Помоги проекту - поделись книгой:
Но почему, почему так завораживает это чувство свободы? Не потому ли, что в жизни своей каждый человек втайне мечтал, грезил о ней, а в это же время заставлял себя подчиняться тем или иным обстоятельствам, людям, организациям? Он сам становился тюремщиком — жестоким и беспощадным — собственной личности.
Как только задумываешься над этим, возникает ощущение бездны, у которой стоишь в сладком предвкушении падения.
Быть или не быть? Что за вопрос! Верно ответил Байрон:
Наркотик отрешает тебя от жизни и примиряет со смертью. Он дарует освобождение от постылого существования, от телесных тягот, забот и обманчивых устремлений. Он приобщает к состоянию безмятежности, которое буддисты называют нирваной.
Помнится, Будда называл брахманом того, кто свободен от привязанности и желаний, лишён благ и отрешён от мира. Значит, наркотик предоставляет возможность каждому человеку хотя бы на недолгий срок почувствовать освобождение от всего на свете, даже от постылого «я».
Не является ли это слиянием с бесконечностью? Не такова ли природа и религиозного экстаза, вызывающего восторг приобщения к божественному Духу, в котором исчезнет собственная личность, подобно тому, как растворяется крупинка соли в океане?
Отрешение от самого себя. Предвкушение небытия...
Это же и есть — духовная смерть!
Но почему, почему, почему человек жаждет вновь и вновь испытывать это состояние перехода от света к тьме, от жизни к смерти?! Неужели так ужасна жизнь и столь отвратителен духовный мир человека, что предоставляется счастьем хотя бы на некоторое время избавиться от них?
Неизбежно приходишь к такой мысли. Людей надо оберегать от наркотика прежде всего потому, что он убедительно доказывает: лучше уйти из этого мира, чем жить в нём.
Однако остаётся один простой вопрос: почему у меня нет никакого желания снова и снова проделывать всё тот же опыт перехода в блаженство нирваны? Возможно, причина проста: я знаю о неизбежных последствиях. Ведь каждый раз придётся возвращаться в этот постылый мир и к собственной личности. Так снаряд, пущенный в небо, обречён на падение. И каждое новое падение из нирваны в бытие будет всё более болезненным. Иллюзия полёта к вратам рая будет завершена падением в ад.
И всё-таки дело не только в этом. Освободившись от мира и от себя, попадаешь в рабскую зависимость от наркотика. Он способен предоставить на время иллюзию свободы, при этом замыкает личность в духовную тюрьму, скрывает её волю...
Так-то оно так, но подобные рассуждения не могут спасти многих осведомлённых людей, даже из числа врачей, от этого пагубного пристрастия. Разум подчиняется чувствам, а не наоборот. Вот и милейший доктор Клоус невинным тоном задал свой вопрос о повторении эксперимента с опиумом неспроста. Ведь я мог настоять на продолжении опыта только для того, чтобы иметь вескую причину вновь поддаться наркотическому опьянению... нет, отупению. Я вполне мог прибегнуть к самообману, но не стал этого делать.
Почему? Неужели моя жизнь складывается легче и лучше, чем у миллионов других, отдающихся во власть наркотиков? Нет. Почти никто из них не испытывал и сотой доли опасностей и лишений, которым подвергался я. И что в награду? Определённая доля уважения со стороны некоторых почтенных, порядочных и умных людей. Только и всего? Да разве этого мало? Я сам избрал такую жизнь. Таким был мой выбор: не приспосабливаться к людям и обстоятельствам, а идти своим путём, преодолевая трудности и невзгоды.
Не потому ли у меня нет желания освободиться от собственной личности хотя бы на время? Я не привык обманывать не только других, но и самого себя. Мне не свойственно кривить душой. Нельзя сказать, что я во всём доволен собой. Нет, конечно. Важно другое: честность по отношению к собственной жизни.
...Всякий раз, погружаясь в сон, мы незаметно минуем то состояние перехода в мир иной, которое растягивает на долгие минуты опиумный дурман. Это не жизнь и не смерть, не бытие и не небытие. Тот, кто одинаково боится и жизни, и смерти, готов скользить по данному лезвию только лишь для того, чтобы обрести ощущение покоя. Это — духовное самоубийство.
Достоин ли я такой участи? Меня она не привлекает. Значит, я достоин жизни. И должен сделать всё, что в моих силах, чтобы этот мир стал хоть чуточку легче и привлекательней, чтобы помочь хотя бы кому-то из людей обрести чувство собственного достоинства, чтобы им не было тошно от самих себя.
...В каюте он ещё раз перечитал свою статью об испытании курения опиума, сделав пояснение: «Физиологическая заметка» Ему казалось, что несмотря на это материал был представлен в ней с излишней субъективностью. Разве требуется привести только так называемые объективные симптомы отравления? Важнее поделиться своими переживаниями и мыслями. Хорошо ещё, что сдержался и не позволил себе затронуть проблемы морали и тем более смысла жизни. Хотя именно об этом пришлось задумываться много раз, осмысливая проведённый эксперимент.
Маклай всё-таки не удержался и завершил статью цитатой из Байрона. Сделал вывод:
«Курение опиума даёт предвкушение состояния небытия...»
Последние вещи были вынесены из каюты на причал. Оставалось попрощаться с капитаном и хотя бы некоторыми членами команды. Учёный решительно раздумал сейчас возвращаться в Россию. Не исключено, что ему не суждено вернуться на родину. Никогда. Он продолжит свои исследования в этих краях, пусть даже ценой жизни.
Вышло так, словно его испытание относилось вовсе не к процессу курения опиума, а к способности управлять собственной судьбой, направлять свой жизненный путь по избранным высоким ориентирам.
Вернуться в Россию, чтобы услышать восторги в свой адрес, понежиться в лучах славы? О нём много писали газеты; распространилась молва, будто исследователь погиб в дебрях Новой Гвинеи или даже съеден тамошними каннибалами. Каким триумфальным обещает стать возвращение именно теперь!
Но ведь он-то прекрасно понимает, что сделал ещё слишком мало. Даже для предварительного завершения исследований понадобится по меньшей мере пять лет. Значит, надо остаться. Решение верное. Как завершить статью? Путь останется многоточие. Кому надо — поймут.
И он подписал: «Китайское море. На борту русского клипера «Изумруд».
28 апреля 1873 г.»
Глава 1
КОНТАКТ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Ничто так не поражает, как первая встреча
с дикарём в его родной берлоге... Мне кажется,
просто невозможно описать различие между диким
и цивилизованным человеком.
Солнце висело прямо над головой. Полный штиль. Шли под парами. Дым, как длинный чёрный флаг, тянулся за невысокой трубой. Течение было попутным.
Вдали за двумя ступенями террас и пологими холмами круто вздымались горы: вершины их срезали облака. Густой тёмный покров тропического леса спускался с горных склонов, заполняя глубокие долины. Резко выделялась светло-зелёная прибрежная полоса с высокой травой.
В двух местах на берегу виднелся дым: определённое свидетельство присутствия человека.
Под вечер миновали маленький островок, покрытый лесом. Между стволами и листьями кокосовых пальм виднелись крыши хижин. На берегу можно было разглядеть маленькие фигурки людей; Постепенно замедляя ход, судно легло в дрейф.
Быстро наступила ночь — ясная, звёздная, с ярким созвездием Южного Креста у горизонта. Луна заливала голубоватым светом горы. Облака спустились ниже, в их глубине беззвучно вспыхивали молнии.
На следующее утро продолжали медленно продвигаться вдоль берега. Горы освободились от туч, лишь над долинами оставались клочья тумана и протягивались горизонтально тонкие белые полоски слоистых облаков. Террас больше не было, а невысокие холмы приблизились к самому берегу. Местами вверх тянулись столбы дыма.
Прохладу ночи сменила полуденная жара. Вошли в залив Астролябии, названный именем корабля, на котором в 1827 году французский мореплаватель капитан Люмон-Дюрвиль первым побывал здесь.
Капитан корвета Павел Николаевич Назимов поднялся на палубу. Подошёл к стоящему у борта невысокому худому пассажиру с пышными волосами и небольшой бородой, со странной фамилией Миклухо-Маклай и, сухо поздоровавшись, спросил:
— Где вы желаете быть высаженным?
Капитану было досадно, что по воле великого князя пришлось проделать немалый переход в незнакомых водах только для того, чтобы оставить этого молодого человека среди дикарей, которые слывут людоедами. Оставалось только поражаться бесстрашию, если не сказать — безрассудству столь удивительного искателя приключений.
Старший офицер Новосильский, изучавший в подзорную трубу берег, доложил:
— Вижу бегущих дикарей... Скрылись в лесу.
— Если вы не возражаете, Павел Николаевич, — ответил Миклухо-Маклай, — я высажусь здесь.
— Как угодно. Вашу лодку будет сопровождать катер с вооружённой командой, — сказал капитан.
— Ни в коем случае!
— Тогда я не могу ручаться за вашу безопасность. Вы вольны поступать, как вам будет угодно, но мне непозволительно рисковать своими людьми. Вероломство местных каннибалов известно.
— Понимаю вас, — Миклухо-Маклай тряхнул тёмно-русыми кудрями, — поэтому позвольте мне отправиться в лодке с двумя слугами.
— Воля ваша, — пожал плечами Назимов.
Можно было понять капитана и его вполне оправданные опасения. Как человек военный, он привык рассчитывать на силу оружия.
Новосильский, не отрываясь от подзорной трубы, произнёс:
— Готов держать пари, что местные охотники за черепами очень любят людей... особенно в поджаренном виде.
Никто не засмеялся. За время плавания все на корабле могли убедиться, что пассажир хотя и нелюдим, но постоянно занят делом. Не раз он с помощью команды проводил наблюдения, измеряя температуру океана на разных глубинах. Не было сомнений, что он непременно высадится на этом диком берегу и жизнь учёного будет постоянно висеть на волоске.
А он стоял, разглядывая берег, и пытался представить себе, что происходит среди папуасов. Скорее всего — паника. В таком состоянии люди могут решиться на отчаянные поступки. Ведь и хищные животные нападают на человека чаще всего от испуга. Впрочем, причём тут животные? Ему предстоит встретиться с людьми, такими же, как он сам, только представляющими другую культуру.
Маклай приметил небольшой мысок и бухточку и попросил направить корабль в эту сторону. «Витязь» двигался медленно. Матрос громко сообщал: «Тридцать две сажени... Тридцать саженей... двадцать семь саженей». Назимов приказал застопорить ход и бросить якорь. До берега оставалось не менее ста метров.
Громадные деревья, опутанные лианами, возвышались на скалистом берегу. За этим пологом ничего нельзя было разглядеть. Правее находилась песочная отмель.
Группа папуасов, таясь за деревьями, подкралась к самому берегу. Они о чём-то посовещались, по-видимому, не рискуя выходить на открытую местность. Наконец один из них вышел из тени деревьев, неся в руках крупный кокосовый орех. Положив орех у кромки воды, папуас показал руками сначала на него, а потом на корвет, давая понять, что подарок предназначен для пришельцев, и поспешно отступил в спасительную лесную чащу.
— Павел Николаевич, — обратился Маклай к Назимову, — настала пора мне проведать своих будущих соседей. Приглашают.
— Мне кажется, они предлагают нам убираться восвояси.
— Прошу вас, прикажите предоставить нам четвёрку. Матросов не надо.
— Как вам будет угодно, — согласился Назимов и дал команду спустить шлюпку. В неё спустились Маклай и его слуги: мальчик-полинезиец Бой и Ульсон, бывший китобой, ставший на Таити «бичкомбером», «бичом», портовым бродягой. В полевую сумку Маклай положил бусы, узкие ленты, куски красной хлопчатобумажной материи и прочие безделушки. Все трое были без оружия.
Минут через двадцать приблизились к берегу. Волны, едва заметные в море, на мелководье стали сильно раскачивать шлюпку. Пристать к берегу оказалось непросто.
Вдруг из-за кустов выступил мускулистый папуас, замахиваясь копьём. Левой рукой он как бы отстранял незваных гостей. Маклай поднялся в шлюпке и продемонстрировал несколько красных тряпиц. В ответ среди деревьев возникла дюжина мужчин, вооружённых дрекольем. Вид у них был нерешительный.
Миклухо-Маклай бросил тряпки на мелководье, жестом пригласив папуасов забрать подарки. Они дружно и энергично замахали руками, давая понять, что пришельцам следует отдалиться. Маклай приказал своим слугам отойти от берега. Как только шлюпка отошла на достаточное расстояние, туземцы наперегонки бросились в воду и моментально расхватали красные тряпки.
Пока дикари рассматривали лоскуты, горячо о чём-то толкуя, шлюпка вновь подошла к берегу. Маклай жестами пригласил туземцев подойти к шлюпке, показывая им новые подарки. Однако на это предложение никто не отозвался.
Завязать знакомство оказалось не так-то просто. Одно обнадёживало: диалог с папуасами удалось вести, хотя и бессловесный, но вполне понятный для обеих сторон. Может быть, сделать следующий шаг — самому спуститься в воду и подойти к ним? Но тогда полностью окажешься в их распоряжении, и малейшая оплошность, взаимное непонимание может завершиться трагически.
— Господин, будем возвращаться? — с надеждой спросил Ульсон.
Вернуться на корвет — значит признать своё поражение, беспомощность. За шлюпкой наблюдают не только папуасы, но и с корабля. Назимов хмурится, офицеры посмеиваются, стараясь скрыть тревогу и не зная, что предпринять. Но что делать?
Всё-таки пришлось вернуться. Не поднимаясь на борт корабля, Маклай спросил, где ещё видели дикарей. Получив ответ, он направился к указанному месту. Там уже никого не было. Но бухточка была уютной и красивой, а среди сплошной стены зелени белела полоска песка.
Шлюпка с шорохом врезалась в песок. Маклай поспешно спрыгнул на сушу, заметив узкую тропинку, уходящую в лес. Не раздумывая, направился по ней, даже не дав слугам никаких распоряжений.
Прогулка была недолгой. Среди пальм показалось несколько крыш, спускавшихся почти до земли. Тропинка привела прямиком к плотно утоптанной площадке, окружённой пестролиственными кустарниками и пальмами, среди которых располагались хижины. Светлые сухие пальмовые листья на крышах живописно выделялись на тёмно-зелёном фоне леса. Обильная растительность демонстрировала гармонию приятного с полезным: бананы, панданусы, хлебные деревья, ореховые и кокосовые пальмы и тут же — ярко-пунцовые китайские розы, жёлто-зелёные и оранжевые листья кротонов и колеусов.
Здесь было прохладно, тихо и безлюдно. Из леса доносились крики неведомых птиц. Всё вокруг представлялось нереальным и чуждым, как сновидение.
На площадке тлел костёр. Были видны следы недавнего пребывания людей и поспешного бегства: двери некоторых хижин распахнуты настежь, половинка недоеденного кокосового ореха, одно небольшое весло...
Заглянул в хижину: на полу — дымящийся очаг, глиняный горшок, связка раковин и перьев. Из-под самой крыши вперил в пришельца чёрные провалы глазниц человеческий череп.
Первая мысль: людоеды, охотники за черепами. Следом более рассудительная: обычай хранить черепа далеко не всегда сопряжён с каннибализмом. Возможно, это — знак, память о почтенном предке.
Послышался шорох. Оглянувшись, путешественник увидел туземца, словно выросшего из-под земли. Взгляды их встретились. Дикарь, вздрогнув, опрометью бросился в кусты. Маклай устремился за ним, размахивая красным лоскутом.
Туземец остановился, с трудом сдерживая дрожь. Маклай медленно приблизился к нему, протягивая красную тряпку. С видимым удовольствием приняв подарок, дикарь повязал его себе на голову. Он был среднего роста, темно-шоколадного цвета, с матово-чёрными курчавыми волосами, широким сплюснутым носом, крупными надбровными дугами, густой недлинной бородкой. Весь его костюм состоял из тряпки шириной в ладонь, заменявшей штаны, и двух браслетов из плетёной сухой травы над локтями. За один браслет был заткнут лист бетеля, предназначенный для жевания, за другой — тонкий костяной нож. Выражение лица было довольно симпатичным.
Миклухо взял его за руку и, чувствуя слабое сопротивление, привёл обратно в деревню. На площадке стояли Ульсон и Бой, опасливо озираясь по сторонам. Увидев Маклая, они обрадовались встрече так, словно давным-давно не видели его.
Из-за деревьев и кустов стали появляться туземцы, напряжённо следящие за пришельцами. Маклай подходил к каждому из них, брал за руку и тащил на площадку.
Устав от этой дипломатической процедуры, путешественник уселся на камень и стал раздавать гостинцы: бусы, гвозди, полоски материи, рыболовные крючки.
Металлические предметы папуасы разглядывали с недоумением. Судя по всему, эти люди были представителями культуры каменного века. Только сейчас для них начиналась эпоха металла.
Своим обликом туземцы заметно различались между собой. Некоторые были вооружены каменными топорами и большими луками со стрелами метровой длины. При минимуме одежды местные жители, как видно, старались иметь максимум украшений. Шевелюры были украшены перьями казуара и какаду, а также бамбуковыми гребнями. В ушах красовались большие черепаховые серьги, а в носовых перегородках — бамбуковые палочки размером с толстый карандаш, разукрашенные орнаментом. Ожерелья были из зубов собак и кабаньих клыков, а также из раковин. У каждого на шее висела небольшая плетёная сумочка.
Причёски отличались разнообразием: у одних волосы были выкрашены красной глиной и стояли торчком, у других — коротко острижены, у некоторых висели на затылке локоны. Общим было то, что волосы и на голове и на бороде закручивались в мелкие спирали, как у негров.
Недолгий осмотр показал, что всего лишь половина папуасов могла бы считаться здоровой. У двоих ноги были обезображены слоновой болезнью, у одного кожа была поражена псориазом, а другой был покрыт чирьями. Но у всех сложение было достаточно крепкое при росте чуть ниже среднего.
Солнце уже скрылось за горами. Наступали сумерки. Пора было возвращаться на корвет. Первое общение оказалось успешным, к взаимному удовольствию. Туземцы толпой проводили гостей до шлюпки, неся подарки: кокосы, бананы и двух дико визжащих крепко связанных поросят. Всё это добро положили в шлюпку.
Теперь было бы великолепно явиться на «Витязь» со своими новыми знакомыми к великому изумлению команды и самого капитана. Пусть полюбуются на тех, кого они заочно нарекли ужасными людоедами.
Улыбаясь, с предельной любезностью Маклай предложил жестами туземцам последовать за ним на корабль. Некоторые их них тотчас выразили опасение, отступив назад. Вполне возможно, они боялись, что там на огромном плавучем доме белые люди зарежут их, как и свиней, зажарят и съедят.
И всё-таки четверо папуасов решились на отчаянное путешествие. Остальные стали их горячо отговаривать. Те возражали и добились того, что к ним присоединился ещё один туземец. Любознательность победила страх! Для Маклая это уже было определённым открытием. Серьёзные учёные часто утверждали, что дикие племена тупы и равнодушны, активно реагируя только в случае опасности, от страха или при возможности что-либо стащить или отнять.
Пятёрка отважных папуасов спустила на воду две свои пироги. Одну из них Маклай взял на буксир. По мере приближения к «Витязю» туземцы стали проявлять всё большее беспокойство. Трое на свободной пироге круто развернулись и поспешили к берегу. Оставшиеся старались отдать буксир, показывая знаками, что не хотят ехать дальше. Один из них попытался каменным топором перерубить трос, но было уже поздно: они уже подошли к «Витязю». Ульсон и Бой потащили дикарей по трапу. Те почти не сопротивлялись и, казалось, находились в полуобморочном состоянии. Маклай взял их под руки. Они тряслись всем телом и едва переступали ногами, полагая, что настал их смертный час.
Учёный повёл их на корму, на ют. Видя при свете фонарей вокруг приветливо улыбающиеся лица, папуасы понемногу стали осваиваться. Их привели в кают-компанию, угостили чаем и одарили разными вещами, из которых им больше всего понравились гвозди.
— Без порток, а при параде, — сказал кто-то.
— У них карманы подвесные. Весьма практично.
— Господа, мне кажется, они поначалу приняли нас за людоедов!
Все рассмеялись. Заулыбались и папуасы, окончательно придя в себя. Однако, несмотря на столь любезный приём, они с нескрываемым удовольствием вернулись к трапу, поспешно сошли в свою пирогу и припустили что есть мочи прочь от удивительного плавучего дома.
— Николай Николаевич, — обратился к Маклаю Новосильский, — а тут без вас они и нам подарки преподнесли, правда, заочно.
— Неужели?
— Пока вы отсутствовали, несколько туземцев появились на берегу с двумя собаками, коих тут же на наших глазах прирезали, давая понять, что этот щедрый дар предназначен для нас.
Поделиться книгой: