Отражения (Сборник)

Мужчина ни черта не помнил, но в глубине души отчего-то появилось ощущение, что он действительно мог проснуться не на Земле, и ощущение его тревожило.

Кирилл повернулся, отыскал взглядом высоченные окна, точнее, отыскал взглядом плотно задёрнутые портьеры, за которыми, возможно, прятались высоченные окна, вздохнул и медленно, словно ожидая нападения, подошёл к ним. Портьеры оказались очень плотными, из тяжёлой бархатной ткани и… старыми. Создавалось впечатление, что они провисели в этом дворце, зáмке или особняке несколько столетий и окаменели в той форме, которую им придал средневековый дизайнер. Или горничная. Или… В общем, тот, кто прикасался к портьерам последним. При этом на бархате совсем не оказалось пыли. Каменная твёрдость есть, а пыли нет.

Убедившись, что раздвинуть портьеры не удаётся, Кирилл с трудом протиснулся между ними и стеной, бочком добрался до окна, жадно заглянул в него и не удержался от короткого ругательства:

— Проклятье!

На улице очень темно, можно сказать — беспросветно темно: ни силуэтов деревьев, ни огней других домов, ни придорожных фонарей — ничего. Разглядеть удалось лишь потоки воды, омывающие стекло, и стало ясно, что на улице идёт сильный дождь. Однако его шум оставался по ту сторону стекла. Окна оказались старыми, скорее всего, ровесниками особняка, но звукоизоляцию обеспечивали идеальную.

— Есть в этом что-то неправильное, — пробормотал мужчина, но что именно, уловить не смог.

Кирилл огляделся, надеясь отыскать ручки или шпингалеты, ничего не обнаружил и решил разбить стекло: поскольку тяжёлая дверь заперта и сломать её не представляется возможным, окно оставалось единственным выходом из комнаты.

Выбить стекло, выйти на улицу, пусть даже и в набедренной повязке, пусть даже под дождь, отыскать дверь в особняк, постучаться и… Что будет дальше, Кирилл представить не мог, поскольку не помнил, с чего всё началось. Но знал, что окончание жуткой неизвестности само по себе станет превосходным достижением.

Решено! Надо бить стекло!

«Может, подождём? — поинтересовался голос разума. — Если тебя действительно заперли друзья, зачем портить вечеринку разбитым окном?»

Кирилл на мгновение замер, но затем качнул головой, прогоняя сомнения прочь:

— Я не могу больше ждать, не могу сидеть и ничего не делать. Если бы я помнил, как тут оказался, — это одно, но я не помню, и мне… Мне от этого неуютно.

Кирилл завуалированно признался себе в страхе, но только себе. Никто другой о его слабости не узнает.

Он вспомнил, что видел несколько старинных, изогнутых стульев, выбрался из-за портьер, подошёл к ним и вздрогнул: рядом со стульями в беспорядке валялась одежда.

«Моя?»

Поднял пиджак, прикинул к плечам, хмыкнул — узок, для очистки совести приложил к ноге туфлю, вновь хмыкнул и бросил её обратно. Подумал, поворошил груду одежды и убедился, что видит законченный комплект: серые брюки в полоску, чёрный пиджак, белая сорочка, галстук, белые перчатки, блестящие туфли, носки… Очень похоже на одежду слуги.

Здесь разделся дворецкий? А где он сам?

Причём одежду не сняли, а скинули, она пребывает в полном беспорядке, а на сорочке в спешке оторвали две пуговицы.

Похоже, по дому бегает голый слуга, сорвавший одежду в припадке ярости или страсти. Или ему за это заплатили…

«Может, это я сорвал с него одежду? А потом избил?»

Думать об этом не хотелось. Кирилл взял стул, вернулся к окну, напрягаясь и ругаясь, сдвинул правую портьеру, не намного, но достаточно, чтобы размахнуться для удара, размахнулся, в последний момент, конечно, чуть зажмурил глаза, опасаясь осколков, но… Но старые стёкла, вставленные в старые и хлипкие на вид рамы, спокойно выдержали мощный удар тяжёлым стулом. И вместо звона разбитого стекла в гостиной прозвучала громкая брань уронившего мебель Кирилла.

Стул сломался, рама не шелохнулась.

— Всё это очень странно…

Кирилл потёр ноющие руки, ещё раз, не поверив глазам, осмотрел окно, повторно убедился, что оно невредимо, повторно выругался, вернулся в зал и плюхнулся в ближайшее кресло.

Оставалось сидеть и ждать, когда кто-нибудь придёт и выпустит его. И не обвинит при этом в краже. Или ещё в чём-нибудь. В чём? В том, на что ненавязчиво намекают разбитые костяшки пальцев. В драке. Или в избиении. Нет, всё-таки в драке, поскольку рассечена бровь и ноет, словно от удара, скула.

«Возможно, я упал с лестницы, это объяснит бровь и скулу, но ободранные костяшки — слишком характерная травма…»

Однако больше всего Кирилла беспокоил тот факт, что он ничего не помнил. Ни о том, как вёл себя на вечеринке (была ли она?), а вообще — ничего. Ни точного имени, ни фамилии, ни места работы, никаких естественных сведений, кроме того, что он мужчина, в памяти не появилось. А значит, его проблемы куда серьёзнее, чем показалось на первый взгляд.

Он не выпил лишку, у него амнезия.

И от этой мысли внутри появлялся неприятный холодок. Как у любого нормального человека, которому объявили, что всю свою прошлую жизнь он теперь будет узнавать по чужим рассказам.

«Будем надеяться, что амнезия кратковременная и скоро пройдёт».

Кирилл попробовал заставить себя успокоиться, но не получилось — печальные мысли продолжали лезть в голову, и мужчина решил заняться чем-нибудь нужным. Например, обыскать гостиную.

И заодно подумал, что он, судя по всему, является весьма деятельной натурой.

— Посмотрим, что здесь можно найти, — пробормотал Кирилл, поднимаясь с кресла.

Комната, которую он определил гостиной, была большой, не комната, а самый настоящий зал, высотой под пять метров. По всему периметру потолка шла лепнина, а в углах зала она превращалась в скульптурные композиции, в которых выделялись главные фигуры — поддерживающие потолок здоровяки, позой напоминающие атлантов, а вокруг них — сонм второстепенных существ, спускавшихся до самого пола. Фигуры не повторялись, каждая композиция была уникальной, но рассматривать их Кирилл не стал — пожалел времени. Бросил ещё один взгляд на старинную люстру и медленно прошёл вдоль длинной стены гостиной. Отметил — повторно — старинную мебель, тяжёлую, крепкую, украшенную резьбой, и задержался у очень больших картин в золочёных рамах. На той, что слева, изображалась красивая молодая женщина в строгом чёрном платье, одновременно пленительная и холодная, обещающая или блаженство, или обезглавливание. А возможно — блаженство обезглавливания… Женщина сидела на троне, походящем на пасть дракона. Не в вычурном кресле — это Кирилл понял сразу, — а именно на троне. И несмотря на отсутствие каких-либо регалий, не оставалось сомнений в том, что на полотне изображена коронованная особа. Слишком уж отчётливо читалась привычка повелевать во взгляде красавицы.

А вот подписи к картине не было, и кого именно он видит, осталось для Кирилла загадкой.

Что касается второго холста, столь же огромного, как первый, то его мужчина поначалу принял за современную работу. Затем, приглядевшись, понял, что обе картины выполнены в одном стиле и, скорее всего, одной рукой. Затем признался себе, что не является экспертом-искусствоведом, не в состоянии сказать, когда было написано полотно, но думает, что оно старинное, потому что выставлять в такой гостиной новодел не имеет никакого смысла. Если же картина написана в Средние века, ею можно восхищаться, потому что неведомый Кириллу художник изобразил на полотне Землю, летящую вокруг Солнца. И ракурс был таким, словно писал художник, стоя на Луне.

— Но ведь это невозможно, да?

С одной стороны — да, невозможно. С другой же — очень хочется верить, что полотно и в самом деле старинное, что некий безумный художник сумел представить Солнечную систему и талантливо изобразил её на холсте. А после — взошёл на костёр. Например.

— Что за глупости лезут в голову?

Кирилл усмехнулся и направился в угол, где расположилась третья, и последняя картина. Рама отсутствовала, то был просто холст на треноге, выглядевший так, словно художник только его закончил.

На картине изображался карлик в старинном восточном наряде: тюрбан, шаровары, халат. Не клоун, не факир и не нищий: пальцы унизаны перстнями с крупными драгоценными камнями, а за пояс заткнуты пистолет и богато украшенный кинжал. Карлик явно занимал высокое положение в обществе, скорее всего, был видным военачальником эпохи расцвета Османской империи, но поскольку не обладал величественной внешностью, как женщина с огромного холста, художнику пришлось больше внимания уделить деталям. Он тщательно выписал сад за спиной карлика, фонтан и плещущихся в нём наложниц. По манере исполнения Кирилл понял, что картину писал не автор больших полотен, а в правом нижнем углу увидел подпись: Elle.

Кирилл обошёл треножник, намереваясь пройти к камину, но вновь остановился, увидев на обратной стороне холста надпись: «Шаб должен сдохнуть!»

Красной краской или… или кровью.

Написано недавно — Кирилл испачкался, прикоснувшись, — и очень коряво. Почерк неровный, неуклюжий и тонкий, как будто писали… Пером? Зубочисткой?

Или когтем.

Как будто кто-то макал острый коготь в кровь и осторожно, стараясь не повредить картину, выписывал буквы.

— Если это розыгрыш, то чертовски крутой, — пробормотал Кирилл.

«Шаб должен сдохнуть!»

Что это: пожелание, девиз или… Или приказ? Призыв? Мольба? Кто такой Шаб? И почему он должен не просто умереть, а сдохнуть? Что он натворил? Кому нагадил так сильно, что ему желают плохой смерти?

Возможно, когда-то Кирилл всё это знал, но теперь проклятое беспамятство выводило его из себя. И немного пугало. Нет, пожалуй, смущало.

«Вдруг я встречу Шаба? Как понять, что он — Шаб и его надо убить? — подумал и замер изумлённый: — Это моя мысль? Я готов убить совершенно незнакомого человека?»

Последовала ещё одна пауза, во время которой Кирилл слушал своё «глубинное», себя того, который не зависит от памяти. И примерно через минуту пришёл к неожиданному для «себя ничего не помнящего» выводу:

«Да, я могу убить».

И это не было рисовкой или самонадеянностью, нет, это кто-то хищный, дремлющий в том самом «глубинном», приоткрыл один глаз, кивнул: «Да», и снова уснул, оставив Кирилла в замешательстве.

Он понял, что преподнесёт себе ещё не один сюрприз, и продолжил осмотр.

А что ещё оставалось?

Два больших дивана, три столика, кресла и стулья у стен… Под одним из столиков валяется пустой коньячный бокал. Пол выложен мрамором, и в одном месте, там, где его не прикрывал ковёр, Кирилл увидел две глубокие царапины. И вновь остановился.

Пол выложен мраморными плитами. Поверхность выглядит очень твёрдой, и трудно представить того, чьи когти оставили на ней столь глубокие следы.

Может, неудачно мебель передвинули?

Нет. Царапины определённо оставлены когтями. Как будто кто-то большой бежал и поскользнулся… Да, именно так: он бежал, поскользнулся, поцарапал пол и ещё зацепил стену, оставив на ней глубокую царапину. Вот она, кстати. И на полу, и на стене виднелась каменная пыль, её не протёрли и не растащили, а значит, когтистая тварь бегала.

Что не может радовать…

На полу обрывки ткани, похоже, от дорогого костюма и две карточки. Визитная, с тиснением: «Говард Л. Небраскин», частный детектив, и кредитная, платиновая, на это же имя.

— Интересно, я и есть Говард Л. Небраскин? — спросил себя Кирилл. — Частный детектив? Но честно говоря, я совсем не чувствую себя Небраскиным. То есть я, конечно, могу оказаться частным детективом, но совершенно не вижу себя представляющимся: «Меня зовут Небраскин. Говард Небраскин…» С другой стороны, я ведь ни черта не помню.

Телефонный звонок!

Он прозвучал, будто удар грома.

Здесь есть телефон и он работает! Но где… На стене! Телефон старый, настоящий антиквариат: большая коробка с переговорным раструбом и слуховая трубка на проводе. Коробка деревянная, отделка медная, похож на продуманный элемент декора, но он звонит!

ЗВОНИТ!!

Кирилл подбежал к коробке и сорвал с её бока трубку:

— Да! Я здесь!

Он хотел сказать, что нуждается в помощи. Спросить, где находится. Что это за дом…

— Алло!

Но услышал тишину. И какие-то щелчки. Тишина и щелчки. В них умерли вопросы, которые он хотел задать.

Тишина и щелчки.

Кирилл повертел в руке трубку. А если позвонить? Но как? Здесь нет ни экрана, ни кнопок, ни диска, лишь здоровенная, отделанная медью коробка, на боку которой болтается слуховая трубка… а в следующий миг вспомнил: нужно снять трубку и несколько раз надавить на рычаг. Старые телефоны автоматически выходили на связь с оператором телефонной компании, потому что номеров тогда ещё не было. Кирилл глубоко вздохнул, поднёс трубку к уху, вновь наклонился к переговорному раструбу и дважды нажал на рычаг.

И окаменел.

Потому что она плакала.

Женщина. Или девушка. Щелчки и тишина сменились горьким, судорожным плачем. Не громким, но настолько пронзительным, что Кирилл позабыл о своих проблемах и сочувственно произнёс:

— Не плачьте! Пожалуйста, перестаньте плакать, я вам помогу.

Но плач не прекратился. То ли несчастная не услышала, то ли не поверила в то, что ей можно помочь. Она плакала, а Кирилл молча слушал. А примерно через полминуты медленно вернул трубку на телефонный бок, помолчал и тихо сказал себе:

— Мне было очень страшно.

Нужно выбраться отсюда. И чем скорее, тем лучше.

А чтобы выбраться, нужно продолжить осмотр.

Камин очень красивый, отделан мрамором, и такой большой, что в нём можно зажарить быка. Справа и слева сидят, словно охраняя зев, мраморные горгульи. Неприятные, вырезанные со всеми отвратительными подробностями, размером с крупную собаку. Злые. И ещё одна, на редкость уродливая, прилепилась точно посреди каминной полки. Эта горгулья походила на клыкастую обезьяну с рогами и опасными когтями на крепких лапах. Скульптору удалось создать удивительно отталкивающую тварь, и Кирилл подумал, кем нужно быть, чтобы выставить такую мерзость в столь изысканной гостиной. Впрочем…

«Атланты» в углах тоже оказались не мускулистыми красавцами, а инфернальными тварями, и окружают их чудовища.

Кирилл решил проверить догадку, повернулся к ближайшему углу и услышал за спиной шорох.

И почему-то сразу понял, что нужно делать. Понимание пришло мгновенно, шорох разбудил дремлющего зверя, и тот уверенно распорядился:

«Сделай маленький шаг, покажи, что не придал шороху значения. Покажи, что ты растяпа. Но шаг должен завершиться падением…»

Кирилл не думал эти слова и не слышал их — он так делал. Зверь не диктовал, а управлял.

Маленький шаг вперёд, падение на пол, одновременно поворот, правая рука хватает каминную кочергу, которую приметил глаз, поворот продолжается, кочерга ложится и во вторую руку, получается блок, в который врезается…

ГОРГУЛЬЯ!!

Но тогда это обстоятельство не имело значения: горгулья, собака, человек — есть враг, его нужно убить, а кто он, можно выяснить позже. И Кирилл выяснил позже, изумившись тому, что на него напала та самая тварь, которая только что сидела на каминной полке. Позже изумился. А тогда он встретил каменную обезьяну на стальной прут кочерги, и не ожидавшая этого горгулья с хриплым криком отлетела прочь. Тут же собралась и вновь изготовилась к атаке, а Кирилл вскочил на ноги, перехватил кочергу в правую руку и чуть согнул колени.

Горгулья зашипела.

Бросилась вперёд, но он был готов. Нет. Он сам, ничего не помнящий, не был готов ни к чему, но в тот момент работал зверь. Или инстинкты. Кто-то из них… Но главное — этот «кто-то» прекрасно знал, что нужно делать.

Кирилл стоял до последнего момента, а затем молниеносно ушёл в сторону, резко взмахнул кочергой и отсёк гаргулье одно из каменных крыльев. Монстр завизжал, рухнул на пол, и Кирилл принялся хладнокровно добивать его, взмахивая кочергой до тех пор, пока под ногами не осталась лишь каменная крошка.

И лишь после этого поинтересовался:

— Ну и что здесь происходит?

Выразив таким образом удивление тем фактом, что на него напала скульптура. Да, неприятная, да, отталкивающая, но всё-таки скульптура.

— Какого чёрта здесь оживают статуи?

Ответа не последовало, и тогда он поковырял кочергой обломки — никакой крови, только камень, пыль и мелкие кусочки. И надо сказать, что из всех сегодняшних сюрпризов — амнезия, брошенная одежда, страшная царапина на полу, небьющееся окно и пожелание кому-то смерти — ожившая горгулья прочно заняла первое место.

— Галлюцинации или реальность? Полагаю, точный ответ я получу только, когда выйду отсюда. А выйти… Выйти… — Кирилл посмотрел на дверь и хлопнул себя по лбу: — Карточка!