Помоги проекту - поделись книгой:
Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай
иклухо-Маклай Николай Николаевич (5.7.1846, с. Рождественское Боровичского у. Новгородской губ. — 2.4.1888, Петербург), путешественник, учёный, обществ, деятель. Род. в семье инженера. В 1863 поступил вольнослушателем на естеств. отделение физико-матем. ф-та Петерб. ун-та. В 1864 за участие в студенч. движении исключён из ун-та без права поступления в высш. уч. заведения России. Образование продолжил за границей: учился на филос. ф-те Гейдельбергского ун-та (1864), на мёд. ф-те Лейпцигского ун-та (1865). В 1866—68 в Йенском унте занимался анатомией под рук. проф. К. Гегенбаура и зоологией под рук. проф. Э. Геккеля. В 1866—67 совершил путешествие на Канарские о-ва и в Марокко. В 1867 предпринял поездку в Данию, Норвегию, Швецию и Францию для осмотра зоологич. коллекций в музеях. Для продолжения сравнительно-анатомич. работ в 1868—69 совершил поездку с д-ром Дорном из Йены в Мессину. Занимался исследованием мор. фауны на берегу Красного м. (март—май 1869). В 1869 вернулся в Россию; работал в Зоологич. музее Петерб. АН. Науч. исследования М.-М. этого периода посвящены сравнит, анатомии мор. губок и мозга акул, др. вопросам зоологии.
Одноврем. представил в совет РГО «Программу предполагаемых исследований во время путешествий на о-ва и побережья Тихого океана», к-рая была одобрена. На её осуществление выделено пособие 1350 руб. в год и получено разрешение «принять путешественника на корвет «Витязь» для совершения путешествия к берегам Тихого океана». 8.11.1870 М.-М. на корвете «Витязь» отправился из Кронштадта к берегам Н. Гвинеи. С самого начала своей работы М.-М. интересовался бытом и культурой населения посещаемых им стран. В дальнейшем он посвятил свою жизнь изучению коренного населения Юго-Вост. Азии, Австралии, о-вов Тихого ок. Два с половиной года (1871—1872, 1876—77,1883) он прожил на сев.-вост. берегу Н. Гвинеи (ныне Берег Миклухо-Маклая), где ему удалось завоевать доверие новогвинейцев; посетил юго-зап. берег этого острова (1870) и дважды юго-вост. побережье (1880, 1881), совершил два труднейших путешествия во внутр. р-ны Малакки (1874, 1875), побывал на Филиппинах и в Индонезии (1873), посетил многочисл. о-ва Микронезии и Меланезии (1876, 1879). В 1878—82 и 1884—86 жил в Австралии, где вступил в члены и участвовал в работе Линнеевского об-ва, основал близ Сиднея биологич. станцию. В февр. — нояб. 1882 на рус. воен. судне М.-М. совершил поездку в Россию, где РГО (Петербург) организовало выставку материалов путешествий и лекции. В нояб. 1882 М.-М. выехал из России в Австралию через Зап. Европу: побывал в Германии, Франции, Великобритании. Во время след, поездки в Россию (1886) выдвинул проект организации «вольной рус. колонии» на Н. Гвинее. Получил аудиенцию у имп. Александра III в Ливадии; однако проект М.-М. был отклонён. В дек. 1886 передал в дар Петерб. АН этногр. коллекции, собранные во время путешествий 1870—85. В 1887 окончательно возвратился в Петербург. Основываясь на результатах своих антропологич. и этногр. исследоваий, М.-М. отстаивал идею о видовом единстве и взаимном родстве рас человека; он опроверг распространённые в то время взгляды на негроидов Н. Гвинеи (папуасов) как на представителей особого вида, отличного от др. рас. человечества. М.-М. впервые подробно описал меланезийский антропологич. тип, распространённый в Зап. Океании и на о-вах Юго-Вост. Азии. Выступал в защиту изучаемых им народов (в 1881 разработал проект создания на Н. Гвинее независимого п-ва — Папуасского Союза; 9.11.1885 отправил телеграмму канцлеру О. Бисмарку с протестом от имени папуасов против захвата Н. Гвинеи Германией).
Пролог
БЛАЖЕНСТВО НИРВАНЫ
О благодатный, нежный и всесильный опиум!
Ты, проливающий целительный бальзам в
сердце бедняка и богача, утоляющий боль ран,
которые никогда не зарубцуются, в муки,
которые вызывают бунт духа. Красноречивый
опиум!.. Ты, только ты даёшь человеку эти
сокровища, ты обладаешь ключами рая, о
благодатный, нежный, всесильный опиум!
— Я знаю.
— Вы положительно уверены в необходимости столь опасного эксперимента?
— Безусловно.
— А вы когда-либо курили хотя бы табак?
— Не считал никогда это интересным.
— Но теперь...
— Теперь совершенно иное. Мне следует испытать на себе то состояние, которое одинаково привлекательно для людей разных рас и уровней культуры.
— А если вас затянет этот омут?
— Очень сомневаюсь.
— Осмелюсь предположить, что вас, дорогой друг, чрезмерно увлекает риск.
— Нет, познание. Итак, не пора ли?
— Ну что ж, извольте. Как мы условились, готов наблюдать за вами.
Оба встали и направились к широкой лестнице, ведущей на второй этаж из этого просторного холла. Тотчас впереди возник пожилой китаец. Его голова была наклонена вперёд в полупоклоне, а чёрная длинная коса лежала на шёлковой рубашке цвета индиго, словно стрела-указатель, направленный вниз. Они поднялись наверх, продолжая разговор. Ковровая дорожка скрадывала звуки шагов.
— Прошу вас, доктор, делать записи через небольшие промежутки времени. Мои субъективные ощущения будут дополнены вашим объективным взглядом со стороны.
— Не надейтесь, что я смогу увидеть нечто большее, чем курящего человека, впадающего в сонливость, а затем в беспамятство. Тем более что вы, пожалуй, находитесь не в лучшей форме.
— Я без малого сутки не принимал никакой пищи, кроме чая без сахара. Хотелось бы провести эксперимент с предельным эффектом.
Доктор Клоус улыбнулся в ответ и пожал плечами. Он прекрасно знал, что немало людей становились опиоманами или морфинистами именно так, якобы из любознательности, которая в действительности была просто жгучим интересом к таинственным, неизведанным ранее ощущениям.
Спутник, с которым они не раз беседовали на клипере «Изумруд», производил на доктора странное впечатление. Его называли отважным исследователем и ещё недавно считали погибшим. А он вместо того чтобы заниматься писанием научных трудов, желает провести на себе эксперимент с весьма сомнительными последствиями. Возможно, он всего лишь искатель острых ощущений, какие нередко заглядывают сюда в Китайский клуб Гонконга. Не секрет, что их привлекает не столько китайская экзотика и причудливые местные кушанья, сколько возможность в уединении отдаться в объятия Морфея, а вернее сказать, морфия или опиума.
Китаец привёл их в небольшую комнатку с тахтой, невысоким столиком и стулом, помог испытуемому снять верхнюю одежду и облачиться в широкие и лёгкие штаны и просторную рубашку без рукавов и ворота. Европейский костюм да ещё в такую жару чрезвычайно неудобен. Он стесняет — не только тело, но и чувства. А эксперимент требует полного погружения в свой внутренний мир...
Доктор Клоус, сев за столик, сделал первую запись в блокноте:
Испытуемый расположился полулёжа на кушетке, уперев голову в твёрдую подушку. Спокойно произнёс:
— Я вполне готов.
Доктор Клоус поставил ему градусник, измерил пульс и дыхание, справился о самочувствии и записал:
Доктор предложил испытуемому встать и пройтись по комнате. Координация движений у Маклая была в норме: он спокойно встал, отказавшись от посторонней помощи, и сделал несколько шагов, повернулся и прошёлся ещё раз.
— У вас не кружится голова? — спросил доктор.
— Нет... Нисколько, — последовал ответ после небольшой паузы.
Выкуривая трубку и глубоко заглатывая дым, Маклай всё чаще прищуривает глаза, словно впадая в дрёму. На просьбу доктора уточнить время по часам Маклай отзывается не сразу, с некоторым усилием берёт в руки свои часы, открывает крышку и после очередной паузы медленно и точно называет время: «Два часа двадцать минут». На вопрос о самочувствии отвечает медленно, как будто через силу.
— Вам трудно говорить?
— У меня... язык стал толстым... еле поворачивается во рту... плохо слушается...
После десятой трубки особых изменений не произошло. Всё та же тяжёлая натужная речь. На этот раз встать оказалось нелегко, стала кружиться голова. Во рту оставался устойчивый горький вкус. Походка сделалась неуверенной.
Что вызвало этот смех? Просто ощутил беспричинное удовольствие. Ничего вокруг не изменилось, и сам он оставался таким же, как прежде, но появилось чувство странной лёгкости бытия на грани сна. Освобождающего от всех тягот и забот.
Благословенное отрешение от всех желаний!.. Нет, остаётся одно: отдаться во власть гармонии звуков. Они возникают вдали: отрывок из музыки Шумана к поэме Байрона «Манфред». И не надо слов, затрудняющих восприятие, нарушающих ту внутреннюю свободу, которую может даровать только музыка...
Смешной доктор! Что он видит? Только внешнюю оболочку человека. Это же скорлупа. А в ней заключён целый мир. Беспредельный духовный космос... Мир как воля и представление... Шопенгауэр, Шуман, Манфред... Всеобщая гармония...
Доктор видел перед собой полусонного человека с полузакрытыми глазами. Если приподнять веки, то видно, что они налились кровью. Этот человек беспомощен, не может встать без посторонней помощи, хотя и способен ещё давать — с большими усилиями и постоянными паузами — вразумительные ответы на простые вопросы о самочувствии. Лицо его становится безмятежной маской. Поистине — переход к покойнику, в иное состояние сознания, отрешённого от тела. По-видимому, вскоре ему можно было бы сделать операцию, и он не почувствовал бы боли.
Он ясно слышал вопросы, но словно доносящиеся издалека и тотчас пропадающие, проходящие мимо сознания. Не было никакого желания обдумывать их и подбирать слова для ответа. Да и слова беспорядочно блуждали, не желая выстраиваться в осмысленные фразы, а речь была неподвластна воле. Мир — как ощущение, но вне воли. Она растворяется, как дым... А что дальше. Ещё, ещё одну трубку...»
Так казалось стороннему наблюдателю. Однако Маклай всё это время не находился в беспамятстве. Приступая к эксперименту, он полагал, что под влиянием опиума впадёт в сон с причудливыми фантастическими сновидениями. Этого не происходило. Быть может, сказывалось его стремление всегда контролировать свои ощущения, отмечать всё, что происходит во внутреннем мире, быть одновременно и подопытным, и учёным-исследователем.
Он пребывал в полусне, доносились какие-то звуки, но слов и смысла фраз не удавалось понять; стало ясно, что доктор не только задаёт вопросы, но и предлагает встать. И хотя тело не слушалось, как будто отрешённое от его власти, а голова кружилась, он поднялся с кушетки и с помощью доктора и слуги стал переодеваться...
Его под руки вывели из комнаты, провели по лестнице на первый этаж. Ноги двигались вяло, заплетаясь, глаза оставались полузакрытыми. Мелькали какие-то лица, смотревшие с любопытством, возник невесть откуда паланкин, в который его усадили. Под лёгкое покачивание паланкина Маклай провалился в бездну небытия...
Проснулся ночью. На столе ярко горела лампа. С трудом встал и неверной походкой, шатаясь, подошёл к столу, на котором был оставлен ужин. Жадно поев, вернулся к кровати и вскоре заснул.
Рано утром разбудил его голос слуги, настойчиво повторявшего, что пора ехать в Кантон. Действительно, таковы были планы Миклухо до эксперимента. А он не позволял себе уступать обстоятельствам. Однако на этот раз они оказались сильнее его. Учёный слишком ослаб, что было непривычно и неприятно сознавать. Попытавшись встать, бессильно опустился на подушки, решил что-то объяснить слуге, но только слабо махнул рукой и снова погрузился в сон.
Проснулся после полудня с тяжестью в ногах и пустотой в голове. Встал к обеду, поел с аппетитом, по-прежнему ощущая слабость, лёгкие головные боли и головокружение при ходьбе.
В те дни, которые оставались до отхода клипера «Изумруд» из Гонконга, он постоянно возвращался к своему опыту курения опиума. Прежде всего отметил, что у него не было никакого желания и мысли, испытанных во время эксперимента. Конечно, он прежде без особой охоты занимался описанием наблюдений. Но сейчас — пришлось с горечью признаться — его воля была парализована, подавлена. Хотелось вновь испытать блаженство нирваны.
Пришёл доктор Клоус, справляясь о самочувствии, и как бы между прочим спросил:
— Николай Николаевич, у вас не возникает желания повторить эксперимент?
Проницательный доктор словно читал его мысли.
— Да, доктор, возникает.
— И вы готовы вновь посетить этот Китайский клуб, чтобы, как вам представляется, обогатить науку своими самонаблюдениям?
— А почему бы и нет?
— Смею напомнить, что я не раз предупреждал вас...
— Простите, доктор, я пошутил. Мне вполне достаточно одного эксперимента.
— Отрадно слышать. Признаюсь, я очень опасался за вас. Нет, не подумайте, будто я усомнился в вашей силе воли, в вашем интеллекте или самообладании. Ни в коей мере! Но когда человек проведёт столько месяцев среди дикарей, каннибалов, в постоянном напряжении нервов, у него должна естественно проявиться обратная реакция, желание полнейшего покоя. Разве не так? А опиум предоставляет для этого прекрасные возможности. Согласно литературным источникам, особенно много морфинистов и опиоманов появляется во время военных действий. Люди не выдерживают постоянного нервного напряжения. Вот и вы могли пожелать забыться...
— Должен вам признаться, что меня раздражают не дикари, а так называемые цивилизованные личности с их самодовольством, пошлостью и лицемерием. Особенно когда они находятся в состоянии опьянения.
— Неужели пьяный дикарь лучше?
— Безусловно... Впрочем, только в том случае, если он находится в своей естественной обстановке.
— Вам доводилось наблюдать это?
— Да. На Берегу Маклая готовят опьяняющий напиток кеу. Но они им никогда не злоупотребляют. Я никогда не видел, чтобы, выпив кеу, местные жители шумели или ссорились. Тем более что это питьё действует достаточно быстро и вызывает не возбуждение, а сонливость.
— Вам доводилось его пробовать?
— Один раз.
Долгий разговор начинал утомлять и раздражать Маклая. Заметив это, доктор поспешил откланяться.
Вспомнив о наркотическом напитке папуасов — кеу, Маклай стал сравнивать их действие. Выявлялось некоторое сходство. Правда, опиум приходится курить около часа, чтобы почувствовать по-настоящему его действие, тогда как кеу, тоже горький и терпкий, уже через десять минут вызывал головокружение. В том и другом случае сначала парализуются органы движения и только затем нервные центры. Зрение и слух расстраиваются, но не появляется никаких галлюцинаций, видений, фантастических снов.
Эти препараты определённо подавляют деятельность мозга. Мысли появляются медленно и тяжело. После принятия кеу это состояние длится недолго, но при курении опиума растягивается на час или два, и в конце концов не думается ни о чём...
Странно: такое неестественное состояние не вызывает протеста, недовольства, раздражения. Напротив, начинаешь ощущать благословенный покой. Это словно переход в небытие.
Может быть, таково предвкушение смерти? Она, как страшный призрак, ожидает каждого человека в конце жизненного пути. Чаще всего путь этот труден, сопряжён с несчастьями, болью, страданием. А в последние мгновения бытия наступает просветление. Человек перестаёт ощущать своё тело, у него слабеет память и он уже не думает ни о чём, ещё сохраняя сознание. В этот момент оно словно очищается от всех страданий и мерзостей жизни...
Но почему человек с такой лёгкостью, даже с наслаждением отрешается от собственной личности, своего столь любимого «я»? Чувство покоя, безмятежности, безустремлённости так заманчиво и приятно, что нет никакого желания освободиться от него.
Испытав его на себе, начинаешь понимать, почему тысячи людей без различия общественного мнения, материального достатка, уровня образования, разного возраста и любых культур отдаются во власть наркотика. В чём его притягательность? Возможности человека выйти на некоторое время из-под опеки собственного «я». Возникает ни с чем не сравнимое ощущение свободы — в её абсолютном проявлении.
Поделиться книгой: