Оно. Том 2. Воссоединение

Мальчишки вновь загоготали, а Беверли нырнула за автомобиль, подавляя безумный смех. Она смеялась, но не потому, что находила увиденное смешным. В каком-то смысле – да, это было забавно, но в основном смеялась она потому, что испытывала глубокое отвращение к происходящему, помноженное на ужас. Она смеялась, потому что не знала другого способа отреагировать на увиденное. Как-то сказался тот факт, что впервые она вживую посмотрела на мальчишечьи штучки, но, с другой стороны, ее чувства по большей части определялись не этим. В конце концов, она знала, что у мальчишек есть штучки, точно так же, как она знала, что у девчонок есть другие штучки; то есть она получила всего лишь подтверждение. Но в остальном то, что они делали, казалось таким странным, таким нелепым и одновременно настолько примитивным, что она, несмотря на приступ смеха, отчаянно боролась с охватывающим ее отвращением.

«Прекрати, – говорила она себе, как будто в этом был выход, – прекрати, они услышат тебя, поэтому просто прекрати, Бевви!»

Но не получалось. Единственное, что ей удалось, так это смеяться, не вовлекая в процесс голосовые связки, поэтому смех вырывался из нее практически беззвучно, благо руки крепко зажимали рот, но щеки у нее стали красными, а глаза наполнились слезами.

– Срань господня, больно! – взревел Виктор.

– Двенадцать футов! – прокричал Генри. – Клянусь Богом, Вик, двенадцать гребаных футов! Клянусь именем моей матери!

– Мне без разницы, даже если бы были двадцать гребаных футов, ты обжег мне жопу! – негодовал Виктор, и эти слова вызвали еще более громкий гогот; все еще пытаясь молчаливо смеяться под прикрытием автомобиля, Беверли подумала о фильме, который видела по телику. Там играл Джон Холл. Рассказывалось в фильме о племени из джунглей, у которого был какой-то тайный ритуал, и если ты видел этот ритуал, то тебя приносили в жертву богу этого племени, здоровенному каменному идолу. Мысли эти не оборвали ее смешки, наоборот, придали им истеричности. Они все более напоминали безмолвные крики. У нее болел живот. Слезы ручьем катились по лицу.

3

В тот жаркий июльский день Генри, Виктор, Рыгало и Патрик оказались на свалке, поджигая «выхлопные газы» друг друга, благодаря Рине Давенпорт.

Генри знал, что происходит, если плотно подзаправиться тушеными бобами. Результат скорее всего лучше всего описывался детским стишком, который он выучил, сидя на колене своего отца, когда еще носил короткие штанишки: «К бобам в радость музыки сладость. Чем больше ешь, тем дольше поёшь! Чем дольше поёшь, тем лучше живешь! И снова к еде – бобы на столе!»

Рина Давенпорт и отец Генри обхаживали друг друга почти восемь лет. Рина была толстой, сорокалетней и обычно грязной. Генри предполагал, что Рина и его отец иногда трахались, хотя представить себе не мог, как кто-нибудь мог улечься на Рину Давенпорт.

Рина гордилась своими тушеными бобами. Она замачивала их в субботу вечером, а потом тушила на медленном огне все воскресенье. Генри полагал, что бобы ничего – во всяком случае, годились на то, чтобы набивать ими рот и жевать, – но после восьми лет приелось бы что угодно.

Причем малые количества Рину не устраивали: бобов она тушила много. И когда показывалась в воскресенье вечером на своем стареньком зеленом «Де Сото» (под зеркалом заднего вида болталась маленькая резиновая кукла-голыш, которая выглядела как самая юная жертва суда Линча), то на пассажирском сиденье стояло двенадцатигаллонное ведро из оцинкованного железа, в котором дымились тушеные бобы. Вечером они втроем ели бобы: Рина без устали нахваливала свою стряпню, Буч Бауэрс что-то бурчал, подбирая подливу куском хлеба с отрубями, или просто предлагал ей заткнутся, если по радио шел какой-нибудь спортивный репортаж, Генри молча ел, глядя в окно, думая о своем (именно над воскресной тарелкой бобов ему в голову пришла мысль отравить Мистера Чипса, собаку Майка Хэнлона). На следующий вечер Буч подогревал бобы. По вторникам и средам Генри брал с собой в школу пластиковый контейнер с тушеными бобами. К четвергу или пятнице ни Генри, ни его отец есть бобы больше не могли. В обоих спальнях пахло пердой, несмотря на открытые окна. Буч брал остатки, смешивал с другими объедками и скармливал Бипу и Бопу, двум свиньям Бауэрсов. Рина появлялась с полным ведром дымящихся тушеных бобов только в воскресенье, и цикл повторялся. В этот день Генри прихватил с собой огромное количество оставшихся бобов, и вчетвером они съели их в полдень на школьной игровой площадке, сидя под тенью старого вяза. Съели столько, что едва не лопнули.

Пойти на свалку предложил Патрик, зная, что во второй половине жаркого летнего дня там никого не будет. К тому времени, когда они добрались до свалки, бобы уже исправно выполняли возложенную на них функцию.

4

Мало-помалу Беверли овладела собой. Она понимала, что надо выбираться отсюда: оставаясь на свалке, она подвергала себя гораздо большей опасности. Они очень увлеклись своей забавой и, даже если бы заметили, как она убегает, им еще предстояло ее догнать (она решила для себя, что в самом крайнем случае, если деваться будет некуда, несколько выстрелов из «Яблочка» смогли бы убедить их не продолжать погоню).

И она уже начала выползать из-за «студебекера», когда услышала голос Виктора.

– Я должен идти, Генри. Отец хочет, чтобы я сегодня помог ему собрать кукурузу.

– Да ладно, – отмахнулся Генри. – Переживет.

– Нет, он на меня зол. Из-за того, что случилось вчера.

– Да наплюй на него, если он не понимает шуток.

Беверли слушала уже более внимательно, предположив, что речь идет о той стычке, которая закончилась переломом руки Эдди.

– Нет, я должен идти.

– По-моему, у него болит жопа, – вставил Патрик.

– Думай, с кем говоришь, падла, – огрызнулся Виктор, – а то пожалеешь.

– Мне тоже надо идти, – подал голос Рыгало.

– И твой отец хочет, чтобы ты помог ему убирать кукурузу? – зло спросил Генри. Возможно, так он шутил: отец Рыгало умер.

– Нет, я получил работу разносчика в «Недельной покупке». Сегодня должен туда прийти.

– Что за бред ты несешь с этой «Недельной покупкой»? – По голосу чувствовалось, что теперь Генри еще и расстроился, не только злится.

– Это работа, – объяснил Рыгало. – Я зарабатываю деньги.

Генри пренебрежительно фыркнул, и Беверли вновь выглянула из-за «студебекера». Виктор и Рыгало стояли, затягивая ремни. Генри и Патрик по-прежнему сидели на корточках со спущенными штанами. Зажигалка поблескивала в руке Генри.

– А ты не дашь стрекача? – спросил Генри Патрика.

– Нет, – ответил Патрик.

– Тебе не нужно собирать кукурузу или идти на сраную работу?

– Нет, – ответил Патрик.

– Ладно, до скорого, Генри, – неуверенно попрощался Рыгало.

– Само собой, – ответил Генри, и его плевок шмякнулся рядом с башмаком Рыгало.

Вик и Рыгало двинулись к двум рядам раскуроченных автомобилей… к «студебекеру», за которым скрючилась Беверли. На мгновение она замерла, застыв от страха, словно кролик. Потом попятилась в зазор между «студебекером» и разбитым, без единой дверцы «фордом». Посмотрела направо-налево, слыша их приближающиеся шаги. Во рту пересохло, спина взмокла от пота, какая-то часть ее рассудка уже задалась вопросом, а как она будет выглядеть в таком же гипсе, как у Эдди, с росписями всех Неудачников. Потом Беверли нырнула в «форд» со стороны пассажирского сиденья. Свернулась клубочком на грязном коврике, стараясь занять как можно меньше места. В кабине было жарко, как в духовке, и так сильно пахло пылью, гниющей обшивкой и старым крысиным дерьмом, что Беверли пришлось приложить максимум усилий, чтобы не чихнуть или не закашлять. Она услышала, как Виктор и Рыгало прошли совсем рядом, негромко разговаривая. Потом голоса смолкли.

Беверли раз за разом трижды чихнула, быстро и тихо, приложив ко рту ладони.

Она решила, что теперь сможет уйти, если не забудет про осторожность. Собралась вылезти из «форда» уже со стороны водителя, перебраться в проход между двумя рядами автомобилей и дать деру. Она полагала, что ей это удастся, но шок – ведь ее едва не накрыли – лишил Беверли смелости. Она пришла к выводу, что остаться в «форде» безопаснее. И потом, раз уж Виктор и Рыгало ушли, эта парочка вскоре могла последовать за ними. Тогда она вернется к клубному дому. Желание пострелять из рогатки испарилось, как дым.

Опять же, ей хотелось отлить.

«Ну же, – подумала она. – Ну же, поднимайтесь и уходите, поднимайтесь и уходите, ПО-ЖА-А-АЛУЙСТА!»

Мгновением позже Патрик заржал и зарычал от боли.

– Шесть футов! – проревел Генри. – Как гребаная паяльная лампа! Клянусь Богом!

На какое-то время воцарилась тишина. Пот тек по спине. Через треснутое лобовое стекло солнце жгло шею. Мочевой пузырь давил.

Генри взревел так громко, что Беверли – а она уже чуть ли не задремала, несмотря на все неудобства, – сама едва не вскрикнула.

– Черт побери, Хокстеттер! Ты спалил мою гребаную жопу! Что ты делаешь с зажигалкой?

– Десять футов. – Патрик засмеялся (от этого смеха Беверли сразу замутило, словно она увидела червя, выползающего из салата в ее тарелке). – Десять футов, и ни дюйма меньше, Генри. Ярко-синего пламени. Десять футов, и ни дюйма меньше. Клянусь Богом!

– Дай сюда, – буркнул Генри.

«Уходите, уходите, тупоголовые, валите отсюда, убирайтесь!»

Патрик заговорил снова, но так тихо, что Беверли едва расслышала его. Если бы в тот испепеляющий полдень дул хоть самый слабенький ветерок, она не разобрала бы ни слова.

– Давай я тебе кое-что покажу.

– Что? – спросил Генри.

– Кое-что, – ответил Патрик. – Это приятно.

– Что? – вновь спросил Генри.

И тишина.

«Я не хочу смотреть, я не хочу смотреть на то, что они сейчас делают, и потом, они могут увидеть меня, более того, скорее всего увидят, потому что ты израсходовала всю удачу, отпущенную тебе на сегодня, девочка. Поэтому оставайся где сидишь. Не выглядывай».

Но любопытство взяло верх над здравым смыслом. Что-то странное было в этой тишине, что-то пугающее. Дюйм за дюймом она поднимала голову, пока ее глаза не оказались на уровне треснутого, мутного лобового стекла «форда». Она могла не тревожиться насчет того, что ее увидят: оба мальчика сосредоточились на том, что делал Патрик. Беверли не поняла, что видит, но знала – это что-то отвратительное… впрочем, ничего другого она от Патрика и не ожидала, он всегда был не в себе.

Одну руку он сунул между бедер Генри, другую – между своих. Одной рукой он поглаживал штучку Генри, другой – свою. Только не просто поглаживал… сжимал, тянул вниз, потом вверх.

«И что он такое делает?» – гадала ничего не понимающая Беверли.

Она не знала, это точно, но ее это действо пугало. Такого страха она не испытывала с тех пор, как кровь выплеснулась из сливного отверстия в раковине и окатила всю ванную. «Если они узнают, что ты это видела, чем бы это ни было, – кричал внутренний голос, – они не просто взгреют тебя – могут и убить». И однако она не могла отвести глаз.

Она увидела, как штучка Патрика чуть удлинилась, но не сильно: по-прежнему висела между ног, как дохлая змея. Зато у Генри – на удивление выросла. Рука Патрика ходила по ней взад-вперед, вверх-вниз, иногда замирала, чтобы сжать, иногда пальцы щекотали странный, тяжелый мешочек, который висел под штучкой Генри.

«Это его яйца, – подумала Беверли. – Мальчикам все время приходится ходить с таким хозяйством? Господи, я бы сошла с ума». В другой части ее рассудка послышался шепот: «И у Билла такие же». Тут же она представила себе, как держит их, сжимает в ладошке, гладит… и снова ее пробило жаром, лицо стало пунцовым.

Генри смотрел на руку Патрика, как загипнотизированный. Его зажигалка лежала на каменном выступе, сверкая в лучах жаркого солнца.

– Хочешь, чтобы я взял в рот? – спросил Патрик. Его толстые, мясистые губы изогнулись в улыбке.

– Что? – переспросил Генри, словно выходя из забытья.

– Я возьму в рот, если хочешь. Я не от…

Мелькнула рука Генри. Бил он не кулаком, но и не открытой ладонью – чуть согнул пальцы. Патрик распластался на земле. Ударился головой о гравий. Беверли опустила голову, сердце выпрыгивало из груди, зубы сцепились, сдерживая крик. Уложив Патрика на землю, Генри повернулся, и Беверли показалось, что взгляды их на мгновение встретились, прежде чем она опустила голову и свернулась клубочком на грязном коврике у переднего сиденья выброшенного на свалку «форда».

«Пожалуйста, Боже, Ты позаботился о том, чтобы солнце било ему в глаза, да? – молила она. – Пожалуйста, Боже, я сожалею, что подсматривала. Пожалуйста, Боже!»

Тянулась мучительная пауза. Белая блузка прилипла к потному телу. Капельки пота, как мелкие жемчужины, блестели на загорелых руках. Мочевой пузырь болезненно пульсировал. Она чувствовала, что очень скоро обмочит трусики. Ждала, что сейчас яростное, безумное лицо Генри появится в проеме на месте дверцы пассажирского сиденья «форда», не сомневалась, что так оно и будет: как он мог не увидеть ее? Он вытащит ее из кабины и изобьет. Он…

Новая и еще более ужасная мысль пришла в голову, и вновь ей пришлось вести отчаянную борьбу с позывами надуть в штаны. Допустим, он что-то сделает с ней свой штукой? Допустим, захочет, чтобы она вставила ее в свою понятно что? Она знала, куда положено ей входить, все так. Внезапно знания эти во всей красе выскочили из памяти. Беверли подумала, что сойдет с ума, если Генри попытается вставить в нее свою штуку.

«Пожалуйста, нет, пожалуйста, Господи, не дай ему заметить меня, пожалуйста, хорошо?»

Потом Генри заговорил, и, к своему нарастающему ужасу, Беверли поняла, теперь он находится гораздо ближе от нее, чем раньше.

– Пидорские штучки не по мне.

– Тебе же понравилось, – откликнулся Патрик, его голос доносился с более дальнего расстояния.

– Мне не понравилось! – прокричал Генри. – А если ты кому-нибудь скажешь, что понравилось, я тебя убью, маленький вонючий пидор!

– У тебя встало. – По интонациям Патрика чувствовалось, что он улыбается. И хотя Беверли сама безумно боялась Генри, улыбка эта ее не удивила. Патрик же чокнулся, был куда безумнее Генри, а безумцы ничего не боялись. – Я видел.

Гравий скрипел под ногами, все ближе и ближе. Беверли посмотрела наверх, ее глаза чуть не вылезли из орбит. Сквозь лобовое стекло «форда» она увидела затылок Генри. Смотрел он на Патрика, но если бы повернулся…

– Если трепанешь кому-нибудь, я скажу, что ты членосос. А потом убью тебя.

– Ты меня не испугаешь, Генри. – Патрик засмеялся. – Но я, возможно, никому не скажу, если ты дашь мне доллар.

Генри переступил с ноги на ногу. Чуть развернулся, и Беверли теперь видела не его затылок, а часть лица, пусть и под острым углом. «Пожалуйста, пожалуйста, Господи», – молила она, а позывы отлить становились все сильнее.

– Если ты скажешь, – говорил Генри тихо и размеренно, – я расскажу, что ты делаешь с кошками. И с собаками. Я расскажу о твоем холодильнике. И ты знаешь, что потом будет, Хокстеттер? Они придут, заберут тебя и посадят в гребаный дурдом.

Патрик молчал.

Генри забарабанил пальцами по капоту «форда», в котором пряталась Беверли.

– Ты меня слышишь?

– Я тебя слышу. – Теперь голос Патрика звучал угрюмо. И в нем слышался страх. И тут он взорвался. – Тебе понравилось! У тебя встало! Никогда не видел, чтобы у кого-нибудь так сильно вставало!

– Да, готов спорить, ты перевидал много стояков, гребаный жалкий пидор. Только помни, что я сказал тебе о холодильнике. Твоем холодильнике. И если еще раз попадешься мне на глаза, я вышибу тебе мозги.

Вновь Патрик промолчал.

Генри двинулся дальше. Беверли повернула голову, увидела, как он прошел мимо водительской половины «форда». Если б чуть повернул голову налево, заметил бы ее. Но не повернул. Мгновением позже она услышала, что он уходит вслед за Виктором и Рыгало.

Так что теперь остался один Патрик.

Беверли ждала, но ничего не менялось. Проползли пять минут. Желание справить малую нужду сделалось неодолимым. Она могла бы вытерпеть еще две или три минуты, но не больше. И ей было не по себе из-за того, что она не знала, где Патрик и чем занимается.

Вновь она выглянула через лобовое стекло и увидела, что он просто сидит. Генри забыл зажигалку. Патрик сложил свои книги и тетради в небольшую холщовую сумку, повесил на шею, как разносчик газет, но штаны и трусы по-прежнему оставались на лодыжках. Он играл зажигалкой. Вертел колесико, смотрел на пламя, практически невидимое под ярким солнцем, захлопывал крышку, повторял все по-новой. Процесс словно гипнотизировал его. Из уголка рта на подбородок бежала струйка крови, губы справа раздулись. Он этого и не замечал. Вновь Беверли охватило отвращение. Патрик – безумец, без всяких сомнений, и ей больше всего хотелось убраться отсюда.

Очень осторожно, на животе, ногами вперед, она переползла через выступ, по которому проходил карданный вал, протиснулась под рулем. Поставила ноги на землю, выбралась из кабины «форда». Потом быстро побежала в ту сторону, откуда пришла. Уже среди сосен оглянулась. Никого. Свалка дремала под жарким солнцем. Беверли почувствовала, как напряжение уходит из груди, как расслабляется скрученный в узел желудок. Оставалось только желание отлить – такое сильное, что ей становилось нехорошо.

Пробежав по тропе несколько шагов, Беверли юркнула направо. Молнию шортов расстегнула еще до того, как кусты сомкнулись за ней. Посмотрела вниз, чтобы убедиться, что не сядет на ядовитый плющ. Потом опустилась на корточки, ухватившись рукой за какой-то куст, чтобы не плюхнуться в свою же лужу.

Она уже надевала шорты, когда услышала шаги, приближающиеся со стороны свалки. Сквозь кусты мелькнули синие джинсы и вылинявшая клетчатая школьная рубашка. Патрик. Она присела, дожидаясь, пока он пройдет к Канзас-стрит. Нынешняя позиция нравилась ей куда больше прежней. Маскировка отличная, мочевой пузырь пуст, а Патрик целиком и полностью в своем безумном мире. И после его ухода она могла спокойно направляться к клубному дому.

Но Патрик не прошел мимо. Остановился совсем рядом с тем местом, где Беверли нырнула в кусты, и уставился на ржавый холодильник «Амана» по другую сторону тропы.

Беверли могла видеть его сквозь кусты, сама оставаясь практически невидимой. Теперь, после того как она облегчилась, любопытство вновь вышло на первый план. А если бы Патрик и заметил ее, она не сомневалась, что уж от него-то она точно убежит. Он не был таким толстым, как Бен, но лишнего веса хватало. Беверли тем не менее достала из заднего кармана шортов «Яблочко», а из переднего – с полдесятка стальных шариков. Безумец Патрик или нет, но пущенный в колено шарик убедит его воздержаться от дальнейшей погони.

Теперь Беверли вспомнила холодильник. На свалке выброшенных холодильников хватало, но внезапно ей пришло в голову, что этот – единственный, с которого Мэнди Фацио не снял запорный механизм или просто не оторвал дверцу.

Патрик начал что-то напевать себе под нос, покачиваясь взад-вперед перед ржавым холодильником, и Беверли почувствовала, как по спине снова пробежал холодок. Он напоминал гадкого типа из фильма ужасов, собравшегося достать труп из склепа.

Что он задумал?

Но если бы Беверли это знала или могла предположить, что произойдет, когда Патрик закончит некий личный ритуал и откроет ржавую дверцу выброшенной «Аманы», она бы сразу убежала со всех ног.