ЗНАК ВОПРОСА 2005 № 03

Отойдут от Великой Германии — а вернее, Священной Римской империи, согласно, реформационных движений и религиозных войн в Европе и, в частности, крестьянская война на территории Германии в 1524–1525 годы.

XVI век называют эпохой реформационных движений и религиозных войн в Европе.

Слово «Реформация» — от латинского reformatio — преобразование, — это перестройка христианской религии и европейского общества в интересах нарождавшейся буржуазии.…И первой ласточкой в распаде и отторжении земель Нидерландов от Германии послужит Завершение Реформации, Аугсбургский мир. Аугсбург расположен на территории современной Баварии в Германии, недалеко от Мюнхена.

Разгром крестьянского движения способствовал распространению взглядов Лютера. Стали закрываться монастыри, вводилось реформированное богослужение — лютеранство. Князья, поддержавшие Реформацию, приступили к конфискации церковной и монастырской собственности, что вызвало решительный протест сторонников католической церкви. В результате двух войн, развязанных князьями в защиту Реформации, император Карл V вынужден был пойти на компромисс. В 1555 году между князьями и императором был, заключен Аугсбургский мир, который признавал равноправие католиков и лютеран. Князья получили право определять религию своих подданных по принципу «чья власть, того и вера». Аугсбургский мир подтвердил фактический распад империи Габсбургов. («Всемирная история», Минск, 2002). Обратите внимание на год 1555, который и послужил началом борьбы Нидерландов за свою независимость и их отход, отсоединение, переход от Великой Германии, что подтверждает первая строка. О чем и говорит сочетание — Translatera еп la….

Теперь перейдем к конкретике, то есть ко второй строке, к ее раскрытию содержания первой строки, с ее каждым раскрытием названий областей и городов:

Брабант, Фландрия, Гент, Бургундия и Булонь. Во 2-й строке нет политики захвата этих земель со стороны Германии в XX веке, о чем нам говорят Вл. Южин и Ал. Пензенский. Здесь наоборот, заложено их отделение или отторжение от Германии в XVI веке.

…Бургундия — предоставим пальму первенства значению этого герцогства. Почему-то авторы ее заменили городом Брюгге. «В XV веке в Европе существовало крупное государство, носившее название Герцогства Бургундского. Оно простиралось обширной полосой с юга до севера Европы, между Францией и Германией. Ее северную часть образовали Нидерланды…» Они входили в это герцогство с 1519 года. После отречения Карла V территория Нидерландов отошла в подчинение его сына Филиппа II. Его политика усилила гнет, что послужило причиной восстания в Нидерландах в 1566 году на религиозной основе. Это восстание в Нидерландах получило название иконоборческого, оно было против засилья испанского короля и католической церкви.

Брабант, Фландрия…. - они входили в состав Нидерландов — «В январе 1579 года северные провинции подписали Утрехтскую унию, что фактически означало образование на севере испанских Нидерландов независимого государства, которое получило название Соединенных провинций». К нему и присоединились ряд городов Фландрии и Брабанта. А в состав Фландрии входил и восставший Гент. «Штатгальтером Генеральных штатов — фактически правителем государства назначается принц Вильгельм Оранский» — 1533–1584 годы. Но после очередных трех побед с 1582 года испанской армии Александра Фарнезе он был убит. «10 июля 1584 года от руки подосланного испанцами убийцы погибает Вильгельм Оранский. Штатгальтером Генеральных штатов становится его 17-летний сын — принц Мориц Нассауский», о котором и пойдет речь в третьей строке под именем герцога Арминия.

А теперь переходим к узловой, третьей строке катрена, в которой прослеживается связь событий современности Нострадамуса и будущего, и все это на основе аллегории с прошлым, с которым связана вся завуалированность катрена:

Будет заключено лицемерное перемирие с Великим герцогом Арминием. — Для большей ясности начнем интерпретацию данной строки с его второй части:

…с Великим герцогом Арминием. —

Здесь Нострадамус аллегорически, через прошлое, олицетворяет полководческое искусство Морица Нассауского, сравнивая его с предводителем Арминием — вождем германского племени херусков. «В 9 году разгромил армию римского полководца Вара в Тевтобурском лесу». Мориц Нассауский становится «…Еще через четыре года главным капитаном и адмиралом Утрехтской Унии, то есть главнокомандующим армии и флота Соединенных провинций».

Эта вторая часть строки является смысловой основой всего катрена. В работе Вл. Южина Геббельс, получив предостережение от Крафта, интерпретирует ее как удачу, победу древнегерманского полководца Армения и все это переносит на современное ему положение дел в Германии 1939 года. Но Геббельс не обратил, свое внимание, на предостережение Крафта.

Алексей же Пензенский видит в нем вождя Армении, т. е. Сталина И. В., который победит фашистскую Германию, и этим самым прервет захватнические мечтания Геббельса.

В этом отношении я могу сказать только одно: и тот и другой неправы, так как Нострадамус аллегорически использовал древнего искусного полководца Арминия для завуалирования другого искусного полководца, Морица Нассауского, сына Вильгельма Оранского. Мориц, который был «избран в 1585 году штатгальтером Голландии и Зеландии, был талантливым полководцем и сумел не только освободить области, захваченные ранее испанцами, но и присоединить к северным провинциям ряд районов в Северном Брабанте и Фландрии», что и было подчеркнуто во второй строке катрена. «Одновременно флот республику используя ослабление Испании на море, вел активные военные операции на ее морских коммуникациях и в колониях, закладывая этим основу будущей колониальной империи Голландии».

Будет заключено лицемерное перемирие… — Здесь раскрывается характер перемирия, на которое должна пойти Испания в 1609 году, оно было заложено на условиях. «В 1598 году южные провинции превратились в вассальное по отношению к Испании государство под управлением эрцгерцога Альберта и его жены, дочери Филиппа II — Изабеллы».

«…Понеся ряд тяжелых военных поражений, Испания вынуждена была в 1609 году заключить перемирие на 12 лет». В этом и заключается лицемерное перемирие.

А против позиции в этом катрене Ал. Пензенского выступает четвертая строка. В моей интерпретации она выглядит так:

Атакована Вена и Голландия. — Почему я здесь использую Голландию, вместо традиционного Кельна? Она аллегорически подходит сюда по смыслу текста. А Кельн не является узлом всех «событий, как времен XVI века, так и в предлагаемых нострадамоведами событиях современной Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. И здесь, во-первых, заложена их попеременная взаимная атака.

Атакована Вена. — А сейчас мы убедимся, что Вены как таковой здесь нет, а существует только аллегория, принятая Нострадамусом в своем катрене. Атака Морица Нассауского на наместника Альбрехта Австрийского.

«Мадрид в очередной раз меняет королевского наместника — им становится зять монарха Альбрехт Австрийский (эрцгерцог Альберт). Но и он оказывается не в состоянии противостоять голландскому полководцу. Здесь Нострадамус заменяет Альберта Австрийского — наместника, на Вену, как его аллегорию. А вот что она означает. Сначала Мориц В 1597 году в сражении при Тюрнхауте наносит поражение испанской армии… Затем …В 1600 году 20-тысячная армия Морица Нассауского выступила в новый поход на юг. Генеральные штаты приказали штатгальтеру завершить освобождение от испанцев территории Фландрии до Ньюпорта и Дюнкерка.… Наместник Альбрехт Австрийский двинулся навстречу противнику». Вот вам аллегорическая атака на Вену, а также их взаимные атаки. Концовка этих событий ставит все на свое место в их отношениях.

«…Мориц переиграл эрцгерцога, он вынудил его ввести в бой все резервы», где Вена является аллегорией австрийского наместника Альбрехта Австрийского.

Выражение второй части… et la Cologne.

Атакована… и Голландия — ее упоминание является завуалированностью побед испанцев над голландцами, то есть над Нидерландами.

Вариант Ал. Пензенского, что в образе Армения — И. В. Сталин, не выдерживает критики. Хотя бы обратим внимание на французский оборот речи… lе grand Due d’Armenie — частица d’ ставится как дворянский титул во Франции, например d’Артаньян, а не перед национальной принадлежностью героя. И второе, согласно схеме военных действий в Западной Европе, — январь 1944 — май 1945 гг. Кёльн расположен на территории, освобожденной союзными войсками. Поэтому Сталин не мог участвовать в операции его освобождения.

И последняя, завершающая, фраза:

«Окончательно независимость Нидерландов была признана королевской Испанией только в 1648 году после подписания Мюнстерского мира. Но это стало уже чисто формальным шагом во взаимоотношениях двух суверенных государств».

А теперь, почему катрен имеет номер «94»? Вспомним вначале Аугсбургский мир от 1555 г. период борьбы Нидерландов за независимость — 1555–1648 гг., то есть 46 лет из XVI века и 48 лет из XVII века, которые и подвели итог борьбы.

Итак, Нидерланды боролись за свою независимость в течение 94 лет, что и соответствует номеру катрена «94» и стопроцентности истины моей версии.

Так Нострадамус одержал победу над измышлениями Геббельса.

Н. Б. Шулевский

СОКРАТ КАК ВОПЛОЩЕНИЕ ВОПРОСА

Об авторе:

Шулевский Николай Борисович — доктор философских наук, профессор МГУ, автор работ «Философия как книга объективного знания», 2001 г., «Интеллектуализм и героизм как принципы метафизики», 2003 г., «Метафизика России и терроризм», 2004 г., многочисленных публикаций на тему о сущности духа, мысли, интеллекта.

Все быстротечное —

Символ, сравнение.

Гёте

О Сократе вообще. Нет в истории мысли фигуры более загадочной и таинственной, чем Сократ. Даже общегреческий оракул в Дельфах удостоил его высшей своей награды, заявив, что «Сократ превыше всех своею мудростью», полагая, видимо, что знания философа превыше даже самой сакральной мудрости оракулов. Свыше двух с половиной тысячи лет его жизнь, учение, казнь (то ли самоубийство?) вызывают тревогу и сомнения в правомерности самой жизни, осужденной диалектикой на испытания, которые превосходят ее внутренние природные силы. Редкий случай: чем больше аналитики изучают Сократа, пытаясь постичь загадку его жизни, тем темнее становятся окружающие ее тучи. Усилия по разгадке скрытой мудрости Сократа до сих пор лишь укрепляли прочность самой загадки. Стремления к пониманию древнего мудреца как-то незаметно оборачиваются ростом его непонимания, которое к тому же умножает и незнание любым исследователем самого себя. К изучению Сократа вполне применимо библейское: «…Кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл. 1, 18). И скорбь не только для себя, но и для окружающих.

Значит, на феномен Сократа нужно взглянуть с иных позиций, привлечь мало привлекаемые и малопривлекательные факты. Наша гипотеза гласит: тайна судьбы Сократа скрыта в его диалектике, точнее, в диалектическом коварстве сути вопроса вообще. Загадка Сократа скрыта в символе вопроса, воплощением которого он стал не по воле богов, не по воле судьбы и не по собственному желанию. Но добровольно он и не пытался отречься от данайских даров, скрытых в символе вопроса.

Вначале краткие биографические данные. Жил в период величия Афин, победивших Персию, и в период их ничтожества после поражения в Пелопонесской войне со Спартой (431–404 гг. до н. э.). Сын афинянина Софроникса, то ли каменотеса, то ли рядового скульптора, и Фенареты — повивальной бабки. Получил подобающее молодому афинянину «мусическое и гимнастическое воспитание», т. е. фундаментальное по тем временам гуманитарно-художественное и военно-спортивное образование. Сведущ был в математике, астрономии.

В имущественном плане был скорее беден, особо не занимался хозяйством, ибо все его внимание поглощала философия. Груз домашних забот и воспитания троих сыновей Сократа пал на Ксантиппу, которая, мягко говоря, совсем не одобряла семейную беззаботность своего мудреца.

Участвовал Сократ в двух военных походах в качестве гоплита, тяжеловооруженного пехотинца, проявив незаурядное мужество, самообладание, стойкость в сражениях и в перенесении тягот военной жизни. Мужественно вел себя в принудительно-демократических процедурах власти. Сократ был единственным, кто, рискуя жизнью, выступил против казни шести стратегов, обвиненных в нечестии, ибо во время тяжелейшего сражения они не сумели воздать павшим всех почестей, стремясь окончательно разгромить врага. Открыто проявил неповиновение власти тридцати тиранов во главе с Критием.

Профессионально Сократ ничем определенным не занимался, если не считать профессией умение искусно завязывать беседы с любым человеком на любые темы. Внешне в жизни Сократа все просто, ясно, прозрачно, что он выразил и в своих знаменитых афоризмах. «Я знаю только то, что я ничего не знаю!» Изречение Дельфийского оракула «Познай самого себя!» благодаря Сократу стало жизненным принципом классического грека. По словам К. Маркса, Сократ «оказывается столь же субстанциальным индивидом, как и прежние философы, но в форме субъективности; он не замыкается в себе, он носитель не божеского, а человеческого образа; Сократ оказывается не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком».

И все же, все же прав упрямый Аристотель, утверждая, что «каков дневной свет для летучих мышей, таково для нашего разума то, что по природе своей очевиднее всего». Столь же бескомпромиссно точна поэтическая мысль Шекспира: «Как трудно видеть то, что ясно вижу!». И значит, в светлой и прозрачной жизни и мысли Сократа был какой-то мрак, не замечаемый его поклонниками; этот-то мрак и стал началом катастрофы. «Да будет мрак!» — изрек некто и среди ясного неба раздался гром: Сократа обвинили, судили, приговорили к смерти. Далее мрак сгущается все больше: по законам полиса, у Сократа было две возможности уйти от столь тяжелого исхода.

Он мог, как и всякий афинский гражданин в подобной ситуации, отправиться в изгнание. Но Сократ с возмущением отверг саму возможность подобного бегства, мотивируя свою позицию верностью законам отечества. В логике философу здесь не откажешь: если всеми своими достоинствами человек обязан законам отечества, то этим же законам нужно повиноваться даже тогда, когда они осуждают его на смерть. Уклоняются от власти закона, по Сократу, лишь рабы, трусы, жалкие и никчемные души, изуродованные себялюбием.

Уже на самом суде, по афинским законам, обвиняемый мог сам выбрать предполагаемое наказание (но не самое легкое!), а судьи тогда, сопоставляя наказание по закону с избранным жребием, как правило, устанавливали какое-то среднее наказание. Сократ же, как бы издеваясь над судьями, выбрал себе не наказание, а высокую награду: государство должно было его накормить бесплатным обедом за его труды по воспитанию афинян. Понятно, что раздраженные судьи и наградили нашего мудреца бесплатной цикутой. Да и с верностью законам отечества у Сократа здесь не все в ладах.

Само обвинение против Сократа формально было настолько легковесным и касалось таких вещей, что если следовать логике правосудия, то нужно было бы, по совету Гераклита своим согражданам, перевешать всех взрослых не только эфесян, но и афинян. Обвинителями были: Мелет, посредственный трагический поэт; Ликон — оратор; Анит — кожевенный бизнесмен, лидер демократов. Обвинение гласило: «Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание — смерть».

Дополнительно философа обвиняли еще и в антидемократическом образе мыслей. Сократ действительно презирал строй, в котором высших должностных лиц избирают посредством бобов (бюллетеней), в то время как флейтистов и поваров выбирают за их умения и мастерство, а не по количеству поданных за них бобов (голосов). Это обвинение отпадает сразу же, ибо по афинским законам каждый гражданин имел право критиковать общество, правительство, любые его институты, всех его должностных лиц, пользовался полной свободой слова и правом любой законодательной инициативы. Следуя логике подобного обвинения, Древней Греции в срочном порядке пришлось бы импортировать цикуту уже в те далекие времена.

Что касается развращения молодежи, то афинские юристы того времени явно лукавили, ибо во всем тогдашнем мире не было племен, способных превзойти греков по общей и специальной извращенности и развращенности. Для древних греков не было неизвестных пороков, а развращение молодежи было естественным элементом государственного образа жизни. (Достаточно почитать диалоги Платона, чтобы узнать о нравах свободных и несвободных греков!) Греков никто не мог развращать, кроме самих греков; греческую молодежь никто не мог более совершенно развратить, чем допускавшиеся и царившие в государстве общезначимые нравы. Скорее, греки и их молодежь могли успешно развратить любое варварское (по их понятиям) общество.

Но до окончания расследования полностью отбрасывать это обвинение в разврате молодежи не следует, ибо не исключено, что Сократ в области разврата достиг таких высот, сделал такие открытия, что они повергли ниц даже закаленных древних бойцов порока, и те вынуждены были защищать свой уровень порочности даже традиционными непорочными средствами.

Более впечатлительным выглядит обвинение в том, что Сократ вводит новых богов. Речь идет об известном даймонии, внутреннем голосе (в дальнейшем — демоне), который служил своеобразным советником Сократа. Но фактически извлечь из этого факта какую-либо крамолу было невозможно, ибо не только Сократу, но каждому религиозно благочестивому гражданину полиса полагалось иметь своего даймона (демона, гения), опекающего их души. Никаких внешних культов, ритуалов, жертвоприношений демон Сократа не требовал, а о внутренних его сношениях с мудрецом знали только они оба.

Формально и содержательно Сократ искренне соблюдал все правила и ритуалы политеистического благочестия, будучи весьма далеким от атеизма, ересей, сектантства, религиозного пророчества. Он жил в соответствии с верованиями общегреческой мифологии и религии, наивно полагавшими, что не люди вводят новых богов, а боги вводят новых богов и новых людей, взамен истлевших в пороке.

К ответственности за религиозное нечестие, релятивизм, скорее всего, можно было (и следовало бы) привлечь софистов, которые учили, что не закон, не государство, не Космос, не боги, а человек является мерой всего существующего. Протагор даже заявлял: «О богах я не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, ни того, каковы они-по виду. Ибо многое препятствует знать [это]: и неясность [вопроса], и краткость человеческой жизни». Можно было привлечь к суду за религиозное нечестие и Анаксагора, учившего, что на небе нет богов, что «все небо состоит из камней», что «солнце, луна и все звезды суть горящие камни, охваченные круговращением эфира». Правда, Анаксагора все же пытались привлечь, но он избрал судьбу изгнанника. Такую же судьбу избрал и великий Аристотель, подозреваемый больше в политическом, чем в религиозном неблагочестии. Софисты же со своим словесным блудом, абсолютным скептицизмом и нравственным нигилизмом преуспевали, и правосудие их серьезно не беспокоило.

Итак, ни о каком уголовном, военном, религиозно-культовом и государственно-политическом преступлении Сократа не может быть и речи. Но и судьи Сократа тоже не религиозные фанатики, а весьма рациональные и здравомыслящие граждане, свершали суд не единолично, а публично, гуманно, демократично. Не могли же они совершить такую нелепость — осудить по столь сомнительным обвинениям на казнь семидесятилетнего старика? И все же казнь, более смахивающая на ритуальное самоубийство, состоялась, а тайна ее спрятана где-то совсем-совсем близко и где-то очень-очень далеко. А смысл этой драмы знать нужно, ибо осужден не столько Сократ, сколько определенная форма самой жизни. Догадывался об этой подоплеке драмы Сократа и А. С. Пушкин:

Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал?.. Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою  Однозвучный жизни шум.

Можно сказать, что не афинское правосудие само по себе осудило Сократа, а руками этого правосудия была кем-то осуждена на казнь определенная форма самой жизни. Остается узнать лишь справедливость этого приговора. Каким же способом?

Но если эмпирические факты, индукция рассудка, аналитика разума, интуиция ума не в состоянии пролить свет на тайну гибели Сократа, то остается прибегнуть лишь к помощи символики, к символическому истолкованию жизни, деяний и смерти мудреца.

О СИМВОЛАХ ВООБЩЕ

Наряду с миром видимых и невидимых явлений человека еще окружает и таинственный мир символов: священно-ритуальных, сакрально-мистических, художественно-интуитивных, условно-прагматических, знаково-абстрактных, словесно-рассудочных и т. д. О чем повествуют нам эти создания неизвестного творца? Куда они нас влекут? В символах есть какая-то неведомая нам законосообразность, логика, грамматика; они всегда преисполнены смысловой субстанцией, ждущей своих определений и оформления.

Поэтическая мысль Гёте (приведенная в эпиграфе) исключительно точно и емко схватывает суть символики, видя в ней уникальный способ спасения вечных ценностей жизни от всепоглощающего черного потока времени. Символы в этом плане являются своеобразным смысловым алфавитом вечности; прежде чем стать гражданином вечности, нужно стать символической фигурой-буквой ее непрерывно пишущейся книги жизни настоящей.

Истина символов трудно постижима, если вообще постижима; но всякое усилие постичь смысл символов обогащает наши познавательные силы и способность суждения. Символы наиболее полно отвечают запросам человеческой целостности, сочетая в себе чувственное и рациональное, интуитивное и мистическое, загадочное и явное, постижимое и непостижимое. Они представляют наиболее высокий уровень обобщения, синтеза и способны служить методом постижения самых сложных и трудно постижимых истин. Согласно Р. Генону, символика «открывает поистине безграничные возможности концептуального творчества, тогда как язык слов, чьи значения более определены, больше устоялись, всегда ставит более или менее узкие рамки нашему стремлению проникнуть в глубь вещей».

Всеобщность символов поистине универсальна, охватывая своими смысловыми сетями вещи, природу, растения, существа, выводя их в сферу самых интимных и высоких истин. В этом плане символы в равной мере доступны каждому человеку, ибо каждый может найти с их помощью истину в меру развитости своих интеллектуальных способностей. «…Самые высокие истины, которые невозможно было бы выразить и передать никаким другим способом, оказываются до некоторой степени доступны передаче, будучи… облачены в символы; эти облачения, несомненно, скроют их от многих, но и явят их в полном блеске глазам тех, кто умеет видеть». В то же время символы служат наиболее надежной защитой сознания и разума человека от деструктивных воздействий бессознательного и отрицаний Ничто.

Символика имеет в себе и священный аспект, обнаруживая вовне и выражая божественную волю в формах, наиболее близких и доступных человеку.

Первые строки Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово» можно понять как божественный манифест символизма. Слово есть и Глагол, творящий мир; и Мысль, ищущая себя, свои значения в сотворенных вещах; и Логос, познающий вещи в их именах, и божественный Первоинтеллект, содержащий в себе смысловые прообразы всего существующего. И все эти аспекты божественного символизма несет в себе единый, неисчерпаемый и бесконечный символ Слова, которое можно понять как символ вообще, как смысл любого иного символа. Слова обычных языков хранят в себе рудиментарные элементы этих глагольных, мыслящих, логосных и смысловых богатств божественного первоначального языка. И приоткрываются эти богатства на языке символов.

Символы, таким образом, хранят в себе тайны любого Творения и Воплощения. Чувства постигают видимые стороны вещей, добывая знания путем уподобления своих образов с вещами. Рассудок постигает объекты путем абстракций, добывая свои знания из рассечения, умерщвления вещей. Разум постигает посредством категорий сверхчувственные, незримые свойства вещей, формируя из них понятия. Ум добывает знания изучения из самого себя посредством умозрения, рефлексии, интеллектуальной интуиции. Символизм добывает и хранит в себе те знания вещей, людей, понятий, которые наиболее подобны и достойны миру вечности.

Таким образом, основанием символики является соответствие (мера соответствия) между сотворенным многообразием мира и Богом-Словом. Поэтому вполне правомерно полагать, что и человек является символом — именно вследствие того, что он создан «по образу Божию» (Быт. 1, 26–27).

В этом плане за каждым человеком присматривает не только ангел (resp. - бес), но и определенный символ, в котором идеально хранится его антропологическая сущность, служащая как бы пропуском в сферу вечности. Каждый человек есть символ, т. е. нечто превосходящее его телесный и духовный облик, и во всяком символе скрыт определенный тип человека, превращающий эту фигуру вечности в жизненную действенность.

Поэтому методология символизма постоянно должна решать двоякую задачу. С одной стороны, нужно именно для данного человека найти его истинный, подлинный символ, объективно указующий именно ему путь в вечность. Этот символ скрыто действует и в самом человеке, будучи его непосредственным конструктором и перводвигателем его личности, но в то же время он находится и вне человека как чувственно воспринимаемый носитель и представитель его смысловой сущности. С другой стороны, нужно и по имеющемуся символу найти его адекватную антропологическую сущность, его личностное воплощение. Каждый символ скрыто содержит в себе своего человеческого избранника, актуализирующего вечное содержание его символичности. Не следует исключать и внутреннюю специфически самосущую жизнь символов — жизнь благую и не совсем такую. Возможен и благодатный символизм, а возможна и агрессивность символического рода. Возможно и сочетание в одних и тех же символах противоположных значений.

Начнем с самого простого, обычного, всем известного символа, в наибольшей мере совпадающего со знаком. Речь идет о знаке вопроса, вопросительном знаке, который представляет собой в первом приближении как бы символ самого символа, символ вообще. Смысл и значение знака вопроса не исчерпывается грамматикой, семиотикой, формальной логикой, а уводит нас в тайное пространство мира, где и происходит встреча символов и людей. Остается неясным и то, кем и перед кем был поставлен первый вопрос? О чем в нем шла речь?

Какой тип человека или вообще, какой человек своей жизнью наиболее полно воплощает, высказывает, раскрывает суть этого символа? Или: какого человека избрал знак вопроса в качестве своего представителя, живого органа, раскрывая в нем и через него свои перспективы жизни и вечности? Или: какой человек может стать неосознанной жертвой символической агрессивности знака вопроса?

Таковым человеком является древнегреческий мудрец — Сократ. Именно через Сократа символ вопроса может приоткрыть свою вечную сущность, а древний мудрец — загадку своей жизни. Уже современники считали его живой персонификацией мудрости. К. Маркс назвал Сократа «олицетворением философии», «воплощенной философией», т. е. он для него был не просто афинский философ, но и выразитель внечеловеческой мудрости и знания. Сам Сократ смысл своей жизни искал именно в вопрошании, а основным содержанием своих размышлений считал вопросы.

Однако эти суждения еще слишком абстрактные. Нужно уточнить, олицетворением какой философии является Сократ? Ведь он отрицал натурфилософию, науки, практические знания, видя в них отклонение человека от своей главной стратегической задачи — познать самого себя.

СОКРАТ: УЧЕНИК ДЕМОНОВ

ИЛИ УЧИТЕЛЬ ДИАЛЕКТИКИ?

Философия является наиболее полным выражением сути вопроса и как деятельности вопрошания, и как вопросительного знака, и как символа. Именно поэтому Сократ как воплощение философии и есть воплощение символической сути вопроса. А поскольку созданный им универсальный вопросно-ответный метод философствования стали называть диалектическим, то Сократа можно считать воплощением именно диалектической философии. Сократ есть живое воплощение диалектики вопроса или вопроса как сути диалектики. Сократ и символ вопроса — близнецы-братья: кто из них истине более ценен? Говоря «Сократ», мы становимся вопросом; спрашивая о чем-либо, мы подвергаем себя величайшей опасности — испытать участь Сократа.

Итак, одним из основателей диалектики, ее блестящим испытателем на живых людях, ее популяризатором и архетипической фигурой, ее антропологическим избранником стал Сократ, который воплотил в себе ее нагло-соблазнительные и тайно-демонические силы, ее ярко-искусительные и подло-софистические мотивы, ее иронично-мессианскую и жалко-просительную сущность, ее революционно-опьяняющие и деструктивно отрезвляющие функции.

За свои личные заслуги перед диалектикой и вопросом как ее ключевым символом к Сократу был приставлен даже специальный персональный демон (видимо, в те древние времена так именовали ПК), постоянно обеспечивающий связь нашего мудреца с Интернет-Тартаром.

В исследовательской литературе имеется огромная масса истолкований этого демона Сократа, но свет вокруг данного загадочного персонажа не загорается, а мрак все более сгущается. Природа этого демона осталась загадочной и неясной ученикам и друзьям Сократа; таким же это существо остается и до нынешних времен.

Древние греки узрели в этом демоне нового неизвестного им бога; одни ученые видят в нем феномен здравого смысла; другие считают его проявлением инстинкта самосохранения; третьи считают его предельно обостренной религиозностью; четвертые обнаруживают в нем скрытую трансцендентность души; Ницше видел в демоне сознание, которое в образе чудовища подменяет инстинкты. Наиболее гуманистична и фантастична трактовка сократовского демона у А. Ф. Лосева, который видит в нем всего лишь метафору, и мудрец иронично прикрывал ею свою совесть, разум, здравый смысл. Но зачем же скрывать совесть, да еще с помощью иронии — всесокрушающей и саморазрушающей силы? Гегель справедливо полагал: «Ирония умеет сделать ничтожным и суетным всякое объективное внутреннее содержание и, тем самым, сама оказывается бессодержательностью и суетностью, которая сама из себя придает себе для своего же определения случайное и произвольно взятое содержание, причем в то же время она господствует над ним, не связана им и, заверяя, будто она стоит на высшей ступени религии и философии, на самом деле впадает в пустой произвол». Ирония не скрывает совесть, разум, здравый смысл, а разрушает, пожирает и заменяет эти духовные силы диким произволом бессознательного.

Ирония больше порождает проблем, чем их решает. Остается неясным: кто подлинный автор иронии — демон или Сократ? Действительно ли сам Сократ иронизирует или же с его помощью скрыто запускается в ход действие некоей чуждой человеку силы?

Несколько слов о терминах. В сочинениях Платона и Ксенофонта (как основных источниках сведений о Сократе) употребляется не термин «даймон», а «даймонион» (to daimonion). Глубинного смыслового различия здесь нет, ибо «даймон» обозначает особое божество, а «даймонион» — свойства этого божества, буквально означая «божественное».

А. Ф. Лосев разъясняет, что в «римской мифологии демону соответствует гений». Далее он утверждает: «Гении (или «демоны» — греч. daimon) — низшие божества или духи в греческой мифологии».

А вот как разъясняет суть гениев Сократу загадочная жрица и пророчица Диотима: «Ведь все гении представляют собой нечто среднее между богом и смертным.

Сократ: Каково же их назначение?

Диотима: Быть истолкователями и посредниками между людьми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они заполняют промежуток между теми и другими, так что Вселенная связана внутренней связью. Благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое искусство и вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с ними только через посредство гениев — и наяву и во сне. Гении эти многочисленны и разнообразны».

Велика, но неведома роль пророчицы Диотимы в создании диалектики и сотворении, формировании, вдохновении ею того существа, которое стало мудрецом Сократом. Она же и помогла каким-то образом вселиться в него и демону, который стал движущей силой диалектики Сократа. Хотя Сократ много рассуждал о знании, но фактически его собственный ум находился в плену у пророчеств, заклинаний, чародейств, демона, которому он неосознанно принес в жертву свой критический разум и сознание. Взамен демон подарил Сократу искусство вопросно-ответной диалектики.

Здесь есть один крайне важный смысловой нюанс: допустим вместе с древними римлянами, что всякий гений есть благодетельный демон; следует ли отсюда, что всякий демон благодетелен? Отнюдь нет! Но вот авторы переводов Платона и Ксенофонта с древнегреческого на русский сплошь и рядом заменяют термин «демон» на термин «гений», причем, делается это даже в тех контекстах, где речь идет о Сократе, который ясно и недвусмысленно везде говорит о персональном даймонионе, а не о гении.

Странные действия переводчиков и знатоков древности. Зачем все-таки греческий термин в русских переводах заменять римским термином? Что именно желают скрыть в этой словесной подмене и неопределенности люди? что реально скрывают в ней гении и демоны? что скрывается за этой подменой объективно, независимо от людей, переводчиков, гениев и демонов?

Да и в смысловом плане эти термины не совпадают. Даже лучшие исследователи и знатоки античной культуры затрудняются определить хотя бы мифологический статус демонов, не говоря уже об их онтологической сути. А. Ф. Лосев считает демонов неоформленными божественными силами. В то же время он утверждает, что «демоны мыслятся также низшими божествами, посредниками между богами и людьми»; но демоны для него суть и сверхъестественные персонажи, «которые не являются богами и занимают в сравнении с богами низшее место в иерархии…» Наконец, «в более узком и точном смысле демоны — злые духи». Итак, демоны суть и божественные силы, и низшие божества, и духи, и вовсе не боги. Кто же они на самом деле и какова их роль в мироздании и в человеческой жизни?

А. Ф. Лосев в итоге вместе с другими исследователями видит в призраках и демонах «моментальный преанимизм», «богов данного мгновения» Эти существа, не имеющие божественного статуса, историки относят к разряду низшей мифологии. Так как они постоянно вмешиваются в человеческую жизнь, то они имеют даже главенствующее значение над богами, действующими в эпохи миротворения. В ритуальном аспекте демоны и духи не связаны с общеплеменными и общегосударственными культами, а имеют свою замкнутую систему ритуальных и магических обрядов.

Итак, демоны в античной культуре выступают как неопределенные и неоформленные силы судьбы, небытия, обретающие свою определенность лишь в контактах с формами Космоса. Эти силы не созданы ни богами, ни человеком, ни природой, ни сознанием, ни титанами, ни чудовищами, а существуют сами по себе. Позже мифологическое мышление попыталось подыскать им приемных родителей. Но их исконная безродность все же полностью не исчезала. Демоны вездесущи, проникая без виз в миры богов, людей, вещей, мыслей. Но они никого не могут полностью подчинить своей власти. Поэтому все беды людей не от демонов, а от ослепления своим Невежеством и пустой Гордыней. Демоны лишь используют человеческие пороки в своих целях. Но и демонов тоже никто не может целиком подчинить своей власти. Даже Зевс владычествует над ними не абсолютно. Так вопрос о жизни и смерти людей решает не Главный Олимпиец, а его административный аппарат, состоящий из служебных демонов, вернее, демониц-Мойр (Клото, Лахесис, Атропос).

Вначале демоны были нравственно двусмысленными силами, хотя в сторону зла их кренило весьма основательно. Они выполняли важную «грязную работу» в Космосе, освобождая высших богов от ответственности за зло в мире. Позже демоны были частично включены в состав олимпийских обывателей, частично они сохранили свою дикую вольность в массовом сознании трудового люда.

В римской мифологии гений (genius, от gens — «род»; gigno — «рождать», «производить») первоначально считался прародителем рода, затем — хранителем сил и способностей мужчины. Позже гений стал персонификацией внутренних сил человека, затем — самостоятельным божеством, рождающимся вместе с человеком. Гении были не только у отдельных людей, но и у городов, воинских корпораций, местностей, стран. Хотя считалось, что гении имеют облик змей, но в мифах изображались они почему-то в виде прекрасных юношей с рогом изобилия, чашей. Иногда ларцы с богатством в зубах держал сам змееобразный гений.

Желающие облагородить Сократа и его демона, сделав последнего гением, оказывают мудрецу плохую услугу. Ведь гении — это твари похуже демонов. Демоны представляют неопределенные силы Ничто, а гении с инфернальной принудительностью совмещают в себе змеиность и мужскую красоту, силу, ум.

Ясно, что демон Сократа — это не традиционный бог, ибо известным олимпийским богам он поклонялся, как и все греки, совершал все необходимые обряды; не пренебрегал он и оракулами, гаданиями, чародейством. Ссылаясь на Гесиода, он полагал, что люди Золотого века после смерти первоначально становились «видемонами» — всезнающими существами. Но затем что-то с ними случилось, и они утратили сознание, хотя присущие им знания сохранились; поэтому их позже и стали звать «демонами». Они все знают, но не сознают того, что именно они знают; поэтому они нуждаются в человеческих толмачах, медиумах[1], которые помогают им осознать свое содержание. Сократовское изречение «Я знаю только то, что я ничего не знаю» выражает принцип не человеческого, а демонического познания, ибо для человека «знание о незнании» ничем принципиально не отличается от «знания о знании» и «знания о вещах». О каждой вещи, в том числе и о Ничто, люди что-то знают, что-то не знают, стремясь узнать побольше. Демоны же, находясь в Ничто, будучи плодами Ничто, знают его отрицательную натуру, но осознать ее не могут без положительных реакций с чем-то бытийным, человеческим. Отсюда и их интерес к человеку, вернее к его сознанию й разуму. Они стремятся хотя бы на время, хотя бы напрокат взять у человека сознание и разум, дабы осознать и понять свое недоступное им знание. С человеком же они расплачиваются «знанием о Ничто, совпадающим с самим Ничто». Они одаривают человека таким знанием о смерти, что она кажется им слаще жизни, что и произошло в случае с Сократом. Человек может дослужиться до звания демона своей разумностью и своей мудростью, но лишь в том случае, если эти духовные силы направлены не на бытие, а на Ничто, на смерть. Поэтому для Сократа очевидно, что наряду с богами нужно исследовать еще три типа существ: «демонов [гениев], героев и людей».

Уже на суде Сократ затеял дискуссию о природе гениев, полагая, что «гении — это как бы побочные дети богов, от нимф или кого-нибудь еще…» От каких нимф? И от кого-нибудь еще у богов могут быть дети? Что здесь подразумевается под этим «кого-нибудь еще»? О каких богах вообще Сократ ведет речь?

(Предваряя последующий анализ, можно спросить: «Если сократические мудрецы так безумствуют, то что тогда говорить о простых смертных?»)

Хотя античное сознание допускало как благих, так и злых демонов, в целом демоны для них были все же скорее отрицательными, чем позитивными силами. Поэтому все олимпийские боги завоевывали свой космический статус, преодолевая как свой собственный демонизм, так и демонизм окружающей их среды. Демоническое нужно признать, познать и одолеть, заменив его светом сознания. Демон тайно и коварно обманул Сократа, внушив ему неконтролируемую уверенность в том, что демоны могут усилить свет обычного разума и знания, и что с ними нужно дружить, как скажет потом великий друг демонов — К. Г. Юнг. Ну, а чтобы эта уверенность не подвергалась сомнению, в качестве ее стража был приставлен демон диалектики, вооруженный непобедимой иронией, безответными вопросами и символами военной магии, которые Сократ наивно считал своей собственностью. Хотя реально он сам был приготовлен к жертвоприношению на кровавый алтарь диалектики, ибо свое сознание, разум, здравый смысл он уже поставил в один ряд с заклинаниями, чародейством, пророчествами «видемонов».