Хочу отдохнуть от сатиры…

Саша Черный

Хочу отдохнуть от сатиры…

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Из цикла «Всем нищим духом»

Ламентации

Хорошо при свете лампыКнижки милые читать.Пересматривать эстампыИ по клавишам бренчать, —Щекоча мозги и чувствоОбаяньем красоты,Лить душистый мед искусстваВ бездну русской пустоты…В книгах жизнь широким пиромТешит всех своих гостей,Окружая их гарниромИз страданий и страстей:Смех, борьба и перемены,С мясом вырван каждый клок!А у нас… углы да стеныИ над ними потолок.Но подчас, не веря мифам,Так событий личных ждешь!Заболеть бы что ли тифом,Учинить бы, что ль, дебош?В книгах гений Соловьевых,Гейне, Гете и Золя,А вокруг от ИвановыхСодрогается земля.На полотнах Магдалины,Сонм Мадонн, Венер и Фрин,А вокруг кривые спиныМутноглазых Акулин.Где событья нашей жизни,Кроме насморка и блох?Мы давно живем, как слизни,В нищете случайных крох.Спим и хнычем. В виде спорта,Не волнуясь, не любя,Ищем бога, ищем черта,Потеряв самих себя.И с утра до поздней ночиВсе, от крошек до старух,Углубив в страницы очи,Небывалым дразнят дух.В звуках музыки – страданье,Боль любви и шепот грез,А вокруг одно мычанье,Стоны, храп и посвист лоз.Отчего? Молчи и дохни.Рок – хозяин, ты – лишь раб.Плюнь, ослепни и оглохни,И ворочайся, как краб!… Хорошо при свете лампыКнижки милые милые читать,Перелистывать эстампыИ по клавишам бренчать.1909

Пробуждение весны

Вчера мой кот взглянул на календарьИ хвост трубою поднял моментально,Потóм подрал на лестницу как встарь,И завопил тепло и вакханально:«Весенний брак, гражданский бракСпешите, кошки, на чердак!»И кактус мой – о, чудо из чудес!Залитый чаем и кофейной гущей,Как новый Лазарь, взял да и воскресИ с каждым днём прёт из земли всё пуще.Зелёный шум… Я поражён,«Как много дум наводит он!»Уже с панелей слипшуюся грязь,Ругаясь, скалывают дворники лихие,Уже ко мне зашёл сегодня «князь»,Взял тёплый шарф и лыжи беговые…«Весна, весна! – пою, как бард,Несите зимний хлам в ломбард».Сияет солнышко. Ей-богу, ничего!Весенняя лазурь спугнула дым и копоть.Мороз уже не щиплет никого,Но многим нечего, как и зимою, лóпать…Деревья ждут… Гниёт вода,И пьяных больше, чем всегда.Создатель мой! Спасибо за весну!Я думал, что она не возвратится,Но… дай сбежать в лесную тишинуОт злобы дня, холеры и столицы!Весенний ветер за дверьми…В кого б влюбиться, чёрт возьми?1909

Крейцерова соната

Квартирант сидит на чемоданеИ задумчиво рассматривает пол:Те же стулья, и кровать, и стол,И такая же обивка на диване,И такой же «бигус» на обед, —Но на всём какой-то новый свет.Блещут икры полной прачки Фёклы.Перегнулся сильный стан во двор.Как нестройный, шаловливый хор,Верещат намыленные стёкла,И заплаты голубых небесОбещают тысячи чудес.Квартирант сидит на чемодане.Груды книжек покрывают пол.Злые стекла свищут: эй, осёл!Квартирант копается в кармане,Вынимает стёртый четвертак,Ключ, сургуч, копейку и пятак…За окном стена в сырых узорах,Сотни ржавых труб вонзились в высоту,А в Крыму миндаль уже в цвету…Вешний ветер закрутился в шторахИ не может выбраться никак.Квартирант пропьёт свой четвертак!Так пропьёт, что небу станет жарко.Стёкла вымыты. Опять тоска и тишь.Фёкла, Фёкла, что же ты молчишь?Будь хоть ты решительной и яркой:Подойди, возьми его за чубИ ожги огнём весенних губ…Квартирант и Фёкла на диване.О, какой торжественный момент!«Ты – народ, а я – интеллигент, —Говорит он ей среди лобзаний, —Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоём,Я тебя, а ты меня – поймём…»1909

«…Все в штанах, скроённых одинаково…»

Это не было сходство, допустимое даже в лесу, – это было тождество, это было безумное превращение одного в двоих.

Л. Андреев. «Проклятие зверя»Все в штанах, скроённых одинаково,При усах, в пальто и в котелках.Я похож на улице на всякогоИ совсем теряюсь на углах…Как бы мне не обменяться личностью:Он войдет в меня, а я в него, —Я охвачен полной безразличностьюИ боюсь решительно всего…Проклинаю культуру! Срываю подтяжки!Растопчу котелок! Растерзаю пиджак!!Я завидую каждой отдельной букашке,Я живу, как последний дурак…В лес! К озёрам и девственным елям!Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам.Надоело ходить по шаблонным панелямИ смотреть на подкрашенных дам!Принесёт мне ворона швейцарского сыра,У заблудшей козы надою молока.Если к вечеру станет прохладно и сыро,Обложу себе мохом бока.Там не будет газетных статей и отчётов.Можно лечь под сосной и немножко повыть.Иль украсть из дупла вкусно пахнущих сотов,Или землю от скуки порыть…А настанет зима – упираться не стану:Буду голоден, сир, малокровен и гол —И пойду к лейтенанту, к приятелю Глану:У него даровая квартира и стол.И скажу: «Лейтенант! Я – российский писатель,Я без паспорта в лес из столицы ушёл,Я устал, как собака, и – веришь, приятель —Как семьсот аллигаторов зол!Люди в городе гибнут, как жалкие слизни,Я хотел свою старую шкуру спасти.Лейтенант! Я бежал от бессмысленной жизниИ к тебе захожу по пути…»Мудрый Глан ничего мне на это не скажет,Принесёт мне дичины, вина, творогу…Только пусть меня Глан основательно свяжет,А иначе – я в город сбегу.1907 или 1908

Споры

Каждый прав и каждый виноват.Все полны обидным снисхожденьемИ, мешая истину с глумленьем,До конца обидеться спешат.Эти споры – споры без исхода,С правдой, с тьмой, с людьми, с самим собой,Изнуряют тщетною борьбойИ пугают нищенством прихода.По домам бессильно разбредаясь,Мы нашли ли собственный ответ?Что ж слепые наши «да» и «нет»Разбрелись, убого спотыкаясь?Или мысли наши – жернова?Или спор – особое искусство,Чтоб, калеча мысль и теша чувство,Без конца низать случайные слова?Если б были мы немного проще,Если б мы учились понимать,Мы могли бы в жизни не блуждать,Словно дети в незнакомой роще.Вновь забытый образ вырастает:Притаилась Истина в углу,И с тоской глядит в пустую мглу,И лицо руками закрывает…1908

Интеллигент

Повернувшись спиной к обманувшей надеждеИ беспомощно свесив усталый язык,Не раздевшись, он спит в европейской одеждеИ храпит, как больной паровик.Истомила Идея бесплодьем интрижек,По углам паутина ленивой тоски,На полу вороха неразрезанных книжекИ разбитых скрижалей куски.За окном непогода лютеет и злится…Стены прочны, и мягок пружинный диван.Под осеннюю бурю так сладостно спитсяВсем, кто бледной усталостью пьян.Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету,Отчего ты так страшно и тупо устал?За несбыточным счастьем гонялся по свету,Или, может быть, землю пахал?Дрогнул рот, разомкнулись тяжелые вежды,Монотонные звуки уныло текут:«Брат! Одну за другой хоронил я надежды,Брат! От этого больше всего устают.Были яркие речи и смелые жестыИ неполных желаний шальной хоровод.Я жених непришедшей прекрасной невесты,Я больной, утомленный урод».Смолк. А буря все громче стучалась в окошко,Билась мысль, разгораясь и снова таясь.И сказал я, краснея, тоскуя и злясь:«Брат! Подвинься немножко».1908

Простые слова

(Памяти Чехова)

В наши дни трёхмесячных успеховИ развязных гениев пераТы один, тревожно-мудрый Чехов,С каждым днём нам ближе, чем вчера.Сам не веришь, но зовёшь и будишь,Разрываешь ямы до концаИ с беспомощной усмешкой тихо судишьОскорбивших землю и Отца.Вот ты жил меж нами, нежный, ясный,Бесконечно ясный и простой, —Видел мир наш хмурый и несчастный,Отравлялся нашей наготой…И ушёл! Но нам больней и хуже:Много книг, о, слишком много книг!С каждым днём проклятый круг всё ужеИ не сбросить «чеховских» вериг…Ты хоть мог, вскрывая торопливоГнойники, – смеяться, плакать, мстить.Но теперь всё вскрыто. Как тоскливоВидеть, знать, не ждать и молча гнить!1910

Утешение

Жизнь бесцветна? Надо, друг мой,Быть упорным и искать:Раза два в году ты можешь,Как король, торжествовать…Если где-нибудь случайно, —В маскараде иль в гостях,На площадке ли вагона,Иль на палубных досках,Ты столкнёшься с человекомБлагородным и простым,До конца во всём свободным,Сильным, умным и живым,Накупи бенгальских спичек,Закажи оркестру туш,Маслом розовым намажьсяИ прими ликёрный душ!Десять дней ходи во фраке,Нищим сто рублей раздай,Смейся в горьком умиленьиИ от радости рыдай…Раза два в году – не шутка,А при счастье – три и пять.Надо только, друг мой бедный,Быть упорным и искать.1922

Два желания

1

Жить на вершине голой,Писать простые сонеты…И брать от людей из долаХлеб вино и котлеты.

2

Сжечь корабли и впереди, и сзади,Лечь на кровать, не глядя ни на что,Уснуть без снов и, любопытства ради,‎Проснуться лет чрез сто.‹1909›

Из цикла «Быт»

Городская сказка

Профиль тоньше камеи,Глаза как спелые сливы,Шея белее лилеиИ стан как у леди Годивы.Деву с душою бездонной,Как первая скрипка оркестра,Недаром прозвали мадоннойМедички шестого семестра.Пришел к мадонне филолог,Фаддей Симеонович Смяткин.Рассказ мой будет недолог:Филолог влюбился по пятки.Влюбился жестоко и сразуВ глаза ее, губы и уши,Цедил за фразою фразу,Томился, как рыба на суше.Хотелось быть ее чашкой,Братом ее или теткой,Ее эмалевой пряжкойИ даже зубной ее щеткой!..«Устали, Варвара Петровна?О, как дрожат ваши ручки!» —Шепнул филолог любовно,А в сердце вонзились колючки.«Устала. Вскрывала студента:Труп был жирный и дряблый.Холод… Сталь инструмента.Руки, конечно, иззябли.Потом у Калинкина мостаСмотрела своих венеричек.Устала: их было до ста.Что с вами? Вы ищете спичек?Спички лежат на окошке.Ну, вот. Вернулась обратно,Вынула почки у кошкиИ зашила ее аккуратно.Затем мне с подругой досталисьПрепараты гнилой пуповины.Потом… был скучный анализ:Выделенье в моче мочевины…Ах, я! Прошу извиненья:Я роль хозяйки забыла —Коллега! Возьмите варенья, —Сама сегодня варила».Фаддей Симеонович СмяткинСказал беззвучно: «Спасибо!»А в горле ком кисло-сладкийБился, как в неводе рыба.Не хотелось быть ее чашкой,Ни братом ее и ни теткой,Ни ее эмалевой пряжкой,Ни зубной ее щеткой!1909

На вербе

Солнце брызжет, солнце греет.Небо – василек.Сквозь березки тихо веетТеплый ветерок.А внизу все будки, будкиИ людей – что мух.Каждый всунул в рот по дудке —Дуй во весь свой дух!В будках куклы и баранки,Чижики, цветы…Золотые рыбки в банкеРаскрывают рты.Все звончее над шатрамиВьется писк и гам.Дети с пестрыми шарамиТянутся к ларькам.«Верба! верба!» в каждой лапкеБархатный пучок.Дед распродал все охапки —Ловкий старичок!Шерстяные обезьянкиПляшут на щитках.«Ме-ри-кан-ский житель в склянкеХодит на руках!»Пудель, страшно удивленный,Тявкает на всех.В небо шар взлетел зеленый,А вдогонку – смех!Вот она какая верба!А у входа в ряд —На прилавочке у сербаВафельки лежат.1912

Из цикла «Литературный цех»

«…Жестокий бог литературы!..»

Жестокий бог литературы!Давно тебе я не служил:Ленился, думал, спал и жил, —Забыл журнальные фигуры,Интриг и купли кислый ил,Молчанья боль, и трепет шкуры,И терпкий аромат чернил…Но странно, верная мечтаНе отцвела – живет и рдеет.Не изменяет красота —Всё громче шепчет и смелеет.Недостижимое светлеет,И вновь пленяет высота…Опять идти к ларям впотьмах,Где зазыванье, пыль и давка,Где все слепые у прилавкаУбого спорят о цветах?…Где царь-апломб решает ставки,Где мода – властный падишах…Собрав с мечты душистый мед,Беспечный, как мечтатель-инок,Придешь сконфуженно на рынок —Орут ослы, шумит народ,В ларях пестрят возы новинок, —Вступать ли в жалкий поединокИль унести домой свой сот?…1912

Недоразумение

Она была поэтесса,Поэтесса бальзаковских лет.А он был просто повеса,Курчавый и пылкий брюнет.Повеса пришел к поэтессе.В полумраке дышали духи,На софе, как в торжественной мессе,Поэтесса гнусила стихи:«О, сумей огнедышащей ласкойВсколыхнуть мою сонную страсть.К пене бедер, за алой подвязкойТы не бойся устами припасть!Я свежа, как дыханье левкоя,О, сплетем же истомности тел!..»Продолжение было такое,Что курчавый брюнет покраснел.Покраснел, но оправился быстроИ подумал: была не была!Здесь не думские речи министра,Не слова здесь нужны, а дела…С несдержанной силой кентавраПоэтессу повеса привлек,Но визгливо-вульгарное: «Мавра!»Охладило кипучий поток.«Простите… – вскочил он, – вы сами…»Но в глазах ее холод и честь:«Вы смели к порядочной даме,Как дворник, с объятьями лезть?!»Вот чинная Мавра. И задомУходит испуганный гость.В передней растерянным взглядомОн долго искал свою трость…С лицом белее магнезииШел с лестницы пылкий брюнет:Не понял он новой поэзииПоэтессы бальзаковских лет.1909

Сиропчик

(Посвящается «детским» поэтессам)

Дама, качаясь на ветке,Пикала: «Милые детки!Солнышко чмокнуло кустик,Птичка оправила бюстикИ, обнимая ромашку,Кушает манную кашку…»Дети, в оконные рамыХмуро уставясь глазами,Полны недетской печали,Даме в молчаньи внимали.Вдруг зазвенел голосочек:«Сколько напикала строчек?»1910

Из цикла «Невольная дань»

Там внутри

У меня серьезный папа —Толстый, важный и седой;У него с кокардой шляпа,А в сенях городовой.Целый день он пишет, пишет —Даже кляксы на груди,Подойдешь, а он не слышит,Или скажет: «Уходи».Ухожу… У папы дело,Как у всех других мужчин.Только как мне надоело:Все один, да все один!Но сегодня утром раноОн куда-то заспешилИ на коврик из карманаКлюч в передней обронил.Наконец-то… Вот так штука.Я обрадовался страсть.Кабинет открыл без звукаИ, как мышка, в двери – шасть!На столе четыре папки,Все на месте. Все – точь-в-точь.Ну-с, пороемся у папки —Что он пишет день и ночь?«О совместном обученье,Как вреднейшей из затей».«Краткий список книг для чтеньяДля кухаркиных детей».«В Думе выступить с законом:Чтобы школ не заражать,Запретить еврейским женамДевяносто лет рожать».«Об издании журнала„Министерский детский сад“.„О любви ребенка к баллам“.„О значении наград“.„Черновик проекта школыГосударственных детей“.„Возбуждение крамолойМалолетних на властей“.„Дух законности у немцевВ младших классах корпусов“.„Поощрение младенцев,Доносящих на отцов“».Фу, устал. В четвертой папке«Апология плетей».Вот так штука… Значит, папкаЛюбит маленьких детей?1909

Молитва

Благодарю Тебя, Создатель,Что я в житейской кутерьмеНе депутат и не издательИ не сижу еще в тюрьме.Благодарю Тебя, могучий,Что мне не вырвали язык,Что я, как нищий, верю в случайИ к всякой мерзости привык.Благодарю Тебя, Единый,Что в Третью Думу я не взят, —От всей души, с блаженной миной,Благодарю Тебя стократ.Благодарю Тебя, мой Боже,Что смертный час, гроза глупцов,Из разлагающейся кожиИсторгнет дух в конце концов.И вот тогда, молю беззвучно,Дай мне исчезнуть в черной мгле —В раю мне будет очень скучно,А ад я видел на земле.1908

Из цикла «Лирические сатиры»

Под сурдинку

Хочу отдохнуть от сатиры…У лиры моейЕсть тихо-дрожащие, легкие звуки.Усталые рукиНа умные струны кладу,Пою и в такт головою киваю…Хочу быть незлобным ягненком,Ребенком,Которого взрослые люди дразнили и злили, —А жизнь за чьи-то чужие грехиЛишила третьего блюда.Васильевский остров прекрасен,Как жаба в манжетах.Отсюда, с балконца,Омытый потоками солнца,Он весел, и грязен, и ясен,Как старый маркер.Над ним углубленная просиньЗовет, и поет, и дрожит…Задумчиво осень,Последние листья желтит.СрываетБросает под ноги людей на панель —А в сердце не молкнет Свирель:Весна опять возвратится!О зимняя спячка медведя,Сосущего пальчики лап!Твой девственный храпЖеланней лобзаний прекраснейшей леди.Как молью, изъеден я сплином…Посыпьте меня нафталином.Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,Пока не наступит весна.1909

У моря

Облаков жемчужный поясокПолукругом вьется над заливом.На горячий палевый песокМы легли в томлении ленивом.Голый доктор, толстый и большой,Подставляет солнцу бок и спину.Принимаю вспыхнувшей душойДаже эту дикую картину.Мы наги, как дети-дикари,Дикари, но в самом лучшем смысле.Подымайся, солнце, и гори,Растопляй кочующие мысли!По морскому хрену, возле глаз,Лезет желтенькая божия коровка.Наблюдаю трудный перелазИ невольно восхищаюсь: ловко!В небе тают белые клочки.Покраснела грудь от ласки солнца.Голый доктор смотрит сквозь очки.И в очках смеются два червонца.– Доктор, друг! А не забросить намИ белье, и платье в сине море?Будем спины подставлять лучамИ дремать, как галки на заборе…Доктор, друг… мне кажется, что яНикогда не нашивал одежды!Но коварный доктор – о змея —Разбивает все мои надежды:– Фантазер! Уже в закатный часБудет холодно, и ветрено, и сыро.И при том фигуришки у нас:Вы – комар, а я – бочонок жира.Но всего важнее, мой поэт,Что меня и вас посадят в каталажку.Я кивнул задумчиво в ответИ пошел напяливать рубашку.1909

Экзамен

Из всех билетов вызубрив четыре,Со скомканной программою в руке,Неся в душе раскаяния гири,Я мрачно шел с учебником к реке.Там у реки блондинка гимназисткаМои билеты выслушать должна.Ах, провалюсь! Ах, будет злая чистка!Но ведь отчасти и ее вина…Зачем о ней я должен думать вечно?Зачем она близка мне каждый миг?Ведь это, наконец, бесчеловечно!Конечно, мне не до проклятых книг.Ей хорошо: по всем – двенадцать баллов,А у меня лишь по закону пять.Ах, только гимназистки без скандаловЛюбовь с наукой могут совмещать!Пришел. Навстречу грозный голос Любы:«Когда Лойола орден основал?»А я в ответ ее жестоко в губы,Жестоко в губы вдруг поцеловал.«Не сметь! Нахал! Что сделал для наукиДекарт, Бэкон, Паскаль и Галилей?»А я в ответ ее смешные рукиРасцеловал от пальцев до локтей.«Кого освободил Пипин Короткий?Ну, что ж? Молчишь! Не знаешь ни аза?»А я в ответ почтительно и кроткоПоцеловал лучистые глаза.Так два часа экзамен продолжался.Я получил ужаснейший разнос!Но, расставаясь с ней, не удержалсяИ вновь поцеловал ее взасос.…Я на экзамене дрожал, как в лихорадке,И вытащил… второй билет! Спасен!Как я рубил! Спокойно, четко, гладко…Иван Кузьмич был страшно поражен.Бегом с истории, ликующий и чванный,Летел мою любовь благодарить…В душе горел восторг благоуханный.Могу ли я экзамены хулить?1910

Из цикла «Бурьян»

Комнатная весна

Проснулся лук за кухонным окномИ выбросил султан зелено-блеклый.Замученные мутным зимним сном,Тускнели ласковые солнечные стекла.По комнатам проснувшаяся мольЗигзагами носилась одурелоИ вдруг – поняв назначенную роль —Помчалась за другой легко и смело.Из-за мурильевской Мадонны на стенеПрозрачные клопенки выползали,Невинно радовались комнатной весне,Дышали воздухом и лапки расправляли.Оконный градусник давно не на нуле —Уже неделю солнце бьет в окошки!В вазончике по треснувшей землеПроворно ползали зелененькие вошки.Гнилая сырость вывела в углуСухую изумрудненькую плесень,А зайчики играли на полуИ требовали глупостей и песен…У хламной этажерки на ковреСидело чучело в манжетах и свистало,Прислушивалось к гаму на двореИ пыльные бумажки разбирало.Пять воробьев, цепляясь за карниз,Сквозь стекла в комнату испуганно вонзилось:«Скорей! Скорей! Смотрите, вот сюрприз —Оно не чучело, оно зашевелилось!»В корзинку для бумаг «ее» портретДавно был брошен, порванный жестоко…Чудак собрал и склеил свой предмет,Недоставало только глаз и бока.Любовно и восторженно взглянулНа чистые черты сбежавшей дамы,Взял лобзик, сел верхом на хлипкий стул —И в комнате раздался визг упрямый.Выпиливая рамку для «нея»,Свистало чучело и тихо улыбалось…Напротив пела юная швея,И солнце в стекла бешено врывалось!1910

Северные сумерки

В небе полоски дешевых чернилСо снятым молоком вперемежку,Пес завалился в пустую тележкуИ спит. Дай, Господи, сил!Черви на темных березах висятИ колышат устало хвостами.Мошки и тени дрожат над кустами.Как живописен вечерний мой сад!Серым верблюдом стала изба.Стекла, как очи тифозного сфинкса.С видом с Марса упавшего принцаПот неприятия злобно стираю со лба…Кто-то порывисто дышит в сарайную щель.Больная корова, а может быть, леший?Лужи блестят, как старцев-покойников плеши.Апрель? Неужели же это апрель?!Вкруг огорода пьяный, беззубый забор.Там, где закат, узкая ниточка желчи.Страх все растет, гигантский, дикий и волчий…В темной душе запутанный темный узор.Умерли люди, скворцы и скоты.Воскреснут ли утром для криков и жвачки?Хочется стать у крыльца на карачкиИ завыть в глухонемые кусты…Разбудишь деревню, молчи! ПрибегутС соломою в патлах из изб печенеги,Спросонья воткнут в тебя вилы с разбегаИ триста раз повернут…Черным верблюдом стала изба.А в комнате пусто, а в комнате гулко.Но лампа разбудит все закоулки,И легче станет борьба.Газетной бумагой закрою пропасть окна.Не буду смотреть на грязь небосвода!Извините меня, дорогая природа, —Сварю яиц, заварю толокна.1910, Заозерье

Несправедливость

Адам молчал, сурово, зло и гордо,Спеша из рая, бледный, как стена.Передник кожаный зажав в руке нетвердой,По-детски плакала дрожащая жена…За ними шло волнующейся лентойБесчисленное пестрое зверье:Резвились юные, не чувствуя момента,И нехотя плелось угрюмое старье.Дородный бык мычал в недоуменье:«Ярмо… Труд в поте морды… О, Эдем!Я яблок ведь не ел от сотворенья,И глупых фруктов я вообще не ем…»Толстяк баран дрожал, тихонько блея:«Пойдет мой род на жертвы и в очаг!А мы щипали мох на триста верст от змеяИ сладкой кротостью дышал наш каждый шаг…»Ржал вольный конь, страшась неволи вьючной,Тоскливо мекала смиренная коза,Рыдали раки горько и беззвучно,И зайцы терли лапами глаза.Но громче всех в тоске визжала кошка:«За что должна я в муках чад рожать?!»А крот вздыхал: «Ты маленькая сошка,Твое ли дело, друг мой, рассуждать…»Лишь обезьяны весело кричали, —Почти все яблоки пожрав уже в раю, —Бродяги верили, что будут без печалиОни их рвать – теперь в ином краю.И хищники отчасти были рады:Трава в раю была не по зубам!Пусть впереди облавы и засады,Но кровь и мясо, кровь и мясо там!..Адам молчал, сурово, зло и гордо,По-детски плакала дрожащая жена.Зверье тревожно подымало морды.Лил серый дождь, и даль была черна…1910

Настроение

«Sing, Seele, sing…»

Dehmel[1]Ли-ли! В ушах поют весь деньВосторженные скрипки.Веселый бес больную леньУкачивает в зыбке.      Подняв уютный воротник      И буйный сдерживая крик,      По улицам шатаюсь      И дерзко ухмыляюсь.Ли-ли! Мне скучно взрослым бытьВсю жизнь – до самой смерти.И что-то нудное пилитьВ общественном концерте.      Удрал куда-то дирижер,      Оркестр несет нестройный вздор —      Я ноты взял под мышку      И покидаю вышку…Ли-ли! Пусть жизнь черна, как кокс,Но смерть еще чернее!Трепещет радость-парадокс,Как губы Гименея…      Задорный бес толкает в бок:      Зайди в игрушечный ларек,      Купи себе пастушку,      Свистульку, дом и пушку…Ли-ли! Фонарь!.. Имею честь —Пройдись со мной в кадрили…Увы! Фитиль и лампы есть,А масло утащили.      Что делать с радостью моей      Среди кладбищенских огней?…      Как месть, она воскресла      И бьет, ликуя, в чресла!Ли-ли! Вот рыженький студентС серьезным выраженьем;Позвольте, будущий доцент,Позвать вас на рожденье!      Мы будем басом петь «Кармен»,      Есть мед, изюм и суп-жульен,      Пьянясь холодным пивом      В неведенье счастливом…Ли-ли! Боишься? Черт с тобой,Проклятый рыжий штопор!Растет несдержанный прибой,Хохочет радость в рупор:      Ха-ха! Как скучно взрослым быть,      По скучным улицам бродить,      Смотреть на скучных братьев,      И скуке мстить проклятьем!1910

Больному

Есть горячее солнце, наивные дети,Драгоценная радость мелодий и книг.Если нет – то ведь были, ведь были на светеИ Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ…Есть незримое творчество в каждом мгновенье —В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.Будь творцом! Созидай золотые мгновенья.В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз…Бесконечно позорно в припадке печалиДобровольно исчезнуть, как тень на стекле.Разве Новые Встречи уже отсияли?Разве только собаки живут на земле?Если сам я угрюм, как голландская сажа(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), —Это черный румянец – налет от дренажа,Это Муза меня подняла на копье.Подожди! Я сживусь со своим новосельем —Как весенний скворец запою на копье!Оглушу твои уши цыганским весельем!Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.Оставайся! Так мало здесь чутких и честных…Оставайся! Лишь в них оправданье земли.Адресов я не знаю – ищи неизвестных,Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.Если лучшие будут бросаться в пролеты,Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!Полюби безотчетную радость полета…Разверни свою душу до полных границ.Будь женой или мужем, сестрой или братом,Акушеркой, художником, нянькой, врачом,Отдавай – и, дрожа, не тянись за возвратом.Все сердца открываются этим ключом.Есть еще острова одиночества мысли.Будь умен и не бойся на них отдыхать.Там обрывы над темной водою нависли —Можешь думать… и камешки в воду бросать…А вопросы… Вопросы не знают ответа —Налетят, разожгут и умчатся, как корь.Соломон нам оставил два мудрых совета:Убегай от тоски и с глупцами не спорь.Если сам я угрюм, как голландская сажа(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), —Это черный румянец – налет от дренажа,Это Муза меня подняла на копье.1910

Из цикла «Горький мёд»

«…Любовь должна быть счастливой…»

Любовь должна быть счастливой —Это право любви.Любовь должна быть красивой —Это мудрость любви.Где ты видел такую любовь?У господ писарей генерального штаба?На эстраде, – где бритый тенóр,Прижимая к манишке перчатку,Взбивает сладкие сливкиИз любви, соловья и луны?В лирических строчках поэтов,Где любовь рифмуется с кровьюИ почти всегда голодна?…К ногам Прекрасной ЛюбвиКладу этот жалкий венок из полыни,Которая сорвана мной в ее опустелых садах…1911

Амур и Психея

Пришла блондинка-девушка в военный лазарет,Спросила у привратника: «Где здесь Петров, корнет?»Взбежал солдат по лестнице, оправивши шинель:«Их благородье требует какая-то мамзель».Корнет уводит девушку в пустынный коридор,Не видя глаз, на грудь ее уставился в упор.Краснея, гладит девушка смешной его халат.Зловонье, гам и шарканье несется из палат.«Прошел ли скверный кашель твой? Гуляешь или нет?Я, видишь, принесла тебе малиновый шербет…»«Merci. Пустяк, покашляю недельки три еще».И больно щиплет девушку за нежное плечо.Невольно отодвинулась и, словно в первый раз,Глядит до боли ласково в зрачки красивых глаз.Корнет свистит и сердится. И скучно и смешно!По коридору шляются – и не совсем темно…Сказал блондинке-девушке, что ужинать пора,И проводил смущенную в молчанье до двора…В палате венерической бушует зычный смех,Корнет с шербетом носится и оделяет всех.Друзья по койкам хлопают корнета по плечу,Смеясь, грозят, что завтра же расскажут все врачу.Растут предположения, растет басистый вой,И гордо в подтверждение кивнул он головой…Идет блондинка-девушка вдоль лазаретных ив,Из глаз лучится преданность, и вера, и порыв.Несет блондинка-девушка в свой дом свой первый сон:В груди зарю желания, в ушах победный звон.1910

Наконец!

      В городской суматохе      Встретились двое.      Надоели обои,      Неуклюжие споры с собою,      И бесплодные вздохи      О том, что случилось когда-то…      В час заката,      Весной, в зеленеющем сквере,      Как безгрешные звери,      Забыв осторожность, тоску и потери,      Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто.      Не речисты      Были их встречи и кротки.      Целомудренно-чутко молчали,      Не веря и веря находке,      Смотрели друг другу в глаза,      Друг на друга надели растоптанный старый венец      И, не веря и веря, шептали:       «Наконец!»      Две недели тянулся роман.      Конечно, они целовались.      Конечно, он, как болван,      Носил ей какие-то книги —      Пудами.      Конечно, прекрасные миги      Казались годами,А старые скверные годы куда-то ушли.ПотомОна укатила в деревню, в родительский дом,А он в переулке своемНа лето остался.      Странички первого письма      Прочел он тридцать раз.      В них были целые тома      Нестройных жарких фраз…      Что сладость лучшего вина,      Когда оно не здесь?      Но он глотал, пьянел до дна      И отдавался весь.      Низал в письме из разных мест      Алмазы нежных слов      И набросал в один присест      Четырнадцать листков.Ее второе письмо было гораздо короче,И были в нем повторения, стиль и вода,Но он читал, с трудом вспоминал ее очи,И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!»Послал «ответ», в котором невольно и вольноПричесал свои настроенья и тонко подвил,Писал два часа и вздохнул легко и довольно,Когда он в ящик письмо опустил.На двух страничках третьего письмаЧужая женщина описывала вяло:Жару, купанье, дождь, болезнь мaмá,И все это «на ты», как и сначала…В ее уме с досадой усомнясь,Но в смутной жажде их осенней встречи,Он отвечал ей глухо и томясь,Скрывая злость и истину калеча.Четвертое письмо не приходило долго.И наконец пришла «с приветом» carte postale[2],Написанная лишь из чувства долга…Он не ответил. Кончено? Едва ль…      Не любя, он осенью, волнуясь,      В адресном столе томился много раз.      Прибегал, невольно повинуясь      Зову позабытых темно-серых глаз…      Прибегал, чтоб снова суррогатом рая      Напоить тупую скуку, стыд и боль,      Горечь лета кое-как прощая      И опять входя в былую роль.      День, когда ему на бланке написали,      Где она живет, был трудный, нудный день —      Чистил зубы, ногти, а в душе кричали      Любопытство, радость и глухой подъем…      В семь он, задыхаясь, постучался в двери      И вошел, шатаясь, не любя и злясь,      А она стояла, прислонясь к портьере,      И ждала, не веря, и звала, смеясь.      Через пять минут безумно целовались,      Снова засиял растоптанный венец,      И глаза невольно закрывались,      Прочитав в других немое: «Наконец!..»1911

«Дурак»

Под липой пение ос.Юная мать, пышная матьВ короне из желтых волос,С глазами святой,Пришла в тени почитать —Но книжка в крапиве густой…Трехлетняя дочьУпрямоТянет чужого верзилу: «Прочь!Не смей целовать мою маму!»Семиклассник не слышит,Прилип, как полип,Тонет, трясется и пышет.В смущенье и гневеМать наклонилась за книжкой:«Мальчишка!При Еве!»Встала, поправила складкуИ дочке дала шоколадку.Сладостен первый капкан!Три блаженных недели,Скрывая от всех, как артист,Носил гимназист в проснувшемся телеЭдем и вулкан.Не веря губам и зубам,До боли счастливый,Впивался при лунном разливеВ полные губы…Гигантские трубы,Ликуя, звенели в висках,Сердце, в горячих тисках,Толкаясь о складки тужурки,Играло с хозяином в жмурки, —Но ясно и чистоГорели глаза гимназиста.Вот и развязка:Юная мать, пышная матьСадится с дочкой в коляску —Уезжает к какому-то мужу.Склонилась мучительно близко,В глазах улыбка и стужа,Из ладони белеет наружу —Записка!Под крышей, пластом,Семиклассник лежит на диванеВниз животом.В тумане,Пунцовый, как мак,Читает в шестнадцатый разОдинокое слово: «Дурак!»И искры сверкают из глазРешительно, гордо и грозно.Но поздно…1911

Городской романс

      Над крышей гудят провода телефона…      Довольно бессмысленный шум!      Сегодня опять не пришла моя донна,      Другой не завел я – ворона, ворона!      Сижу одинок и угрюм.А так соблазнительно в теплые лапкиУткнуться губами, дрожа,И слушать, как шелково-мягкие тряпкиШуршат, словно листьев осенних охапкиПод мягкою рысью ежа.      Одна ли, другая – не все ли равно ли?      В ладонях утонут зрачки —      Нет Гали, ни Нелли, ни Мили, ни Оли,      Лишь теплые лапки и ласковость боли      И сердца глухие толчки…1910

На Невском ночью

Темно под арками Казанского собора.Привычной грязью скрыты небеса.На тротуаре в вялой вспышке спораХрипят ночных красавиц голоса.Спят магазины, стены и ворота.Чума любви в накрашенных бровяхНапомнила прохожему кого-то,Давно истлевшего в покинутых краях…Недолгий торг окончен торопливо —Вон на извозчике любовная чета:Он жадно курит, а она гнусит.Проплыл городовой, зевающий тоскливо,Проплыл фонарь пустынного моста,И дева пьяная вдогонку им свистит.1911

Из цикла «У немцев»

Рынок

Бледно-жирные общипанные уткиШеи свесили с лотков.Говор, смех, приветствия и шуткиИ жужжанье полевых жуков.Свежесть утра. Розовые ласкиПервых, робких солнечных лучей.Пухлых немок ситцевые глазкиИ спокойствие размеренных речей.Груды лилий, васильков и маковВянут медленно в корзинах без воды,Вперемежку рыба, горы раков,Зелень, овощи и сочные плоды.В центре площади какой-то вождь чугунныйМирно дремлет на раскормленном коне.Вырастает говор многострунныйИ дрожит в нагретой вышине.Маргариты, Марты, Фриды, Минны —Все с цветами и корзинками в руках.Скромный взгляд, кокетливые мины —О, мужчины вечно в дураках!Я купил гусиную печенкуИ пучок росистых васильков.А по небу мчались вперегонкуЗолотые перья облаков…1910

Кельнерша

Я б назвал ее мадонной,Но в пивных мадонн ведь нет…Косы желтые – короной,А в глазах – прозрачный свет.      В грубых пальцах кружки с пивом.      Деловито и лениво      Чуть скрипит тугой корсет.Улыбнулась корпорантам,Псу под столиком – и мне.Прикоснуться б только к бантам,К черным бантам на спине!      Ты – шиповник благовонный…      Мы – прохожие персоны, —      Смутный сон в твоей весне…К сатане бы эти кружки,И прилавок, и счета!За стеклом дрожат опушки,Май синеет… Даль чиста…      Кто и что она, не знаю,      Вечной ложью боль венчаю:      Все мадонны, ведь, мечта.Оглянулась удивленно —Непонятно и смешно?В небе тихо и бездонно,В сердце тихо и темно.      Подошла, склонилась: – Пива?      Я кивнул в ответ учтиво      И, зевнув, взглянул в окно.1922

«…В полдень тенью и миром полны переулки…»

В полдень тенью и миром полны переулки.Я часами здесь сонно слоняться готов,В аккуратных витринах рассматривать булки,Трубки, книги и гипсовых сладких Христов.Жалюзи словно веки на спящих окошках,Из ворот тянет солодом, влагой и сном.Корпорант дирижирует тростью на дрожкахИ бормочет в беспомощной схватке с вином.Вот Валькирия с кружкой… Скользнешь по фигуре,Облизнешься – и дальше. Вдоль окон – герань.В высоте, оттеняя беспечность лазури,Узких кровель причудливо-темная грань.Бродишь, бродишь. Вдруг вынырнешь томный к Неккару.Свет и радость. Зеленые горы – кольцом,Заслонив на скамье краснощекую пару,К говорливой воде повернешься лицом.За спиной беглый шепот и милые шашни.Старый мост перекинулся мощной дугой.Мирно дремлют пузатые низкие башниИ в реке словно отзвуки арфы тугой.Вы бывали ль, принцесса, хоть раз в Гейдельберге?Приезжайте! В горах у обрыва теперьРасцветают на липах душистые серьгиИ пролет голубеет, как райская дверь.1922

Из Гейне

I

Печаль и боль в моем сердце,Но май в пышноцветном пылу.Стою, прислонившись к каштану,Высоко на старом валу.Внизу городская канаваСквозь сон, голубея, блестит.Мальчишка с удочкой в лодкеПлывет и громко свистит.За рвом разбросался уютноИгрушечный пестрый мирок:Сады, человечки и дачи,Быки, и луга, и лесок.Служанки белье расстилаютИ носятся, как паруса.На мельнице пыль бриллиантов,И дальний напев колеса.Под серою башнею будкаПестреет у старых ворот,Молодчик в красном мундиреШагает взад и вперед.Он ловко играет мушкетом.Блеск стали так солнечно-ал…То честь отдает он, то целит.Ах, если б он в грудь мне попал!1911

II

За чаем болтали в салонеОни о любви по душе:Мужья в эстетическом тоне.А дамы с нежным туше.«Да будет любовь платонична!» —Изрек скелет в орденах.Супруга его ироничноВздохнула с усмешкою: «Ах!»Рек пастор протяжно и властно:«Любовная страсть, господа,Вредна для здоровья ужасно!»Девица шепнула: «Да?»Графиня роняет уныло:«Любовь – кипящий вулкан…»Затем предлагает милоБарону бисквит и стакан.Голубка, там было местечко —Я был бы твоим vis-à-vis[3] —Какое б ты всем им словечкоСказала о нашей любви!1910

III

      В облаках висит лунаКолоссальным померанцем.В сером море длинный путьЗалит лунным, медным глянцем.      Я один… Брожу у волн.Где, белея, пена бьется.Сколько нежных, сладких словИз воды ко мне несется…      О, как долго длится ночь!В сердце тьма, тоска и крики.Нимфы, встаньте из воды,Пойте, вейте танец дикий!      Головой приникну к вам,Пусть замрет душа и тело.Зацелуйте в вихре ласк,Так, чтоб сердце онемело!1911

IV

      Этот юноша любезныйСердце радует и взоры:То он устриц мне подносит,То мадеру, то ликеры.      В сюртуке и в модных брючках,В модном бантике кисейном,Каждый день приходит утром,Чтоб узнать, здоров ли Гейне?      Льстит моей широкой славе,Грациозности и шуткам,По моим делам с восторгомВсюду носится по суткам.      Вечерами же в салонах,С вдохновенным выраженьем,Декламирует девицамГейне дивные творенья.      О, как радостно и ценноОбрести юнца такого!В наши дни, ведь, джентльменыСтали редки до смешного.1911

V

Штиль

Море дремлет… Солнце стрелыС высоты свергает в воду,И корабль в дрожащих искрахГонит хвост зеленых борозд.У руля на брюхе боцманСпит и всхрапывает тихо.Весь в смоле, у мачты юнга,Скорчась, чинит старый парус.Сквозь запачканные щекиКраска вспыхнула, гримасаРот свела, и полон скорбиВзгляд очей – больших и нежных.Капитан над ним склонился,Рвет и мечет и бушует:«Вор и жулик! Из бочонкаТы стянул, злодей, селедку!»Море дремлет… Из пучиныРыбка-умница всплывает.Греет голову на солнцеИ хвостом игриво плещет.Но из воздуха, как камень,Чайка падает на рыбку —И с добычей легкой в клювеВновь в лазурь взмывает чайка.1911

У Нарвского залива

Я и девочки-эстонкиПритащили тростника.Средь прибрежного пескаВдруг дымок завился тонкий.Вал гудел, как сто фаготов,Ветер пел на все лады.Мы в жестянку из-под шпротовМолча налили воды.Ожидали, не мигая,Замирая от тоски.Вдруг в воде, шипя у края,Заплясали пузырьки!Почему событье этоТак обрадовало нас?Фея северного лета,Это, друг мой, суп для вас!Трясогузка по соседствуПо песку гуляла всласть…Разве можно здесь не впастьПод напевы моря в детство?1914, Гунгербург

Силуэты

Вечер. Ивы потемнели.За стволами сталь речонки.Словно пьяные газели,Из воды бегут девчонки.Хохот звонкий.Лунный свет на белом теле.Треск коряг…Опустив глаза к дороге, ускоряю тихий шаг.Наклонясь к земле стыдливо,Мчатся к вороху одежиИ, смеясь, кричат визгливо…Что им сумрачный прохожий?Тени строже.Жабы щелкают ревниво.Спит село.Темный путь всползает в гору, поворот – и все ушло.1914, Ромны

Возвращение

Белеют хаты в молочно-бледном рассвете.Дорога мягко качает наш экипаж.Мы едем в город, вспоминая безмолвно о лете…Скрипят рессоры и сонно бормочет багаж.Зеленый лес и тихие долы – не мифы:Мы бегали в рощах, лежали на влажной траве,На даль, залитую солнцем, с кургана, как скифы,Смотрели, вверяясь далекой немой синеве…Мы едем в город. Опять углы и гардины,Снег за окном, книги и мутные дни —А здесь по бокам дрожат вдоль плетней георгины,И синие сливы тонут в зеленой тени…Мой друг, не вздыхайте – здесь тоже не лучше зимою:Снега, почерневшие ивы, водка и сон.Никто не придет… Разве нищая баба с клюкоюСпугнет у крыльца хоровод продрогших ворон.Скрипят рессоры… Качаются потные кони.Дорога и холм спускаются к сонной реке.Как сладко жить! Выходит солнце в короне,И тени листьев бегут по вашей руке.1914, Ромны

«…Еле тлеет погасший костер…»