Темный крестоносец [Черный сорокопут][Черный крестоносец]

Он послушался моего совета и взглянул на меня. Выражение лица у него было жесткое и холодное, но было в нем и еще что-то, чего я никак нс мог ухватить.

— Будь я на десять лет моложе или хотя бы на полбутылки трезвее, Бентолл, ты бы мне за эти слова заплатил передними зубами.— Он мечтательно посмотрел на морскую зеленоватую гладь. Стакан виски застыл в руке.— У меня есть дочь. Всего лишь на год-два младше твоей жены. Она сейчас в Калифорнийском университете. Изучает искусствоведение и думает, что ее старик служит капитаном в Морском флоте Австралии.— Он поболтал виски в стакане.— Ну и пусть себе думает. Наверное, лучше, если она вообще больше никогда меня не увидит. Но если бы я только узнал, что не смогу ее больше видеть...

Я понял. Я не Эйнштейн, но все-таки нескольких ударов по башке мне достаточно, чтобы сообразить очевидное. Солнце шпарило как безумное, но я уже этого не ощущал. Мне не хотелось, чтобы он осознал, что говорит не только сам с собой, но и со мной тоже, поэтому я спросил:

— Ты ведь не австралиец, Флек?

— Разве нет?

— Нет. Выговор присутствует, но какой-то ненатуральный.

— Я англичанин, так же как и ты, но мой дом в Австралии.

— Кто же тебе за все это платит, Флек?

Он поднялся, собрал на поднос пустые стаканы и бутылки и ушел, не сказав ни слова.

Только в половине шестого вечера Флек приказал нам спускаться вниз. Может быть, он узрел где-то на горизонте другое судно и побоялся, что нас увидят, когда оно подойдет ближе, а может, просто решил, что хватит с нас блаженствовать наверху. Перспектива возвращения в вонючую крысиную нору не вызывала у нас восторга, но и сопротивляться мы не стали. Во-первых, выспавшись за целый день, чувствовали себя гораздо лучше, а во-вторых, погода испортилась: солнце скрылось за тяжелыми черными тучами, подул холодный ветер, и, того гляди, должен был начаться дождь. Ночь предполагалась не из веселых. Но именно такая должна была устроить капитана Флека, а нас, по моему разумению, и того больше.

Крышка люка захлопнулась за нами, и задвижка тоже вернулась на свое место. Мари слегка дрожала и крепко обхватила себя руками.

— Так, наступает вторая ночь в «Рице». Надо было тебе попросить еще батареек. Этих нам для фонаря на всю ночь не хватит.

— А нам и не надо. Прошлую ночь худо-бедно перебились на этой консервной банке, а этим вечером, как только стемнеет, ее покинем. Если выйдет так, как задумал Флек, то с чугунными гирями на ногах, а если так, как задумал я, то без них. Если бы я любил держать пари, то поставил бы на Флека...

— Что ты хочешь сказать? — прошептала Мари.— Ты ведь был уверен, что с нами ничего не случится. Вспомни, какие ты приводил доводы, когда мы сюда попали ночью. Еще сказал, что Флек не похож на убийцу.

— Я и сейчас так считаю. По своей натуре не убийца. Во всяком случае, он сегодня целый день накачивался виски, пытаясь умиротворить свою совесть. Но в жизни человеку частенько приходится делать то, что противно его естеству, даже убивать. И причины бывают разные: шантаж, отчаянная нужда. Я разговаривал с ним, пока ты спала. Похоже, что тот, по чьему распоряжению я здесь оказался, больше во мне не нуждается. Для чего я был нужен — не знаю, но конец операции, видимо, не предполагает моего непосредственного участия.

— Он сказал тебе, что мы... что нас...

— Прямо он ничего не сказал. Просто намекнул, что человеку, который организовал похищение, я больше не нужен... или мы не нужны. Окончательное решение должно прийти к семи часам, но из того, что и как говорил Флек, я понял, что особой надежды нет. Кажется, ты старине Флеку пришлась по душе, но говорил он о тебе так, как будто ты — уже прошлое. Эдак трогательно и печально.

Она потянула меня за руку, заглянула в глаза, и в ее глазах вспыхнул свет, которого я раньше не замечал.

— Мне страшно. Знаешь, как странно, я вдруг заглянула в будущее, ничего там не увидела и испугалась. А ты?

— Конечно, мне тоже страшно! — возмутился я.— А ты как думала!

— Мне почему-то кажется, что ты не боишься, только говоришь об этом. Я уверена, что не боишься, во всяком случае, смерти. Не то чтобы ты был храбрее всех нас, но просто если смерть придет — ты будешь так занят всякого рода планированием, вычислением, проектированием, расчетами, короче — тем, как ее победить, что просто не заметишь ее прихода. Вот ты сейчас строишь планы, как ее перехитрить, и уверен, что тебе это удастся. Смерть для тебя, если есть хоть один шанс из миллиона ее избежать, просто оскорбление.— Она отрешенно улыбнулась и продолжала: — Полковник Рэйн мне много о тебе рассказывал. Он сказал, что когда обстоятельства складываются самым нежелательным образом и наступает отчаянное положение, для любого человека вполне естественно смириться. Но не для тебя. И не потому, что ты считаешь это ниже своего достоинства, а просто потому, что не знаешь, как это делается. Еще он говорил, что ты единственный, кого он мог бы бояться, потому что если тебя посадят на электрический стул и палач уже положит палец на кнопку, ты все равно будешь искать способ выскользнуть.— Все это время она машинально крутила пуговицу на моей рубашке и та уже готова была оторваться, но я молчал. Какое может иметь значение пуговица в такую ночь — одной больше, одной меньше. Мари подняла на меня глаза и снова улыбнулась — в качестве самозащиты, как мне показалось.— Мне представляется, что ты человек очень самонадеянный, полностью уверенный в своих силах. Но наступит такой день, когда эта вера не сможет тебе помочь в жизни.

— Запомни мои слова,— язвительно вставил я — Ты забыла добавить: «Запомни мои слова».

Улыбка на ее губах увяла, и она оглянулась, так как в этот момент открылся люк. Появился наш старый знакомый, смуглолицый фиджиец, и принес суп, нечто вроде жаркого и кофе. Удалился он так же молча, как и вошел.

Я взглянул на Мари.

— Зловещий, правда?

— Не поняла,— холодно буркнула она.

— Да наш приятель — фиджиец. Утром его физиономия еще сияла как медный таз, а сейчас явился со скорбным видом хирурга, который только что зарезал на столе больного.

— То есть?..

— А вот что,— терпеливо объяснил я.— Не слишком-то гуманно песни-пляски разводить, когда приносишь последний ужин приговоренному к казни. Богобоязненные прихожане обычно в таких случаях напускают на себя печаль.

— А...— протянула Мари.— Понятно.

— Изволите откушать эту бурду, мадам, или прикажете выкинуть за борт?

— Не знаю. Вот уже сутки как крошки во рту не держала. Попробую.

Попробовать следовало. Суп был недурен, жаркое еще лучше, а кофе просто восхитителен. Одно из двух: либо с поваром с утра произошло чудесное перевоплощение, либо его просто пристрелили и взяли другого. У меня появилась дополнительная гема для размышлений. Я допил кофе и посмотрел на Мари.

— Надеюсь, ты плавать умеешь?

— Не очень хорошо, но на воде держусь.

— Если предположить, что ноги твои будут свободны от железных колодок, сгодится. А теперь предлагаю тебе немного поработать подслушивающим устройством, пока я займусь другим делом.

— Конечно.— Кажется, она решила простить мне мои прежние прегрешения. Я снял пару ящиков и поставил их один на другой прямо под вентиляционным отверстием.

— На такой высоте ты вряд ли пропустишь хоть слово из того, что они будут говорить. Самое главное, не пропустить то, что будет сказано в радиорубке или около нее. Скорее всего, до семи ничего интересного не будет, но... кто знает? Предупреждаю: у тебя может несколько пострадать шея от напряжения, но обещаю сменить на посту, как только освобожусь.

Сам я отправился к железной лестнице, взобрался на три ступеньки и постарался на глаз определить расстояние между верхней ступенькой сразу под крышкой люка и нижней. Потом спустился вниз, пошуровал в железных коробках правого борта и, обнаружив отвертку, спрятал ее вместе с парой крепких деревянных стоек за ящиками.

Сразу за нашим импровизированным ночным ложем я отыскал две незакрепленные стойки, отодвинул их, осторожно снял ящики с компасами и биноклями, отставил их в сторону и, наконец, докопавшись до ящика со спасательным снаряжением, опорожнил его.

Спасательных поясов там было всего двенадцать штук — резиновые с полотняным покрытием и кожаными ремнями. В дополнение к баллончику с углекислым газом и жидкостью от акул, в каждый комплект входил еще один водонепроницаемый баллон с проводком, ведущим к маленькой красной лампочке, укрепленной на левой заплечной лямке. Внутри, по всей видимости, должна была находиться батарейка. Я нажал небольшую кнопку, и лампочка сразу загорелась, подсказывая, что снаряжение хоть и предназначено для употребления не в самые веселые моменты в жизни, но новое, исправное и полностью готовое к употреблению. И все же не мне и не в такое время верить на слово. Я взял наугад четыре из двенадцати поясов и вытащил из одного затычку.

Шипение вырвавшегося на свободу сжатого газа мне показалось настолько громким, что я испугался, как бы его не услышали на верхней палубе. Но думаю, что мне это только показалось, хотя Мари все же услышала и тут же, соскочив со своего насеста, подбежала ко мне.

— Что случилось? Откуда этот шум?

— Ни крыс, ни змей, ни новых врагов,— заверил я. Шипение прекратилось, и я поднял другой, надутый пояс для демонстрации.— Вот, проверяю. Похоже, в порядке, но хочу все-таки еще пару-тройку опробовать. Постараюсь не так шумно. Ты что-нибудь слышала?

— Ничего. Болтают без передышки, в основном Флек и австралиец. Но все в основном о картах, курсах, островах, грузах и всем таком прочем. И еще о своих приятельницах в Суве.

— Ну что ж, это интересно.

— Не в том смысле, в каком они рассказывают,— фыркнула Мари.

— Ужасно,— согласился я.— Это как раз к вопросу о том, на что ты жаловалась прошлой ночью. Все мужчины одинаковы. И все-таки полезай обратно, пока не пропустила чего-нибудь позаманчивей.

Она окатила меня высокомерным взглядом, но мне было не до того: я уже снова вернулся к работе контролера ОТК и, накрыв двумя одеялами очередной пояс, выпускал из него дух. Все четыре были без изъяна, так что шанс, что остальные тоже окажутся исправными, повысился. Я взял еще четыре пояса, спрятал их за ящиками, а те, что проверял, уложил обратно и поставил ящик на место. Минуту спустя все было в первоначальном виде: ящики на местах, стойки тоже.

Я взглянул па часы — без четверти семь. Совсем мало времени осталось. Тогда я подошел к канистрам с водой и исследовал их с помощью фонаря: широкие полотняные заплечные лямки, щит под спину, пяти-дюймовая в диаметре крышка на защелке, а на днище кран. Выглядели эти канистры вполне внушительно. Я вытащил наугад две из них, открыл крышки и заглянул внутрь: почти полные. Тогда я вернул крышки в первоначальное положение и потряс канистру изо всех сил — ни капли не брызнуло, герметичность полная. Я открыл краны на обеих канистрах, и вода полилась на палубу. Пусть себе, не мой же корабль— и когда канистры опорожнились настолько, насколько это было возможно, краны плотно закрыл, вытер канистры насухо своей свежей сорочкой, которую достал из чемодана, и, наконец, вернулся к Мари.

— Ну что?

— Ничего.

— Я тебя сменю. Держи фонарь. Затрудняюсь предположить, что может случиться ночью в Тихом океане, но то, что со спасательными поясами может случиться все что угодно, это точно. Поэтому мы возьмем с собой пустые канистры из-под воды. У них плавучесть даже большая, чем нам может потребоваться, поэтому можно в них запихнуть еще кое-что из одежды — все, что ты считаешь, может понадобиться. Только не слишком долго выбирай. Обычно женщины таскают с собой полиэтиленовые пакеты для всякой ерунды. Если они у тебя тоже найдутся, можно запихнуть одежду в них. Есть?

— Один-два найдется.

— Доставай один.

— Хорошо.— Она замялась.— Я, конечно, ничего не понимаю в кораблях, но мне кажется, что этот за последний час один, а то и два раза изменил курс.

— С чего ты взяла? — Старый морской волк Бентолл снисходительно относится к сухопутным черепахам.

— Нас больше не качает, факт, правда? А волны катятся с кормы. И эти обстоятельства меняются уже во второй или даже в третий раз.

Она была права. Волнение заметно утихло, и небольшой плеск волн доносился только с кормы. Я тоже это заметил, но не обратил особого внимания, поскольку знал, что пассат обычно утихомиривается к ночи и местное течение может измениться. Беспокойства этот факт у меня не вызывал. Все это я ей и сказал, и она ушла, а я прижался ухом к нашему рупору.

Поначалу единственное, что услышал, это барабанный бой по радиатору, и этот барабанный бой становился все громче и настойчивее. Дождь, догадался я, и проливной к тому же. Такие дожди обычно заряжают надолго. Это на руку и мне и Флеку.

В этот момент я услышал голос Флека. Сначала торопливый топот шагов, а потом его голос. Я понял, что он стоит в дверях рубки.

— Пора нацепить наушники, Генри.— Голос слегка вибрировал и приобретал металлический призвук, проходя сквозь вентиляционную трубу, но слышен был отчетливо.— Время.

— Еще шесть минут, босс.— Генри, который, по всей видимости, сидел за столом радиста, находился от меня футов на пять дальше, чем Флек, но слышно его было не хуже: вытяжка работала безотказно.

— Неважно, настраивайся.

Я так вжал ухо в отверстие, что мне показалось, будто я сам туда влез наполовину, но больше все равно ничего не услышал. Через пару минут меня дернули за рукав.

— Все готово,— сказала Мари.— Вот фонарь.

— Хорошо.— Я спрыгнул и помог ей взобраться на постамент.— Ради всего святого, не уходи отсюда. Наш друг Генри как раз готовится к приему интересующей нас информации.

У меня оставалось совсем мало дел, и через три-четыре минуты я освободился. Запихнул в полиэтиленовый мешок одеяло, тщательно затянул мешок сверху веревкой и почувствовал, что надежды на успех у меня удвоились. С этим одеялом было связано множество «если». Если мы сможем отпереть люк, если сможем убраться с корабля, не приобретя по нескольку лишних дырок от пуль, если не утонем и нас не слопают акулы или еще какие-нибудь хищники, которым мы успеем приглянуться за несколько часов пребывания в воде и в темноте, вот тогда будет невероятно приятно на следующее утро расстелить на солнечном берегу насквозь промокшее одеяло и растянуться на нем. Но тащить лишнюю тяжесть в эту ночь мне не хотелось, а промокшее одеяло легким не бывает; и поэтому я тщательно упаковал его в полиэтилен. Потом привязал пакет к одной из канистр и успел вложить внутрь той же канистры одежду и сигареты, когда подошла Мари.

Без всякого предисловия и без видимого страха она спокойно произнесла:

— Мы им больше не нужны.

— Ну что ж, во всяком случае мои труды не пропали даром, не зря провел подготовительные работы. Они обсуждали этот вопрос?

— Да. Но с таким же успехом они могли бы обсуждать прогноз погоды. Мне кажется, ты по поводу Флека ошибаешься, он не испытывает никаких угрызений совести. Он все это обговаривал как просто интересное мероприятие. Генри спросил, как они будут от нас избавляться, а Флек ему: «Надо это сделать тихо, спокойно, как цивилизованные люди. Скажем, что шеф передумал, и они должны предстать перед ним как можно скорее. Извинимся, расшаркаемся, пригласим их в каюту, предложим выпить, подольем в виски снотворное, а потом аккуратно перебросим через борт». Вот что он сказал.

— Очаровательный малый. Мы безропотно пойдем на дно, а если когда-нибудь и где-нибудь всплывем, то дырок от пуль на наших трупах не обнаружат, а посему и лишних вопросов не последует.

— Да, но вскрытие может показать наличие яда или наркотиков...

— Если наши трупы и захотят вскрыть, то доктор, который будет при этом присутствовать, даже не потрудится вынуть руки из карманов. Если нет переломанных костей, то причину смерти обнаружить не удастся, так как от нас после встречи с глубоководными обитателями останутся только два чистеньких аккуратных скелета. Хотя... может быть, акулы и кости любят поглодать?

— Ты считаешь необходимым разговаривать со мной в таком тоне? — холодно спросила Мари.

— Просто пытаюсь поднять настроение самому себе.— Я протянул ей два спасательных пояса.— Закрепи лямки таким образом, чтобы оба пояса легли на талию один над другим. Постарайся ненароком не повредить баллончики с углекислым газом. Надувать будешь уже в воде.— Давая эти указания, я и сам облачался. Она завозилась с лямками, и я сказал: — Пожалуйста, поторопись. .

— Не к чему торопиться. Генри сказал: «Я думаю, надо подождать пару часов». А Флек ему: «Да уж, как минимум». Наверное, они хотят дождаться темноты.

— А может быть, не хотят, чтобы команда знала. Причины меня не интересуют. Они имеют в виду, что через два часа пустят нас на корм рыбам, а прийти за нами могут в любую минуту. И потом ты упустишь из виду, что, обнаружив наше исчезновение, они сразу же начнут поиски. Мне совсем не улыбается перспектива быть перерезанным носом шхуны или перемолотым на котлеты винтом. Даже просто мишенью для стрелковой практики мне тоже служить не нравится. Чем быстрее мы испаримся, тем меньше шансов, что нас найдут, когда пустятся в погоню.

— Пожалуй, об этом я не подумала.

— Эх ты, а ведь полковник тебя предупреждал: «Бептолл — малый не промах».

Видимо, она решила не комментировать мое последнее замечание, поэтому мы продолжили одеваться молча. Покончив с этим, я протянул ей фонарь и показал, куда светить, а сам, прихватив штопор и две припасенные стойки, полез вверх по лестнице, намереваясь открыть люк. Одну стойку положил на верхнюю ступеньку, конец отвертки воткнул в деревянную крышку прямо над ступенькой и отвинтил верхний шуруп настолько, что он твердо уперся в другую стойку, которую я подставил для упора под крышку. Дождь без устали колотил по крышке, и я плечами передернул, представив себе, как тут же промокну насквозь. А потом понял, что ничего глупее предположить не мог, так как в ближайшем будущем должен оказаться там, где на влажность жаловаться не принято.

Крышка поддавалась легко. Может быть, дерево было старое и сухое, а может быть, винты, которые держали задвижку, проржавели, но мне пришлось всего раз десять провернуть в центре, как крайние болты стали вылезать сами но себе, и я услышал треск поддающегося дерева. Еще десяток поворотов, и сопротивление совсем ослабло, задвижка вышла из пазов, и путь оказался свободен... Конечно, в том случае, если Флек со своими приятелями не стоял сейчас прямо над нами и не ждал, пока я высуну голову. Проверить это можно было только одним способом, не слишком надежным, но, во всяком случае, логичным — высунуть мою буйную головушку и посмотреть, что из этого выйдет.

Я спустил вниз обе стойки и отвертку, проверил, под руками ли канистры от воды, шепотом приказал Мари выключить фонарь и, приоткрыв крышку на несколько дюймов, стал нащупывать задвижку на внешней стороне. Она была там, где ей и положено,— свободно лежала на крышке. Я аккуратно, стараясь не издать ни звука, положил ее на палубу, согнувшись в три погибели и подпирая спиной крышку, поднялся еще на три ступеньки и вцепился пальцами в край крышки... потом одним резким движением распрямил и спину и руку. Крышка встала по вертикали, а моя голова выскочила из люка фута на два, не хуже любого чертика из табакерки. Как ни странно, выстрела не последовало.

Выстрела не последовало потому, что стрелять было некому, а стрелять было некому потому, что никому, кроме совершенно слабоумных, не придет в голову торчать на палубе в такую непогодь без видимых причин. Но и такому недоумку пришлось бы облачиться в броню. Если бы вы решили встать на дно Ниагарского водопада, и то, что на вас лилось сверху, назвали бы дождиком, то вам и этот поток был бы тогда нипочем. Если бы какой-нибудь изобретатель додумался сконструировать пулемет, стреляющий водой, то, наверное, получилось бы именно то, что было в ту ночь. Огромного размера ледяные капли обрушивались на шхуну в тесной близости друг от друга, образуя глухую стену, и били по палубе с такой свирепой яростью, как будто намеревались пробить ее насквозь. Гигантские капли, которые я сравнил бы с пушечными ядрами, вскипали на палубе белой пеной, и гребни этой пены подскакивали высоко вверх. Безжалостность, с которой стихия обрушилась на мою спину, ужасала. Пяти секунд не прошло, как на мне не осталось сухой нитки.

Пришлось преодолевать страстное желание захлопнуть крышку и вернуться в нашу нору, которая теперь показалась теплой и уютной. Но тут же перед глазами мысленно возник Флек, готовящий адское зелье, и два обглоданных скелета на дне морском, и, не успев толком сообразить, что делаю, я откинул до конца крышку и выскочил наружу, протянув руки за канистрами.

Секунд через пятнадцать Мари стояла рядом со мной, и я аккуратно закрыл крышку люка, водрузив на место задвижку на тот случай, если кому вздумается сделать вечерний обход.

Ночная тьма и ливень позволяли видеть не более, чем на несколько футов вперед. Поэтому мы скорее прощупывали, чем видели путь к борту. Перегнувшись через перила левого борта, я попытался определить местонахождение винта. Из-за плохой видимости Флек, наверное, дал распоряжение сбавить ход, и шхуна делала не более трех узлов, но все же винт мог бы нас располосовать за милую душу.

Поначалу я не видел ничего, кроме поверхности моря, которое превратилось в белую бурлящую и шипящую пену, но постепенно глаза привыкли к темноте, и я смог различить темную заплату на воде там, где она оказывалась под прикрытием далеко выдающейся кормы. Совсем черной ее, конечно, нельзя было назвать, поскольку она искрилась и фосфоресцировала, и я довольно быстро определил область максимальной турбулентности, которая и являлась причиной всего этого фейерверка. Вот там и есть винт, довольно далеко, так что мы вполне можем нырнуть с кормы, не боясь попасть в водоворот винта.

Мари пошла первой. В одной руке она держала канистру, а за другую я спускал ее все ниже, пока она наполовину не погрузилась в воду. Потом настал мой черед, и пять секунд спустя я сам очутился в воде.

Никто не видел и не слышал, как мы удалились. А мы не видели, как удалилась шхуна со своим капитаном. В эту ночь Флек не включил противотуманных огней. Видимо, на него столько дел навалилось, что он забыл, где находится выключатель.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Вторник, 19.00 — среда, 9.00

После судорожно-леденящего дождя морская вода показалась теплой, как парное молоко. Волнения не было, и если бы не всемирный потоп, который обрушивался с небес на наши головы, все было бы вполне спокойно. Ветер, похоже, по-прежнему дул с востока, но это утверждение могло быть верным только в том случае, если не было ошибочным предположение о южном курсе движения шхуны.

В первые секунд тридцать я не видел Мари. Она должна была быть поблизости, всего в нескольких ярдах, но этот проклятый ливень создавал такую густую завесу, что над поверхностью моря ничего, кроме белой вскипающей пены, различить было невозможно. Я дважды позвал ее, но она не откликнулась. Волоча за собой канистру, я поплыл, не успел сделать и нескольких взмахов, как наткнулся на нее. Она кашляла и отплевывалась — видно, наглоталась воды, но при этом надежно вцепилась в канистру, и мне показалось, что ни ушибов, ни повреждений у нее не было. В следующий момент она высоко поднялась над поверхностью, вероятно, вспомнив о баллончике с углекислым газом, прикрепленном к спасательному поясу.

Я подплыл к ней совсем близко и крикнул прямо в ухо:

— Все в порядке?

— Да.— Она еще немного прокашлялась.— Из-за этого ливня у меня все лицо и шея саднят, как от порезов.

Было слишком темно, чтобы рассмотреть, нет ли порезов на самом деле, но мне ее слова были понятны, потому что моя собственная физиономия горела, как будто побывала в осином гнезде. Бентолл заслужил жирную двойку. Первое, что нужно было сделать, когда я высунулся из люка и понял, какой идет дождь, это достать что-нибудь из одежонки, оставленной в чемоданах, и обмотать головы наподобие чалмы. Но теперь лить слезы и каяться поздно. Я дотянулся до пластикового мешка, притороченного к моей канистре, вытащил на свет Божий одеяло и устроил над нашими головами своеобразный тент. Совсем спастись от этого ливня, скорее похожего на камнепад, таким образом, конечно, было невозможно, но все же лучше, чем ничего.

Когда я закончил сооружать тент, Мари спросила: