Помоги проекту - поделись книгой:
Главные стеснения были следующие: летние кухни разрешались иметь лишь в средине двора, кухни же для печения хлеба только «совсем в отдаленности от строения», точно также не разрешалось строить при домах бани, причем это неразрешение мотивировалась тем обстоятельством, что «поелику в Высочайше изданном от Ее Императорского Величества узаконениях позволено в городе содержать в пользу мещанства публичные и торговые бани, в коих жители и могут париться безнужно». Следовательно и в этом пункте мы имеем еще лишнее подтверждение, что на Форштадт первоначально смотрели как на часть города, но вовсе не как на самостоятельную территориальную единицу.
Далее пункт 8 положения о застроении Форштадта гласит: «при строении оного предместия крайне наблюдать, чтобы отнюдь никому не дозволено было дома основывать на каменных фундаментах и погреба иметь каменные, ибо инженерное узаконение таковое строение в Форштадтах весьма запрещает».
Наконец жители Форштадта могли опасаться, что в случае, если бы Оренбург подвергся осаде, то форштадт был бы уничтожен, и жители лишились своих домов. Все это вместе взятое — приводило, конечно, к. тому, что казаки стремились обойти узаконения и строиться в самом городе.
И вот в 1825 году военный губернатор Эссен делает подтверждение управляющему оренбургским, казачьим войском полковнику Тимашеву, чтобы казаки не селились в городе, а так как, до сведении графа Эссена дошло, что «большая часть казаков, имеющих дома в городе, желают построить себе дома близ Георгиевской церкви, т. е. между городом и существующими кварталами форштадта» — то генерал Эссен распорядился, чтобы инженерное начальство проверило, возможно ли разрешить заселение просимых казаками кварталов. Оказалось, что кварталы могут быть заселены и граф Эссен приказал, чтобы казаки немедленно и «неупустительно» переселялись, был назначен срок переселения 1 октября 1825 года.
Но и предписание Эссена и определение мест для выселения казаков, конечно, не достигали цели. Были выселены те, кто победнее, кто не имел покровителей или не мог дать взятки и число казаков, владевших домами в городе, все же было значительно.
На это явление обратил внимание и следующий военный губернатор В. А. Перовский, впоследствие граф, в 1838 году он указывает, что нижние чины казаков, а также их вдовы желая обойти распоряжения двух губернаторов Игельстрома и Эссена покупают в городе дома «с совершением узаконенных актов на имена казачьих чиновников, под защитою коих они свободно проживая рассеянно в городе имеют случай уклониться от надзора своего начальства, а иногда и от общественных обязанностей». Конечно, Перовский распорядился чтобы таких нарушений и обходов распоряжении не было бы, но его распоряжение тоже не достигло цели, он его должен был повторить через два года, в 1835 г. — и понятно, также безрезультатно.
Не можем не отметить одной довольно любопытной подробности: в 1786 году барон Игельстром выселял казаков из города, потому что они не имели права жительства в городе; в 1825 году граф Эссен мотивирует свою меру выселения казаков тем же обстоятельством; в 1833 году т. е. почти через 50 лет, граф Перовский уже не упоминает о праве казаков жить или не жить в городе, не заботится о восстановлении попранного закона жить, мотивы являются иные с разрешением казакам жить в городе уменьшится над ними надзор и они могут уклоняться от исполнения своих обязанностей. Эволюция во взглядах произошла довольно таки значительная.
Вопрос о праве казакам жить в городе был началом многих вопросов, возникнувших по поводу взаимоотношения казаков и горожан, приведем главнейшие из них, так как, на наш взгляд, они могут служить яркой характеристикою наших порядков.
VIII.
14 мая 1875 года Оренбургская дума постановила выразить благодарность городскому голове Н. А. Середе за выигрыш спорного дела города с казаками Форштадта о втором выгоне в 8558 десятин.[21]
6 октября того же года та же самая дума определила выдать Н. А. Середе доверенность на ведение дела о выгодной земле в сенате, 2) назначить ему же суточные в размере 20 рублей, приблизительно на два месяца, на проезд назначить 300 рублей, на ведение дела отпустить авансом 2 т. р., а всего отпустить авансом 3500 руб.
Менее чем через год городской голова докладывал думе печальное известие — сенат кассировал дело и второй выгон в размере 8558 десятин был признан собственностью казаков. Город лишился громадного земельного запаса, почти 9 тысяч десятин — и лишился исключительно по халатности городских заправил.
Второй выгон, окружающий форштадт, был Высочайше пожалован городу в незапамятные времена, когда в городе существовала шестигласная дума, когда население города было слишком незначительно, а земельных угодий у города было, как тогда казалось, слишком много. Получил город Высочайший подарок и забыл о нем. А он лежал бок, о бок с казачьей Оренбургской станицею и являлся для нее именно тем куском земли, о котором говорит граф, Л. Н. Толстой в своей драме «Плоды просвещения» — без этого выгона казакам некуда было выгнать курицу.
Выгон был городским, таким он обозначатся в всеподданнейших реляциях о состоянии города Оренбурга таким он именовался и на планах, снимаемых, в различное время различными землемерами, —
Но город Оренбург рос и рос, как увидит читатель, значительно, следовало подумать и о будущем времени и новая дума, выбранная по положению о городском самоуправлении 1870 года, спохватилась да уже было поздно.
Казаки сумели доказать свое фактическое владение и оно было признано за ними. Почесали граждане города Оренбурга затылки, вздохнули и успокоились.
А на носу у граждан был другой земельный спор, спор имеющий громадное значение для города. В 1864 году состоялось Высочайшее повеление о передачи в ведение города из финансового ведомства «менового двора» за сравнительную крупную сумму.[22] Когда предварительно запросили граждан г. Оренбурга желают ли они приобрести в свою собственность меновой двор, то граждане выразили согласие, составили приговор, но в приговоре подчеркнули, что меновой двор они хотят приобрести лишь вместе с доступом к нему. Доступом зовется несколько тысяч десятин земли, представляющих караванную дорогу и выгон для пастьбы скота.
И несмотря на определенное и категорически высказанное гражданами Оренбурга желание, подтвержденное ими в обязательном приговоре—в Высочайшем повелении нет ни слова о доступе. Сказано глухо: меновой двор. Сделана ли означенная редакция с умыслом, есть ли она обычная канцелярская ошибка трудно решить, такие тайные сохраняются в, памяти народной, но их не найдешь в архивных делах. Но эта недомолвка имела громадное существенное значение: на доступ к меновому двору предъявили свои права казаки Оренбургской станицы.
И началось дело, которое не окончено и по сию пору. Одних думских постановлений по этому вопросу состоялось целая тьма: 20 июля 1876, 20 сент. 20 окт. того же года, 26 мая 1877 года, 26 октяб. 1878 г. и т. д. и т. д. вплоть до наших дней.
Суть этих всех постановлений очень простая: город просит, чтобы сделано было формальное вымежевание и чтобы город получил фактические данные на владение. Межевание назначалось неоднократно — но к благополучному концу не приходило — заявляли протест или Оренбургские депутаты или казаки и снова начиналась та же самая, хорошо известная русскому обывателю сказка про белого бычка.
Доступы были отрезаны из запаса Государственной земли -- нельзя ни на минуту забывать, что вся земля Оренбургской губернии была захвачена когда то у киргиз, считалась Государственной и как таковая беспрепятственно раздавалась и городам и крестьянам и казакам, все это делалось, конечно, в ущерб интересам действительных владельцев земли — киргиз и башкир. В этом случае принцип экспроприации признавался.
Значение доступа было то, чтобы гурты скота кочевников могли при своем передвижении находиться на подножном корме.
Весьма естественно, что в настоящее время указанное значение доступа не существует: прогон скота на меновой двор с каждым годом уменьшается — с открытием же боен в Илецкой Защите, Актюбинске и других наиболее значительных пунктах Ташкентской дороги, с заведением последнею вагонов-ледников пригон скота будет еще меньше — но это обстоятельство не может иметь значения в том смысле, чтобы доступ был отмежеван казакам. При этом случае было бы нарушены основные принципы — город приобретал меновый двор только при одном условии и не вина города, что условие игнорировали, а нужда города в земле очень велика и с каждым годом растет.
Эти два земельных спора, как и должно было ожидать обострили до известной степени отношение казаков Оренбургской станицы и жителей города, дали толчок для развития местного «сепаратизма».
Он существовал чуть ли не все время и изредка принимал курьезные формы: так в 80-х годах Оренбургская шестигласная дума возбуждала ряд ходатайств о воспрещении казачкам торговать на городском базаре, в 1887 году Оренбургская дума постановила сдать участки городской земли по границам с казачьей землею частным арендаторам исключительно с тою целью, чтобы воспретить казакам самовольную распашку земли и самовольную пастьбу скота. Но апогея своего данный вопрос достиг в 1899 году дума обратила внимание на пользование Форштадтом водою из городского водопровода из построенной на форштадской площади будки. Прежде за воду брали огульно 500 р., а в этом году поставили водомер и оказалось, что с форштадта надо брать более 2 т. р. Дума и постановила брать ту сумму, какую покажет водомер. Но казакам показалось платить тяжело и в ответ на думское постановление они составили свой сход и сделали приговор, открыть на форштадской площади, рядом с городским мясным базаром, свои собственный, для чего и построили даже лавки. Открытие базара грозило городу значительным убытком, так как весьма понятно уменьшался сбор за мясные продукты. Дума собралась в экстренное заседание 14 декабря 1899 г.
В этом заседании гласный думы, он же и член управы Е. И. Иванов сделал свое историческое предложение — отгородиться от форштадта деревянным забором, чтоб никто из Форштадта не мог и попасть в город.[23]
Понятно, это, «историческое» предложение не было принято, но оно очень характерно, оно показывает до какой остроты дошли отношения у города с Оренбургскою станицею.
В конце концов обе стороны пошли на компромисс дума уменьшила плату, форштадт не открыл базара и взволнованное обывательское море успокоилось, покрылось тиной поверхности, страсти успокоилось, хотя этот покой надо было признавать лишь «видимым».
На остроту отношений много влияло и то обстоятельство, что будучи отделен от города всего лишь площадью, пользуясь всеми удобствами городской жизни, форштадт ни копейкою не участвовал в городских расходах, наоборот, не смотря на обилие земли, Форштадт не заводил собственного кладбища и тщетно Оренбургская дума возбуждала ходатайство за ходатайством о воспрещении казакам хоронить своих покойников на городском кладбище, которое чуть не ежедневно приходилось расширять. Ходатайства усылались, но не смотря на многократные повторения, на громадную переписку — результата ни какого не могли добиться.
Далее форштадт даже пользовался от города субсидией, так 8 марта 1879 г. городская дума ассигновала тысячу рублей на устройство пожарной части в форштадте; казацкие дети обучаются бесплатно в городских школах — все это, весьма естественно и понятно, должно было вызывать неудовольствие у горожан.
IX.
Вопрос о Форштадте не входил в план нашей беседы, Форштадт — станица, находится в Opeнбургском уезде, но, как читатель мог заметить из вышеприведенного изложении, — мы не могли не коснуться этого вопроса, без него характеристика города, городской жизни была бы не полна. Возвращаемся к теме нашего изложения к территориальному росту города.
Итак, приблизительно около 1786 года возникла старая слободка. Нет сомнения, что первое время слободка росла незначительно, селиться в ней было и небезопасно так как киргизы не дремали и пользовались всяким удобным случаем напасть на беззащитного русского. Русский пленник ценился дорого в Хиве и Бухаре и Оренбургское предание говорит, что этим способом, т. е. продажею русских пленников в Хиву, занимались не только киргизы, но и некоторые из Оренбургских купцов сторожил, чем и составили себе состояние. Насколько справедлива означенная легенда, конечно, трудно сказать, но память о ней упорно живет и даже до сих пор показывают на Орской дороге место, где будто бы стояла кузница в которой заковывались русские пленные.
Значительно увеличилась старая слободка после 1819 года. В этом году граф Эссен, желая несколько облагообразить город Оренбург, выселил из него отставных солдат, вдов их, а также и тех из обывателей города Оренбурга, которые имели плохие развалившиеся строения. По плану 1829 года старая слободка имеет уже значительные размеры, хотя она вся расположена на возвышенном берегу и не спускается к банному озеру. Кварталы слободки расположены более или менее правильно и существует эспланадная площадь в 130 сажень длины. Только к реке Уралу, за водяными воротами находящимися на нынешней Водяной улице при пересечении ее с Безаковской, строения подошли почти вплотную к стене. Здесь ютились кузницы.
На близкое расстояние их от крепостной стены было обращено внимание и 5 июня 1837 года губернатор Перовский обратился с предложением к полициймейстеру доставить ему список о всех домах и кузницах, состоящих вне Оренбургской крепости около бань торговой и баталиона военных кантонистов с указанием владельцев домов и года их построения. Этим вопросом особенно заинтересовались и потому, что частные строения ютились около торгового бастиона, в котором был пороховой погреб и следовательно, была большая опасность от пожара.[24]
Полициймейстер доставил список кузниц лишь через пять месяцев (5 ноября того же года); из этого списка видно, что на берегу расположилось 15 кузниц, самая ранняя из них, построена в 1812 году отставным солдатом Дмитриевым, затем кузницы строились чуть ли не каждый год, большее их количество выстроено в 1820 году — три и в 1830 году — четыре; владели ими и отставные солдаты и мещане, и крестьяне, и купцы (Иван Кривцев и Дмитрий Ковалев — видные деятели того времени).
Когда же стали доискиваться, кто разрешил, постройку этих кузниц, то владельцы их отзывались, что построение кузниц было с «словесного дозволения бывшего полициймейстера Трофимова» между тем полиция донесла, что «по делам полиции ничего не видно, с чьего дозволения оные выстроены».
Граф Перовский, случайно проезжал мимо кузниц, обратил внимание на одну из них, слишком близко стоящую к крепостному валу и велел ее сломать. Приказание военного губернатора в то время было законом, кузница сломана, но подобными мерами, конечно, нельзя было решить вопроса.
Кузницы стояли на том месте, где в них, действительно была нужда. Через водяные ворота шла караванная дорога на меновой двор, солевозный тракт — словом, здесь было большое движение — и понятно, что проезжающие нуждались в кузницах и пользовались их услугами.
Владелец сломанной кузницы подал графу Перовскому прошение, в котором, указывая, что «по старости лет и обширности семейства» он находится в бедственном состоянии, а потому и «прибегает, под защиту и покровительство Перовского» и надеется, что ему разрешат возобновить кузницу. Перовский разрешил построить кузницу несколько подальше от крепостного вала, и вместе с тем предложил инженерному начальству «заняться отысканием места для переноса всех кузниц».
Началась переписка, делу был дан законный ход, что по старому доброму времени означало «закончить дело». Стали собирать справки: попутно даже возник и принципиальный вопрос: да кто разрешил вообще построение старой слободки? — На этот вопрос и в то время не могли дать ответа, по крайней мере сохранилось докладная записка Перовскому следующего содержания:
«о застроении предместия, т. е. старой слободки называемой Голубиною, в предложениях генерала Игельстрома об устроении г. Оренбурга нигде ничего не упоминается, о предместье же вверх по реке Уралу (ныне казачий форштадт именуемом) говорится, что расположение и застроение оного должно быть основано на инженерных узаконениях»
Справки наводились, время шло. переменилось начальство и о кузницах позабыли.
К этому же времени, т. е. к тридцатым годам прошлого столетия, относится и возникновение и знаменитых чебеньков.[25] Дело в том, что «построение в городе публичных и партикулярных бань «после пожара 1786 года «отнюдь» не дозволялось и городские бани разрешено было построить на самом берегу Урала приблизительно в том месте, где теперь находится электрическая станция. Затем тут же было разрешено устроить бани и для баталиона военных кантонистов. Самый баталион помещался, где теперь второй кадетский корпус. Весьма понятно, что около бань в скором времени появились палатки и хибарки, в которых посетители бань могли найти себе нужные предметы; затем около бань стали селиться солдатки — известно, что составляло главный промысел солдаток в прежнее время. Солдатки, конечно, не спрашивали разрешения, а прямо строили свои незатейливые избушки.
На эти постройки изредка обращало внимание начальство, запрашивалось полицией, по какому разрешению появилась такая то и такая то постройка: разрешения, конечно не оказывалось и в худшем случае, постройка ломалась, но лишь для того чтобы на ее месте возникали новые.
Наконец, здесь появился и солдатский трактир. В трактире находилась и биллиардная, а самое место служило излюбленным уголком для разного рода гуляк из бедноты. Бывало, пропадет, солдат, где искать? — В солдатском трактире — передает старожил.
И самое название этой местности было дано характерное: «Чебеньки», по всем вероятиям от тюрско-татарского слова «чебень», что значит муха. И действительно, точно мухи на солнышке, по косогору ютились плохо устроенные лачужки, поддерживаемые сваями, подпорками. Репутация Чебеньков была незавидная тут ютился разврат, воровство, здесь же жили знаменитые оренбургские гадальщицы.
Как кузнецы, так и чебеньки преблагополучно просуществовали все то время, когда по существовавшим законодательствам они не могли существовать.
Новая по положению 1870 года городская дума обратила внимание сначала на кузницы, а затем и на чебеньки. Понятно, что для возбуждения, такого внимания нужен был какой нибудь особенный повод. Таковым для кузниц был роковой пожар 1879 года.
В заседании 22 мая 1879 года дума постановила[26] перевести все имеющиеся в городе кузницы на одно из следующих мест: «1) на яр банного озера, 2) близ мошкова оврага, 3) возле первой плотины за мостом, по дороге на меновой двор». За одно же дума постановила не разрешать открытия питейных домов около кузниц, а существующие закрыть.
Постановление сделано, кузницы остались на старых местах и через два года (11 июня 1881 года) вопрос о кузницах снова поднимается в думе. Оказывается, управа принимала всевозможные меры, чтобы добиться выполнения думского определения, вызывала кузнецов в управу, предлагала им перенести кузницы, писала в полицию, просила, требовала, — но тщетно: все таки кузницы стояли на старых местах. Положим часть переселилась за Урал, но за то не платила арендных денег.
Дума рассердилась и категорически подтвердила управе: снять план местности, на которую предполагалось перенести кузницы, сделать расчет, сколько можно построить кузниц которые должны строиться каменные с железными крышами и сдать места в аренду на 24 года, а недоимку с кузнецов «неукоснительно» взыскать.
Кузнечный вопрос был отчасти разрешен; с ним мы еще встретимся, когда рассказ пойдет о новой слободе. В это же заседание дума порешила «уничтожить и Чебеньки», переселив жителей на другие места, — но исполнение этого решения думы последовало только через 12 лет, в 1893 г. В этом году городское управление, признав вид Чебеньков непривлекательным, порешила снести свайные постройки, и жителей перевести с пособием от города на места позади ипподрома.
И на новом месте — «Чебеньки» сохранили свое пресловутое название.
В вопросе о кузницах и Чебеньках мы знакомились с общим вопросом, имеющим громадное значение для города Оренбурга, а именно, — с вопросом о захвате «городских» земель. Едва ли в России есть другой город, в котором этот захват так, практиковался и принимал такие прямо хищнические размеры. В дальнейшем изложении читатель увидит много примеров захвата и до настоящей поры есть несколько земельных дел, которые город мог бы выиграть, — но земля, могущая приносить хороший доход и бесспорно принадлежащая городу, все еще составляет частную собственность.
X.
И так, постройка кузниц на неуказанном месте заставила администрацию обратить внимание на старую голубиную слободку.
Но пока издавались различные распоряжения о том, чтобы в слободке никто не строился без разрешения, чтобы не заводились новые кварталы, слободка росла и росла и, так как строиться по направлению к городу мешала эспланадная площадь, то слободка пошла на низ, к банному озеру, не смотря на то, что местность была заливаема.
Сравнивая планы старой слободки 1829 и 1848 года, мы видим значительное увеличение слободки. С одной стороны она пододвинулась к нынешнему архиерейскому дому, с другой ряд кварталов образовался и по банному озеру. Кварталы устраивались, конечно, без всякого соблюдения строительного устава — построил человек дом, рядом с ним строился другой, — возникал переулок, улица, носящая название первого владельца, и появились в старой слободке Овсянниковские, Власовские, Киникеевские переулки, сохранившие и до наших дней память о первых аборигенах той местности.
Несколько урегулировать старую слободку вздумали, когда возник вопрос о построении купцом Деевым Покровской церкви.[27]
В первое время жители слободки, конечно не могли и думать о построении церкви: — вся слободка была временной. При каждой опасности, грозящей городу Оренбургу, она могла быть снесена с лица земли, чтобы неприятель не воспользовался ею для своих целей. Весьма понятно, что вопрос о церкви, как здании постоянном, не мог и возникнуть. И приходилось жителям слободки ходить молиться в город, а эти путешествия особенно зимою при страшных буранах были не из легких — надо было перейти обширную, в 130 сажень ширины площадь
Между тем город Оренбург из пограничного стал внутренним городом; существование крепости являлось анахронизмом; бояться нападений врага было смешно; и хотя Оренбург оффициально и считался крепостью, но крепостные законы несоблюдались уже так строго, как прежде и в старой слободке стали возникать каменные постройки. Так в 1853 году купец Деев получил разрешение построить двухэтажный каменный дом.
Но прежде чем построить себе палаты, Деев обратился с просьбою разрешить ему построить церковь. Архиерей благословил это намерение Деева и делу был дан законный ход. Стали искать место — искали долго и не могли найти; в старой слободке не было ни одной площади. Тогда обратили внимание на скученность построек, на неправильность улиц и решили хоть несколько распланировать слободку.
6 января 1852 года было Высочайше разрешено место под Покровскую церковь, для чего решено было перенести некоторые постройки частных обывателей, образовав существующую ныне площадку. Церковь была заложена 30 апреля 1852 г., освящена 22 ноября 1853 года.
Но эта попытка распланировать слободку так и осталось попыткой и слободка сохранила бы свой прежний вид до наших дней, если бы не пожар 1 июля 1864 года. Пожар был страшный, дул сильный ветер — и в несколько часов было уничтожено 660 домов.[28]
Была составлена особая комиссия для распланировки; представителем от города был гласный шестигласной думы Савинков. Комиссия выработала следующие основания постройки домов в старой слободке:
1) Часть правой (ближе к Уралу) стороны старой слободки можно было оставить без перемены, так как она распланирована более или менее правильно и от пожара не пострадала.
2) Вся левая сторона сгоревшей слободки затопляется и потому для жителей этой части необходимо избрать места в новой слободке.
3) Весьма многие из жителей старой слободки занимаются разными промыслами, многие из них имеют заведения, действующие огнем и вредные для чистоты воздуха: — кожевенные, красильные, мыловарные и прочие заводы, — им необходимо отвести место около гончарных заводов.
4) Около церкви Покрова необходимо снести 17 домов, чтобы образовать церковную площадку.
Весьма понятно, что основания — основаниями, а жизнь остается жизнью и предъявляет свои требования. И прежде всего жители левой стороны старой слободки не пожелали все выселяться: их и оставили на местах, но взяли с них следующую подписку:
«Как нижняя часть слободки весною во время разлива реки Урала, особенно в 1854 году, затопляется водою, в настоящее время жители этой части слободы ходатайствовали дозволить им остаться на старых местах, утверждая, что разлив воды не может быть вреден, как это было прежде, а ежели и случалось, что Урал разольется и затопит слободку, то поселившиеся в ней ни в каком случае от причиняемого им вреда водою, как бы разлив ни был велик, не будут просить от правительства никакого вознаграждения за причиненные им убытки».
Распоряжение было прямо незаконное, так как жилые постройки на затопляемых местах не дозволялись, но генерал губернатор был сильнее закона: в левой стороне слободки разрешено было селиться и Оренбургская дума, избранная по положению 1870 года, должна была вносить в свою смету расходов по 1000 р. на помощь жителям от наводнений вплоть до устройства железно-дорожной дамбы, отделившей банное озеро от реки Урала.
Таким образом, старая слободка была восстановлена в своих размерах; выселялись лишь только те, у кого были маломерные места, или чьи места отходили под улицы и площади. Оставшиеся жить должны были отведенные им места не раздроблять и не продавать по частям: на возводимые постройки надо было брать план от городского архитектора, строится с точными соблюдением означенного плана; кроме того не разрешалось устраивать «заведений, действующих огнем или вредных чистоте воздуха».
Как соблюдались эти правила, видим в настоящее время, так как распланировка старой слободки. особенно внизу, отличается тем же хаосом, как прежде.
XI.
Кроме общих нарушений означенных правил, нарушений, которые проходили бесследно, обыватель иногда обращался за разрешением отступить от правил, но по большей части с жалобами на новые правила, в которых обыватель видел один начальнический каприз, да новую тяготу, накладываемую и на без того обездоленного обывателя. Одна из подобных жалоб заслуживает внимания.
Мы уже сказали выше, что около Покровской церкви решено было образовать площадь снесением некоторых обывательских зданий. Первоначально спуска от Покровской церкви к арендованным местам не существовало, по этому косогору тоже ютились избушки, здесь жили даже в ямах.
И вот владетельница одной из подобных построек, титулярная советница, вдова Остафьева подает оригинальное прошение к генерал-губернатору:
«В начале этого месяца, т. е. июля — пишет титулярная советница — я просила Ваше Высокопревосходительство дозволить мне исправить мой дом, поврежденный во время пожара, бывшего в старой слободке. В настоящее время, когда по распоряжению Вашего Высокопревосходительства приготовляется проект нового распланирования старой слободки, до слуха моего дошло, что полицейский пристав третьей части, для того, чтобы лучше был вид из окон его дома, а купец Деев для того, чтобы лучше люди видели построенный им Богу храм, настаивают, что бы дом мой был назначен к сломке и место отведено под площадку перед церковью, под площадку, по соображению ширины улицы к церкви совершенно ненужную и по величине своей несоответствующую церковному фасаду».[29]
В этих строчках обыватель встает, как живой. — Всякое мероприятие он объясняет только с личной точки зрения, он совершенно не дорос до того, чтобы понять, что дело касается вовсе не его обывателя, интересов а общих.
Площадь понадобилась вовсе не потому, что так, требовал и устав церковный и благообразие города и меры противупожарные, — вовсе нет: площадь, по уверению титулярной советницы, нужна приставу 3-ей чаcти, чтобы вид из его окон был лучше, и купцу Дееву, чтобы похвастаться своею церковью.
И эти доводы обыватель приводит совершенно серьезно, не подозревая, сколько в них иронии, если не сказать больше. Что обыватель смотрит серьезно, видно из последующего объяснения: — улица широка, церковь совершенно не нуждается в площади. и размеры площади будут даже не соответствовать церковному фасаду, — значит, обыватель и о церкви Божией заботиться, а не свои только интересы блюдет.
Конечно, обыватель прав: его устами говорит в своем прошении титулярная советница:
«В настоянии своем они, т. е. пристав и Деев, опираются на том, что у меня плана нет, но во первых, в то время, когда строился мой дом, в слободе ни у кого нет планов, а только впоследствие стали выдавать планы». — Обыватель по обыкновению своему сказал неправду: начальство заставляло, предписывало брать планы, даже цену назначило: по 10 р. за план, но обыватель уклонился от исполнения этого предписания. «За мною место в натуре» говорит она далее.
Эти слова очень характерны: я владелица места и, следовательно, оно мое; ни о каких правах, ни о каких доказательствах обыватель не хочет думать, у него все еще старый афоризм: «кто палку взял, тот и капрал».
Выставив свои доводы, почему она, обывательница, права, а ее «злокозненные враги» виноваты, титулярная советница как бы вскользь замечает: «говорят, что мой дом стар — но, конечно, этот говор — неправда и вот почему: «когда ломали крышу, он выдерживал тяжесть может быть 20 человек». Особенно хорошо по наивности это выражение: «может быть двадцати человек» — но и это доказательство крепости своего дома обыватель привел так для полноты доказательства, потому что, как он говорить дальше: «дом для меня хорош и я надеюсь в нем иметь сухой и теплый приют до конца моей жизни». Говорят, он некрасив, но... — обыватель вспоминает Ювенала и разражается следующей тирадою: «но некрасивые дома никому не делают бельма на глаза, а слезы разоренных доводят до слепоты.»
Пусть дом стар, некрасив, пусть он безобразит город, не соответствует требованиям строительного устава, все это пустяки: «дом для меня хорош, говорит обыватель, и вы меня не троньте. Мне дела нет, что я живу не на необитаемом острове, что я гражданин города, что я должен подчиниться правилам, при исполнении которых только и возможно совместное жительство». Все это не укладывается в мозгу обывателя, он помнит лишь одно: «дом его», хотя кроме голословного утверждения он никаких доказательств не может привести, и как он завладел этим домом, обыватель не хочет и вспоминать, и что лишить этого дома его хотят по злобе врагов... Ведь для обывателя враг — каждый, кто его окружает, с кем он живет, с кем он видится ежедневно. Лучшей характеристики психологии обывателя, чем данное прошение, трудно найти. Докончим это цитирование: «купец Деев вызвался наградить меня Но ему ли сделать это? Конечно, он будет ценить мой дом по купечески. Когда его собственный великолепный дом составляет незначительную часть его состояния, то признает ли он, настоящую стоимость моего бедного дома. А между тем мой дом доставляет мне при том без всякого стеснения доходу 7 рублей серебром в месяц: если капитализировать этот доход, то выходит сумма, которую никогда не назначат присяжные оценщики и которую купец Деев не захочет дать».
Опять место вполне обывательского суждения; оно характеризуется: мое мне дорого, ну а другим оно дешево и, конечно, не может быть правильной оценки. Ведь купец Деев богат и сможет повлиять на оценщиков. Сам обыватель так бы поступил, если бы мог, весьма понятно, что и другие должны поступать так же.
Заканчивается прошение следующей тирадою: «Может быть, господа, принимающие прямое и косвенное участие в проектировании одумаются и не осмелятся представить Вашему Высокопревосходительству такой пристрастный проект, но моя совершенная беспомощность и бессилие доводят мои опасения почти до отчаяния и совершенно против воли заставляют беспокоить Ваше Превосходительство просьбою обратить внимание на все вышеизложенные мною обстоятельства, Вашим сильным покровительством оградить меня от удара, который намереваются нанести моей жизни и всему моему состоянию, так что я останусь совершенно нищею, наконец, дозволить мне поправить мой дом, оказав достаточное к тому вспоможение?».
Последние строки прошения есть именно, тот последний удар кисти который придает картине законченность и полноту. И жаловалась титулярная советница, и доказывала свою правоту и клеветала на кого могла, и свела речь на обычную просьбу обывателя — окажите пособие. Почему, зачем пособие? Разве кто либо виноват в случившемся бедствии? Виноват исключительно обыватель: — он не соблюдал меры предосторожности от пожаров, он пренебрегал правилами строительного устава, словом, он делал все, чтобы вызвать беду, — но раз наступило несчастие, обыватель противится всеми способами, до клеветы включительно, принять те меры, которыми он хотя на будущее время застрахуется от возможности повторения несчастия, и в тоже время не только просит, но даже требует от кого-то помощи. Обыкновенно роль «кого то» в глазах обывателя исполняет город. Обыватель не понимает, что город и городской капитал, есть тот-же обыватель и обывательский капитал, сложенный из налогов на обывателя. Для него город является какой то фикцией. Странно подобное непонимание, но оно было и говорить о том низком умственном уровне, на котором стоял обыватель, о том убожестве, за которое становится и больно и обидно.
Но попробуйте отказать обывателю в его незаконной просьбе; обыватель сейчас-же начнет отыскивать свои мнимые права и здесь нет границ стремлению обывателя. Он идет с своими просьбами все выше и выше, чувства приличия, чувства меры нет у оскорбленного обывателя. Он как оренбургская вдова унтер офицерша Романова и солдатка Трофилова, которые думали, что их обидели после пожара и посылали прошения «к особам Императорского дома», не указывая к кому именно, но ко всем огульно...
Поделиться книгой: