Помоги проекту - поделись книгой:
Помимо этого, большевистская политика была ориентирована на расширение сферы применения украинского языка. Правовые акты существенно изменили статус украинского языка, не просто «легализовав» его, но предоставив ему даже определенное преимущество. По справедливой оценке О. А. Остапчук, «политика украинизации стала самым масштабным языковым экспериментом, продемонстрировав возможности активного воздействия на языковые процессы, причем как внешние, связанные с функционированием языков, так и внутренние, затрагивающие глубинные основы языка»[299].
Таким образом, коренизация была ориентирована на подготовку национальных кадров и их выдвижение на руководящие посты, что закладывало основу для формирования этнической республиканской элиты, включавшей, помимо партийных функционеров и управленцев, представителей научной и творческой интеллигенции. Как справедливо замечают украинские специалисты, в результате украинизации изменилась мотивация использования украинского языка: если раньше она носила в основном культурный характер, то теперь присутствовал и политический аспект[300]. Действительно, национальная принадлежность стала одним из условий успешной карьеры. Чтобы занять определенную должность или положение, следовало знать украинский язык, а еще лучше – быть украинцем по происхождению. Все это приводило к тому, что формирующаяся бюрократия, фактически монополизировавшая право на подбор кадров низшего и среднего звена республиканского аппарата управления, приобрела национальный характер.
После распада Российской империи и Австро-Венгрии «украинский вопрос» оказался в центре внимания различных политических сил, вырабатывавших собственные программы переустройства постимперского пространства. Лидеры украинского движения сделали попытку создать независимое государство и изменить существующую этнокультурную ситуацию путем проведения политики украинизации. Для них проблема государственного строительства была тесно связана с вопросом о статусе украинского языка, который представлялся одной из определяющих черт самостоятельной украинской нации. Именно поэтому украинские деятели основное внимание уделяли языковой и образовательной политике возникших украинских государств. Однако существование УНР, ЗУНР, Украинской Державы оказалось недолговечным: земли с украинским населением оказались в поле стратегических расчетов новых национальных государств, и в результате они оказались в составе межвоенных Польши, Чехословакии и Румынии. Версальская система предусматривала защиту интересов национальных меньшинств, однако на практике национальные правительства отнюдь не торопились выполнять взятые на себя обязательства и тем более реализовывать политику автономизации украинских земель.
Между тем украинское государственное образование было создано в рамках федеративного советского государства, причем большевистским руководством под влиянием ряда внутренних и внешних факторов был предпринят курс на украинизацию. С одной стороны, большевики постоянно говорили о праве наций на самоопределение, о равноправии украинского языка и культуры, с другой стороны, надеялись на тесное сосуществование украинской и российской республик. В этой ситуации внешний фактор оказывал весьма ощутимое влияние на формирование стратегической линии большевистского руководства в национальном вопросе. Весной – осенью 1919 г., покуда Парижская мирная конференция активно обсуждала проблемы восточных границ Польши, а польско-украинский конфликт был далек от своего урегулирования, большевики ориентировались на временный характер созданной Украинской ССР и дальнейшее ее присоединение к РСФСР. Однако когда на рубеже 1919–1920 гг. Польша окончательно избрала активный вариант своей восточной политики, ситуация для большевиков в корне изменилась: они реально опасались утратить Украину в случае активных действий II Речи Посполитой и намеревались предотвратить такую угрозу умелыми действиями в сфере национальной политики. Украина должна была стать образцовой советской республикой, привлекающей симпатии западноукраинского населения. Большевики вынуждены были поддержать лозунг независимого украинского государства, конечно, в единственно приемлемой для них советской форме. Дальнейшие их шаги вольно или невольно были направлены на придание этому государственному образованию, национальному по форме, соответствующего содержания.
Глава 2
Украинская проблема в межвоенный период и методы ее решения в политике Польши, Чехословакии, Румынии (1920 – середина 1930-х гг.)
§ 1. Украинская политика Польши: национальная или государственная ассимиляция
Межвоенная Польша была страной многонациональной. Программа первой польской переписи 1921 г. содержала пункт о национальности или «народной принадлежности» жителей и их вероисповедании. Однако из программы переписи 1931 г. этот показатель был исключен: регистрировали родной язык и конфессию жителей[301]. Польские власти предпочитали использовать термины «русины», «русинский», «русский» («rusini», «rusiński», «ruski») вместо «украинцы» и «украинский»[302]. Следует учитывать, что многие украинцы из районов со смешанным населением объявляли своим родным языком польский[303]. Так, удельный вес украиноязычного населения во всей Галиции в 1931 г. составил 33,9 %, греко-католиков – 39,2 %. Численность греко-католиков с польским языком составила в 1931 г. 487 тыс. человек, римо-католиков с украинским языком – 25,5 тыс. человек[304].
В целом по переписи 1931 г. в Польше насчитывалось 14 % населения, считавшего родным украинский и русинский языки. При этом на Волыни они составляли 68 % населения, во Львовском воеводстве – 34,1 % населения, в Станиславском – 69 %, в Тарнопольском – 45,5 %[305]. Украинское население проживало в основном в сельской местности, обычно его часть в городском населении не превышала 35 %. Во Львове в 1931 г. из 312 тыс. жителей было 50 тыс. украинцев (16 %)[306].
Добиваясь международного признания на Парижской мирной конференции, 28 июня 1919 г. Польша подписала в Версале договор с основными союзными державами (США, Великобритания, Франция, Италия и Япония), по которому брала обязательства в отношении национальных меньшинств. Все польские граждане независимо от расы, языка или религии должны были быть равными перед законом и могли пользоваться всеми гражданскими и политическими правами, в том числе свободно употреблять любой язык в частных или коммерческих делах, в религиозных делах, в прессе, в публикациях любого рода или на публичных собраниях. В городах и поветах, где значительное число граждан пользовалось другим языком, нежели польский, польское правительство должно было регулировать вопросы народного просвещения и обеспечивать в школах обучение на родном языке[307].
Буквально накануне подписания в Риге мирного договора с РСФСР и УССР, который также предусматривал защиту прав украинцев, проживавших в Польше, 17 марта 1921 г. была принята Конституция Польши. В основном законе подчеркивалось, что государство, в первую очередь, было создано для защиты интересов каждого человека, гарантировалось обеспечение широких свобод для экономической, политической, национальной и культурной деятельности граждан. Конституция содержала формальные гарантии национальным меньшинствам (сохранение национального языка и свободного развития собственной культуры, свободного использования языка в учебных заведениях и т. п.)[308].
26 сентября 1922 г. польским сеймом был принят закон «Об основах общего воеводского самоуправления и в частности воеводств Львовского, Тарнопольского и Станиславского». В документе говорилось, что власти, в том числе судебные, использовавшие во внутреннем производстве польский язык, обязаны были отвечать на заявления сторон на их языке, то есть по-польски или по-русински. Власти самоуправления самостоятельно определяли язык внутреннего делопроизводства. Язык преподавания в школах, которые содержались одной из палат воеводского сеймика, определялся той же палатой. Воеводские законы и различные решения должны были оглашаться на польском и русинском языках. Законы, распоряжения и другие государственные акты должны были издаваться в воеводствах также и на русинском языке[309].
Статьями закона не предусматривалось создание при министерстве по делам религии и образования специального департамента по делам греко-католической церкви и украинской школы, который возглавил бы украинец, как это предполагалось в проекте закона о воеводской автономии, опубликованном в сентябре 1922 г. в газете «Дiло»[310].
Следует отметить, что выделение Львовского, Тарнопольского и Станиславского воеводств в законе о воеводском самоуправлении было не случайным. Уровень национального самосознания восточнославянского населения в восточных регионах Польши был различным. Так, в Восточной Галиции большое развитие получило украинское национальное движение, свидетельством чему было стремление к созданию собственного украинского государства после распада Австрийской империи. Иная ситуация сложилась на Волыни и Полесье, которые входили ранее в состав Российской империи. Устойчивое национальное самосознание не признавалось отличительной чертой местного населения. Так, по результатам переписи 1931 г. 700 тысяч жителей Полесья указали «тутейший» язык в качестве родного[311]. Активной деятельности украинских общественных и политических организаций на Волыни, в отличие от Восточной Галиции, в начале 1920-х гг. не наблюдалось.
Между тем украинское национальное движение в 1920-1930-е гг., базой которого были восточногалицийские земли, приобрело значительный размах и состояло из политических организаций различной направленности. Социалистическое крыло было представлено Украинской социал-радикальной партией и Украинской социал-демократической партией, консервативно-христианское направление – Украинским национальным обновлением и Украинским католическим союзом. Праворадикальные позиции занимала Организация украинских националистов (ОУН), образованная на базе Украинской военной организации (УВО) в 1929 г. Леворадикальные позиции занимала Коммунистическая партия Восточной Галиции (с 1923 г. – Коммунистическая партия Западной Украины).
Ведущие позиции в национальном движении занимало центристское Украинское национально-демократическое объединение (УНДО), которое вышло на политическую арену в 1925 г. На учредительном съезде этой структуры во Львове 11 июля 1925 г. говорилось, что главной задачей УНДО является объединение украинской нации в Польше в политическую организацию, говорилось также о национальном единстве всего украинского народа и стремлении к созданию соборного независимого украинского государства на всех украинских землях. На съезде 19–20 ноября 1926 г. политическая платформа партии была несколько изменена: смягчалось негативное отношение к Польше – из программы был исключен пункт о невозможности юридического признания польской власти на западноукраинских землях, зато выдвигался лозунг самоуправления[312]. УНДО стремилось активно добиваться прав для украинцев, но исключительно мирным путем, в первую очередь парламентским, объединение имело большое влияние в образовательных учреждениях и кооперативном движении, издавало собственную прессу, в первую очередь газету «Діло». Члены УНДО стояли во главе крупных культурных и хозяйственных организаций: «Просвиты», «Родной школы», «Ревизионного союза украинских кооперативов», «Центробанка» и др.
Сильные позиции в украинском национальном движении занимала греко-католическая церковь. Митрополит Галицкий А. Шептицкий оказывал финансовую поддержку УНДО. Многие униатские священники сотрудничали с Организацией украинских националистов. Станиславский епископ Г. Хомишин принимал активное участие в создании в середине 1920-х гг. партии «Украинское национальное обновление». А. Шептицкому и Г. Хомишину принадлежало 80 % уставного капитала самого большого украинского банка – ипотечного банка «Дністр», формально контролировавшегося членами УНДО[313].
Впрочем, помимо украинского, на территории Восточной Галиции по-прежнему присутствовало и русофильское движение[314]. В 1919 г. возникла Галицко-русская народная организация, отличавшаяся пророссийскими и пропольскими симпатиями. В 1923 г. организация раскололась. Правые образовали Русскую народную организацию (РНО), требовавшую автономию русским землям в Польше. В 1928 г. РНО была преобразована в Русскую селянскую (крестьянскую) организацию. Для РСО были характерны прорусские, православные, антипольские и антиукраинские взгляды[315].
Значительную роль в общественно-политической жизни играла образованная в 1919 г. в Станиславе Коммунистическая партия Восточной Галиции (КПВГ). Одни лидеры КПВГ были сторонниками объединения с Коммунистической рабочей партией Польши, другие же всячески противились этому процессу, одновременно отстаивая лозунги борьбы за объединение западноукраинских земель с Советской Украиной. В 1923 г., после того, как Совет послов Антанты признал за Польшей все права верховной власти над территориями, границы которых были определены Рижским мирным договором, вопрос об отношении двух партий был решен. В сентябре 1923 г. II съезд Коммунистической рабочей партии Польши принял ряд документов, в которых речь шла о борьбе с политикой национального угнетения. Партия признавала: «Народам, силой включенным в состав Польского государства, третируемым и угнетаемым, II съезд КРПП гарантирует поддержку польских трудящихся масс в борьбе этих народов за национальное освобождение и за право свободно решать свою судьбу»[316]. Речь шла о «полной национальной свободе украинцев» и их праве «на соединение с братьями, находящимися по другую сторону пограничных столбов»[317], на «объединение с трудящимся народом Советской Украины»[318].
После этого Коммунистическая партия Восточной Галиции была переименована в Коммунистическую партию Западной Украины (КПЗУ), деятельность которой распространялась на территорию Волыни, Полесья, Подляшья, Холмщины. КПЗУ присоединилась к КРПП на правах автономной части. Западноукраинские коммунисты выдвинули лозунг воссоединения западноукраинских земель с Советской Украиной путем социалистической революции в Польше. В январе 1924 г. ЦК КПЗУ выпустило обращение к рабочим и крестьянам Западной Украины, в котором говорилось: «II съезд КРПП еще раз показал, что революционный польский пролетариат не только не хочет притеснять пролетариат других народов, но залогом своего освобождения считает освобождение трудящихся других народностей. Съезд указывает им прямую дорогу к соединению со своими братьями-пролетариями, которых империалистическая буржуазия разделила границей»[319]. В 1924 г. польские власти запретили деятельность компартии, ее члены ушли в подполье.
В 1926 г. по инициативе КПЗУ была создана партия «Сельроб» («Українське селянсько-робітниче соціалістичне об’єднання»), целью которой была борьба за социализм, за «равные права для всех граждан, независимо от пола, расы, национальности и религии, за полную свободу слова, совести, печати, за свободу собраний и организаций, профсоюзов работающих сел и городов, за свободу забастовок»[320]. Раскол КПЗУ повлиял и на деятельность Сельроба. Осенью 1927 г. партия раскололась, часть ее членов создала организацию Сельроб-левица, которая поддерживала политическую линию Сталина и Кагановича, проводимую в УССР. В мае 1928 г. состоялось объединение расколотых групп под названием Украинское крестьянско-рабочее социалистическое единство (Сельроб-единство) и принята декларация единства. Сельроб-единство стояло на позициях КП(б)У.
В первые годы после включения западноукраинских земель в состав Польши, несмотря на включенные в мартовскую конституцию положения о правах национальных меньшинств, украинские партии Галиции демонстрировали непримиримое отношение к властям. Практически все эти партии, за исключением небольшой организации «хлеборобов», призывали к бойкоту переписи населения в 1921 г. и выборов в парламент в ноябре 1922 года. Подобная позиция заставила польские власти обратить особое внимание на «украинский вопрос». Принятые законодательные акты должны были составить сильную основу для национальной политики польского государства. Но, как отмечает Г. Ф. Матвеев, «предложенная в 1921 г. Польше модель демократии не имела под собой прочного фундамента, обществу еще только предстояло научиться жить в условиях непрерывного консенсуса между устремлениями отдельных социальных и национальных групп населения. Без этого власть становилась инструментом реализации интересов не общества в целом, а отдельных партий…»[321].
В течение 1923–1926 гг. в правительственных коалициях доминировали эндеки. Несмотря на закрепленный в конституции многонациональный характер государства, национальные демократы сохранили свою приверженность созданию государства только для этнических поляков[322]. Правые партии и центристы придерживались концепции национальной ассимиляции, т. е. фактически полонизации меньшинств. Сторонники Пилсудского и левые партии были приверженцами концепции государственной ассимиляции, т. е. готовы были обеспечить национальным меньшинствам свободу культурного и экономического развития в обмен на политическую лояльность Польше[323].
Политика польских властей первой половины 1920-х гг. преследовала цели инкорпорации украинского населения в польской среде. Прежде всего, предпринимались усилия для предотвращения влияния на украинское население приверженцев советской идеи: после 1923 г. часть украинского общества видела в УССР силу, способную реализовать идею соборной государственности: советофильство стало одной из ведущих тенденций общественной жизни середины 1920-х гг.[324] Нерешенный национальный вопрос в Польше создавал благоприятные условия для пропаганды польских и западноукраинских левых партий, активно поддерживаемых советским руководством. Кроме того, в начале 1920-х гг. как на территории Польши, так и на территории Советской Украины действовали партизанские и диверсионные отряды. В 1924 г. польскими властями был учрежден Корпус пограничной охраны, началось обустройство границы для борьбы с партизанским движением в украинских и белорусских землях, которое поддерживали советские республики.
Кроме того, правительство стремилось усилить польское присутствие на украинских землях, для чего туда были направлены польские военные и гражданские колонисты («осадники»), пользовавшиеся финансовыми субсидиями правительства. В июле 1919 г. сейм одобрил принципы проведения аграрной реформы, а через год утвердил соответствующий закон, предусматривавший парцелляцию государственных земель, части помещичьих земель и др. Если в центральных воеводствах II Речи Посполитой норма земли, которая не подлежала принудительному выкупу, составляла 60-180 гектаров, то для восточных – до 400 гектаров. С сентября 1919 г. по июнь 1920 г. на 69 тыс. гектаров земли Восточной Галиции были поселены 12 тыс. польских семей (около 60 тыс. человек). В декабре 1920 г. были приняты законы, предусматривавшие заселение военными колонистами земель Волынского воеводства и передачу в бесплатное пользование до 45 гектаров земли бывшим военным. Эти вновь созданные хозяйства нельзя было ни продавать, ни передавать другим лицам без разрешения правительства в течение 25 лет.
К январю 1923 г. на восточных землях Польши поселилось 16 тыс. польских семей, которые прибыли из Западной Галиции, привлеченные выгодными условиями, государственными кредитами и другими льготами. 4 марта 1923 г. сейм временно прекратил военную колонизацию, а 20 июня 1924 г. принял закон, который давал право покупать землю «на кресах» не только полякам, но и лицам других национальностей, при условии, что они «не были наказаны за преступления перед польским государством». В итоге землю в юго-восточных территориях Польши получили 75 % поляков и 25 % украинцев. Одобренный 28 декабря 1925 г. сеймом закон об аграрной реформе предусматривал продолжение политики колонизации «на кресах». В целом за 1919–1929 гг. было создано свыше 77 тыс. польских хозяйств (600 тыс. га земли)[325].
Важное значение для восточнославянского населения имела языковая политика польских властей. В 1924 г. были приняты так называемые «кресовые законы», определившие принципы организации школьного дела в Польше и правила использования языков в различных организациях. 31 июля польский сейм утвердил законы «О языке государственной и местной администрации», «О языке судов, прокурорских органов и нотариата», «О некоторых постановлениях в организации школьного дела». Действия законов распространялись на Львовское, Станиславское, Тарнопольское и Волынское воеводства. Инициатор школьного закона, министр по делам религии и образования С. Грабский заявил, что так называемые «кресовые законы» обусловлены признанием того факта, что, «во-первых, Речь Посполитая является польским государством, во-вторых, что в границах Речи Посполитой нет ни одного лоскутка земли или национальности, принудительно присоединенной к польскому государству»[326].
На территории Польши государственным языком объявлялся польский, он использовался государственно-административными органами и органами самоуправления, учреждениями связи и на железнодорожном транспорте. Представители национальных меньшинств имели право пользоваться родным языком в общении с государственными и административными органами, вести документацию в учреждениях местного самоуправления позволялось двумя языками. Школьный закон предусматривал плебисцит родителей учеников о языке обучения. Преподавание украинского языка вводили в школе лишь тогда, когда община насчитывала не менее 25 % украинского населения и если родители не менее 40 учеников подавали соответствующие просьбы-декларации. Однако в том случае, когда набиралось 20 учеников, родители которых хотели учить детей государственным польским языком, то такая школа становилась двуязычной. Во всех других случаях школы переходили на польский язык обучения. Для открытия средних школ с украинским языком требовали декларации от родителей 150 учеников[327]. Организацией и проведением школьных плебисцитов занималось общество «Родная школа» под руководством центрального и местных комитетов УНДО, причем объединение фиксировало названия населенных пунктов, где местная власть сопротивлялась сбору деклараций и утверждению подписей[328].
Несмотря на предпринятые активистами украинского движения усилия, после принятия этого закона резко сократилось число национальных школ, что, естественно, вызывало недовольство среди украинцев. Еще в 1923 г. была закрыта украинская мужская гимназия во Львове, а затем были превращены в двуязычные учебные заведения женские учительские семинарии в Перемышле и Львове. Кроме того, польские власти стремились переселить учителей-украинцев из Восточной Галиции в Западную и в центральные районы Польши. За несколько лет из Восточной Галиции было перемещено 1,5 тыс. учителей-украинцев, а 2,5 тыс. уволено с работы[329]. На территории Западной Украины в 1935 г. в целом среди учителей было 77,7 % поляков, 21,67 % украинцев, 0,03 % немцев, 0,6 % евреев[330]. В 1924/1925 учебном году в Львовском, Станиславском и Тарнопольском воеводствах было 2568 польских школ, 2151 украинских и 9 двуязычных. В 1929/1930 учебном году на территории этих воеводств стало 2189 польских школ, 648 украинских и 1793 двуязычных[331]. Почти треть украинских детей вообще оставалась вне школы: в 1931 г. в восточных регионах свыше 38 % жителей старше 10 лет было неграмотным[332].
Болезненным оставался вопрос об украинском университете. Закон о самоуправлении 1922 г. предусматривал открытие украинского (русинского) университета, однако польские власти чрезвычайно осторожно подходили к этому вопросу и не торопились принимать окончательное решение. В польском сейме и правительстве существовало несколько проектов, предлагавших различные пути разрешения вопроса об украинском университете: создать университет с украинским языком обучения в Станиславе, перенести в Польшу Украинский университет из Праги, организовать курсы для украинской молодежи при Варшавском университете, образовать соответствующий институт при Львовском университете или же перенести идею его создания в Ягеллонский университет в Кракове[333].
Политика в области образования вызывала возмущение украинской общественности. «Не будет преувеличением сказать, что именно борьбе за язык и школу мы обязаны враждебности к Польше и полякам со стороны украинской молодежи, которая на территории Восточной Малой Польши охвачена враждебными настроениями на 100 %»[334], – считали специалисты из отдела национальностей польского МВД. Для польских властей ситуация обострялась тем, что деятели украинского движения внимательно следили за происходящими на Советской Украине событиями. Д. Левицкий, глава УНДО, в феврале 1925 г. в газете «Діло» признавал: «Как демократы, мы были, есть и будем противниками всякой диктатуры и, в частности, никогда не примиримся с основами большевистского режима, опирающегося фактически на диктаторское господство одной официальной партии. <…> Но фиксируя факты, мы не можем видеть одни из них и пренебрегать другими. И потому мы утверждаем всем давно известный и никем не оспариваемый факт, что на Советской Украине растет, крепнет и развивается украинская национальная идея, и вместе с ростом этой идеи – чуждые рамки фиктивной украинской государственности наполняются родным содержанием подлинной государственности»[335].
После переворота Ю. Пилсудского в мае 1926 г. политика польского правительства по национальному вопросу подверглась корректировке. При этом национальная политика санации отличалась и от федералистской программы периода становления независимого государства. Как считает польский историк Е. Миронович, Ю. Пилсудский, хотя и выражал симпатию к украинцам, был убежденным сторонником интеграции всех земель польского государства, а уступки в интересах национальных меньшинств признавал потенциальным источником роста сепаратистских настроений[336].
По словам российского ученого С. В. Ольховского, основная линия национальной политики была направлена на реализацию программы государственной ассимиляции, приоритет отдавался концепции государственного солидаризма, предполагающей верховенство государственных интересов над интересами граждан, независимо от их национальной принадлежности. Декларация об уважении к правам национальных меньшинств соседствовала с допущением силовых действий по отношению к лицам, замеченным в антигосударственной деятельности[337].
Новые тенденции проявились в появлении на ответственных постах политиков, выступавших не только за силовое, но и за мирное урегулирование польско-украинских отношений – Тадеуша Голувко и Генрика Юзевского. Голувко принимал самое активное участие в разработке новой концепции восточной политики Польши. По поручению Ю. Пилсудского он курировал создание «прометейских» организаций. В конце 1925 г. в Париже была создана организация «Прометей», идеологи которой придерживались антисоветской риторики, говорили о порабощенных большевистской Россией народах, об их праве на свободное развитие, о создании национальных суверенных государств и т. п.[338]
В 1928 г. руководство прометейским движением перешло к Экспозитуре № 2 II Отдела Генерального штаба Польши, специально созданной для консолидации антисоветских усилий разрозненных эмигрантских организаций. В конце 1928 г. в Варшаве была создан клуб «Прометей» – Лига порабощенных народов России: Азербайджана, Дона, Карелии, Грузии, Идель-Урала, Ингрии, Крыма, Коми, Кубани, Северного Кавказа, Туркестана и Украины. Перед руководством этой организации была поставлена задача воспитания эмиграции и польских граждан в духе идей прометеизма[339].
Наконец, в 1930 г. Совет министров издал распоряжение о создании в Варшаве Украинского научного института. В институте было создано три отделения – украинской экономической и общественной жизни, украинской политической истории и истории украинской культуры, истории церкви. Помимо изучения украинской истории прошлых веков, институт занимался и актуальными проблемами, изучая положение Украины в Советском Союзе. Таким образом, создание института, с точки зрения польских властей, способствовало противодействию советской идеологической кампании и соответствовало лозунгам «прометеизма»[340].
Идеологи прометеизма стремились проводить внутреннюю политику таким образом, чтобы при условии сохранения собственной национальности у меньшинств сформировалось чувство принадлежности к польскому государству. Необходимо было так объединить украинские земли с Польшей, чтобы в случае создания «независимой» Украины над Днепром это не привело бы к изменению границ. При этом осуществление подобной программы возлагалось на местную администрацию. Как заявил министр внутренних дел генерал К. Млодзяновский на заседании Совета министров Польши 18 августа 1926 г., национальный вопрос зависит от эффективности управления на местном уровне, а не от смены политического устройства государства[341].
Во внутренней политике Польши в этот период четко проявился региональный подход к украинской проблеме – в воеводствах применялись различные методы национальной политики. Волынь стремились изолировать от Восточной Галиции – региона, где сильные позиции занимало украинское движение вообще и украинское националистическое в частности.
В Восточной Галиции польские власти стремились прежде всего бороться с радикальным украинским движением. В ОУН в полном составе вошел Союз украинской националистической молодежи, что привело к структурному оформлению молодежного подразделения в ОУН («Юнацтво»)[342]. Наряду с массированной пропагандой ОУН активно проводила акции саботажа, бойкоты, акты индивидуального террора. Летом 1930 г. боевики УВО-ОУН осуществили ряд поджогов имущества польских помещиков, диверсионных актов на линиях телефонной и телеграфной связи. В течение июля 1930 г. было проведено 11 акций саботажа, в августе – 54, в сентябре – 101, в октябре – 22[343].
Ю. Пилсудский решил силой подавить украинское националистическое движение при помощи карательной операции полиции и армейских подразделений. Приказ об «умиротворении» маршал отдал 1 сентября. Акция проводилась с 16 сентября по 30 ноября 1930 г. и охватила 450 сел в 16 поветах Львовского, Тарнопольского и Станиславского воеводств. Разгрому подверглись украинские культурные общества, были закрыты три украинских гимназии, проведены многочисленные аресты, в том числе украинских депутатов сейма, всего аресту подверглось 1739 украинцев, 1143 из них обвинили в террористической и антигосударственной деятельности, было изъято около 2,5 тыс. единиц огнестрельного оружия[344].
События 1930 г. негативно сказались на польско-украинских отношениях и привлекли внимание международных организаций. Украинские политические и общественные круги неоднократно пытались апеллировать к львовскому и тарнопольскому воеводам, к Президиуму Совета министров, к МВД, Министерству юстиции, Министерству вероисповеданий и образования[345].
Активно действовала Организация украинских националистов, пытавшаяся поднять вопрос на международном уровне. Использовались контакты с журналистами разных стран. Например, журналист «Манчестер Гардиан» Ф. А. Войгт опубликовал 21 ноября 1930 г. статью о пацификации, которая имела резонанс в британских общественных кругах. ОУН обратилась также к правительственным организациям разных стран. Так, 21 декабря 1930 г. руководство украинских националистов отправило меморандумы о положении украинцев в Восточной Галиции в министерства иностранных дел 27 государств. В документах речь шла о нарушении Польшей международных обязательств по отношению к украинцам, в частности, в результате проведения «пацификации»; содержалось требование расследовать приведенные факты специальной комиссией и обязать польское правительство возместить украинцам нанесенные убытки[346].
16 декабря 1930 г. депутаты британского парламента обратились к генеральному секретарю Лиги Наций с просьбой провести расследование. В Лиге Наций был создан специальный комитет для рассмотрения положения украинского национального меньшинства в Польше. Польские дипломаты ссылались на необходимость защиты от террористических актов украинских националистов. В январе 1932 г. комиссия приняла окончательное решение прекратить рассмотрение дела.
В конце лета 1931 г. польское правительство объявило программу налаживания польско-украинских отношений. Речь шла о реформе самоуправления (дать возможность украинцам Галиции выбирать своих представителей в органы местного самоуправления), возобновить деятельность закрытых в 1930 г. украинских гимназий в Тарнополе, Рогатине и Дрогобыче с возможностью их преобразования в средние технические школы в рамках образовательной реформы на территории всей Польши; оказывать государственную финансовую помощь украинским кооперативам, занимающимся сбытом продовольственных товаров; легализовать украинское молодежное спортивное общество «Великий луг» в обмен на его подконтрольность польской армии. В качестве первого шага объявлялось об освобождении из заключения украинских парламентариев[347].
Польско-украинского соглашения было решено достичь при опоре на УНДО. В 1931 г. состоялось несколько тайных встреч польских и украинских политиков, однако конкретных договоренностей достигнуто не было[348]. Ситуация обострилась после убийства членами ОУН в Трускавце 29 августа 1931 г. сторонника соглашения между УНДО и правительством Т. Голувко. Впрочем, идея нормализации польско-украинских отношений пропагандировалась на страницах созданного в 1932 г. Экспозитурой № 2 II Отдела ГШ «Польско-украинского бюллетеня» («Віuletyń Роlsko-Ukraiński»). Главным редактором издания стал В. Бончковский. Журнал печатал статьи антисоветского содержания, объединяя на этой основе украинцев и поляков, разделявших концепцию прометеизма[349].
Между тем обострение польско-украинских отношений привело к популяризации идей украинского национализма среди украинской молодежи. В первой половине 1930-х гг. часть отделений перешедшей в подполье запрещенной украинской молодежной организации «Пласт» влилась в «Юнацтво» – молодежную структуру ОУН. Например, так были реорганизованы отделения «Пласта» в Кременце в 1931 г.[350]
Другое украинское молодежное спортивное общество, «Великий Луг», согласилось подчиниться Главному управлению по физическому воспитанию и военной подготовке, подконтрольному Военному министерству Польши. Негласную поддержку при этом оказали УНДО и греко-католическая церковь. Последние не афишировали свою позицию, поскольку боялись обвинений в пособничестве польской власти. Реальное сотрудничество «Великого Луга» с польской армией началось в декабре 1932 г., когда были организованы курсы для руководителей «Луга» по физическому воспитанию и спортивным играм, руководителем которых стал поручик польской армии Шопиньский. Стоит заметить, что такое сотрудничество проводилось при активном участии украинской военной эмиграции из Восточной Украины. Октябрьский номер «Польско-украинского бюллетеня» позитивно оценил сотрудничество «Великого Луга» с Главным управлением по физическому воспитанию и военной подготовке, подчеркивая, что «Луг» якобы стал средоточием молодых украинских патриотических элементов, которые отворачиваются от ОУН[351].
Между тем ОУН сосредоточилась на индивидуальном терроре и экспроприационных актах. В 1933 г. была проведена так называемая «школьная акция». Решение о ее проведении было принято на конференции украинских националистов в Берлине в июне 1933 г., а основной ее размах пришелся на ноябрь-декабрь. Акция была направлена против «ополячивания украинских школ», поскольку «борьба против польского духа в школах – это борьба за воспитание украинской молодежи в украинском духе». В распространяемых листовках содержался список предлагаемых действий – молиться только по-украински, снимать польские гербы, портреты, надписи, не позволять «преподавать учителям на польском языке, ни вообще в польском духе»: «Пусть украинская молодежь уже сызмальства учится бороться с врагами Украины»[352].
15 июня 1934 г. в центре Варшавы боевиком ОУН при активном участии С. Бандеры был смертельно ранен министр внутренних дел Б. Перацкий. Через два дня, 17 июня, Ю. Пилсудский издал декрет «О лицах, угрожающих безопасности, спокойствию и общественному порядку», предусматривавший заключение в специальные лагеря не по суду, а в административном порядке людей, не совершивших преступления, но неугодных режиму. Лагерь был создан в местечке Береза-Картузская в белорусском Полесье[353].
Таким образом, в Восточной Галиции польскому руководству не удавалось предотвратить сепаратистские устремления среди украинского населения и добиться его интеграции в единое сообщество путем национальной или государственной ассимиляции. Несколько иные подходы были продемонстрированы властными структурами на Волыни.
§ 2. Г. Юзевский и «волынский эксперимент»
Проводимый в этом регионе эксперимент был связан с именем волынского воеводы Г. Юзевского, уроженца Киева, выпускника университета Св. Владимира, товарища министра внутренних дел Украинской Народной Республики в 1920 г.
Для программы налаживания польско-украинских отношений Волынь, казалось бы, подходила как нельзя лучше. Как отмечают исследователи, аграрный характер волынского общества и неширокий уровень активного сознательного включения населения в политический процесс создавали условия для превращения этой территории в арену борьбы «за привлечение сторонников как для пропольских, так и антипольских политических сил»[354]. Суть своей «волынской программы» Юзевский разъяснил на съезде депутатов и сенаторов Волыни 20 августа 1928 г., который состоялся в Луцке. Предложенная воеводой Юзевским политика сотрудничества поляков и украинцев на Волыни имела целью снятие польско-украинских противоречий и создание условий для сосуществования обоих народов в рамках польской государственности: о какой-либо украинской автономии речь не шла. При этом воевода не исключал в будущем возможность расширения «волынского эксперимента» на остальную территорию «восточных кресов» – на восточные воеводства Польши (Виленское, Новогрудское, Полесское, а также часть Белостокского воеводства). Руководители именно этих воеводств собрались по инициативе Юзевского в начале декабря 1929 г. в Луцке. На совещании волынский воевода говорил о тесной интеграции Волыни с Речью Посполитой и о мерах, реализация которых привела бы к радикальному изменению характера польско-украинских взаимоотношений на Волыни[355].
По мнению Юзевского, украинское движение Волыни, учитывая государственные интересы Польши, имело один существенный изъян – сильное галицийское влияние. «Обстоятельством немалого веса, – заметил он, – было непосредственное соседство Волыни с Восточной Галицией, с миром другим, нежели Волынь, но также польско-украинским. Там господствовал другой уклад, австрийские традиции и воинственный польский и украинский национализм»[356]. Юзевский, таким образом, ясно сформулировал присущий польской межвоенной украинской политике регионализм, выразившийся в создании так называемого «сокальского кордона» (от местечка Сокаль на галицийско-волынской границе). Граница должна была препятствовать проникновению украинского движения на Волынь из Восточной Галиции, не допустить роста влияния как ОУН и КПЗУ, так и украинских политических организаций умеренного толка.
При этом следует учесть, что советское руководство уделяло большое внимание ситуации на Западной Украине. Политбюро ЦК КП(б)У в конце 1925 г. признало необходимой работу среди «украинских национальных групп и мелкобуржуазных партий» Западной Украины в направлении их ориентации на советскую Украину и СССР, постановило поддерживать политические течения и группы, которые «не идут на соглашение с правительствами и с активными, враждебными СССР капиталистическими силами Западной Украины»[357]. В середине 1920-х гг. советник полномочного представительства СССР в Варшаве М. Лебединец активно работал над разработкой программы финансовой помощи западным украинцам со стороны УССР, причем главное внимание уделялось Волыни, Полесью, Холмщине и Подляшью – Галиция «как-то спасается, потому что издавна приобрела определенные методы борьбы…»[358]. Проект предполагал выделение средств на развитие школ – Лебединец составил смету на 17 700 долларов США в год на развитие средних школ, 42 000 долларов в год на развитие начальных школ, 4800 долларов в год – для помощи «домашним» учителям, 10 800 – на поддержку украинского педагогического общества «Родная школа»[359].
Лебединец предлагал также оказать помощь «Просвите» – восьми ее ячейкам, существовавшим на Волыни, Холмщине, Полесье и Подляшье, планировал поддержку строительства «Народных домов». Был разработан также план помощи кооперативному движению Западной Украины: минимальная сеть крестьянско-рабочей кооперации должна была состоять из 9 новых кооперативных банков в Холме, Кобрине, Ровно, Ковеле, Дубно, Тарнополе, Станиславе, Львове, Перемышле, которые бы занимались кредитованием сельскохозяйственной и потребительской кооперации. Эти кооперативы, как считал Лебединец, создали бы экономическую почву для «Сельроба»[360].
Предложения Лебединца не были уникальными: в 1920-е гг. советские дипломатические представительства в Польше много внимания уделяли работе с украинской общественностью. Активно действовал первый советник полпредства СССР в Варшаве Ю. М. Коцюбинский, руководивший всей украинской советской работой в 1927–1930 гг., связи с местными украинскими научными и культурными организациями налаживало львовское консульство. Советофильские настроения части украинской общественности в середине 1920-х гг., которые использовало советское и партийное руководство Советской Украины, с одной стороны, и активизирующаяся деятельность украинских националистов, с другой, весьма беспокоили польские власти. В такой ситуации и был предпринят так называемый «волынский эксперимент» Юзевского.
В сентябре 1931 г. волынский воевода разработал секретный документ, направленный потом министру внутренних дел Польши. В нем содержались конкретные предложения относительно тактики постепенного отграничения северо-восточных земель от галицких воеводств. «Нынешняя политическая ситуация на Волыни, – отмечал Юзевский, – учитывая соседство с Восточной Малопольшей, обязывает осуществить определенные шаги, что, с одной стороны, предотвратили бы распространение террористических выступлений, а с другой – подчеркнули бы политическую отдельность Волыни». Юзевский подчеркивал: «Отрезая Волынь от Восточной Малопольши, я отворачивался от Львова – центра польской культуры и польской интеллектуальной жизни, ячейки украинской галицкой мысли, города чрезвычайно привлекательного. Львова semper fidelis. Я отрекался от Львова как столицы Волыни. В тогдашней ситуации Львов не имел что рассказать Волыни, а польская и украинская ментальность Галиции могли волынскую жизнь лишь отравлять»[361].
Стоит отметить, что воевода рассматривал в качестве важного отличия Волыни православие. Юзевский был сторонником украинизации православной церкви на Волыни, что дало бы возможность, с одной стороны, противодействовать русскому влиянию, а с другой – формировать лояльное отношение украинского православного населения к польской государственности. Украинизацию православной церкви проводило Общество им. митр. Петра Могилы, которое было создано в 1931 г. Украинским парламентским представительством Волыни. Юзевский содействовал назначению некоторых пригодных для «волынского эксперимента» церковных иерархов: Луцкого викарного епископа Волынской епархии Поликарпа (Сикорского) в 1932 г., в 1934 г. – назначению на Волынскую кафедру архиепископа Гродненского Алексия (Громадского), секретарем Духовной консистории тогда стал И. Власовский[362]. При Юзевском из епархиальных органов были устранены противники украинизации, стали проводиться меры по внедрению украинского языка в церковную жизнь (проповеди на украинском языке, обучение Закону Божию в школах на украинском языке и т. п.)[363].
К концу 1937 г. из 687 храмов Волынской епархии украинский язык употреблялся в Богослужение совершалось или исключительно на украинском языке (124 храма), или поочередно (40 храмов), или периодически (126 храмов), а в 99 храмах богослужение проводилось на церковнославянском, но чтение Священного писания, молитв «Отче наш» и «Символа веры» – на украинском, в 26 – на церковнославянском языке с украинским произношением[364].
Цель «волынского эксперимента» состояла в выработке у украинцев чувства принадлежности к польскому государству, воспитании лояльных граждан при помощи их политической ассимиляции. Наибольшую опасность для этого эксперимента составляло украинское движение, поэтому немало усилий направлялось на ликвидацию тех украинских организаций, центр которых располагался в Восточной Галиции. Преследованиям подвергались УНДО, УСРП, Сельроб, кооперативы Ревизионного союза украинских кооперативов во Львове. В октябре 1930 г. полиция осуществила аресты известных деятелей УНДО, руководителей украинского кооперативного движения на территории Луцкого и Ровенского поветов. Власти Волынского воеводства запретили деятельность культурно-просветительных обществ («Просвита», «Родная школа» и др.), общественных («Союз Украинок») и военизированных организаций («Сечь», «Луг», «Сокол» и др.), было запрещено также распространение украинских книг и периодических изданий, выходивших в Восточной Галиции.
Так, в 1928–1929 гг. в Волынском воеводстве насчитывалось 640 ячеек «Просвиты», которые объединяли 16 700 членов. С назначением воеводы Юзевского на Волынь административные репрессии в отношении «Просвиты» усилились. Только в 1928 г. было ликвидировано 318 ячеек общества. В том же году «Просвита» вынуждена была прекратить свое существование в Ровенском, Ковельском и Дубновском поветах, а в следующем – во Владимирском повете. К середине 1930-х гг. администрация Г. Юзевского ликвидировала большинство ячеек «Просвиты» на Волыни. В 1935 г. их осталось лишь семь[365].
В 1931 г. на политической арене Волыни появилась новая организация пропольской ориентации – Волынское украинское объединение (ВУО), созданное по инициативе и при финансовой поддержке волынской администрации. Юзевский осуществлял свою программу при помощи как самой ВУО, так и связанных с ним общественных («Просвитянских хат», «Родных хат», «Селянских хоров ВУО») и кооперативных организаций (кооперативный союз «Гурт», чьи подразделения появились в конце 1933 г. по инициативе местной власти). Ведущие деятели ВУО принадлежали к украинской политической эмиграции, к той ее части, которая была связана с Украинской народной республикой.
Лагерь УНРовской эмиграции на Волыни, склонявшийся к проправительственной позиции, активизировал свою деятельность после переворота Ю. Пилсудского 1926 года. По распоряжению польского правительства от 18 ноября 1927 г. было разрешено свободное перемещение и проживание эмигрантов в восточных воеводствах. Волынский воевода, уроженец Киева, со многими деятелями УНР был знаком еще со времен Директории. Юзевский отмечал: «Немалую роль играли объединения петлюровцев, прежних министров УНР, политических деятелей. Они стали постоянно проживать на Волыни»[366]. Газета «Волинське слово» писала: «Надднепрянцы, поселившись на Волыни, органично вошли в местную жизнь. Они основывали кооперативы, кооперативно-хозяйственные курсы, активно занимались просветительством, читали лекции, организовывали национальные праздники, – словом нырнули с головой в общественную работу»[367]. Эмигранты из Поднепровской Украины П. Певний, С. Тимошенко, С. Скрыпник, Н. Маслов и другие приняли активное участие в создании ВУО. Первым главой партии стал П. Певний[368].
Тесное сплочение Волыни с Польшей Юзевский понимал не только как процесс взаимного проникновения двух культур, но и как «насыщение украинских национальных черт побегами польской [культуры]»[369]. Поэтому важную роль воеводская администрация отводила смешанным по своему составу организациям («Волынский союз сельской молодежи», кооперативный союз «Гурт», «Общество сельскохозяйственных организаций и кружков»), членами которых были и поляки, и украинцы. По замыслу воеводы, эти организации должны были охватить весь спектр общественно-политической жизни воеводства, начиная от территориального самоуправления, молодежных организаций, сельскохозяйственных обществ, польско-украинских кооперативов и заканчивая региональной парламентской группой Беспартийного блока сотрудничества с правительством. Правда, как отмечают исследователи, невзирая на многочисленные декларации воеводы, украинцы не набрали большого количества мест даже в территориальном самоуправлении, где на протяжении 1930-х гг. увеличилось представительство поляков[370]. В 1931 г. в органах самоуправления городов Ровно, Луцка и Ковеля было представлено 60,4 % поляков, 18,6 % украинцев, 10,1 % евреев, 10 % русских, 0,3 % чехов, 0,5 % немцев[371].
Большое значение придавалось школьному образованию. Реализуя программу польско-украинского сближения, Юзевский отдавал преимущество польским школам с обязательным изучением украинского языка. В конце 1930-х гг. такой тип школ доминировал в структуре волынской начальной школы. У воеводы вызывала опасение возможность увеличения числа украинских школ путем проведения плебисцитов. Юзевский считал, что украинцы используют опросы для раздувания конфликта на кресах. В полицейских отчетах и других документах плебисциты расценивались как «украинская националистическая акция», а местные чиновники не стремились проводить на Волыни повторные опросы, которые инициировало в 1932 г. общество «Родная школа» из Львова. Как свидетельствует отчет самого воеводы, в 1932 г. школьные плебисциты должны были состояться в 742 школах, а состоялись – в 120, результаты же были признаны лишь в В 1933 г. плебисциты не проводились, хотя таких школ было 869, поэтому и остались на Волыни лишь четыре частных украинских школы. В то же время волынские чехи имели 13 своих национальных школ, русские – 5, евреи – 57, немцы – 66[372].
Стоит также иметь в виду, что учителя на Волыни были преимущественно поляками из Малой Польши и Познанского воеводства. В 1932/1933 учебном году во всех типах школ на Волыни работало 3446 учителей, и лишь 451 (13,1 %) были украинцами, 128 (3,7 %) были русскими, а 2795 (81,1 %) составляли поляки. Что же касается начальных украинских школ на Волыни, то на протяжении десяти лет их количество оставалось неизменным, едва достигая 0,4 % – 8 частных начальных школ, а государственных не было совсем. В общей структуре волынских школ доминировали польские школы с украинским языком как предметом преподавания – 40,9 % (853), польские – 26,6 % (555), двуязычные – 24,9 % (520)[373]. В 1937/1938 учебном году на Волыни было лишь 8 школ с украинским языком обучения (0,4 % от общего количества начальных школ)[374].
Политика Юзевского не удовлетворила ни украинцев, ни поляков. Его пытались убить советские агенты в 1932 г., украинские националисты – в 1934 г., польские националисты – в 1942 г., польские коммунисты – в 1943 г., а гестапо – в 1944 г.
Эндеки обвиняли Юзевского в уничтожении польских общественных институций. Однако речь шла не столько об уменьшении польского влияния в воеводстве, сколько о росте украинского. «Волынский эксперимент» Юзевского в определенной степени был откликом на советскую политику украинизации. Образование Украинской ССР, признание украинцев самостоятельной нацией, отличной от русской, проведение протекционистской политики в отношении украинского языка и культуры и взращивание украинской советской элиты не могло не привлечь внимания и польской, и западноукраинской общественности. «Волынский эксперимент» был рассчитан в том числе и на противодействие советской украинизации: создание УССР, в которой украинцы занимали положение «коренной национальности», приковывало внимание украинской общественности в Польше, многие украинские деятели решились принять участие в советском национальном строительстве и переехали на Советскую Украину. Юзевский, со своей стороны, также использовал украинскую эмиграцию – из лагеря сторонников УНР. Поскольку украинцы оказались по обе стороны польско-советской границы, советская национальная политика играла на руку геополитическим расчетам большевистского руководства по «собиранию» украинских земель. Юзевский стремился убедить волынян, что в условиях польского государства возможно не только мирное сосуществование поляков и украинцев, но также их активное сотрудничество.
Однако если в советском варианте украинизация представляла собой целенаправленный курс политики правительства по полному преображению облика бывших украинских земель Российской империи, то волынский вариант демонстрировал ограниченное применение украинизационных принципов. Как писал сам Юзевский, «бубнят временами о денационализации поляков, что означает украинизацию. Можно ли представить себе явление украинизации в общественно-политической и государственной ситуации на Волыни в 1935 г. на территории, охваченной деятельностью польского государственного аппарата?»[375].
В отличие от большевиков, Юзевский отнюдь не предполагал объединения всех земель с украинским населением в какое-либо целостное административное образование, где украинцы выступали бы в роли «коренной» национальности со всеми вытекающими из этого последствиями. Кроме того, намерение Юзевского украинизировать православную церковь также отличало «волынскую программу» от советской украинизации. Большевистское руководство заявило о своей готовности придать советской республике национальный облик и бороться с великорусским шовинизмом, а Юзевский был сторонником взаимного проникновения двух культур. Если большевики в 1920-е гг. взяли курс на создание системы образования на украинском языке, т. е. образовательных учреждений всех уровней с преподаванием по-украински, то Юзевский был сторонником лимитированного внедрения украинского языка в школьную систему, отдавая предпочтение польским школам с преподаванием украинского языка и двуязычным учебным заведениям.
Большевики при помощи своей образовательной политики и системы выдвижения национальных кадров взращивали украинскую советскую элиту. На Волыни такой последовательной политики не велось, подготовка лояльных польскому государству украинских кадров давала сбой. Так, подготовку национальных кадров вел среди прочих и Кременецкий лицей, при котором был открыт в 1932 г. народный университет в Михайловке. В Михайловке работали курсы по подготовке сельских общественных деятелей, которые должны были пропагандировать идеи польско-украинского сотрудничества. Однако поставленные перед руководством народного университета цели достигались с большим трудом. Так, одна из слушательниц, А. Стегнивна, высказала руководителю Народного университета Г. Юршовой свое мнение о польско-украинском сотрудничестве: «Я не могу себя переубедить. Я их ненавижу и не могу смотреть на это дело иначе. Они все одинаковы, это все наши враги… таких, как я, много, и все мы взаимно ненавидим. В университете на каждом курсе господствовало мнимое согласие. Подчеркиваю, мнимое, так как настоящего не было. Я жила с ними и видела, что всегда образовывались два лагеря, польский и украинский»[376].
На Волыни, невзирая на превентивные мероприятия со стороны полиции, наблюдались тревожные для властей тенденции к укреплению позиций украинских националистов. Первая ячейка ОУН на Волыни была создана в 1930 г. в Ковеле. Если в 1931 г. государственная полиция зафиксировала всего две акции оуновцев, то в 1932 г. – 16, а в 1933 г. – уже свыше В результате ячейки ОУН были созданы в каждом повете воеводства[377]. Распространение влияния украинского национализма на Волыни привело к печальным последствиям – «волынской резне» в период Второй мировой войны.
Не удавалось искоренить и влияние коммунистической идеологии, хотя уровень советофильских настроений в западноукраинском обществе постепенно снижался, особенно после распространения сведений о голоде в УССР 1932–1933 гг. Но даже к осени 1934 г. Волынская и Холмская окружные партийные организации КПЗУ насчитывали в своих первичных ячейках около 1600 членов. Это было вдвое больше, чем численность членов ОУН на Волыни (790 человек)[378].
Таким образом, политика властей была направлена на укрепление позиций польского этнического элемента в Восточной Галиции и Волыни. Стремясь добиться полного инкорпорирования данных территорий в состав единого польского государства, варшавские политики тем не менее не могли не учитывать сильные позиции украинского движения в Восточной Галиции, причем последние стремились распространить свое влияние на все территории, где, по их мнению, проживало украинское население. В этих условиях с согласия Ю. Пилсудского волынский воевода Г. Юзевский решил провести эксперимент, взять инициативу в свои руки и внедрить на Волыни, где в момент присоединения к Польше сильного украинского движения не наблюдалось, собственные пропольски настроенные украинские организации. Можно считать, что отдельные элементы украинизационной политики в мероприятиях Юзевского имели место, однако системного претворения в жизнь украинизации на Волыни не произошло.
Политика польских властей в отношении «украинского вопроса» была направлена на жесткое пресечение любых форм сепаратизма при благосклонном отношении к готовым сотрудничать украинским политическим и общественным организациям. Главной задачей Варшавы была ассимиляция, причем ее формы – национальная или государственная – зависели во многом от позиции политических группировок и различных ведомств. Ассимиляторские усилия правительства ярко проявились в попытке укрепить влияние польского языка при помощи образовательной политики, а пример Волыни демонстрировал попытку добиться польско-украинского сотрудничества при помощи введения украинского языка в польских школах. Как справедливо указывает Г. Ф. Матвеев, языковые законы должны были обеспечить национальным меньшинствам доступ «ко всем областям деятельности на всей территории страны, а не только в регионах их проживания», тем более что в Восточной Галиции и на Волыни проживали поляки, евреи, немцы, чехи, причем поляки и евреи доминировали в городах[379].
Однако попытки налаживания польско-украинских отношений иногда воспринимались в качестве необоснованной уступки и вызывали волнения среди части польского населения и армии, что в немалой степени было связано с весьма распространенным в польском обществе нежеланием решать украинский вопрос. Приверженцами украинского движения ассимиляционная политика властей воспринималась как наступление на национальные права украинцев и вызывала бурную реакцию со стороны радикально настроенной его части. Интеграционная политика властей зачастую не приносила ожидаемых результатов также из-за особенностей социальной структуры украинского населения: основная его масса принадлежала к бедным слоям и поэтому просто не могла воспользоваться теми благами, которые могло им предоставить гимназическое образование. Экономическое же положение страны не позволяло вкладывать значительные средства в социальные и культурные проекты, в том числе и в «волынский эксперимент» Юзевского: если в 1926 г. в ряде отраслей экономики Польши и наметилось оживление, то экономический кризис, начавшийся в 1929 г., заставил сокращать финансирование многих начинаний.
§ 3. Советская украинизация в восприятии украинцев Польши
Проводимый большевиками коренизационный курс вызвал пристальное внимание украинцев за рубежами УССР. Этому объективно способствовало привлечение части западноукраинской интеллигенции, готовой к сотрудничеству с советской властью, к украинизации в УССР. Чтобы придать авторитетность и полновесность своим украинизаторским усилиям, украинское руководство позволило еще в 1924 г. возвратиться на родину М. С. Грушевскому. С его помощью украинское партийное руководство демонстрировало внешнюю серьезность своих намерений в деле строительства национальной культуры и вносило раскол в ряды убежденных противников советской власти, прежде всего в эмигрантской среде.
В 1926 г. вернулся на Украину известный географ С. Л. Рудницкий, а в 1927 г. – признанный специалист по международному и государственному праву, истории юриспруденции М. М. Лозинский[380]. Вообще в период украинизации на родину вернулось немало галичан, особенно представителей творческой интеллигенции и инженерно-технических работников. Украинские специалисты А. С. Рублев и Ю. А. Черченко полагают, что речь шла о десятках тысяч выходцев из Западной Украины[381]. В одном из писем М. С. Грушевский писал, что в УССР из Галиции переехало около 50 тыс. человек, некоторые с женами и семьями, молодые люди, мужчины[382]. Много галичан работало в аппарате Наркомпроса Украины. В Укрнауке работали М. И. Яворский, К. И. Коник, М. Л. Баран; ученым секретарем Наркомпроса были А. И. Бадан-Яворенко, а затем И. М. Зозуляк; личным секретарем Скрыпника был галичанин Н. В. Ерстенюк[383].
Немало галичан было среди писателей, художников, артистов. Активно работал Союз революционных писателей «Западная Украина», объединивший около 50 литераторов и художников, выходцев из Западной Украины. До 1929 г. этот союз возглавлял С. М. Семко-Козачук, который в 1927–1929 гг. был также ректором Киевского института народного просвещения. В 1929 г. после возвращения из Канады союз возглавил М. Ирчан. Активными членами этой организации были В. Атаманюк, В. Гжицкий, Л. Дмитерко, Д. Загул, М. Гаско, В. Касьян, М. Козорис, Ф. Малицкий, М. Марфиевич, Я. Струхманчук, И. Ткачук и другие. Руководство союза располагалось в Харькове, а филиалы работали также в Киеве, Днепропетровске, Одессе[384]. Среди актерской группы Государственного драматического театра «Березиль» также были уроженцы западноукраинских земель А. Бучма, И. Гирняк, М. Крушельницкий, С. Федорцева[385].
В целом до конца 1920-х годов украинизация позитивно оценивалась и в западноукраинском обществе, и в украинской эмиграции. Она воспринималась как частичное осуществление национальных устремлений. Как отмечало львовское «Дiло», «при всей ограниченности теперешних украинизационных попыток, они имеют определенно позитивное значение». Украинизация, отмечалось далее, свидетельствует о силе украинского национального движения: «осуществление наших национальных идеалов реализуется хотя и медленным, но уверенным шагом»[386]. По мнению газеты, события в Советском Союзе вообще и в УССР в частности вызывают большую заинтересованность у западных украинцев, «которые знают очень хорошо, что судьба и будущее соборной украинской нации зависит от политических достижений и социально-экономического роста и культурного развития украинских масс там, на широких пространствах Большой Украины»[387].
На настроения западноукраинской общественности оказали влияние два произошедших друг за другом события 1923 г.: признание Советом послов Антанты юридических прав Польши на Восточную Галицию и провозглашение в СССР курса на коренизацию. Как писал западноукраинский журналист и общественный деятель И. Кедрин-Рудницкий, украинское советофильство имело различные психологические и политические основания: «Огорчение после проигрыша освободительной войны-революции и поиск нового выхода из ситуации; глубокие чувства к родному краю, тоска по нему и поиск аргументов, которыми можно было бы оправдать перед самими собой и своими земляками свое возвращение на Украину под большевистской оккупацией; у галичан – ненависть к Польше, которая как будто автоматически говорила им смотреть на Россию, связывала политическое русофильство со сменой отношения к новой – большевистской власти на Украине; безграничная наивность, которая диктовала веру в то, что „большевики изменились“ и что это „изменение“ позволяет всем украинцам доброй воли работать в области культуры для блага Украины; просто бесхребетность, приспособленчество и жизненный оппортунизм, которые говорят людям идти по пути наименьшего сопротивления…»[388].
При общем положительном настрое широких слоев западноукраинского населения различные политические силы восприняли украинизацию по-разному. Позитивно оценила переход к украинизации Коммунистическая партия Западной Украины, что было вполне естественно ввиду ее теснейшей идейной и материальной зависимости от ВКП(б). Советофильских позиций придерживалась Западноукраинская национальная революционная организация (ЗУНРО), образовавшаяся в середине 1925 г. в результате раскола УВО. В ее состав вошли сторонники президента ЗУНР Е. Петрушевича. Основной акцент ЗУНРО делала на борьбе против польского государства и украинцев-полонофилов. В 1928 г. в «Українському революціонері» появился цикл статей о Советской Украине. В них говорилось, что на место Российской империи пришел Советский Союз, в котором УССР является украинским государством, «а не какой-то русской, московской или, как некоторые говорят со злобой, большевистской колонией»[389]. Украинская партия труда, созданная в 1927 г., также отмечала, что Советская Украина является достижением освободительной борьбы украинского народа, осуществлением его стремлений, основой для достижения политической цели украинского народа, добиться которой можно будет путем «перестройки этого государства и объединения с ним прочих украинских земель»[390].
Украинская социал-демократическая партия на страницах своего еженедельника «Вперед» также отзывалась об украинизации одобрительно, тогда как Украинская радикальная партия (УРП), переименованная в 1926 г. в Украинскую социалистическую радикальную партию (УСРП), расценила политику большевиков как тактический шаг, рассчитанный на закрепление власти над стремившейся к независимости Украиной. В партийном печатном органе – газете «Громадська думка» – помещалось много перепечаток из советской прессы об украинизации, в комментариях к ним подчеркивалось отсутствие реальной политической автономии УССР, финансовая зависимость Харькова от Москвы. Газета отмечала также рост политической сознательности и силы «украинского трудящегося народа, его стремления к полной независимости от Москвы», что и вынудило большевиков пойти на уступки и ввести украинизацию[391]. Так, в резолюции съезда партии в феврале 1925 г. отмечалось, что «тактика украинизации московских комиссаров» была вынужденной, обусловленной борьбой украинского крестьянства и рабочего класса, ее цель – «найти легкую дорогу к украинским крестьянам и их труду», а не передача власти украинским крестьянам и рабочим. В резолюции говорилось также о закреплении «реакционной власти в руках кучки московских коммунистов и маскирующихся под украинскую окраску чужаков»[392].
Украинское национально-демократическое объединение в своей оценке украинизации сначала отмечало ее позитивное значение в деле продвижения украинской советской государственности к полной независимости, однако позднее стало называть украинизацию формальной и пропагандистской и полагало использовать ее в чисто тактических целях для укрепления украинского национального сознания. Так, тезис об украинской советской государственности как этапе к полной государственной независимости Украины был включен в платформу УНДО. В обращении ЦК партии к населению от 12 июля 1925 г. говорилось, что партия не может одобрить существующий на Советской Украине диктаторский режим, однако признает Советскую Украину важным этапом украинской государственности и верит, что под напором сознательных украинских масс эта государственность будет способствовать осуществлению всеобщих устремлений украинской нации. В программу партии, одобренную в ноябре 1926 г., этот тезис не был внесен, но в резолюции говорилось, что украинский народ в Польше ориентируется на ту национальную силу и те национальные успехи, которые растут над Днепром[393].
В мае 1927 г., после того, как широкую огласку получило «дело Шумского», появилась специальная брошюра УНДО по поводу отношения к УССР. Коммунистическая власть на Украине, по мнению партии, не являлась национальной, коммунистическая партия управляет Украиной при помощи силы, дерусификации пролетариата не проводится, а украинизация носит формальный характер. В то же время УНДО признавало, что своей постановкой национальной проблемы в международном масштабе коммунисты скрепляют чувство единства в украинском народе. Поэтому украинизация представляет ценность для западноукраинского общества: она давала возможность развиваться украинскому национальному самосознанию[394].
Решительно негативную оценку давали украинизации украинские консервативные круги. Например, идеолог украинского монархизма В. Липинский суть украинизации видел в стремлении большевиков навязать под прикрытием украинского языка свои «московско-интернациональные политические устремления». В своих «Письмах к братьям-хлеборобам» (1924) он выступал против порожденных украинизацией иллюзий о «давлении снизу» украинской национальной стихии. Инициатором украинизации, по мнению Липинского, был «полуграмотный слой современных „верных малороссов“, который стремится всеми силами в коммунистическую власть» и «думает, что „украинский язык“ прикроет его примитивную некультурность»[395]. Другой представитель консервативного направления в украинском движении, В. Кучабский, в работе 1925 г. «Большевизм и современные задачи украинского Запада» подчеркивал, что украинизация инициирована «сверху» и доказывает «не нашу силу, а наше бессилие»; задача украинизации, белорусизации и т. п. – остановить кристаллизацию «немосковских наций» в политические, свести их к уровню «культурных наций». Цель украинизации – свести украинский народ к уровню национально-пассивной этнографической массы, которая сохранит не только свой устный, но и письменный язык. Полонизация не в силах уничтожить украинскую нацию, писал Кучабский, «она может лишь внести коррективы в украинско-польское этнографическое размежевание». Большую опасность представляет советская политика: как писал Кучабский, «„украинизирующий“ большевизм уничтожает сам чувство индивидуальности украинской нации, замещая его чувством интернациональной солидарности». Поэтому, считал Кучабский, украинский Запад должен бороться с ориентацией на Советскую Украину и стать центром всеукраинского государства[396].
Непримиримые позиции в отношении Советской Украины и ее национальной политики занимали и украинские националистические организации, рассматривавшие украинизацию в качестве средства деморализации нации. Один из теоретиков украинского национализма Ю. Вассиян назвал украинизацию «дьявольски разумным шагом», который наносит удар по наиболее чувствительному месту «самовлюбленного украинского сентиментализма», поскольку дает ему «его дорогую культуру». Сведение культуры к быту ведет к культурной зависимости от политического врага[397].
§ 4. «Дело Шумского» на Советской Украине и реакция украинских коммунистов в Польше
В Украинской ССР активное проведение украинизации началось после назначения на пост генерального секретаря ЦК КП(б)У верного приверженца Сталина Л. М. Кагановича весной 1925 г. Однако уже вскоре появились и недовольные темпами ее проведения. Активный сторонник украинизации, нарком просвещения УССР А. Я. Шумский считал, что генеральный секретарь КП(б)У уделяет этому вопросу незаслуженно мало внимания, придает украинизации формальный характер. Особую озабоченность Шумского вызывала роль пролетариата УССР в решении национального вопроса: «Имея полную возможность обеспечивать свои культурные запросы по-русски, русские рабочие должны в то же время принимать активное участие и в украинском общественно-культурном строительстве»[398]. По мнению Шумского, украинизация пролетариата на Украине способствовала бы «смычке» его с крестьянскими массами и нейтрализации воздействия на эти массы «буржуазной интеллигенции». Кроме того, Шумский считал явно недостаточными темпы украинизации партии, обращал внимание на низкую численность украинцев в партии.
Весной 1926 г. вопрос об украинизации активно обсуждался ЦК КП(б)У. Украинское Политбюро обращалось к этому вопросу сначала 19 марта[399], а затем 2 апреля[400]. Эти заседания показали, что единого мнения по поводу дальнейшей украинизации нет. Каганович был против принудительной украинизации пролетариата, что вызывало яростные возражения Шумского[401]. Каганович подчеркивал: «Мы не можем насильственно украинизировать русских рабочих». Украинское политбюро 2 апреля единогласно утвердило это положение. Шумский не соглашался: он считал, что эта формулировка окажет негативное воздействие на политику украинизации[402], в связи с чем решил апеллировать к Сталину. 20 апреля 1926 г. Сталин принял делегацию КПЗУ, в составе которой был и Шумский[403]. В личной беседе с генеральным секретарем (по словам Сталина, она длилась «часа два с лишним») украинский нарком высказал свое недовольство положением на Украине и предлагал исправить положение с помощью кадровых перестановок. Шумский настаивал, что «украинизация идет туго, на украинизацию смотрят как на повинность, которую выполняют нехотя, выполняют с большой оттяжкой», «рост украинской культуры и украинской интеллигенции идет быстрым темпом, что ежели мы не возьмем в руки этого движения, оно может пойти мимо нас», и предлагал провести украинизацию «прежде всего в рядах партии и среди пролетариата». Свои кадровые предложения Шумский обосновывал тем, что во главе движения «должны стать такие люди, которые верят в дело украинской культуры, которые знают и хотят знать эту культуру, которые поддерживают и могут поддерживать нарастающее движение за украинскую культуру»[404]. Шумский предлагал заменить Кагановича на В. Я. Чубаря, а председателем украинского Совнаркома сделать Г. Ф. Гринько[405].
Сталин решил сыграть роль «третейского судьи» и направил 26 апреля 1926 г. письмо «Л. М. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У». Московскому генсеку не было резона тасовать Политбюро, в роли главы украинской парторганизации ему был необходим именно лично преданный Каганович. Это обстоятельство сыграло решающую роль в судьбе Шумского.
Сталин подверг резкой критике его позицию, особенно требование украинизировать пролетариат. «Нельзя заставить (здесь и далее выделено Сталиным. – Е. Б.) русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком – украинский, – писал Сталин. – Это противоречит принципу свободного развития национальностей»[406]. В этом же письме было указано на «теневые» стороны «нового движения на Украине за украинскую культуру и общественность»: «Тов. Шумский не видит, что при слабости коренных коммунистических кадров на Украине это движение, возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчужденность украинской культуры и общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против „Москвы“ вообще, против русских вообще, против русской культуры и ее высшего достижения – против ленинизма»[407].
Сталин предупреждал членов Политбюро ЦК КП(б)У, что увлекаться украинизацией нельзя и что она должна носить прежде всего большевистский, советский характер. «Прав т. Шумский, утверждая, что руководящая верхушка на Украине… должна стать украинской. Но он ошибается в темпе. <…> Он забывает, что чисто украинских кадров не хватает пока для этого дела»[408].
Шумский счел необходимым разъяснить свою позицию на состоявшихся 12-го и 15 мая 1926 г., через три недели после появления упомянутого письма, заседаниях Политбюро ЦК КП(б)У. «У нас был недавно съезд партии, и там никто даже не говорил на украинском языке», – возмущался Шумский. «А почему они не выступали? – задавал он вопрос и тут же отвечал на него: – Потому, что они в партии забиты, загнаны и составляют меньшинство даже арифметическое, не говоря уже о влиянии. Потому, что в партии господствует русский коммунист, с подозрительностью и недружелюбием, чтобы не сказать крепче, относящийся к коммунисту-украинцу»[409].
Горячность Шумского не могла не вызвать негодования его коллег по партийной верхушке, большинство из которых были русскими по происхождению или пользовались в быту исключительно русским языком. К тому же члены Политбюро ЦК КП(б)У прекрасно отдавали себе отчет в возможных последствиях «ошибок Шумского». В условиях ожесточенной внутрипартийной борьбы в центре, опасаясь обвинений в создании очередного «уклона» или оппозиции, они решительно отмежевались от «эсеровского прошлого» наркома просвещения: «…Наше расхождение с т. Шумским по вопросу о вовлечении украинских работников заключается в том, что тов. Шумский и его единомышленники часто склонны понимать под украинскими работниками только украинцев по национальности, и то не всех, а фактически – людей, имеющих стаж пребывания в национал-социалистических партиях (так в тексте. – Е. Б.) в прошлом, да и то лишь в том случае, если эти люди разделяют… ошибки тов. Шумского…»[410].
Позиция Шумского подверглась беспощадной критике. Особо ожесточенный спор произошел на закрытой части заседания пленума 6 июня 1926 г. Под давлением большинства ЦК он вынужден был согласиться с тем, что «ошибки имели место»[411]. Шумский был вынужден заявить, что его предложение снять Кагановича являлось ошибочным, и предложил выразить ему доверие[412]. В конце концов пленум подтвердил полномочия Политбюро и генерального секретаря ЦК КП(б)У Кагановича, выразив им «полное политическое и товарищеское доверие»[413].
Шумский был отправлен в распоряжение ЦК ВКП(б) в Москву, что послужило причиной осложнения в отношениях между ВКП(б) и Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ). На мартовском пленуме ЦК КП(б)У 1927 г. член ЦК КПЗУ К. А. Саврич (Максимович) заявил, что не видит принципиального расхождения Шумского с линией ЦК КП(б)У и поэтому не согласен с решениями об отзыве Шумского с Украины. К тому же, подчеркнул Максимович, нельзя упускать из виду и то, что Шумский с первых дней революции был одним из активных руководителей борьбы против украинского национализма за власть рабочих и крестьян на Украине, что к нему приковано внимание не только партии, но и «целой страны по обеим сторонам границы». Отъезд Шумского с Украины, по мнению Максимовича, мог быть использован «националистическими кругами с целью дезориентации» и вербовки «неустойчивых элементов под флаг фашизма УНДО – Пилсудского»[414].
Расширенный пленум ЦК КПЗУ, который состоялся в том же месяце, в своем постановлении хотя и признал последние постановления ЦК КП(б)У «в целом правильными», однако столь же правильным расценил и выступление на пленуме ЦК КП(б)У Максимовича, поскольку счел, что это выступление нельзя рассматривать как несогласующееся с линией КП(б)У в национальном вопросе: Максимович высказал только свою точку зрения на целесообразность отъезда Шумского из УССР[415]. Большинство западноукраинских коммунистов во главе с Васильковым, Турянским, Максимовичем сочли действия ЦК КП(б)У отклонением от ленинской линии в национальном вопросе, которая была намечена XII съездом РКП(б). Эти «отклонения» выразились в торможении темпов украинизации, недооценке значения украинизации пролетариата, формализме, кампании против «бывших» (боротьбистов и укапистов), а также таких лучших представителей украинских коммунистов, как Шумский и Гринько. Все это расценивалось как ослабление украинизационной политики и усиление влияния великодержавного и националистического уклонов в партии[416].
Поделиться книгой: