Помоги проекту - поделись книгой:
— Доброе утро. Я вас поздравляю.
— С чем?
— Бурдюков уже успел рассказать мне, что ваши неприятности внезапно кончились, — я кивнул на розы.
— Ах, да! — она рассмеялась. — Конечно. Теперь он наверняка воображает, что без колдовства не обошлось.
Я пожал плечами.
— Порой вы сами даете повод…
Она пристально на меня поглядела.
— Да. Даю. Пойдемте, я вам покажу кое-что.
Она повела меня в хранилище, в другую его часть, не в ту, что показывала раньше.
— После нашего разговора мне пришла в голову одна идея, — заговорила она на ходу, — и я поняла, что должна эту идею просчитать и проверить. Вот видите, вы мне помогли. Помогли хотя бы тем, что я выговорилась перед вами, заново изложила давно знакомые факты — а в итоге, смогла их увидеть под другим углом.
— Я рад, что оказался полезным.
— Еще как оказались! Взгляните, — она взяла с обшарпанного рабочего стола, стоявшего в закутке хранилища, листочек с цифрами, буквами и наспех записанными словами, и протянула мне.
— Боюсь, без вашей помощи я в этом не разберусь, — улыбнулся я.
— Что ж, объясняю. Когда вы меня расспрашивали, и я про сельское хозяйство упомянула, то словно в голове у меня щелкнуло. Не так давно я разбиралась с каталогом книг по сельскому хозяйству, дополнительные перекрестные ссылки выстраивала, с учетом новых поступлений, и пометила для себя, что следует сделать особую ссылку на классические труды Болотова по агрономии, которые тоже Новиков издавал. Самая-то знаменитая книга Болотова, «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков», много позже была официально издана, и это понятно… Да неважно.
— Труды Болотова были среди книг, которые вы нашли? — спросил я.
— Нет, они были среди книг, сохранившихся изначально. Но все, что касается собрания Новикова, меня очень интересует. В общем… вот, — она опять указала на листочек. — Не хочу утомлять вас всеми выкладками, просто поглядите на итог. «Периодический номер» работы Болотова по почвам сельскохозяйственного назначения совпал с «периодическим номером» книги Волкова «Блок и театр» 1926 года издания. Более того, эти книги еще дважды пересекаются. При перерегистрации 1927 года у них оказываются однаковые места на одинаковых полках, 5-35, соответственно в Фонде 1А и в Фонде Новых Поступлений, а при последней перерегистрации дополнительный номер Болотова — 1880, а дополнительный номер Волкова — 1921.
— И?..
— 1880–1921, даты жизни Блока, неужели не видите? Начало и конец. Книги ясно сигналят, что я опиралась на конец, на театр — а надо было обращаться к корням, к началу!
— Но при чем тут Болотов?.. Хотя, погодите, у меня тоже в голове что-то смутно крутилось… Я вчера пытался поймать…
— А я поймала! Как называлась «диссертация» Блока при выпуске из университета — «дипломная работа», как сказали бы мы сейчас? «Новиков и Болотов»! Он писал о взаимопереплетающихся судьбах двух русских просветителей, и уж, конечно, изучил их вдоль и поперек. То есть, Новикова он знал отлично, со студенческих лет, а может, и еще раньше им увлекся. То, что вошло в «Розу и крест» — это, в очень сильной степени, идеи Новикова, усвоенные Блоком намного ранее. И, очень вероятно, при работе над диссертацией он мог использовать материалы, которые нам теперь недоступны. И, получается, ключ ко всему — не в «Розе и кресте», а в этой научной работе. И в ней должны найтись такие подсказки, где и как искать разгадку многих тайн Новикова, которые можно расшифровать.
— А не может это означать нечто иное? — предположил я. — То, что Болотов оказывается на пересечении имен Блока и Новикова, не значит ли, что какие-то откровения, касающиеся Новикова, Болотов, хитро спрятал в своих книгах, в самых неожиданных и чисто «агрономических» и «почвоведческих» местах, чтобы они не пропали для потомков, а Блок эти откровения уловил?
— Мне это тоже приходило в голову, — сказала она. — Я и этот вариант проработаю. Но, согласитесь, прорыв намечается.
— Согласен. Поздравляю вас.
— Какие у вас сегодня планы? Мы могли бы организовать для вас…
— Боюсь, времени у меня совсем немного. Я приглашен на обед к Ремзину, скоро за мной заедут.
— К Ремзину? — она почему-то вздрогнула. — Но ведь он…
— Вы не знали, что он в городе? — удивился я.
— Я думала, он уже уехал. Впрочем… Впрочем, ладно. Мы на завтра наметили ваше выступление, на четыре часа дня. Нормально?
— Разумеется.
— Афиши готовы. Их уже начали развешивать.
— Очень хорошо.
Мы попрощались, я вышел из библиотеки. У входа в библиотеку, на фанерном щите для различных объявлений, укрепляла афишу, уведомляющую о моей встрече с читателями, моя вчерашняя знакомая, Саша.
— Привет, — сказал я.
— Доброе утро, — откликнулась она. И, понизив голос, добавила. — Мы обязательно будем, порядок.
— Я могу задержаться, так что не удивляйтесь и не пугайтесь, если меня еще не будет, — предупредил я. — Просто подождите.
— Хорошо, — и, почти шепотом, сообщила. — А перед тем, как отправиться книги разыскивать, тетка с Ремзиным встречалась и разговаривала. И, кажется, больше ни с кем интересным она тогда не виделась.
— Вот как? Спасибо за информацию.
Опять-таки, было над чем подумать.
Я вернулся в гостиницу, принял душ, а потом где-то с час работал.
Ровно без четверти двенадцать я спустился вниз. Возле гостиницы меня ждал темносиний «вольво» с шофером, сразу выскочившим и открывшим передо мной дверь. То ли ему показали меня заранее, то ли подробно описали.
Мы помчались по центральным улицам города, свернули к западу и через пятнадцать минут — ну, может, с небольшим хвостиком — затормозили у высокого кирпичного забора с такими же глухими металлическими воротами. Ворота сразу открылись, шоферу и сигналить не пришлось: видимо, нас ждали.
Мы подъехали к самой летней террасе, на которой стоял, облокотясь о перила, Ремзин, встречавший нас.
— Добро пожаловать! — весело окликнул он, когда я выбрался из машины.
А он нисколько не изменился, такой же плотный живчик. Может, седины в волосах чуть прибавилось, но не слишком заметно. Он энергично потряс мне руку, когда я поднялся по ступенькам.
— Вот свиделись, а? Вот свиделись? А главное, я ж тысячу раз, когда бывал в Москве, думал вас разыскать, но в Москве все недосуг и недосуг. Пришлось нам обоим в эти края отъехать, чтобы наконец пересечься. Прошу!
Он провел меня в большую, богато обставленную столовую.
— Приятно, знаете, на денек-другой выпасть из суматохи, — продолжал он. — Сейчас мы пообедаем. Выпьем, закусим, все, как полагается. Все, как в старые добрые времена, а? Так вы, значит, к Татьяне приехали? Оч-чень интересно! На выручку?
— Так же, как и вы, — сказал я.
— С чего вы взяли? — он изобразил удивление, подчеркнуто притворное. — Хотя, да, чего скрывать. Но, как выясняется, я не понадобился. Она со своими проблемами справилась и без меня. Да вы садитесь! — он усадил меня за стол, уже накрытый на двоих, с салатами и холодными закусками. — Как вы насчет того, чтобы выпить, за встречу? Аперитивчик этакий, а?
— Не откажусь.
Мы выпили, помянув прежние встречи, и он поинтересовался:
— Так с чего вы решили, будто я ради Татьяны сюда прикатил?
— Вычислил, — сказал я.
— Татьянино словечко!
— И мое тоже. Еще я вычислил, что вы не просто так захотели со мной встретиться.
— Гм… — он улыбнулся. — И что мне от вас нужно, не вычислили случаем?
— Может быть, вы хотите мне рассказать, что на самом деле произошло в ту ночь, когда Татьяна потеряла руку и когда появился черный ворон Артур.
— Почему вы так уверены, что мне это известно?
— Потому что это вы убедили Татьяну, что не стоит добиваться разрешения на официальное и открытое обследование костела. Это к вам она обращалась за помощью, разве нет?
Он глянул на меня, потом кивнул сам себе.
— Допустим… А вы знаете, зачем мне это нужно вам рассказать?
— Вы хотите получить от меня что-то взамен.
— Вот как? И что же?
— Я могу вам открыть, почему бандиты так внезапно отступились от здания библиотеки.
Он ухмыльнулся.
— Хотите сказать, это вы устроили?
— В каком-то смысле, да.
— Выслушаю с интересом, — сказал он. — Но, в целом, вы неправы. Я ничего не собираюсь требовать взамен.
— Тогда почему?..
— Еще по одной! — перебил он меня. Он разлил по рюмкам настоянную на травках водку из запотевшей бутылки (я всегда буду настаивать, что писать следует не «насто
— Но вам-то зачем это надо?
— Мне надо, чтобы правда так или иначе сделалась известной, — сказал он. — Это, если хотите, мой долг перед Татьяной. Пора покончить с нелепыми слухами, которые вокруг нее вращаются. Она этого не заслуживает.
— А вы что-то от этого выигрываете? — без лишней деликатности поинтересовался я.
— Если и выигрываю, то в том плане, который вам не интересен, — улыбнувшись, ответил он. — Я понимаю, о чем вы думаете. О том, что человек, который удержался наверху при нескольких режимах, от брежневского до нынешнего, совсем не прост и палец ему в рот не клади. Все верно. Я и хитрить умею, и бить наотмашь, и слопать могу, если потребуется. И при этом, заметьте, я всегда старался делать дело и хороших, талантливых людей в обиду не давал. Вспомните эту историю с театрами, благодаря которой произошло наше знакомство. То же самое и с библиотекой. То же самое и с этим журналом, «Варяг», из-за которого все началось. Ведь это я продвинул Полубратова…
— Это понятно, — сказал я. — Главный редактор ведущего регионального журнала мог быть утвержден только с вашей санкции и по вашему выбору.
— С санкции и по выбору… — кивнул он. — Вы видели нынешнего Полубратова?
— Видел.
— Вы можете себе представить, что это расплывшееся нечто было пятнадцать лет назад красивым, почти романтического вида молодым человеком? Я говорю «почти», потому что всегда были в его облике некие сухость и холодность, которые слегка портили впечатление от его пронзительных глаз и роскошных кудрей.
— Представить трудно, — признался я. — Но всякое бывает.
Ремзин опять кивнул.
— Я понимал, что положение с журналом недопустимо. С театрами мы заявили о себе на весь Советский Союз. И журнал нам следовало иметь такой же мощный. Мы должны были являться одним из культурных центров страны! Это было выгодно не только ради моей собственной карьеры. Это было выгодно и в том плане, что культурным городам в то время было легче выбивать себе хорошее финансирование, решать экономические и социальные вопросы. И, соответственно, область целиком подтягивалась. Я ведь о всей области должен был думать, так? И, как видите, я не ошибся, — он широко повел рукой, как будто предлагая мне из этой столовой окинуть взглядом всю область. — До сих пор, несмотря на все кризисы, однажды созданный имидж продолжает работать. Сюда и инвесторы идут охотней, и цены на недвижимость выше, чем в большинстве российских городов, и люди неплохо зарабатывают, потому что многие предприятия, превратившись в совместные, пашут и пашут, лицензионный товар всегда в цене… Но это неважно. Вернемся к тому времени, когда я понял, что с журналом дальше терпеть нельзя. Мы с почетом проводили на пенсию давно трухлявого Непроливайкина, и я позаботился о том, чтобы выборы нового главного редактора — тогда ж сплошь была пора выборов в трудовых коллективах, так? — завершились сенсационно: новым главным был выбран молодой и талантливый Полубратов, журналист, резкое и честное перо которого успело многих задеть. В общем, организовать все было не так сложно, надо было только создать вокруг Полубратова легкий ореол опального и гонимого, чтобы люди из чувства протеста проголосовали за него.
— Но как подступиться к журналу, Полубратов не знал, — продолжил Ремзин. — И тут я вам открываю тайну, которую знали только трое… Да, мы трое, потому что еще кое-кто, ее знавший, не в счет. Все организовала молодая жена Полубратова, Татьяна Валентиновна Жарова. Тогда у нее только развивалась ее интуиция, только вырабатывалось ее умение предвидеть, какие книги должны появиться, откликом на живой интерес читателей к определенной теме, только выстраивалась ее «система», — Ремзин улыбнулся, — но чутье у нее уже было. Чутье и наблюдательность, да. Работая в библиотеке, она очень ясно видела, изо дня в день, какие книги или публикации в прессе пользуются читательским спросом, а какие почти никто не берет, она видела общую картину читательских интересов. Поэтому она могла подсказывать Полубратову: на весенние номера найди что-нибудь историческое, и обязательно подбери, в публицистический раздел, две-три статьи по проблемам дефицита, с ударными названиями, на осенние номера ищи фантастику, причем желательно нашу, из ранее запрещенной, а в разделе искусства сделай особый упор на статьи про кино… Приблизительно так. Но главное, она сама очень быстро начала подбирать материал для публикаций. Да, она стала лоцманом Полубратова в книжном море, и, если заходил разговор о том, например, чтобы подобрать хорошую «развлекаловку», но при этом с «проблемами», она задумывалась и говорила: «Я посмотрю, есть у меня идеи…» Обращалась к своей картотеке, шла по темам и по персоналиям, и потом предлагала: «У Фолкнера есть роман с криминальным сюжетом, до сих пор не переводившийся, потому что у нас он считался слишком „жестоким“ и „извращенным“; а если есть опасения, что переводчики не справятся в срок, то стоит подумать о мистическом „Серебряном голубе“ Андрея Белого, экземпляр дореволюционного издания есть в библиотеке, так что проблем не возникнет, но Белого не мешает уравновесить каким-нибудь чтением полегче, и тут почти идеально смотрелся бы „Призрак Оперы“ Гастона Леру, правда, понадобится сильная редакторская работа, потому что дореволюционный перевод и не очень хорош, и выглядит совсем архаичным, но, по крайней мере, издание есть, как основа для работы… Любая из этих трех вещей привлечет довольно много читателей.» Приблизительно так. Полубратов никогда не придумывал ничего своего.
— Получается, он был пустым местом? — спросил я.
— Получается, так. Что ж, Татьяна его любила… и тянула, как всякая любящая женщина. Но это еще не все. После всех встрясок, когда мы начали жить в новом государстве, а я, как знаете, сохранил свое положение, и даже на какое-то время стал почти хозяином города, Полубратов перебрался в Москву. Его сочли подходящей кандидатурой в главные редакторы только что затеянного частного издательского концерна — «демократического» и «популярного», как было объявлено, направления. Разговор шел о том, что и Татьяна переберется в Москву, когда он там освоится, а пока они будут видеться наездами друг к другу.
— И он ее бросил?
— Нет. Все получилось хуже. Намного хуже, — Ремзин помолчал, пожевал губами. — Давайте еще по чуть-чуть выпьем. В этой истории есть и моя вина. Но кто ж знал… То есть, я должен был сообразить, но… не сообразил, вот.
Ремзин опять примолк — и продолжил после довольно значительной паузы:
— Татьяна как раз подошла к финалу своих розысков книг Новикова. С этим она и явилась ко мне. Просила разрешения провести работы в закрытом костеле, плиты пола поднять, где надо, и прочее. А ситуация в тот момент была сложная. На здание костела претендовали несколько владельцев. Церковь, железная дорога, католическая община, одна фирма, считавшая, что здание должно отойти ей, за долги железной дороги, и грозившаяся наложить арест, через судебных исполнителей, до рассмотрения дела судом… Словом, всякой твари набежало по паре, и все с претензиями. Поэтому важно было не привлекать лишнего внимания к этому зданию, пока все не утрясется. А представляете, что бы началось, если бы прошел слух, что там, очень вероятно, скрыто книг на десятки тысяч долларов. Каждый из претендентов и книги посчитал бы своей собственностью, и еще пуще разгорелись бы страсти, и фирма уж не преминула бы обратиться в суд, чтобы здание арестовали и опечатали, и такое бы началось!.. Нет, какие-то проблемы я бы разрулил, и на суд смог бы надавить, но вся беда в том, что я в те дни буквально жил на чемоданах. Мое новое назначение ожидалось, в Москву, в штаб крупного политика, который потом стал одним из самых известных наших губернаторов, и я мог улететь буквально в несколько часов. А стоило бы мне уехать — всем остальным на Татьяну было бы наплевать, она бы эти книги не отстояла, уплыли бы они в чьи-нибудь загребущие руки, при тогдашнем хаосе и бардаке… Допуская, что книги там вообще были. Теория Татьяны, согласитесь, выглядела настолько слабой, настолько высосанной из пальца, что я отнесся к ней… с иронией, скажем так. Будь я убежден, что книги там действительно спрятаны, я бы, конечно, рискнул и отворил для Татьяны двери костела — на, ищи! — а сам уж постарался бы принять на себя все удары.
— И тогда вы посоветовали Татьяне втихую искать книги и втихую их вывозить, если они там есть, — проговорил я.
— Не сразу, — покачал головой Ремзин. — Не сразу. Вот тут мы и подходим к самому главному. Я обтекаемо пообещал Татьяне подумать, что можно сделать. Она сказала: «Если в этом вы мне не хотите помочь, то помогите в другом. В КГБ… — или, может, это не КГБ уже называлось, а как-то еще, да неважно. — …В КГБ скопилось довольно много книг, конфискованных за все годы советской власти. Там и книги, попавшие под церковные конфискации двадцатых годов, и конфискованные в тридцатые-сороковые, и „диссидентская“ литература семидесятых-восьмидесятых, начиная от зарубежных изданий Пастернака и Булгакова и кончая Солженицыным. Я давно добиваюсь, чтобы эти книги попали в библиотеку — а в ряде случаев,
Ремзин опять мотнул головой, будто отгоняя не слишком приятные воспоминания.
— На следующий день глава управления позвонил мне и несколько странным голосом спросил, все ли архивные документы КГБ, касающиеся книг и литературных дел, можно показывать пришедшей Татьяне Жаровой. Мол, они все подготовили, но… «Разумеется, все! — перебил я его. — И никаких „но“! Мы же договорились!» Он выдержал паузу, потом сказал: «Понимаю. Вы это делаете обдуманно…» «Да уж, не с бухты-барахты», — сказал я. На том он и повесил трубку. Перезвонил он мне около шести вечера. «Вашей Жаровой очень плохо, — сказал он. — Мы не можем ее откачать.» Я немедленно помчался туда…
— Погодите! — перебил я его. — Это было пятнадцатого сентября девяносто третьего года?
— Совершенно верно.
— И плохо есть стало, выходит, около половины шестого вечера?
— Да, именно так… А, понимаю. Она вам рассказала об этом регистрационном шифре книги, который ее, мол, предупредил. К этому мы подойдем…
— Так что такого страшного она узнала или увидела?
— Она… — Ремзин сделал глубокий вдох. — Она увидела доносы Полубратова на всю редакцию журнала, на всю творческую интеллигенцию нашего города… и в том числе, на нее саму.
Тишина наступила гробовая. Сами понимаете, я чего угодно ждал, но только не такого. Ремзин разглядывал меня не без любопытства, будто я был подопытным кроликом. Лишь через какое-то время я сумел выдавить — и то, что у меня вырвалось, было больше похоже на писк или хриплое незавершенное чириканье, чем на человеческий голос:
— К-х-как?..
Поделиться книгой: