областях Старого Света почти не известны (рис. 16). В Новом Свете «ворон смерти» знаком главным образом атапаскам (кучин, каска, тагиш, хикарилья), у которых данный мотив сцеплен с мотивом H19: «ворон мешает охотиться» (ворон прячет промысловых животных, поскольку хочет, чтобы люди погибли от голода, и он тогда будет клевать глаза мертвецов). Кутенэ и береговые сэлиши (скагит), вполне вероятно, заимствовали подобные повествования от своих атапаскских соседей. В Южной Америке «ворон смерти» зафиксирован лишь в одной гвианской версии у карибов арекуна. Мотив «измена на небе» (F94), лежащий в основе текста арекуна, распространен от Гвианы до границы Канады и США, но лишь у арекуна персонажи, связанные со смертью, названы стервятниками. Вариант арекуна выглядит поэтому как случайное новообразование. В целом же в Африке южнее Сахары, в пределах индо-тихоокеанской окраины Азии и в Южной Америке «смертными» животными являются рептилии и беспозвоночные.
Рис. 16. Ворон и змей. 1. Ответственными за появление смерти или бессмертными являются рептилии или беспозвоночные, мотив H5, фольклорные записи. 2. То же, древние тексты. 3. Укус змеи считается причиной первой смерти, но змеи не считаются ответственными за появление смерти (этот вариант также включен в мотив H5). 4. Ответственным за появление смерти считается ворон; ворон пытается погубить людей; ворон бессмертен, приносит воду бессмертия (мотивы H6C и H36ff).
В природе как врановые или другие крупные стервятники, так и змеи и беспозвоночные обитают почти повсеместно, поэтому связь темы смерти в северных традициях с образом ворона (стервятника), а в южных — с образом змеи нельзя объяснить одними лишь природно-климатическими факторами. Разные наборы фольклорно-мифологических мотивов на севере и юге Евразии скорее должны свидетельствовать о разном происхождении населявших эти регионы людей. Поскольку «ворон смерти» отсутствует на большей части Нового Света, этот мотив вряд ли был известен в начале эпохи заселения Америки, он был принесен туда более поздними группами континентально-евразийского происхождения — возможно, на-дене. Что касается юго-западной Азии, то и сюда, начиная со II тыс. до н.э., проникало население из более северных областей — сперва индоевропейцы (по крайней мере, индоарии и иранцы), а затем тюрки и монголы. Поскольку для Передней Азии мы располагаем относительно ранними письменными памятниками, сравнивая древние и поздние тексты, можно оценить направленность изменений.
В записанных в XX в. ближневосточных фольклорных повествованиях, восходящих в конечном итоге к позднеантичному «Роману об Александре», Искандер Двурогий отправляется в страну тьмы искать источник бессмертия. Для этого он вступает в дружеские отношения с властителем этой страны. Александр либо достает воду, но затем теряет ее, либо один из его спутников тайком купается в источнике, но скрывает это от остальных и убеждает Александра вернуться [El-Shamy 1980, № 23: 137—138, 271]. Нет ни малейших сомнений в том, что общая схема рассказа перекликается с заключительными эпизодами «Гильгамеша». Это особенно очевидно в персидском повествовании. В нем рассказывается, что на западе в покрытой вечной тьмой местности Зуомат близ горы Каф есть источник с живой водой, но почва вокруг горячая, пройти туда можно лишь с согласия Хави Хизра. Тот дал разрешение Александру и его сорока всадникам, объяснив, как не обжечь по пути ноги. Александр наполнил сосуд, а выйдя в светлый мир, повесил сосуд на ветку. Прилетел ворон, напился воды, опрокинул сосуд, жидкость пролилась на деревья, в результате чего кипарис и сосна стали вечнозелеными, а ворон — бессмертным [Donaldson 1938: 92].
Эта история, записанная сто лет назад в Хорасане, очень похожа на другую, всем известную, которая много раньше была записана в Месопотамии. Они различаются главным образом видовой принадлежностью похитителей бессмертия: в тексте из Хорасана речь идет о вороне, а в «Гильгамеше» — о змее. Поскольку ворон (или ворона) как виновник смертности людей зафиксирован и в египетском фольклоре недавнего времени (мотив H36ff), разница между «Гильгамешем» и текстом из Хорасана не ареальная, а временная. За прошедшие тысячелетия в регионе Передней Азии ворон почти совершенно вытеснил змею в качестве образа, преимущественно связанного с представлениями о смерти и бессмертии. Два варианта, зафиксированные армянским фольклором, похожи, но вместе с тем соответствуют разным эпохам в эволюции сюжетно-мотивного состава фольклора Юго-Западной Азии. Замена змеи вороном отражает глубокие изменения в культуре региона, произошедшие за последние три-четыре тысячи лет. Их содержанием было распространение из глубин континентальной Евразии таких мотивов, которые ранее на Ближнем и Среднем Востоке известны не были.