Помоги проекту - поделись книгой:
Chanel Cristalle Eau de Parfum
– Я не могу тебя понять, ты ускользаешь.
– И что прикажешь, остановиться и ждать, пока до тебя что-то дойдет?
– Просто остановись, чуть-чуть.
Яли стоит в дверях, улыбается. Она замерла. Картинно, словно позирует перед фотографом.
– Останься, – говорит Сато.
Яли отмирает и отрицательно мотает головой.
– У меня торт, ватрушки, чай, – уговаривает Сато.
– А у меня дождь, улица и сны наяву, когда вроде бы еще тут, но уже уснул, – отвечает Яли.
– Ну, тогда я с тобой, только пожди я возьму дождевик, у меня и второй есть, – говорит Сато и убегает в комнату.
Яли не может ждать, это очень долго и скучно ждать пока кто-то ищет дождевик, когда там, вот рукой подать, льет дождь. Она хлопает дверью, много раз давит кнопку вызова лифта, запрыгивает в кабину и слышит, как Сато открывает дверь. Лифт мчится камнем вниз, выпускает из стальной клетки, пролет ступеней, и Яли выбегает в дождь.
Она поднимает голову к небу, ловит падающие иглы воды и понимает, что замирала слишком надолго, а дождь этим временем ушел и вот-вот закончится совсем. Яли снимает туфли, бежит быстро-быстро, хватая за хвост ускользающий дождь.
Экипированный в дождевик Сато успевает заметить лишь силуэт Яли, который скрывается за поворотом. Сато бежит за ней. Он не хочет упустить ее вновь, ведь ему так много нужно сказать.
Дождь ведет Яли в сквер, вдоль залитых влагой лилий и кустов жасмина. Яли вбегает на пружинящий под ногами ковер из травы, бежит вдоль цветов, упиваясь ароматом.
Сато замирает посреди улицы, любуясь Яли. Он уже забыл о погоне, но тут Яли вновь набирает скорость.
Дождь уходит. Нельзя его упустить. Яли забывает о цветах и, перебежав перекресток по диагонали, вклинивается в людской поток. Поток похож на реку, он несет, качает и убаюкивает. Яли помнит, что надо догнать дождь, помнит это так долго насколько хватает сил, но река сильна, она поет шумом, захлестывает с головой и уносит туда, где сон тих и безмятежен, поток ровен и быстр, а звон воды – твой голос.
Дождя нет. Он ушел. Нелепый парень в дождевике подходит ко мне и говорит:
– Пошли домой.
– Я вас знаю?
– Это же я, Сато!
– Сато, – пробую на вкус эти буквы.
– Это я, я бежал за тобой из дома.
– Вы ошиблись, я вас не знаю.
– Я не ошибся, я точно уверен – это ты, та, что нужна мне, но ты все время ускользаешь.
Ноты: альдегиды, влага, белые цветы, лилии, жасмин, горькая трава, лед.
Khalis Dream Dubai
– Гоша, Гоша – адикалоша! – кричали вслед мальчишки, и кто-то даже толкнул в спину.
Я шел молча, не обращая внимания на задиристых пацанов, пряча под широким бортом папиного пиджака три тюльпана.
Кличка эта была старой, и по сути не обидной. Получил я ее случайно, когда опрокинул на себя папин лосьон после бритья пять лет назад, целую треть жизни назад. В те далекие времена, когда я везде таскал дранный кожаный портфель, огромные, каждый час останавливающиеся, наручные часы и имел черный зуб, который усиленно не желал лечить. И судя по всему, кличка мне досталась однозначно хорошая, о других вариантах не хотелось даже думать.
Я свернул за угол, оставив галдящих мальчишек во дворе и, перебежав дорогу, тихо открыл калитку Надиного дома. Пробираясь сквозь разросшиеся кусты ирисов, я молил вселенную лишь об одном – чтобы Клавдия Ивановна, мать Нади, оказалась на работе, на рынке, у подруг, да где угодно, лишь бы не дома. Я тихо постучал в окно. Постоял, вглядываясь в темноту комнаты. Постучал еще, и в окне показалось лицо Нади. Лицо сделало суровую гримасу и жестами велело молчать и убираться с глаз. Мама была дома. Я угрюмо поплелся к задней части дома, взобрался на облюбованную изогнутую к низу ветку орешника, положил рядом тюльпаны и стал ждать.
Через полчаса я стал проваливаться в дрему и раздумывал – не прилечь ли на траву, но хлопок закрывающейся двери заставил подскочить, словно укол адреналина. Я стал подпрыгивать от нетерпения, от чего ветка закачалась и я, опасно наклонившись назад, чуть не рухнул. Усмирив свои эмоции, я стал ждать, сверля взглядом заднюю дверь дома. Дверь вняла моим мольбам и явила Надю. Босая, в длинном синем халате, она прошла ко мне и молча села рядом.
– Это тебе, – вручил я начинающие увядать тюльпаны.
– Спасибо.
Надя понюхала каждый цветок и ушла с ними в дом.
– Поставила в воду, – сказала она, вернувшись.
Мы снова молча сидели на ветке. Надо было наверно что-то говорить, так всегда делают, я даже много раз записывал на бумажке темы для бесед и новые анекдоты, но каждый раз, приходя к ней, я просто молчал. Надя обычно тоже молчала, иногда рассказывала про своего кота или папу. Я любил молчать вместе с Надей. Это была не просто неловкая тишина, это было обоюдное действо. Люди редко умеют правильно молчать. Надя умела. От этого она была еще краше и бесценнее. Более того, она была необходимой частью моего шумного, вечно бегущего мира. Я достал из кармана горсть леденцов и протянул Наде. Она долго копалась и вытащила маленькую зеленую конфету в прозрачном фантике. Сквозь листья пробивались лучики солнца, у забора дрались в пыли воробьи, Надя хрустела, разгрызая леденец. Я поднял голову к небу, смотрел на колышущуюся крону дерева, потом закрыл глаза и… запах лаванды, щекочущие пряди волос на моем лице, сладкие леденцовые губы Нади. Когда я открыл глаза, она уже стояла у двери. Легонько помахав мне, она улыбнулась и юркнула в дом, щелкнув щеколдой замка. На подкашивающихся ногах я доковылял до калитки, постоял там несколько минут, а потом пошел домой, облизывая с губ остатки леденцовой сладости.
Ноты: пенно-бритвенный аккорд, бергамот, кора дуба, ирис, роза, лаванда, леденцы, мята, чистые волосы, мускус.
Prada Infusion d`Homme
Белые, белые стены, такие есть только у нас, их мама делала. Это называется побелка. Если поводить по стене рукой, рука тоже чуточку станет белой. Но этого делать нельзя, потому что мама расстроится. Хуже расстроенной мамы нет ничего. Хотя нет, есть. Кукурузные палочки, которые нельзя открывать до обеда, хуже расстроенной мамы. Но я все равно не буду тереть стену рукой, разве что одним пальцем за дверью, где не видно. Теперь у меня белый палец!
В этом мире почти все нельзя. И чем что-то интереснее, тем это больше нельзя, нельзее. Например, нельзя есть немытую алычу прямо с дерева. Действительно нельзя, я проверила, лучше так не делать, даже вспоминать жутко. Нельзя не мыть руки. Ну, хоть с этим все хорошо. Мыть руки интересно, особенно у бабушки, где можно выбрать мыло из нескольких кусочков по запаху и намылить тем, которое понравилось, ну или всеми сразу. Нельзя лазить в мамин ящик с косметикой. Вот это совсем не честно, там интересно. Оттуда пахнет странными запахами, которые не встречаются больше нигде, почти все там мажет руки и имеет свои маленькие коробочки. Маленькая коробочка сама по себе предмет наиценнейший, а если оттуда что-либо высыпается, выкручивается или просто прилипает к пальцам – значит это, по меньшей мере, сокровище. И мне туда нельзя. Как с этим жить? Я тихо, чтобы не привлечь внимание мамы, приоткрываю ящик, вдыхаю запах пудры и тихонько задвигаю его назад. Ну и ладно! Фотографии-то мне можно. Можно? Ну, пока что никто не запрещал. Мы с бабушкой их регулярно смотрим. Я подставляю стул, открываю сервант и вытягиваю громадный тяжелый альбом. Это я с моими бабушками. Это я в огромных спадающих колготках. А это мои прабабушка и прадедушка. Их уже нет, они умерли, но родители почему-то боятся мне говорить о смерти, думают – я испугаюсь, а так я не знаю и не боюсь. Я знаю и не боюсь. Взрослые бывают очень странными. Надеюсь, со мной не случится подобного, когда я вырасту. Вот бабушки не боятся говорить о смерти, они даже к ней готовятся, как к празднику, откладывают специально лучшее платье, новые колготки и туфли.
Я закрываю альбом, без бабушки его смотреть скучно. А вот этот пакетик с маленькими разноцветными книжечками я еще не видела. Их-то точно можно, маленькие книжки для детей. А эти просто изумительны, каждый лист с разноцветным рисунком тоненькими линиями и папина фотография. Это книжка о папе! А вот еще одна, чуть побольше, и тоже с папиным фото. Она больше похожа на раскраску. Всегда знала, что о папе должны быть книжки и раскраски. Я бегу к своему столику, достаю карандаши и сажусь раскрашивать папину раскраску. Какой сегодня интересный день! А вечером я обязательно покажу раскраску папе, он так обрадуется, что включит музыку и будет весь вечер танцевать вместе со мной.
Ноты: известь, мел, алыча, душистое туалетное мыло, тюльпан, влажная пудра, гиацинт, мускус, крем «балет», детский крем, старый картон фотографий.
Enrique Iglesias Adrenaline
– Статью обо мне? – спросил Фредерик, закутываясь в халат.
– Да. День жизни. Я буду следовать за вами весь день, делать заметки. Ваша секретарша сказала, что все согласованно, – ответил журналист, переминаясь с ноги на ногу.
– Интересно, с кем она это согласовала, ну да ладно, проходите.
– Я Марк, – представился журналист.
Фредерик проследовал в столовую. Упитанная дама поставила на стол высокий стакан с зеленым содержимым.
– У нас гости, Фрида, – сказал Фредерик.
Фрида кивнула.
– Не стоит беспокоиться, – сказал Марк.
– Вам же надо вникнуть в мой день, поэтому будем жить его вместе, пейте, – сказал Фредерик.
Перед журналистом поставили такой же стакан. Он сделал глоток и от неожиданности поперхнулся.
Фредерик захохотал.
– Видишь, Фрида, твое творение ужасно, я тебе говорил! – все еще смеясь, сказал Фредерик.
– Это очень полезный бодрящий коктейль, и я не собираюсь меня рецепт лишь потому, что кто-то поперхнулся, – ровно ответила Фрида.
– Что в нем? – тихо спросил Марк.
– В основном петрушка, какие-то специи, масло для вкуса, мне нужно потреблять много петрушки, вот Фрида колдует, как может, – ответил Фредерик.
– Островат, – сказал Марк, пробуя коктейль снова.
– С непривычки, – сказал Фредерик.
– У меня к вам всего одна просьба, ведите себя обычно, не меняйте планы, в общем, мне нужен именно ваш день, – сказал Марк.
– Боюсь вас разочаровать, мой обычный день скучноват, – сказал Фредерик.
Он допил коктейль и отправился одеваться.
– Куда мы направляемся? – спросил Марк, когда они вышли.
– В бар.
– Вы там будете работать?
– Нет, я там буду пить, большая часть людей пьет вечером и ночью, я пью днем.
– Почему?
– Ночью я занят.
Бар был маленьким и уютным. Бармен поздоровался с Фредериком, как приятель и, не дожидаясь заказа, стал сооружать на доске ряд маленьких рюмочек. Спустя пару минут бармен поставил на стойку деревянный поднос с шестью рюмками, украшенными дольками апельсина, обсыпанного коричневой присыпкой. В крайней рюмке плавала ягодка клубники.
– Пьяная клубника, – провозгласил Фредерик, – мой любимый сет, приступайте.
Марк взял рюмочку и принюхался. Пахло специями и травами.
– Надо успеть, пока холодный, потом теряет свое очарование, – пояснил Фредерик и плавно опрокинул в себя рюмку.
Марк последовал примеру.
– Бальзам? – спросил Марк, заедая апельсином.
– Настой на травах, вкусно, полезно и алкогольно, все в одном, – ответил Фредерик.
После шестого или седьмого сета они перекусили ванильными кексами и газировкой. Фредерик пил какую-то зеленую, а Марк предпочел «Байкал».
Потом они перешли на удобные диваны, Марк задавал вопросы, Фредерик отвечал, Марк записывал то в блокнот, то на диктофон. Время летело быстро, и, осушив еще несколько сетов настоя, Фредерик вызвал такси, когда они вышли из бара, был уже вечер.
Погрузившись в кожаный салон шикарной машины, Фредерик достал из кармана сигару.
– Разве тут можно курить? – спросил Марк.
– Тут можно все, пить, курить, спать, есть, это моя любимая компания извозчиков, – рассказал Фредерик.
– А можно мне их номер? – спросил Марк.
– Номер можно, но они к вам не приедут, с ними надо заключать договор, быть, так сказать, постоянным клиентом, – ответил Фредерик.
– Машина шикарная, – сказал Марк, поглаживая сиденье.
– Люблю кожаный салон, – сказал Фредерик и закурил сигару.
Когда машина подъехала к дому Фредерика, было совсем темно.
Фредерик вошел в дом, Марк последовал за ним, когда он понял, что вошел в спальню, он извинился и собирался выйти, но потом уставился на огромный деревянный гроб вместо кровати.
– Что это? – не скрывая ошеломления, спросил Марк.
– Гроб, – ответил Фредерик.
Потом, довольный произведенным эффектом, рассмеялся и пояснил:
– Это подарок моей старой почитательницы, у нее своеобразный взгляд на мир и любовь к готическому стилю во всем, кстати – это канадский белый кедр, – рассказал Фредерик и постучал по стенке стилизованной под гроб кровати.
Поделиться книгой: