Помоги проекту - поделись книгой:
Новый маяк заработал уже в ноябре. Однажды поздно вечером я подъехал к нему один, запарковал машину и долго сидел там, глядя на серые воды и слушая, как звучит новая сирена – раз, два, три, четыре раза в минуту, – там, вдали, сама по себе.
А динозавр?
Он так и не вернулся.
– Он ушёл, – объяснял Макданн. – Вернулся обратно в Бездну. Он убедился, что в этом мире нельзя любить слишком сильно. Он ушёл в самые глубины Бездны ждать ещё миллион лет. Эх, бедолага! Ждёт, и ждёт, и ждёт там, пока на этой жалкой планетке друг друга сменяют люди. Он ждёт и ждёт.
Я сидел в машине и слушал, слушал. Я не различал ни маяка, ни луча света в Одиноком заливе. Я лишь слышал Сирену, Сирену, Сирену. И звучала она как зов чудища.
Я сидел там и жалел, что сказать мне нечего.
А если я скажу…
Тираннозавр Рекс
Дверь открылась во тьму. Чей-то голос рявкнул: «Закройте!» – точно пощёчину отвесил. Гость прошмыгнул внутрь. Дверь грохнула. Он выругался про себя. Тот же неприятный голос подчёркнуто-страдальчески протянул:
– Господи. Это вы, Тервиллигер?
– Да, – подтвердил Тервиллигер. Справа от него на тёмной стене кинозала смутно белел экран. Слева в воздухе выписывал огненные арки огонёк – кто-то разговаривал, зажав в губах сигарету.
– Вы опоздали на пять минут!
«Вас послушать – так на все пять лет», – подумал Тервиллигер.
– Просуньте ваш фильм в дверь проекционной. Да пошевеливайтесь там!
Тервиллигер сощурился.
Ему удалось рассмотреть пять обширных кресел. Сопя и тяжело дыша, обильная чиновничья плоть шевелилась и ёрзала, перетекая к креслу посередине, где, почти в полной темноте, сидел и курил какой-то мальчуган.
Нет, поправился Тервиллигер. Никакой не мальчуган. Это он. Джо Кларенс. Кларенс Великий.
Крохотный ротик открылся и закрылся точно марионеточный, выдыхая дым.
– Ну?
Тервиллигер проковылял назад и передал плёнку киномеханику; тот сделал непристойный жест в сторону кресел, подмигнул Тервиллигеру и захлопнул дверь кинобудки.
– Господи ты боже мой, – вздохнул тонкий голосок. Зажужжал зуммер. – Механик, запускай!
Тервиллигер ощупал ближайшее кресло, ощутил под рукой чьё-то тело, отпрянул и остался стоять, кусая губу.
С экрана хлынула музыка. В шквале барабанного грохота рождался его фильм.
ТИРАННОЗАВР РЕКС: ЯЩЕР-ГРОМОВЕРЖЕЦ
Снят методом покадровой съёмки. Куклы и анимация Джона Тервиллигера. Киноочерк о формах жизни на Земле за миллиард лет до Рождества Христова.
Зазвучали негромкие иронические аплодисменты: в центральном кресле детские ручонки несколько раз мягко соприкоснулись в хлопке.
Тервиллигер зажмурился. Снова зазвучала музыка, выдернув его из задумчивости. Последние титры поблёкли, утонули в мире первозданного солнца, сырой хмари, ядовитых дождей и буйной растительности. Утренние туманы растекались по вековечным морским побережьям, где ветер рассекали громадные летучие порождения снов и кошмаров. Птеродактили, эти смертоносные коршуны, гигантские треугольники, состоящие из костей и прогорклой кожи, бриллиантовых глаз и покрытых налётом зубов, пикировали вниз, хватали добычу и взмывали прочь, держа вопящее мясо в пастях-ножницах.
Тервиллигер заворожённо впился глазами в экран.
В зелёных кущах джунглей – шорохи и шелесты, гудят насекомые, подёргиваются усики, в жирной маслянистой слизи плещется слизь, броня налеплена поверх брони. На солнечных полянах и в сумраке рыщут ящеры – детища безумных воспоминаний Тервиллингера о мести, облечённой в плоть, и о панике, обретшей крылья.
Бронтозавр, стегозавр, трицератопс. Как легко слетают с губ эти неуклюжие многотонные имена!
Гигантские чудища точно уродливые машины войны и смертоубийства, раскачиваясь, брели по заросшим мхом лощинам, на каждом шагу сминая тысячу цветов, внюхиваясь в воздух, раздирая небеса надвое каждым воплем.
«Мои красавчики, – думал Тервиллигер, – мои ненаглядные милашки. Сплошь жидкий латекс, резиновая губка, стальные сочленения на шарнирах, все они – вымечтаны во сне, вылеплены из пластилина, сварены и заклёпаны, скручены-перекручены и оживлены вручную. Половина их – не больше моего кулака, остальные не крупнее той самой головы, из которой они взялись».
– Господи милосердный! – раздался из темноты тихий восхищённый голос.
Шаг за шагом, снимок за снимком, стоп-кадр за стоп-кадром, он, Тервиллигер, провёл своих зверюг через все позы: смещал каждую фигурку на долю дюйма, фотографировал, сдвигал ещё на волосок, фотографировал снова, на протяжении долгих часов, и дней, и месяцев. А вот теперь эти уникальные картинки, эти жалкие восемьсот футов киноплёнки, стремительно прокручивались в проекторе.
«Смотрите! – подумал он. – Я никогда к этому не привыкну. Смотрите! Они оживают!»
Резина, сталь, пластилин, змеиная латексная оболочка, стеклянный глаз, фарфоровый клык – всё это неуклюже бредёт, тяжело топочет, широко шагает грозными стадами через ещё безлюдные континенты, через ещё несолёные моря, как если бы миллиард лет сгинул в никуда. Они и вправду дышат. Они и впрямь сотрясают воздух громом. Невероятно!
«Я чувствую, – бесхитростно думал про себя Тервиллигер, – что вот он, мой Райский сад, и вот мои звери земные, скоты и гады, мои создания, коих я возлюбил в День Шестой, и завтра, в День Седьмой, я смогу почить от всех дел своих».
– Господи, – прозвучал всё тот же тихий голос.
«Да?» – чуть не откликнулся Тервиллигер.
– Роскошный материал, мистер Кларенс, – похвалил голос.
– Пожалуй, – отозвался киномагнат с мальчишеским голоском.
– Фантастическая анимация.
– Я видал и получше, – изрёк Великий Кларенс.
Тервиллигер напрягся. Отвернулся от экрана, где его друзья гибли и исчезали в кровавых бойнях исполинских масштабов. И впервые пригляделся к своим потенциальным нанимателям.
– Великолепно, просто великолепно!
Похвала слетела с уст старика, который сидел отдельно в противоположном конце зала и, потрясённо подавшись вперёд, любовался этой древней жизнью.
– Движения судорожны. Вот, смотрите! – Странный мальчуган в кресле посередине чуть приподнялся, ткнув в нужную точку зажатой в губах сигаретой. – Эгей, а вот и неудачный кадр! Видите?
– Да, – кивнул старик и, внезапно обессилев, откинулся к спинке кресла. – Вижу.
Тервиллигер задыхался, кровь стремительно неслась по венам. Усилием воли он обратил жаркую волну вспять.
– Судорожны, – повторил Джо Кларенс.
Белый свет, мельтешение цифр, темнота; музыка оборвалась, чудища исчезли.
– Слава богу, конец, – выдохнул Джо Кларенс. – Уже и обед скоро. Уолтер, ставь следующую ленту! Тервиллигер, это всё. – Тишина. – Тервиллигер? – Тишина. – Этот бессловесный кролик ещё здесь?
– Здесь. – Тервиллигер упёрся кулаками в бёдра.
– Ну, это… – буркнул Джо Кларенс. – Неплохо, неплохо. Но насчёт денег не обольщайтесь. С десяток ребят показывали мне вчера материал не хуже, а то и лучше вашего – пробы к нашему новому фильму «Доисторическое чудовище». Оставьте свою заявку в конверте у моего секретаря. За той же дверью, как вы вошли. Уолтер, какого чёрта ты копаешься?! Давай включай следующую!
В темноте Тервиллигер ободрал голени о кресло, вслепую нащупал дверную ручку и крепко, до боли, вцепился в неё.
Позади него экран словно взорвался: обрушилась лавина, во все стороны разлеталось каменное крошево, целые гранитные города и колоссальные мраморные дворцы воздвигались, рушились и тонули в воде. В этом грохоте он расслышал голоса из грядущей недели:
– Тервиллигер, мы заплатим вам тысячу долларов.
– Но одно только оборудование стоит не меньше тысячи!
– Послушайте, мы и так даём вам поблажку. Хотите – берите, хотите – нет.
Гром затихал, и он понимал, что согласится – и проклянёт всё на свете.
И только когда лавина стихла за его спиной, а его собственная кровь, повинуясь неизбежности, потоком хлынула в сердце и заглохла там, Тервиллигер распахнул пошире немыслимо тяжёлую дверь и вышел в слепяще яркий свет дня.
Привариваем позвоночник из гибкого шнура к змеиной шее, на гибкой шее крепим череп – эмблему смерти, под впалой щекой навешиваем челюсть, клеим пластичную губку поверх хорошо смазанного в суставах скелета, запаиваем швы – и вот в мире, где безумству вторит сумасбродство, торжествующе поднимается на дыбы Тираннозавр Рекс!
Руки Творца отодвинулись в тень от яркого, как электродуга, солнца. Поместили пупырчатого монстра в искусственные зелёные летние дебри, провели его вброд через первобытные бульоны, кишмя кишащие бактериями. Механический ящер нежился в блаженном ужасе. В слепых небесах мурлыкал голос Творца, и в Саду вибрировал древний и монотонный напев о том, как стопа соединяется с… с малоберцовой костью, малоберцовая кость – с большеберцовой костью, а большеберцовая кость, большеберцовая кость соединяется с надколенником, а надколенник – с…
Дверь с грохотом распахнулась.
В комнату ворвался Джо Кларенс – словно целая стая волчат-бойскаутов*. И дико заозирался по сторонам, словно никого не видя.
– Боже ж ты мой! – завопил он. – У вас ещё ничего не готово?! Я на вас разоряюсь!
– Ничего подобного, – сухо отозвался Тервиллигер. – Сколько бы я ни возился, вы мне платите ровно столько же.
Джо Кларенс подошёл ближе – резкими рывками, то кидаясь вперёд, то замирая на месте.
– Так, встряхните ногой. Да пострашнее, пострашнее!
Тервиллигер стоял на коленях перед миниатюрной моделью джунглей. Глаза его находились на одном уровне с глазами продюсера.
– И сколько футов свежей и запёкшейся крови вам надо? – поинтересовался он.
– По две тыщи футов того и другого! – Кларенс расхохотался, икая и всхлипывая. – Ну-ка, посмотрим. – Он бесцеремонно схватил ящера.
– Осторожно!
– Осторожно? – Кларенс повертел страшилище в небрежных и равнодушных руках. – Это ж моё чудовище, разве нет? По контракту…
– В контракте говорится, что вы вправе использовать эту модель в рекламе картины, но динозавр возвращается ко мне по выходе фильма на экран.
– Вот-те на! – Кларенс размахивал монстром в воздухе. – Это мы сглупили. Мы ж подписали контракт только четыре дня назад…
– А ощущение такое, будто прошло четыре года. – Тервиллигер протёр глаза. – Я уже две ночи глаз не смыкаю, доделывая зверя, чтобы наконец начать съёмки.
Кларенс нетерпеливо отмахнулся:
– Да чёрт с ним, с контрактом. Какой грязный трюк. Это мой монстр! Вы с вашим агентом меня до инфаркта доведёте. Из-за денег, из-за оборудования, из-за…
– Эта ваша кинокамера, которую вы мне выдали, – старьё.
– Значит, почи́ните, если сломается. У вас руки откуда растут? Секрет ограниченного бюджета – использовать мозги вместо наличных. Вернёмся к делу: этот монстр – мой, и всё тут, его никак не следовало оговаривать в контракте.
– Свои творения я не уступаю никому, – честно признался Тервиллигер. – Я вкладываю в них слишком много времени и любви.
– Чёрт, о’кей, мы вам доплатим пятьдесят зелёных за зверюгу и в придачу отдадим бесплатно всё это кинооборудование, когда отснимем фильм, идёт? Тогда вы сможете основать свою собственную компанию. Посостязаетесь со мной, может даже и поквитаетесь, с помощью моей же техники! – Кларенс заржал.
– Да она раньше развалится, – буркнул Тервиллигер.
– И ещё одно. – Кларенс поставил динозавра на пол и обошёл его кругом. – Мне не нравится, как у вас получается этот монстр.
– Что вам не нравится? – чуть не взвыл Тервиллигер.
– Выражение его морды. Нужно побольше огня, побольше… страховидства! Мордоворотистости побольше!
– Мордо… чего?
– Мне страсти-мордасти подавай! Глаза чтоб навыкате. Ноздри раздуть пошире. Зубы чтоб блестели. Раздвоенный язык поострее. Вы справитесь, я верю! Так что, получается, монстр принадлежит не мне, да?
– Он мой. – Тервиллигер поднялся на ноги.
Теперь на одном уровне с глазами Джо Кларенса оказалась пряжка его пояса. Мгновение-другое продюсер, словно загипнотизированный, разглядывал блестящую пряжку.
– Чёрт бы подрал чёртовых юристов! – И кинулся к двери. – А ну работать!
Игрушечный динозавр ударился в дверь через долю секунды после того, как она с грохотом захлопнулась.
Занесённая рука Тервиллигера застыла в воздухе. Затем плечи его обмякли. Он подобрал своего красавца. Открутил ему голову, содрал с неё латексную плоть, положил череп на подставку и принялся заново, кропотливо и тщательно, ваять из пластилина доисторическую морду.
– Немножечко страховидства, – бормотал он про себя. – И самую капельку мордоворотистости…
Поделиться книгой: