Венок памяти
К 100-летию окончания Первой мировой войны
Перед вами, читатель, сборник стихотворений отечественных поэтов разных лет о Первой мировой войны. Сборник приурочен к столетней годовщине окончания той войны. 11 ноября 1918 года закончилась мировая бойня, начавшаяся с убийства в Сараево Гаврилой Принципом наследника австро-венгерского престола Франца-Фердинанда.
…4 февраля 2012 года на сто одиннадцатом году жизни скончалась англичанка Флоренс Грин, последний ветеран Первой Мировой. Когда умер последний российский участник той войны — увы, неведомо. Нет в живых уже не только ветеранов но и, наверное и просто современников той войны — великой и забытой войны раз и навсегда предопределившей ход истории ХХ столетия и прежде всего — истории нашего Отечества.
Президент России В. В. Путин ещё в том же 2012 году отметил необходимость отдать дань памяти участникам Первой мировой войны. Позже парламент РФ одобрил и закон, призванный способствовать этому благородному делу. Гражданское общество тоже не должно остаться в стороне.
Ведь в России несмотря на инициативы властей практически нет памятников, посвящённых этому событию, исчезают места захоронений погибших русских воинов, книги памяти издаются только усилиями энтузиастов. Однако беспамятство не отменяет ни героизма русских солдат и офицеров, ни исторической значимости той войны.
И сейчас мы считаем своим долгом в меру своих сил и возможностей напомнить о наших предках.
* * *Надо отметить — это первый такой сборник на русском языке. Ибо в послереволюционной России не вышло ни одной антологии поэзии или прозы, посвящённой Первой мировой войне а в дореволюционной просто не успели этого сделать. Также не осуществили что-то подобное и в Русском Зарубежье — отчасти потому потому что эмиграция в значительном большинстве считала — и надо сказать не без оснований — Первую Мировую главной причиной гибели старой России. Очень надеемся, что наша публикация сдвинет дело с мёртвой точки и этот пласт русской культуры вновь сделается достоянием русского народа и других народов России.
Та война отразилась в творчестве поэтов разных поколений. И «серебряного века» последних лет Российской империи; и временами воистину Железного, однако по своему прекрасного и значительного века советской поэзии; и поэтов русской эмиграции; и поэтов современных. Всем им составители попробуют уделить должное внимание. В сборнике две части — поэзия тех кто был участниками и очевидцами той войны и нынешнего поколения авторов — даже уже не внуков а скорее правнуков поколения ее заставшего. В сборник включены и ранее не раз публиковавшиеся (но для нового поколения вполне могущие прозвучать откровением) и неизвестные стихи и именитых и забытых авторов.
Мы также постарались не просто механически собрать под одной обложки стихотворения разных поэтов и лет но и по возможности показать историю в литературе: и патриотический восторг первых месяцев, и ужас перед великими бедствиями, войной принесёнными и скорбь по рухнувшему довоенному миру — позже названному «прекрасной эпохой», и сожаление о том что России не суждено обрести заслуженную победу, и наконец — горькое понимание что это не последняя мировая война…
И ещё — мы не стали делить поэтов — участников Первой Мировой на эмигрантов и советских поэтов, на белых и красных. На наших страницах не будет расстрелянного заговорщика Гумилева, видного советского поэта Николая Тихонова, первого революционного поэта Блока и революционного классика Багрицкого, футуриста и лауреата Сталинской премии Николая Асеева, и белых эмигрантов Туроверова и Несмелова…
Итак — представляем вам наш Венок памяти.
Владимир Лещенко.
Редколлегия
Ренарт Фасхутдинов — глава инициативной группы «Венок памяти»
Владимир Лещенко — редактор-составитель.
Ирина Тимофеева — консультант.
Анна Коврова — рецензент, редактор.
Алексей Кисенков — составитель.
Издание подготовлено при участии Книжного Клуба «Астра Нова». Издание является сугубо некоммерческим проектом и осуществлено в культурных и информационных целях.
Часть первая
Кровавый отблеск
Испепеляющие годы!
Безумье ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы,
Кровавый отблеск в лицах есть
А. Блок Владимир Агапкин{1}
Прощание славянки
Вспоили вы нас и вскормили, Отчизны родные поля, И мы беззаветно любили Тебя, Святой Руси земля. Теперь же грозный час борьбы настал, Коварный враг на нас напал, И снова в поход! Труба нас зовет! Мы вновь встанем в строй И все пойдем в священный бой Мы дети России великой, Мы помним заветы отцов, Погибших за край свой родимый Геройскою смертью бойцов. Пусть каждый и верит, и знает, Блеснут из-за тучи лучи, И радостный день засияет, И в ножны мы сложим мечи. Николай Победин{2}
Антанта
ФРАНЦИЯ ЛЮБОВЬ в ней чистая горит К земле родимой и к народу, — Объята ею, — отразит Она тяжёлую невзгоду… РОССИЯ В ней ВЕРА глубока, тревогой Не поколеблена ничуть, Святая Русь во имя Бога Свершает свой победный путь… АНГЛИЯ НАДЕЖДА в ней всегда живёт На мощь, величие России. С ЛЮБОВЬЮ, ВЕРОЮ идёт Она на бой и их зовёт Сломить надменные стихии… МОРАЛЬ Перед грозой враждебных сил В дни тяжкой скорби, испытаний — Святой союз их в поле брани Сам Бог с небес благословил. * * * За Русь Святую и царя Идёт с мечом поборник славы; И не страшит богатыря Дракон кощунственный трёхглавый. Идёт вперёд и верит в Бога, Идёт… и грозен словно вал; А там готовы на подмогу Его друзья: и бритт, и галл… Вдали блестят победы-зори, Они откроют к счастью дверь… И за страдания и горе Тебе отплатят, грубый зверь! Сергей Копыткин{3}
Письмо из лазарета
Ночь порвет наболевшие нити. Вряд ли их дотянуть до утра. Я прошу об одном, напишите, Напишите три строчки, сестра. Вот вам адрес жены моей бедной. Напишите ей несколько слов, Что я в руку контужен безвредно, Поправляюсь и буду здоров. Напишите, что мальчика Вову Я целую, как только могу, И австрийскую каску из Львова Я в подарок ему берегу. А отцу напишите отдельно, Как прославлен наш доблестный полк, И что в грудь я был ранен смертельно, Исполняя мой воинский долг. Из письма.
Словно в саване против ущелья Грозно встала крутая гора., Там, сражаясь с врагом и с метелью Подыматься придется с утра. В злую полночь в стенах Баязета, Стережа притаившийся бой, Я припомнил спокойное лето, Старый сад и свиданье с тобой. И не страшно мне это безмолвье, Не боюсь поклониться судьбе, Потому что я крепок любовью, И все мысли мои о тебе. Помнишь сад накануне рассвета, Помнишь розовый куст у скамьи? Продолжается чудное лето Для заветного цвета любви. В эту полночь во тьме непогожей В отдаленной и злой стороне Ты наверное, молишься тоже, И все мысли твои обо мне. Вижу комнатку, образ, лампадку. Вижу каждую мелочь вокруг, Платья белого каждую складку И тебя, мое сердце, мой друг. Я целую тебя без ответа Так легко, чтоб не слышала ты, И шепчу, что в стенах Баязета Не осыплются наши цветы. Взятие Львова.
Он взят. Он вырван из неволи, Славянский древний город Львов! Встал богатырь на бранном поле, Взмахнул мечем, — и нет врагов! Под бранный гром из Швабской[1] клети Освобожден славянский лев. И, как олень, от русской плети, Бежит тюремщик двух столетий, Тот, что кичился, обнаглев. Трепещет Габсбургская клика, Лоскутья рвутся пополам. Вся Русь от мала до велика На зов воинственнаго клика Идет развеять пыльный хлам. Несет карательное пламя, Врагу сжигающее кровь. А за мечом — святое знамя — Славянам братскую любовь! Врагам — безмерная могила! Безумцам — каменная клеть! Да разве есть такая сила, Что может Русь преодолеть?! * * * На проводах грозного года, В тяжелые вещие дни, Все та же молитва народа: «Боже, Царя храни!» Пусть буйно пылают пожары, Пусть смерть рассыпает огни. Не сломят нас злые удары! «Боже, Царя храни!» Взмывают германские волны По нашим родным берегам. Но русские скалы безмолвны. «Царствуй на славу нам!» Вечная память почившим! Многая лета — живым, Вражий набег истощившим, Русским мечом огневым! Славьтесь, родные дружины, Ясно взирайте вперед Всем вам послужит единый Спаянный русский народ! Годовщина
Год, только год прошел, а мнится, что века Над человечеством сменились в это время… Но цель великая теперь недалека, Как плод, готово пасть насыщенное бремя. В день грознопамятный, единая, как встарь, Под звон колоколов, не знающая смерти, Россия говорит: «Великий Государь! В победу полную и в дух народный верьте!» По воле Господа безмерный путь пройдя, Народ и армия друг друга любят свято. Русь крепко верует в Верховного Вождя. Вождь грозно верует в родимого солдата. Да здравствует великая, родная, Могучая бестрепетная рать! Все для тебя, заступница земная, Клянемся сделать мы, посеять и собрать!! Пусть память вечная торжественно хранит Всех, павших доблестно за честь родной державы. Мы сложим памятник им выше пирамид, Бессмертный обелиск народной вечной славы… Беженцы
В превратности судеб приближенные к Богу, Неуловимые, как тень, Всем миром, как один, снимаются в дорогу Из городов и деревень… Пусть будет пожжено взлелеянное поле, Пусть гибнет вещий клад крестьянского труда, Но царственный народ ярма чужой неволи Носить не будет никогда! Он пламени предал насиженные гнезда, Свои дома разрушил сам. И к сердцу Родины уходит в ночь по звездам, Доверив будущность славянским небесам. О Русь! Ты — странница, приближенная к Богу, Носящая Христа в истомленной груди. Безропотна сильна и, победив тревогу, К востоку в час ночной, к могуществу гряди! Великой страннице рассказывают звезды, Что вскоре океан надвинется назад, Как в сказке, оживут разрушенные гнезда, Поднимется посев. Воскреснет мертвый сад. Полягут вечным сном непрошенные гости. Пройдет над ними Русь державную стопой. И в памяти людей, как зелень на погосте, Все беды горькие окутает покой. «Меджидие[2]»
(посв. М. И. Плансон-Ростковой)
Когда в Великую субботу Шли звонари к колоколам, Свой флот на грешную работу Послал кощунственный ислам. Ползли турецкие галеры Во мраке сумрачном, как тать, Чтоб торжество Христовой веры Кровавым буйством запятнать; Чтоб смерть красавице Одессе Послать с языческим «алла», Лишь запоют «Христос воскресе», Лишь зазвонят колокола. Никто не знал, что недруг в море Стоит, закутанный в туман. В церквах, в часовнях и в соборе Сбирались толпы христиан. Никто не знал. Лишь Бог единый Все знал и видел с небеси. Он любит нрав наш голубиный, Бог, сострадающий Руси. Он не допустит злого ига. Кругом Его — святой синклит. Господь зовет архистратига И в море быть ему велит. В ночи смущен турецкий кормчий, Ведущий тайну корабля. Чудесный звон идет все громче От волн у самого руля. Вот ураган небесных крылий Велит пирату отойти, И ангел правит бег флотилий По незнакомому пути. Тогда вокруг вскипают волны, Загрохотал подземный гул, И вдруг «Меджидие» огромный, Как челн рыбачий, затонул. А в этот самый миг в Одессе Священник, выйдя на амвон, Провозгласил Христос воскресе, И поднялся пасхальный звон. Он обошел весь город белый, Ушел за дальний волнорез, И море Черное пропело Ему: воистину воскрес! В Армении
Их было несколько на площади у храма В сожженном турками армянском городке На красной мостовой, как мраморная драма, Застыли беглецы, поникшие в тоске. Там больше не грозит им наглый бич османа, Но сразу оживить замученных нельзя… Им все мерещится из горного тумана Турецкое «алла», пугая и грозя. Вот в чёрном женщина оплакивает мужа. В горах, где прятались, как призраки, они, В плечо он ранен был. А холод, дождь и стужа Сожгли последние трепещущие дни… И вот на площади он умер. Поглядите! Шьёт саван женщина на каменном полу, Из дивных кос своих серебряные нити Вдевает медленно в холодную иглу. Давно ль, красавица, чернели косы эти? Давно ли дом твой цвел, храня семьи добро? Но больше нет его… В лохмотьях плачут дети, И только в волосах сияет серебро… Аполлон Коринфский{4}
К великой годовщине
19.07.1914 — 19.07.1916. Она уже близка — вторая годовщина Того святого дня, когда родной народ Грудь к груди встретился с насильем чужанина, Ворвавшегося к нам лавиною невзгод, В надежде сокрушить славянства исполина В Четырнадцатый год. О, этот грозный год кровавого разгула, Год, в летопись веков преступною рукой Внесенный, год — когда «доверье обманула Ложь, возведенная в культуры высший строй», Год адских кононад немолкнущего гула, Год жертв неслыханных, год бури боевой!.. День девятнадцатого июля рокового Навеки в памяти всех стран и всех племен; Он, гранью новой став на рубеже былого, Судьбы Европы всей решить был обречен — В расчетах дерзостных вождя слепцов слепого, Кем меч коварно был над миром занесен. И он разбил весь мир на два враждебных стана: Поработители, предатели, рабы — В одном, над кратером дремавшего вулкана Справляющие пир губительной борьбы; В другом — соратники славянского титана, Борцы за свет свобод, за лучшия судьбы… Четырнадцатый год — он только был предтечей Преемников своих: судеб он не решил. В Пятнадцатом — с его ожесточенной сечей — Уравновесилась готовность ратных сил; Но сколько он нанес народам всем увечий, Как много вырыл он безвременных могил!.. Был враг наш опьянен обманчивым успехом, Доставшимся ему ценою чести всей, — Позорною ценой, — всех преступлений эхом Успех отозвался с привисленских полей, С лесных литовских пущ, — ударил по доспехам И в грудь, и в тыл ему налет богатырей. Они воспрянули по всем кровавым нивам Пошли они вперед, как буйный ураган, Вся мощь родных Добрынь в них хлынула разливом На хищников-врагов тысячеверстный стан, Везде кладя предел их замыслам кичливым, Им всюду нанося глубоких язвы ран… Ты, год Шестнадцатый, ты вынесешь решенье, Желанный дашь исход разладу двух миров, Ты истощишь в конец безумства исступленья, Ты гидру зла спалишь огнем своих громов, Ты — год возмездия за дерзость преступленья, За беспримерные жестокости врагов!.. Да, год возмездия!.. Оно уже настало, О нем уже гремел победный вешний гром, Июньская гроза врасплох врага застала, Прозимовавшего на фронте боевом… Наш древний Святогор лишь приподнял забрало Да крепче на чело надвинул свой шелом, — И он уже нашел земли родимой тягу, И бросил он ее с размаху на врага, Дерзнувшего хулить сынов Руси отвагу, Покинувших уют родного очага И плоть и кровь свою несущих в жертву благу Всех, для кого не жизнь — отчизна дорога… Наш Святогор-народ, в невзгодах закаленный, Со славой завершит страны великий путь, — В нем дух окреп в боях, всей мощью ополченной Вздохнула в дни скорбей его живая грудь, И он пошел вперед, страданьем искупленный, И вновь его назад с дороги не свернуть. Он — ко всему готов… Его сынов дружины Победоносные врезаются в оплот Насильника-врага, — с равнинной Буковины Предгорьями Карпат Господь их стяг несет… О будь благословен в святой день годовщины, Четырнадцатый год!.. Владимир Маяковский{5}
Война объявлена
Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю! Италия! Германия! Австрия! И на площадь, мрачно очерченную чернью, багровой крови пролилась струя! Морду в кровь разбила кофейня, зверьим криком багрима: «Отравим кровью игры Рейна! Громами ядер на мрамор Рима!» С неба, изодранного о штыков жала, слезы звезд просеивались, как мука в сите, и подошвами сжатая жалость визжала: «Ах, пустите, пустите, пустите, пустите!!» Бронзовые генералы на граненом цоколе молили: Раскуйте, и мы поедем! Прощающейся конницы поцелуи цокали, и пехоте хотелось к убийце — победе. Громоздящемуся городу уродился во сне хохочущий голос пушечного баса, А с запада падал красный снег сочными клочьями человечьего мяса. Вздувается у площади за ротой рота, у злящейся на лбу вздуваются вены. «Постойте, шашки о шелк кокоток вытрем, вытрем в бульварах Вены!» Газетчики надрывались: «Купите вечернюю! Италия! Германия! Австрия!» А из ночи, мрачно очерченной чернью, багровой крови лилась и лилась струя. Военный лубок
* * * У Вильгельма Гогенцоллерна Размалюем рожу колерно. Наша пика — та же кисть, Если смажем — ну-ка счисть! * * * Австрияки у Карпат поднимают благой мат. Гнали всю Галицию шайку глуполицую. * * * Ну и треск же, ну и гром же Был от немцев подле Ломжи! * * * Вильгельмова карусель: «Под Парижем на краю лупят армию мою. Я кругами бегаю да ничего не делаю» * * * Эх и грозно, эх и сильно Жирный немец шел на Вильно, Да в бою у Осовца Был острижен, как овца. * * * Эх, султан, сидел бы в Порте, Дракой рыла не попорти. * * * Немец дикий и шершавый разлетался над Варшавой. Да казак Данила Дикий продырявил его пикой. И его жена Полина шьет штаны из цеппелина * * * Эх ты немец, при да при же. Не допрешь, чтоб сесть в Париже. И уж братец клином клин — ты в Париж, а мы в Берлин * * *Мама и убитый немцами вечер
По черным улицам белые матери судорожно простерлись, как по гробу глазет. Вплакались в орущих о побитом неприятеле: «Ах, закройте, закройте глаза газет!» Письмо. Мама, громче! Дым. Дым. Дым еще! Что вы мямлите, мама, мне? Видите — весь воздух вымощен громыхающим под ядрами камнем! Ма-а-а-ма! Сейчас притащили израненный вечер. Крепился долго, кургузый, шершавый, и вдруг, — надломивши тучные плечи, расплакался, бедный, на шее Варшавы Звезды в платочках из синего ситца визжали: «Убит, дорогой, дорогой мой!» И глаз новолуния страшно косится на мертвый кулак с зажатой обоймой. Сбежались смотреть литовские села, как, поцелуем в обрубок вкована, слезя золотые глаза костелов, пальцы улиц ломала Ковна. А вечер кричит, безногий, безрукий: «Неправда, я еще могу-с — хе! — выбряцав шпоры в горящей мазурке, выкрутить русый ус!» Звонок. Что вы, мама? Белая, белая, как на гробе глазет. «Оставьте! О нем это, об убитом, телеграмма. Ах, закройте, закройте глаза газет!» Пролог
Хорошо вам. Мертвые сраму не имут. Злобу к умершим убийцам туши. Очистительнейшей влагой вымыт грех отлетевшей души. Хорошо вам! А мне сквозь строй, сквозь грохот как пронести любовь к живому? Оступлюсь — и последней любовишки кроха навеки канет в дымный омут. Чту им, вернувшимся, печали ваши, чту им каких-то стихов бахрома?! Им на паре б деревяшек день кое-как прохромать! Боишься! Трус! Убьют! А так полсотни лет еще можешь, раб, расти. Ложь! Я знаю, и в лаве атак я буду первый в геройстве, в храбрости. О, кто же, набатом гибнущих годин званый, не выйдет брав? Все! А я на земле один глашатай грядущих правд. Сегодня ликую! Не разбрызгав, душу сумел, сумел донесть. Единственный человечий, средь воя, средь визга, голос подъемлю днесь. А там расстреливайте, вяжите к столбу! Я ль изменюсь в лице! Хотите — туза нацеплю на лбу, чтоб ярче горела цель?! Посвящение
Даты времени, смотревшего в обряд посвящения меня в солдаты. «Слышите! Каждый, ненужный даже, должен жить; нельзя, нельзя ж его в могилы траншей и блиндажей вкопать заживо — убийцы!» Не слушают. Шестипудовый унтер сжал, как пресс. От уха до уха выбрили аккуратненько. Мишенью на лоб нацепили крест ратника. Теперь и мне на запад! Буду идти и идти там, пока не оплачут твои глаза под рубрикой «убитые» набранного петитом. Вам!
Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к «Георгию» вычитывать из столбцов газет?! Знаете ли вы, бездарные, многие, думающие, нажраться лучше как, — может быть, сейчас бомбой ноги вырвало у Петрова поручика?.. Если б он, приведенный на убой, вдруг увидел, израненный, как вы измазанной в котлете губой похотливо напеваете Северянина! Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?! Да я лучше в баре буду б…… подавать ананасную воду! 1917. К Ответу!
Гремит и гремит войны барабан. Зовет железо в живых втыкать. Из каждой страны за рабом раба бросают на сталь штыка. За что? Дрожит земля голодна, раздета. Выпарили человечество кровавой баней только для того, чтоб кто-то где-то разжился Албанией? Сцепилась злость человечьих свор, падает на мир за ударом удар только для того, чтоб бесплатно Босфор проходили чьи-то суда. Скоро у мира не останется не поломанного ребра. И душу вытащат. И растопчут там её только для того, чтоб кто-то к рукам прибрал Месопотамию. Во имя чего сапог землю растаптывает скрипящ и груб? Кто над небом боев — свобода? бог? Рубль! Когда же встанешь во весь свой рост, ты, отдающий жизнь свою им? Когда же в лицо им бросишь вопрос: за что воюем? Марина Цветаева{6}
* * * Война, война! Кажденья у киотов И стрекот шпор. Но нету дела мне до царских счетов, Народных ссор. На кажется — надтреснутом — канате Я — маленький плясун. Я — тень от чьей-то тени. Я — лунатик Двух темных лун. 16 июля 1914
* * * Белое солнце и низкие, низкие тучи, Вдоль огородов — за белой стеною — погост. И на песке вереницы соломенных чучел Под перекладинами в человеческий рост. И, перевесившись через заборные колья, Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд. Старая баба — посыпанный крупною солью Черный ломоть у калитки жует и жует… Чем прогневили тебя эти старые хаты, — Господи! — и для чего стольким простреливать грудь? Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты, И запылил, запылил отступающий путь… — Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше, Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой О чернобровых красавцах. — Ох, и поют же Нынче солдаты! О, господи Боже ты мой! 3 июля 1916
* * * Я знаю правду! Все прежние правды — прочь! Не надо людям с людьми на земле бороться. Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь. О чём — поэты, любовники, полководцы? Уж ветер стелется, уже земля в росе, Уж скоро звёздная в небе застынет вьюга, И под землёю скоро уснём мы все, Кто на земле не давали уснуть друг другу. Александр Блок{7}
Петроградское небо мутилось дождем, На войну уходил эшелон. Без конца — взвод за взводом и штык за штыком Наполнял за вагоном вагон. В этом поезде тысячью жизней цвели Боль разлуки, тревоги любви, Сила, юность, надежда… В закатной дали Были дымные тучи в крови. И, садясь, запевали Варяга одни, А другие — не в лад — Ермака, И кричали ура, и шутили они, И тихонько крестилась рука. Вдруг под ветром взлетел опадающий лист, Раскачнувшись, фонарь замигал, И под черною тучей веселый горнист Заиграл к отправленью сигнал. И военною славой заплакал рожок, Наполняя тревогой сердца. Громыханье колес и охрипший свисток Заглушило ура без конца. Уж последние скрылись во мгле буфера, И сошла тишина до утра, А с дождливых полей все неслось к нам ура, В грозном клике звучало: пора! Нет, нам не было грустно, нам не было жаль, Несмотря на дождливую даль. Это — ясная, твердая, верная сталь, И нужна ли ей наша печаль? Эта жалость — ее заглушает пожар, Гром орудий и топот коней. Грусть — ее застилает отравленный пар С галицийских кровавых полей…
