Помоги проекту - поделись книгой:
– Ду-умаю, я з-знаю, г-где е-его искать, – наконец прервал паузу Билл.
– В канализации, – сказал Стэн, и все подпрыгнули от внезапного треска. Эдди виновато улыбнулся, возвращая ингалятор на колени.
Билл кивнул:
– Не-есколько д-дней то-ому на-азад я ра-аспрашивал мо-о-его о-отца о ка-анализационной си-истеме.
«Раньше здесь было болото, – объяснил Зак сыну, – и отцы-основатели умудрились расположить центр города в самой худшей его части. Та часть канала, что проложена под Центральной и Главной улицами и выходит на поверхность в Бэсси-парк, на самом деле дренажная канава, по которой, так уж вышло, протекает Кендускиг. Большую часть года эти дренажные тоннели практически пусты, но они играют важную роль весной для отвода излишков воды или при наводнениях… – он помолчал, возможно, вспоминая наводнение прошлого года, когда потерял младшего сына, – …благодаря насосам».
«На-а-асосам?» – переспросил Билл, чуть отвернув голову, даже не подумав об этом. Когда он сильно заикался, с губ летела слюна.
«Дренажным насосам, – уточнил отец. – Они в Пустоши. Бетонные цилиндры, которые выступают из земли на три фута».
«Б-Б-Бен Хэ-э-энском на-азывает их ш-ш-шахтами мо-о-орлоков». – Билл улыбнулся.
Улыбнулся и Зак… только тенью улыбки, свойственной ему в прошлом. Они были в мастерской Зака, где тот рассеянно крутил в руке нагель 66.
«На самом деле это грязевые насосы, малыш, – уточнил Зак. – Они установлены в цилиндрах на глубине порядка десяти футов и прокачивают нечистоты и стоки, когда уровень земли ровный или даже чуть поднимается. Механизмы эти старые, и городу давно пора купить новые насосы, но Городской совет всегда ссылается на бедность, когда этот вопрос включают в повестку заседания бюджетного комитета. Если бы я получал четвертак всякий раз, когда мне приходилось, стоя по колено в дерьме, ремонтировать эти насосы… но тебе, наверное, неинтересно все это слушать, Билл. Почему бы тебе не посмотреть телик? Кажется, сегодня показывают «Шугарфут» 67.
«Я хо-очу по-о-ослушать», – ответил Билл, и не только из-за сделанного ранее вывода, что под Дерри обитает нечто ужасное.
«А почему ты хочешь послушать о грязевых насосах?»
«До-доклад в ш-школе», – нашелся Билл.
«Сейчас каникулы».
«В с-следующем го-году».
«Знаешь, это довольно скучная тема, – покачал головой Зак. – Учитель, наверное, поставит тебе двойку за то, что ты его усыпишь. Смотри – это Кендускиг, – он провел прямую линию по тонкому слою опилок на столе, из щели в котором торчала ножовка, – а это Пустошь. Поскольку центр расположен ниже жилых кварталов… Канзас-стрит, Олд-Кейп или Западного Бродвея… большую часть стоков центра города приходится откачивать в реку. Сточные воды жилых домов в основном попадают в Пустошь своим ходом. Понимаешь?»
«Д-д-да», – ответил Билл, придвигаясь к отцу, чтобы получше рассмотреть рисунок, теперь его плечо касалось предплечья отца.
«Когда-нибудь сточные воды перестанут напрямую сбрасывать в реку, и на всем этом будет поставлен крест. Но пока эти насосы стоят в… как их назвал твой приятель?»
«В шахтах морлоков», – ответил Билл безо всякого заикания; ни он сам, ни его отец этого не заметили.
«Да. Эти насосы нужны для перекачивания стоков, и со своей работой они справляются очень даже неплохо. Если только не идет сильный дождь и объем стоков не возрастает многократно. Потому что хотя самотечные дренажи и коллекторы сточных вод с насосами должны функционировать независимо, на самом деле они то и дело пересекаются. Видишь? – Он нарисовал несколько иксов, отходящих от Кендускига, и Билл кивнул. – Насчет дренирования воды тебе нужно знать следующее – вода течет куда только может. Если она поднимается высоко, то начинает заполнять и дренажи, и коллекторы. Когда вода в самотечных дренажах поднимается достаточно высоко, она заливает эти насосы, вызывает в них короткое замыкание. Добавляет мне хлопот, потому что я должен их чинить».
«Папа, а о-они большие, эти дренажи и коллекторы?»
«Тебя интересуют размеры?»
Билл кивнул.
«Главные дренажные коллекторы диаметром, наверное, в шесть футов. Второстепенные, отходящие от жилых кварталов, думаю, фута три или четыре. Некоторые чуть больше. И поверь мне, Билли, когда я тебе это говорю, – более того, можешь сказать своим друзьям: вы никогда не должны лезть в эти трубы, ни в игре, ни на спор, ни почему-либо еще».
«Почему?»
«Их строили с десяток разных городских советов начиная с 1885 года. Во время Депрессии Управление общественных работ построило добавочные дренажную и канализационную системы, тогда на общественные работы выделяли много денег. Но парня, который руководил этими проектами, убили на Второй мировой, а пять лет спустя департамент водоснабжения обнаружил, что чертежи дренажной системы по большей части пропали. Примерно девять фунтов чертежей бесследно исчезли между 1937 и 1950 годами. Я хочу, чтобы ты это себе уяснил – никто не знает, куда и почему идут все эти чертовы тоннели и трубы.
Когда они работают, никому нет до этого дела. Когда не работают, троим или четверым бедолагам из департамента водоснабжения приходится выяснять, какой насос залило или в каком тоннеле образовалась пробка. И когда они спускаются вниз, то обязательно берут с собой ленч. Внизу темно, воняет, и там крысы. Этого уже достаточно для того, чтобы не лезть туда, но есть и еще одна, более веская причина – в дренажной системе можно заблудиться. Такое уже случалось».
Заблудиться под Дерри. Заблудиться в канализационных тоннелях. Мысль эта настолько ужаснула Билла, что пару секунд он не мог произнести ни слова. Потом спросил:
«Но разве туда не могли по-ослать людей, чтобы на-анести…»
«Мне нужно закончить с этими нагелями, – резко оборвал его Зак и повернулся к сыну спиной. – Иди в дом и смотри телевизор».
«Н-н-но па-а-а…»
«Иди, Билл». – И Билл вновь ощутил холод. Тот самый холод, который превращал ужины в пытку, когда отец пролистывал журналы по электротехнике (он надеялся на повышение в следующем году), а мать читала один из бесконечных английских детективов: Марш, Сэйерс, Иннеса, Оллингэм. От этого холода еда полностью теряла вкус; все равно что есть замороженное блюдо, так и не побывавшее в духовке. Иногда после ужина он шел в свою комнату и лежал на кровати, держась за живот, который скручивало спазмами, и думал: «
Об этом он, разумеется, никому не говорил. Никакие пытки не заставили бы его выдать эту тайную фантазию, которая хранилась в глубине его сердца. Ни дыба, ни испанский сапог, ни дикие лошади, к которым его бы привязали, чтобы разорвать. Если бы он смог произнести эту фразу, которой мать мимоходом научила его одним субботним утром, когда они с Джорджем смотрели на Гая Мэдисона и Энди Дивайна в «Приключениях Дикого Билла Хикока», она стала бы поцелуем, разбудившим Спящую Красавицу, вырвавшим ее из холодных снов в теплый мир любви сказочного принца.
«
Ничего этого он не сказал своим друзьям 3 июля – но пересказал все, что узнал от отца, о канализационной и дренажной системах Дерри. Вымысел давался Биллу легко и непринужденно (иной раз выдумка рассказывалась даже легче правды), и теперь разговор с отцом обрел вымышленный фон, отличный от реального: он и его старик, рассказал Билл, вместе смотрели телевизор и пили кофе.
– Твой отец позволяет тебе пить кофе? – спросил Эдди.
– Ко-о-онечно, – ответил Билл.
– Здорово! – воскликнул Эдди. – Моя мать кофе мне не дает. Говорит, что содержащийся в нем кофеин опасен для здоровья. – Он помолчал. – Но сама пьет много кофе.
– Мой отец позволяет мне пить кофе. Если я хочу, – вставила Беверли, – но он бы меня убил, если б узнал, что я курю.
– Почему вы так уверены, что эта тварь в канализации? – спросил Ричи, переводя взгляд с Билла на Стэна Уриса и снова на Билла.
– В-все на э-это у-у-указывает, – ответил Билл. – Го-олоса, ко-оторые с-слышала Бе-е-еверли, до-оносились из с-сливного о-отверстия. И к-кровь. Когда к-клоун г-гнался за нами, эта о-оранжевая пу-уговица ле-ежала у во‐одостока. И Дж-Дж-Джордж…
– Это был не клоун, Большой Билл, – вмешался Ричи. – Я тебе говорил. Я знаю, это безумие, но за нами гнался оборотень. – Он оглядел остальных. – Клянусь Богом. Я его видел.
– Для те-ебя он был оборотнем, – уточнил Билл.
– Что?
– Ра-азве ты не по-онимаешь? Для те-ебя он был о-о-оборотнем, по-о-отому что ты с-с-смотрел этот ту-упой фи-ильм в «А-А-Аладдине».
– Я не догоняю.
– Кажется, я тебя понял, – Бен смотрел на Билла.
– Я по-ошел в би-иблиотеку и ра-азобрался с э-этим, – объяснил Билл. – Я думаю, это г-г-г… – напрягся и выплюнул это слово, – …глэмор.
– Глагол? – с сомнением переспросил Эдди.
– Г-г-глэмор, – повторил Билл. Потом пересказал статью из энциклопедии и главу из книги «Правда ночи». Глэмор, выяснил он, гэльское имя для существа, которое вселилось в Дерри. У других наций и других культур в другие времена это существо называли иначе, но все имена означали одно и то же. Индейцы равнин называли его «маниту». Этот маниту иногда принимал образ пумы, лося или орла. Те же самые индейцы верили, что маниту может вселяться в них и в такие моменты они могли превращать облака в животных, именем которых называли свой род. Жители Гималаев называли его тэллус, или тейлус, что означало злое колдующее существо, которое может прочитать твои мысли. А потом принять образ страшилища, которого ты боишься больше всего. В Центральной Европе его называли эйлак, брат вурдалака или вампира. Во Франции это был луп-гару, или оборотень. Слово это зачастую переводится неправильно как вервольф 68, но, объяснил им Билл, луп-гару мог становиться вообще кем угодно: волком, ястребом, овцой, даже насекомым.
– В том, что ты прочитал, где-нибудь написано, как победить глэмора? – спросила Беверли.
Билл кивнул, но, судя по выражению его лица, не очень-то верил, что такое возможно.
– У жи-ителей Ги-ималаев был ри-итуал и-избавления от него, но он та-акой о-о-отвратительный.
Они смотрели на него. Слушать не хотелось, но ведь ничего другого не оставалось.
– На-азывался он ри-и-итуал Чу-Чудь. – И Билл принялся объяснять, в чем этот ритуал состоял. – Если ты – гималайский святой, то ты выслеживал тейлуса. Тейлус высовывал язык. Ты высовывал язык. Вы с тейлусом накладывали языки друг на друга, потом прикусывали их, сцеплялись и смотрели друг другу в глаза.
– Ой, меня сейчас вырвет. – Беверли повалилась на землю. Бен осторожно похлопал ее по спине. Потом огляделся, проверяя, не видит ли это кто. Никто не видел. Ричи, Стэн и Эдди как зачарованные смотрели на Билла.
– И что потом? – спросил Эдди.
– Э-то з-з-звучит, к-ак б-бред, но в к-книге на-аписано, ч-что в‐вы на-ачинаете ра-асказывать а-анекдоты и за-агадывать за-агадки.
– Что? – переспросил Стэн.
Билл кивнул, и его лицо говорило всем, кто хотел знать – обходясь без слов, – что он не делает открытия, а всего лишь докладывает о нем.
– И-именно так. Пе-ервым э-этот монстр те-ейлус ра-ассказывает а-анекдот, а по-отом т-ты, и в‐вы де-елаете э-это по о-очереди…
Беверли села, подтянув колени к груди, обхватив их руками.
– Не понимаю, как люди могут говорить со сцепленными языками.
Ричи немедленно высунул язык, схватил его пальцами и нараспев произнес:
– Мой отец работает на говносвалке! – Эта детская выходка на какое-то время сняла напряжение.
– Мо-ожет, о-общение те-е-елепатическое, – продолжил Билл. – В лю-юбом с-случае, е-если че-еловек за-асмеется пе-ервым, не-есмотря на б-б-…
– Боль? – спросил Стэн.
Билл кивнул.
– …то-огда те-ейлус у-убивает его и с-с-съедает. Его ду-ушу, я ду-умаю. Н-но е-если че-еловеку у-удается за-аставить те-ейлуса за-асмеяться пе-ервым, он у-уходит на с-сто лет.
– В книге написано, откуда появляется эта тварь? – спросил Бен.
Билл покачал головой.
– Ты в это хоть чуть-чуть веришь? – спросил Стэн. По голосу чувствовалось, что ему хочется поднять все это на смех, но духа не хватает.
Билл пожал плечами:
– По-очти ве-ерю. – Он хотел добавить что-то еще, но покачал головой и больше не произнес ни слова.
– Это многое объясняет, – медленно заговорил Эдди. – Клоуна, прокаженного, оборотня… – Он посмотрел на Стэна. – Наверное, даже мертвых мальчиков.
– Похоже, это работенка для Ричарда Тозиера, – заговорил Ричи Голосом диктора кинохроники. – Человека тысячи анекдотов и шести тысяч загадок.
– Если мы пошлем тебя, нас всех будет ждать смерть, – ответил на это Бен. – Медленная. В мучениях. – И все опять рассмеялись.
– Так что же нам с этим делать? – спросил Стэн, и вновь Билл смог только покачать головой… он чувствовал, что почти знает ответ.
Стэн поднялся:
– Пойдемте куда-нибудь еще. Засиделись мы тут.
– А мне здесь нравится, – возразила Беверли. – В теньке так хорошо. – Она посмотрела на Стэна. – Тебе, наверное, захотелось подурачиться. Пойти на свалку и бить камнями бутылки.
– Мне нравится бить камнями бутылки на свалке. – Ричи встал рядом со Стэном. – Это во мне говорит Джей-ди, бэби. – Он поднял воротник и закружил по берегу, как Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без причины». – Они меня достали. – Ричи с задумчивым видом почесывал грудь. – Вы знаете кто. Родители. Школа. Об-ЩЕ-ство. Все. Это давит, бэби. Это…
– Это говно, – закончила за него Беверли и вздохнула.
– У меня есть петарды, – сказал Стэн, и они разом забыли про глэморов, маниту и неубедительную имитацию Джеймса Дина, исполненную Ричи, едва только Стэн достал из кармана коробку «Блэк кэт» 69. Коробка эта произвела впечатление даже на Билла.
– Го-господи Иисусе, С – Стэн, где ты э-это в‐взял?
– У одного толстяка, с которым иногда хожу в синагогу, – ответил Стэн. – Я выменял их у него на пачку комиксов с Суперменом и Маленькой Лулу.
– Давай взорвем их все! – закричал Ричи, вне себя от радости. – Давай взорвем их, Стэнни, и я никому больше не скажу, что ты и твой отец убили Христа, обещаю тебе. Я буду всем говорить, что нос у тебя маленький, Стэнни! Я буду всем говорить, что ты необрезанный!
На этом Беверли завизжала от смеха и залилась краской, будто ее сейчас хватит удар, а потом просто закрыла лицо руками. Билл засмеялся, Эдди засмеялся, к ним присоединился и Стэн. Смех этот перелетел через широкий, обмелевший Кендускиг, в день, предшествующий Четвертому июля, летний звук, ясный и веселый, как солнечные лучи, отражающиеся от поверхности воды, и никто из них не увидел оранжевых глаз, пристально смотрящих на них из зарослей ежевики. Заросли эти оккупировали тридцать футов берега слева от того места, где они сидели, и посреди из земли торчала, по терминологии Бена, «шахта морлоков». Поверх этой окруженной кустами бетонной трубы и смотрели на них вышеупомянутые глаза, каждый в диаметре больше двух футов.
5
Причиной, по которой Майк убегал от Генри Бауэрса и его не-такой-уж-веселой ватаги, заключалась в том, что на следующий день вся страна праздновала очередную годовщину своей независимости. В Церковной школе был оркестр, и Майк играл в нем на тромбоне. Четвертого июля оркестру предстояло пройти в составе праздничного парада, играя «Боевой гимн Республики», «Вперед, христианское воинство» и «Америка прекрасная». Этого парада Майк с нетерпением ждал больше месяца. На последнюю генеральную репетицию он пошел пешком, потому что на велосипеде лопнула цепь. Репетицию назначили на половину третьего, но из дома Майк вышел в час дня: хотел отполировать до зеркального блеска тромбон, хранящийся в музыкальной комнате школы. Хотя на тромбоне он играл не лучше, чем Ричи имитировал голоса, инструмент он обожал, и если накатывала тоска, то полчаса маршей Сузы, гимнов или патриотических песен вновь поднимали ему настроение. В одном из карманов с клапаном рубашки цвета хаки лежала жестянка с полировальной пастой Сэддлера для меди, две или три тряпки торчали из кармана джинсов. О Генри Бауэрсе он и думать забыл. Но взгляд, брошенный через плечо при приближении к Нейболт-стрит и Церковной школе разом заставил бы Майка вспомнить о нем, потому что Генри, Виктор, Рыгало, Питер Гордон и Лось Сэдлер рассыпались поперек дороги позади него. Если бы они вышли из дома Бауэрса на пять минут позже, Майк успел бы скрыться за вершиной следующего холма; апокалиптическая битва камней (и все, что за ней последовало) могла бы произойти по-другому или не произойти вовсе.
Но Майк сам, годы спустя, пришел к выводу, что, возможно, тем летом никто из них не был хозяином собственной судьбы; а удача и свобода выбора если играли какую-то роль, то определенно не главную. За ленчем, где они встретились после многолетней разлуки, он мог бы рассказать другим о нескольких подозрительных совпадениях, но по крайней мере об одном он не имел ни малейшего понятия. В тот день посиделки в Пустоши закончились, когда Стэн Урис показал коробку с петардами «Блэк кэт», и Клуб неудачников в полном составе направился к свалке, чтобы поджечь их. А Виктор, Рыгало и остальные пришли на ферму Бауэрса, потому что у Генри были те же петарды, а также круглые («бомбы с вишнями» 70) и цилиндрические (М‐80) фейерверки (через несколько лет последние будут запрещены). Большие парни собирались пойти за углехранилище грузового двора и оприходовать сокровища Генри.
Никто из них, даже Рыгало, при обычных обстоятельствах никогда не зашел бы на ферму Бауэрса – прежде всего из-за полоумного папаши Генри, но и еще по одной причине: любой приход заканчивался тем, что приходилось помогать Генри полоть, собирать камни, которые появлялись вновь и вновь, рубить дрова, таскать воду, скирдовать сено, собирать все, что созрело аккурат на тот момент – горох, огурцы, помидоры, картофель. Аллергией к работе эти парни не страдали, но им хватало дел и дома, так что не хотелось вкалывать еще и на полоумного отца Генри, который бил всех без разбора (однажды с поленом набросился на Виктора Крисса, когда тот уронил корзину с помидорами, которую нес к придорожному ларьку). Плохо, когда тебя дубасят березовым поленом. Еще хуже, когда при этом приговаривают: «Я убью всех япошек! Я убью всех япошек! Я убью всех гребаных япошек!» – как приговаривал Буч Бауэрс.
И Рыгало Хаггинс, пусть и тупой, выразился на этот счет лучше всех. «Я не связываюсь, нах, с психами», – сказал он Виктору Криссу двумя годами раньше. Виктор рассмеялся и согласился.
Но против пения сирен обо всех этих фейерверках устоять не смог никто.
– Послушай, Генри, – попытался увильнуть Виктор, когда Генри позвонил ему в девять утра и пригласил зайти, – я встречу тебя около углехранилища в час дня. Пойдет?
– Ты появишься у углехранилища в час дня, но меня там не будет, – ответил Генри. – У меня слишком много работы. Если ты подвалишь к углехранилищу в три часа, я там буду. И первая М‐80 разорвется у тебя в жопе, Вик.
Вик помялся, а потом согласился прийти и помочь с работой.
Пришли и остальные, и впятером, работая как проклятые, они закончили все вскоре после полудня. Когда Генри спросил отца, можно ли ему пойти погулять, Бауэрс-старший лениво махнул рукой. В тот день он устроился на заднем крыльце с квартовой молочной бутылкой, заполненной очень крепким сидром, под рукой, у самого кресла-качалки. Портативный радиоприемник «Филко» стоял на поручне (в этот день «Ред сокс» играли с «Вашингтонскими сенаторами», и любой человек в здравом уме не мог ждать от этой игры ничего хорошего). На коленях у Буча лежал японский меч – сувенир с войны. Буч говорил, что вырвал этот меч из руки умирающего япошки на острове Тарава, но на самом деле купил за шесть бутылок «Будвайзера» и три ручки в Гонолулу. И теперь Буч всегда доставал этот меч, когда напивался. А поскольку все ребята, в том числе и Генри, не сомневались, что рано или поздно он пустит меч в ход, представлялось целесообразным держаться от Буча подальше, когда меч лежал у него на коленях.
Парни едва вышли на дорогу, как Генри заметил идущего впереди Майка Хэнлона.
– Это ж ниггер! – И его глаза вспыхнули, как у ребенка, подумавшего о Санта-Клаусе, который обязательно придет на Рождество.
Поделиться книгой: