Петля. Черные вороны. 4 книга

Я ехал по ухабистой дороге, думая о том, во сколько мне потом обойдется замена подвески. Вроде пару десятков километров от города отъехал — а чувство, будто в каменный век попал. Не так широк шаг цивилизации, оказывается. Чертыхнулся, когда увидел развилку, и конечно — никакого указателя. Твою мать, да где же находится эта зачуханная психушка с видом на сосны? Не знаю, которая по счету за последние несколько месяцев. Но я уверен был, что мы на верном пути. Интуиция. Чутье какое-то подсказывало, что найдем то, что ищем. Я что зря, что ли, возле Ахмеда столько времени терся?

Поплутав еще несколько минут, выехал на тропу и через метров пятьсот увидел старое здание, огороженное высоким, но таким же обветшалым забором. Вышел из машины, вдыхая чистый воздух и прислушиваясь — тихо, как на кладбище. Да уж, веселая ассоциация… Постучал в ворота, и через несколько минут услышал, как кто-то приближается. Мужчина лет шестидесяти осмотрел меня с ног до головы и удивленно спросил:

— А вам кого, юноша?

— Мне главврач нужен, или кто тут у вас заведует…

— Иннокентий Викторович? Его нет сейчас, но он скоро должен быть. С транспортом у нас тут туго, автобус раз в три часа едет. А вы проведать кого, али как? У нас тут гости — большая редкость… — и вздохнул как-то очень тяжело.

— А пациентов много? — почувствовав, что старик явно соскучился по общению, я решил разузнать как можно больше.

— Да так…

Я вдруг заметил женщину, сидящую на лавочке. Голова платком покрыта, из-под него выбилось несколько светлых прядей, посеребренных сединой. Странно, лицо достаточно молодое, а уже седая. Она держала в руках какой-то сверток и раскачивалась из стороны в сторону.

— Эх-х-х, опять Галина Сашеньке колыбельную поет…

— Какому Сашеньке? — я посмотрел на старика, словно на сумасшедшего. А может, он тоже один из пациентов и рассказывает мне басни?

— Сашеньке, ребенку своему… Она у нас больше десяти лет уже. Тихая, спокойная, никому слова плохого не скажет. Ее привезли к нам на лечение, а как курс закончился, так Иннокентий Викторович пожалел — оставил здесь. Она тут убирает, да в столовке помогает с готовкой. Говорит, ребенка у нее забрали… Сашеньку.

Я сам не заметил, как напрягся. Внутри словно кольнуло что-то — сердце даже быстрее застучало. Пока сходится все. Ребенок, и временной промежуток. Черт, неужели нашел?

— А поговорить с ней можно?

— Можно, конечно. Только… — Старик замялся, но потом продолжил, — виду не подавайте, что это кукла в пеленке. Она потом плакать будет, долго будет плакать…

Все происходящее походило на какой-то гребаный театр абсурда. Женщина с куклой вместо ребенка, и все делают вид, что верят ей. Черти что. Они их тут лечат или наоборот — еще больше с ума сводят? Хотя мне плевать, передо мной другая задача сейчас стояла. Надо сыграть такого же психа — сыграю и глазом не моргну.

Я подошел к лавочке и присел рядом. Черт, знал бы — игрушку бы купил, для Сашеньки. Бл… хрень какая-то. Так, Изгой, подключай давай… обаяние, или как там его? Самому над собой поржать захотелось — шрам в пол-лица, нос неправильно сросся после очередного перелома в потасовке, обаяние так и прет.

— Здравствуйте, Галина… Какой у вас, кхм, красивый малыш… — смотрю на синие немигающие глаза куклы и чувствую себя последним идиотом.

Она все время молчала, даже не заметила, как я подошел к ней, но как мои слова услышала, словно ожила.

— Да, это же Сашенька… моя доченька. Знаете, она сегодня впервые сказала слово "мама"…

— Поздравляю… И глаза какие красивые, как небо голубые…

Она вдруг в лице поменялась и куклу отшвырнула, начав рыдать, и бросилась на меня с кулаками.

— Это не Сашенька… куда вы дели мою девочку?? Куда? Это не мой ребенок. Не мой. У Сашеньки глазки карие, и родинка за левым ушком… Это не моя… не моя…

Она молотила меня кулаками, на ее визг прибежал старик, а остальные пациенты повыглядывали из окон. Они испугались, и через пару минут там началась настоящая паника. Больные носились по своим комнатам, хватаясь за головы, кто-то прыгал на кровати, другие — так же, как и Галина, рыдали, третьи бились о двери и стены. Весь этот балаган пришлось "разогнать" двоим шкафоподобным санитарам и медсестре, которая уколола им какое-то успокоительное. Бл… Только этого не хватало.

— Уезжайте, уезжайте, я никогда ее такой не видел… Что вы ей сказали… Господи милостивый, да что же это такое? — обеспокоенный старик размахивал руками, хватаясь то за голову, то за грудь.

Твою ж мать, откинется еще тут, к чертовой матери. Надо валить.

Галина все это время продолжала выкрикивать ругательства и проклятия в мой адрес, дрожа в истерике…

— Верните мне ее… верните… У нее вот тут, — схватила себя за безымянный палец правой руки, шрамик есть. Она блюдце разбила и порезалась, а я недосмотрела… Верните… где же ты, моя девочка-а-а…

Я вышел за ворота и, оставляя позади этот в прямом и переносном смысле сумасшедший дом, набрал Графа:

— Андрей, кажется, мы ее нашли…

* * *

Ахмед

Ахмед поставил размашистую подпись на документе и подул на чернила. Сделка с китайцами состоялась на самых выгодных для него условиях. Сделка, которую он желал провернуть еще в прошлом году, но как всегда ему помешали проклятые Вороны. Пришлось уступить в цене, но самое главное он получил свою долю в этом огромном и жирном куске пирога. Эта ниша рынка полностью принадлежит Нармузинову. Новинки высоких технологий, которые теперь доступны ему в числе самых первых. Новые смартфоны, телевизоры, компьютеры по самой выгодной цене. Кианг Чен получил за это то, чего хотел — свою долю из шести с половиной процентов на Якутском алмазном прииске. Не так много, чтобы войти в совет директоров, но и не мало. Доля ощутимая, но для Нармузинова не столь важная, если учесть, что именно он получил взамен.

Ахмед удовлетворенно ухмыльнулся и щелкнул пальцами. Словно из ниоткуда появился мужчина в белом костюме и склонился в поклоне.

— Отнеси адресату. Проследи, чтоб просмотрел при тебе и подтвердил получение.

Слуга осторожно взял папку, потом припал к руке Ахмеда губами. В этот момент дверь кабинета распахнулась, и Рустам без стука вошел в кабинет. Незваный гость замер на пороге, сжимая в руках белую картонную коробку, покрытую бурыми пятнами. Ахмед резко повернул голову:

— Рустам, мать твою, почему без предупреждения? Какого хрена ты сюда притащил эту дрянь?

— Ахмед, — голос верного плебея Нармузинова дрогнул, — это подбросили мне под дверь. Там голова. Давай отбой. Не вези бумаги — китайцы решат, что это твоих рук дело, и нам тогда несдобровать. Нельзя сейчас отсвечивать.

— Чья голова?

— Зихао Цзяна.

Ахмед даже не дрогнул, он внимательно смотрел на Рустама, только пальцы шариковую ручку сжали с такой силой, что она треснула пополам.

— Кто? — снова сел голос и Нармузинов прокашлялся. Последнее время у него частенько сдавали голосовые связки.

— Ему выкололи глаза.

Ахмед громко выругался на своем языке и с яростью смел все со стола. От резкого шума вбежали охранники и замерли на пороге, не решаясь войти.

Больше азиат ничем не выдал своей ярости. Он тут же взял себя в руки и медленным шагом подошел к окну, распахнул настежь. Вспышка молнии осветила напряженное, бледное лицо Нармузинова. Но Рустам прекрасно знал — за внешним безразличием может скрываться все, что угодно: от гнева до безудержного веселья. И этого боялись больше всего. Ахмед был непредсказуем для своих людей. Даже для тех, кто был к нему близок и хорошо знал.

— В который раз убеждаюсь, что на меня работают сплошные идиоты, — прошипел Ахмед.

— В коробке есть еще кое-что. Я думаю, это послание для тебя.

Рустам поставил коробку на стол, и Ахмед кивком указал на крышку, слуга развязал ленту и открыл ужасную посылку. Азиат с презрением смотрел на отрезанную голову китайского посредника, через которого заключил свою самую выгодную сделку за последние пару лет. Смотрел на пустые глазницы и потеки крови и чувствовал, как перед глазами начинает рябить от злости. От бессильной, разрушительной злости.

— Ублюдок. Опять опередил. Откуда узнал, тварь?

Рустам подал Ахмеду пакет и замер, ожидая указаний. Азиат разорвал упаковку, и на стол выпал белый локон. Он взял прядь и поднес к лицу, вдыхая аромат, его глаза закрылись, и вдруг он проорал нечеловеческим голосом:

— ПОШЛИ ВСЕ ВОН. ВСЕ ВОН.

Через мгновение Ахмед остался один, в полумраке. Он смотрел на локон, пропуская его между пальцами. Затем вскрыл конверт, достал свернутый вчетверо лист бумаги. Развернул письмо слегка подрагивающими пальцами.

— Я раздеру тебя Воронов, я выгрызу твое сердце зубами. Я уничтожу тебя, твою семью, от твоего дома останется пепел, — прошипел Нармузинов, вглядываясь в ровные печатные буквы. Потом медленно смял бумагу и зарычал.

— Рустам. Ко мне, мать твою.

Бледный помощник снова вошел в кабинет, нервно дергая узел галстука.

— Начальника охраны погрузить в чан с кипящим маслом и поджаривать живьем, пока не сдохнет.

— Сами?

— Да. Теперь ты займешь его место. Ты все понял?

— Да, мой господин.

— И еще — отрежь ему ухо и принеси мне.

Рустам кивнул, судорожно сглатывая слюну.

— Проследи пусть меня не трогают до завтрашнего дня… и еще…

— Да, дорогой?

— Положи руку на стол.

Рустам подчинился, но когда увидел, как Ахмед достал нож из ящика стола — побледнел как полотно.

Через несколько секунд, помощник, не издав ни звука, зажимал рану платком, а Ахмед положил свой страшный подарок в конверт и протянул ему.

— На память. Замумифицируй и поставь перед носом. Если еще хоть что-то выйдет из-под твоего контроля, в такой же коробке твоя жена получит твою голову. Пошел вон. И падаль эту забери, — ткнул пальцем на голову.

Едва за Рустамом закрылась дверь, Ахмед сел в кресло и взъерошил себе волосы.

— Сукин сын… хороший ход, мать твою. Идеальный. Но это только начало. Ты еще приползешь ко мне на коленях. Ты получишь ответку. Я тебе клянусь. Еще немного времени, и ты снова начнешь бояться собственной тени. Это война, Воронов.

* * *

Андрей

Въехал в ворота загородного дома, и ко мне тут же подбежали охранники. Я выскочил из машины и, сделав предостерегающий жест рукой, злобно процедил:

— Ни слова. Нахрен пошли отсюда.

Бл***, сколько им? Двадцать? Двадцать пять? Что за идиотов Русый откопал. Откуда? Я, конечно, понимал, что девку охранять большого ума не надо, но… Да, не всех идиотов в 90-х перестреляли. Те, кто остались, таких вот отморозков понарожали. С генами не поспоришь.

В воздухе стоял сильный запах гари — до моего приезда пожар уже потушили, только лопнувшие стекла и черные разводы на стенах ярко свидетельствовали о том, что здесь произошло. Второй этаж придется частично восстанавливать. Из дома выбежала взволнованная Тамара Сергеевна, которая, увидев меня, сразу расплакалась и начала причитать:

— Андрей Савельевич, родненький… да что же это творится? Что же теперь будет… что будет? Чуть не сгорели тут… Боже… Боже…

Она раздражала меня сейчас. Сильно. Эти слезы, дрожащие руки, срывающийся голос. Только ее истерики мне не хватало. Но она служила нашей семье верой и правдой много лет, отца моего обхаживала, поэтому сдержался.

— Успокойтесь… Поезжайте домой, отдохните. Считайте, что вы в отпуске. На пару недель точно.

— Простите, ради Бога, Андрей Савельевич… это я виновата, — она вцепилась в мое пальто какой-то мертвой хваткой, так, будто я сейчас ей смертный приговор вынес, — не прогоняйте…

— Никто вас не прогоняет. Приведут дом в порядок, и вернетесь. Успокойтесь… — она наконец-то разжала кулаки и начала вытирать слезы краем своего фартука. — Александра где?

— В гостиной, на первом этаже, в уцелевшем крыле… наглоталась дыма, бедная, сознание потеряла. Но жива, слава тебе Иисусе и Пресвятая Дева Мария, — ответила Тамара Сергеевна, перекрестившись и устремив взгляд в небо.

В гостиной, значит. Бедная… дыма наглоталась. Ну-ну… Направился в сторону дома, а в голове словно метроном удары отсчитывает, с каждым шагом все громче, сокращая время до взрыва ярости. Ствол, от греха, из кобуры вытащил и одному из охранников сунул, сжимая руки в кулаки. Приказ отдал — не входить. А как ее увидел — понял, что шкуру сейчас спущу с гадины. Придушу голыми руками. Она как ни в чем не бывало расселась в кресле у открытого настежь бара и вертела в руках бокал с бренди.

Вот же сучка безмозглая, спалить мой дом пыталась, думала, ей это поможет. Конечно, я понимал, что она не будет сидеть сложа руки. Верит свято, что Ахмед ее примчится спасать. Тварь избалованная. Настоящая дочь своего ублюдочного папаши.

— Бокал на стол. Быстро.

Испугалась, подскочила, но быстро с собой совладала и даже не подумала делать то, что потребовал. Демонстративно, с наигранным изяществом сделала еще один глоток и с издевкой ответила:

— Пойло так себе… было бы из-за чего жадничать.

Вот же дрянь мелкая. Внутри от страха дрожит, но на рожон лезет. В лицо мне смотрит и улыбается. Я оказался возле нее за доли секунды и выбил из рук бокал. Он полетел в сторону и с грохотом разбился о камин.

— Я говорю — ты делаешь. Понятно? — холодным тоном, прищуря глаза. И в тот же момент в другую сторону полетела бутылка. — Игры кончились.

— А то что? А? Убьешь меня? Черта с два. Я, за каким-то дьяволом, тебе нужна, чертов псих, — она приподнялась с кресла и смотрела на меня снизу вверх, не моргая.

Я сжал ее за плечи со всей силы и встряхнул, приподнимая так, что ей пришлось встать на носочки. Расстояние между нашими лицами было настолько близким, что я даже чувствовал ее дыхание. Частое и прерывистое. В глазах, которые отливали янтарным оттенком, ярость полыхает… от чего они стали темнее, как жидкий шоколад. Вязкий… тягучий… Понимаю, что смотрю в них и мысли путаются, словно трясина затягивают. А потом вдруг швырнул обратно, на самого себя разозлился за это секундное помутнение, и, схватив рукой ее за горло, в спинку кресла вжал.

— Не-е-ет, ты будешь жить… жить сложнее, Александра… — замолчал, нависая над ней и закрывая собой все пространство вокруг. Продолжал разглядывать. Внимательно. Изучающе. Руку все сильнее сжимал и наблюдал, как она рот приоткрыла, пытаясь вдохнуть. А у меня словно разряд электрический пробежал по позвоночнику, до покалываний в затылке, потому что жар ее кожи ладонью чувствовал, а по влажным приоткрытым губам захотелось пальцами провести, ощутить их упругость и мягкость. Красивая сучка. В зрачках мое отражение пляшет вместе с сотней демонов, и грудь упругая, полная в вырезе бесформенной кофты колышется, бешено вздымается. Дышать стало и самому сложнее, в кресло ее сильнее впечатал, вплотную к лицу приблизился, в глаза смотря, и продолжил. — Смерть — это когда живешь и видишь, как умирают те, кого ты любишь…

Ослабил захват, и она, хватая воздух, губы облизала. На багровые следы на шее ее посмотрел, и словно от сна какого-то очнулся. Мне ведь правда только что хотелось сжать пальцы посильнее, чтоб забилась в моих руках. И это возбуждение дикое. Не к месту и не в тему. Ноги ее распахнутые моих касаются. Перед глазами — туман дурманящий, от которого голова кругом и дрожь по всему телу прошла. Я не понимал своей реакции острой на эту неожиданную близость, от чего взбесился еще больше.

— Мы уезжаем. На выход.

Она откашлялась, и, как только я отстранился, осторожно выпрямилась.

— К машине иди.

Медленно встала, вытягиваясь во весь рост в каких-то сантиметрах от моего тела. Я даже не подумал отодвигаться, наблюдал, как вести себя будет. Думал, она смутиться, но девчонка лишь вызывающе вздернула бровь, распаляя мой гнев еще сильнее.

— Боже, что я слышу. Ваше графство, — присела в реверансе, кривляясь — сами охранять будете? Хотя да, я понимаю, с такими придурками, как у тебя, разве что куриц сторожить… да и то…

— Удел любой курицы — стать чьим-то обедом… так что думай, перед тем как себя с кем-то сравнивать…

— Смотри, не подавись…

— Терпеть не могу куриное мясо, слишком пресное…

— Да уж, повар из тебя так себе…