Гансауль и Хак

Зюхер обтер платком потную голову и смачно высморкался.

— Ну и жарища! Как в аду!

Карбич не сдержал иронии:

— А вы там были, господин полковник?

— Нет. Но точно буду. Да и вам, Карбич, думаю не избежать.

— Это ж почему?!

Но полковник не успел ответить… От рудника отошли уже прилично, только-только прошли Кунскую долину. Лошадей пришлось нещадно стегать, усталые животные наотрез отказались уходить с лугов, заросших по пояс сочной травой. Всё-таки пошли дальше, Аваганское ущелье, вначале широкое, стремительно сузилось, склоны, почти отвесные, подступили вплотную к дороге. Хотя и дорогой это назвать трудно, — тропа, виляющая, как змея, меж огромных каменных обломков. Идти пришлось осторожно, ступая словно по тонкому льду — под ногами крошево из камней, вывихнуть ногу можно в два счёта. Потому полковник промедлил с ответом, аккуратно шагнул меж двух булыжников, открыл было уже рот, но стрела с ярко-красным оперением клюнула в глаз. Карбич остолбенело уставился на медленно оседающего Зюхера, растерянно обтер лицо от брызг крови и ошметков глаза. И лишь с запозданием рявкнул на всё ущелье:

— Гарнизон, в бой!

Но бывалые бойцы сообразили раньше командира. Спешно прикрывшись щитами, солдаты стягивались к центру колонны, ближе к командиру, стрелы дождем захлестали с обеих сторон, щиты лишь немного спасают. Карбич заорал во всю глотку, срывая голос:

— Отходим! Назад, в долину! Да поживее!

Стрелы полетели реже, но теперь укрывшиеся на склонах стрелки целились тщательнее. То тут, то там раздавались вскрики, солдаты падали и уже не поднимались. Карбич схватил одного истошно орущего бойца, закинул на плечи и побежал. Раненый заплакал, совсем ещё мальчишка, стрела застряла глубоко в груди, парнишка уже вовсю пускал кровавые пузыри. Внезапно дернулся, тут же затих, Карбич скосил глаза и тихо выругался, из затылка парнишки торчит обломок стрелы. Майор опустил солдатика на землю и тут же удар в спину, по хребту потекло что-то горячее. Карбич с трудом удержался на ногах, сделал пару шагов и тут снова удар, сзади, чуть выше колена. Нога тут же отнялась, Карбич невольно споткнулся, и со всего маху грохнулся об камни. Приложился виском, неслабо, в голове зазвенело, в глазах замерцали огоньки. Кто-то подхватил под руку, попытался тащить, но тут же рухнул рядом. Карбич завыл от страха и боли, пополз по залитым кровью камням, по мертвецам, пока третья стрела не успокоила навечно…

Цукенгшлор вжался спиной в щель меж двух валунов, руки, хоть и тряслись, но проворно бинтовали распоротое бедро. Повезло — стрела с широким, острым, как бритва, наконечником, ударила вскользь, а могла бы и срубить ногу по самые… эти самые. Но кровь хлещет фонтаном, надо торопиться, пока ещё в сознании. «Черт, кто же это?! Для разбойников слишком лихо и организованно, глоды… глоды — те вообще тупое зверье. Кто-то из соседей решил пограбить перед самым приходом глодов, а там война все спишет?» Закончив, тщательно вытер ладони, чтоб не скользила рукоять меча. Обвел взглядом побоище, кошмар, кругом трупы, трупы, что несколько минут назад были живыми людьми. Послышались отчаянные крики, Цукенгшлор осторожно приподнял голову, выглянул из-за укрытия. По ущелью, раскинувшись цепью, брели десятка три глодов, с огромными топорами в могучих, покрытых чёрной курчавой шерстью руках. Глоды неторопливо бредут, высматривая недобитых, если кого находят живым — короткий замах, и несчастный отправляется к праотцам. Один из глодов, плетущийся позади и чуть в стороне, не утерпел — тюкнув топором, сунул отсеченную кисть мертвеца в огроменную пасть и с блаженной улыбкой захрустел. Тут же раздался злой окрик:

— Я что сказал?! Не жрать никого, пока не закончим.

Цукенгшлор напрягся, пытаясь вспомнить, уж больно голос кажется знакомым. В голове вертится ответ, но никак не получается ухватиться. Майор рискнул ещё раз приподняться… и узнал мерзавца, когда вгляделся в силуэт, маячивший за спинами глодов. «Ах, ты ж скотина!..»

Ввввжжжжик! Ввввжжжжик! Ввввжжжжик! — не этот ли монотонный звук заставил сознание вынырнуть из тёмных глубин. Чтобы открыть глаза, потребовалось столько сил, словно не веки хочет поднять, а громадный валун. С трудом, но удалось, хорошо что в полумраке, даже от такого тусклого света больно глазам, а что бы было, если б на улице, где солнце?! Кстати, а где это он? Хак прошелся взглядом по кривым почерневшим доскам потолка, тут и там свисают гирлянды закопченной паутины. Пахнет плесенью, мышами, грязными, давно нестиранными вещами. Невольно вздрогнул — неужели он всё ещё в руднике. Вжиканье стихло, скрипнуло, краем глаза увидел что кто-то приближается. Подошел здоровенный мужик, головой чуть ли не касаясь потолка, Хак смотрел слезящимися глазами и не мог понять. Кто-то хорошо знакомый, наконец узнал, по зелёным глазам, Гансауль подровнял косматую бороду и шевелюру, переоделся в белую рубаху с вышитыми узорами на груди. В руках изрядно поржавленный меч и точильный камень. Значит, вот кто вжикал. Хак хотел спросить, где он, но навалилась дурнота, замутило, парень закрыл глаза и тяжело вздохнул. Гансауль что-то спросил, но Хака уже закрутила темнота, он вновь погрузился в бессознание. Новое пробуждение далось намного легче. Тихонько зажглась надоедливая боль в спине, от долгого лежания. Хак покрутился, вроде чуть легче, потом сел на «кровати» — две застеленные грязными шкурами широкие доски на чурбаках-подставках, глаза потихоньку свыклись с мягким сумраком. За спиной скрипнуло, глухо бухнула дверь, это появился Гансауль, прошёл мимо, бросив на похожий «лежак» напротив, у стены, меч в смастеренных на скорую руку ножнах и потрепанный лук вместе с колчаном, где вяло встряхнулся десяток стрел.

— На этот раз точно очнулся?

— Вроде бы… Попить бы…

В глотке и правда пустыня, даже голос стал хриплым. Лежаки разделяет стол, Гансауль взял с него пузатую чашку, больше похожую на чайник без носика, шагнув к бочке, что стоит слева у огромной печи, неспешно зачерпнул. Хак не сводит жадных глаз с чашки, но Гансауль замер на полпути.

— Только сначала скажи правду — кто ты такой?!

— В смысле?

— Не придуривайся! Две сотни каторжников отправились в мир иной, а ты жив-здоров!

— Я не знаю… Гансауль… правда…

Гансауль промолчал, глаза настойчиво сверлят, наконец сунул чашку, вода плеснула через край. Хак жадно схватил, припал потрескавшимися губами, вода понеслась по нутру, наполняя жизнью и силой измученное тело. Осушил до дна, все равно мало, решил добраться до воды сам. Скинул ноги с «лежака» и тут же с ужасом замер, ожидая жуткую боль, а как иначе — нога разодрана до кости. Но… ничего! Нет, боль есть, но чуть слышная, лишь жгет слегка, словно от крапивы. Хак скользнул ладонью по одеревеневшим от крови и грязи лохмотьям, что когда-то были штаниной и испуганно вскинул взгляд на Гансауля, в глазах — ужас, словно увидал привидение.

— Моя нога!

— Ну твоя и что?

Хак всё ещё не веря, провёл пальцами по ноге, но вместо вспухших бугров развороченной плоти лишь гладкая полоса извилистого шрама.

— Она… она зажила! Рана зажила!

Гансауль недоверчиво хмыкнул, но покосился на ногу, лицо удивленно вытянулось, он подошёл ближе. Спустя несколько мгновений взглянул в глаза Хаку, недобро сощурившись. Вернувшись к столу, пробурчал:

— А ты у нас, значит, колдун?

— Я… я… не колдун, Гансауль, честно… я не знаю, как это всё вышло.

Звенькнул вынутый из ножен меч, Гансауль потряс оружием, привыкая к тяжести. Хак невольно покосился на зловеще блеснувшее лезвие.

— Я же вижу, что врешь! Или скрываешь! Я тебя два дня тащил на собственном горбу, думаю, это все-таки повод мне доверять?

Хак опустил взгляд, чуть помедлив, всё же решился:

— Таких, как я, здесь зовут «чужаками». Я… из иного мира, Гансауль, не того, куда уходят ваши мертвецы, а другого… Там другое время, другая жизнь, блин, как объяснить… там мир такой, каким станет здесь лет так через пятьсот. Понимаешь?

Гансауль долго молчал, лицо каменное, будто спит с открытыми глазами.

— А чего раньше не сказал? Хотя ясно — боялся, что доложу охране?

— Мне советовали держать язык за зубами…

— Правильно советовали! Ладно, мне все равно кто ты. Дойдем до Вапрота, дальше — каждому своя дорога.

— Что за Вапрот?

— Портовый городок на западном берегу.

Хак всё-таки поднялся, вода в бочке тёплая, но пил с великим удовольствием. Чуть помедлив, задал мучивший вопрос:

— А зачем ты мне помогаешь?

Гансауль вновь надолго замолк, Хак уже отчаялся дождаться ответа, когда тот наконец-то разразился:

— Когда-то давно мне помог один человек. Он жутко рисковал, все тогда отвернулись от отца… и от меня. А Вафьяр помог… Жаль, что его давно нет в живых, я так и не сумел поблагодарить. Будем считать, это моя попытка вернуть малую часть долга.

«Вот и всё…» — Цукенгшлор обреченно выдохнул, пальцы до боли стиснули рукоять меча. Парочка глодов, заметив майора, помчалась, оживлённо порыкивая, и Цукенгшлор понял — спрятаться не выйдет, что ж, надо продать жизнь подороже. Майор поднялся, стоять жутко больно, но дотерпит — осталось немного. Если повезёт — один из глодов отправится в иной мир вместе с ним. Если нет…

Первый глод уже в пяти шагах, страшный как чёрт, этакая рогатая горилла, вздернутый топор пошёл на замах, и тут в спину прилетел злой окрик. Монстр послушно замер, но топор не опустил, налитые кровью глаза вперились в майора.

— Стоять, я сказал! — это уже второму глоду. Тот тоже застыл, глаз не сводит с майора, с оскаленных зубов потекла пена. Цукенгшлор выставил перед собой меч, с тоской огляделся, глоды неспешно окружили.

— Господин майор, давайте без фанатизма — бросайте оружие!

— Да пошёл ты, ублюдок!

Меч блеснул, очертив полукруг, но кольцо глодов стало теснее.

— Зря вы так, Цукенгшлор, — Шмальц снисходительно улыбнулся, словно взрослый детскому лепету. — Только глодов рассмешите. Бросайте меч, мы всё равно возьмём вас живым, таков приказ. Но живым — это же не значит, что с целыми ногами-руками?!

— Зачем я вам?

Шмальц вновь улыбнулся, в глазах майора прочел запрятанный страх и слабую надежду. Картинным жестом отправил клинок в ножны на поясе, уверенно протянул руку.

— Меч, господин майор!

Глоды глухо заворчали, Цукенгшлор медлил, жить… жить хочется до ужаса, но как же честь? Вспомнился тот паренек, дезертир, что тихо скулил от ужаса, когда одевал ему петлю на шею. Был бой, погиб почти весь укреппост, двадцать парней, а этот схоронился в яме для мусора. Когда его взяли, на вопрос, зачем бросил оружие и спрятался, арестованный тихо прошептал, что «очень хотелось жить». Цукенгшлор тогда вскипел, самолично потащил казнить мерзавца… А сейчас сам перед выбором. «Может… может, и вправду сдаться?! Вдруг повезет сбежать или обменяют.» Чуть помедлив, все-таки бросил меч к ногам Шмальца. Тот радостно ухмыльнулся и кивнул глодам за спиной майора…

Лежать порядком надоело, но самочувствие так себе. Хак то проваливался в сон, то снова бездумно пялился в потолок. В избе душно, одежда промокла насквозь от пота, отчего непередаваемые ароматы разливаются с кошмарной силой. Хак сполз с «лежака», побрел на улицу в поисках воды, надо наконец отмыться. Нашёл. Во дворе в двадцати шагах от дома выложенный из бревен колодец. Покрутил ворот, цепь обиженно лязгнула, но вытянула ведро студеной воды. Хак вдоволь напился, но мыться не рискнул. Тем более в стоящей рядом, зелёной от мха, огромной деревянной бочке вода намного теплее. Торопливо скинул обноски, вроде никого, но все равно как-то неловко. Побултыхал в бочке тряпье, начисто не отстирается, конечно, но хоть посвежеет. Отжал, насколько хватило сил, корявый куст сирени пригодился в качестве вешалки. Вода в бочке и поначалу была с зеленоватым оттенком, сейчас же стала серо-зелёной, да ещё и с едким ароматом. Чуть поразмыслив, Хак взялся таскать воду из колодца, пусть станет прохладнее, зато почище. Посветлела, теперь можно перейти к водным процедурам. Долго хлюпался, с ожесточением оттираясь пучком травы. Кожа скрипит, покраснела, как у новорожденного, Хак фыркнул от удовольствия, ещё бы — все проведенные на каторге дни мечтал о возможности как следует помыться. Так увлекся, что не расслышал цокот копыт. Лишь когда всадники вывернули из-за кустов и въехали во двор, лишь тогда Хак спохватился. Но было поздно — один из всадников выдернул из колчана стрелу, через миг Хак уже на прицеле. И в том, что с такой дистанции стрелок не промажет — сомнений не осталось. Всадников четверо, одеты невзрачно, в такие же обноски, ну может чуть лучше, чем у Хака. Лучник мелкий, костлявый, как скелет, два других пришельца куда выше и шире, один стиснул рукоять меча, другой поводьев не отпустил, но из-за плеча многозначительно выглядывает здоровенная секира. Четвёртый — здоровяк, размером со шкаф, восседал на чёрном жеребце со столь гордым видом, что если б не грязные лохмотья — Хак бы принял за короля. «Гости» огляделись, один из всадников, повинуясь взгляду «шкафа» соскользнул с коня, выхватив меч, шмыгнул внутрь избы. Через пару секунд рослая фигура появилась на пороге, он покрутил головой.

— Хеккон, там никого!

Вожак медленно перевёл взгляд на застывшего Хака.

— Так ты один здесь?

Хак попытался ответить, но страх стиснул горло ледяной пятерней, он смог лишь кивнуть.

— Да уж! И этот хутор пустой! Ну чего застыл, вылазь давай!

Хак послушно выбрался из бочки, стыдливо прикрылся ладонями. Хеккон заржал, как конь, спутники угодливо поддержали. Один из амбалов, тот, что с мечом на поясе, подошёл к Хаку, могучая, с лопату размером ладонь пихнула в плечо в сторону избы.

— Пошёл! Пошёл, кому говорят!

Мечник не удержался — пнул сапогом по голому костлявому заду. Хак споткнулся, но на ногах устоял. Вновь раздался раскатистый смех, разбойники уже спешились, идут следом. Внезапно Хак застыл на месте, сам ещё не понимая, что происходит. Сердце заколотилось, как пойманная птица, в ушах загудело, в висках толчками пульсирует кровь. Огонь разгорелся в груди, но это не приступ дикого кашля от чахотки, та после отравления исчезла, это что-то иное. Хак чувствует, что тело наливается жгучей силой, разум прояснился, он каким-то неведомым чувством ощутил, даже не оглядываясь, где находится каждый из обидчиков. И он знает, он знает что надо делать…

Мечник злобно засопел, застывшему на месте пленнику видимо понравилось «нежное» обращение. Амбал сделал широкий шаг, намереваясь вновь пинком придать ускорение. Не вышло. Хак крутнулся, правая рука подхватила атакующую ногу и дернула на себя. В ту же секунду левой ногой голозадый пленник подсек обидчика, а левая ладонь легла на рукоять меча. Мечник левша, потому меч в ножнах носил у правого бедра. К своему несчастью… Хаку даже не пришлось вытягивать оружие, падающий противник «снялся» ножнами с меча. Хак лишь поднял меч чуточку повыше, а затем резко всадил в грудь распластавшегося на земле разбойника, точно в сердце. Лучник, что шел в четырёх шагах правее, дернулся за стрелой. Дурачок. Хак в один звериный прыжок очутился рядом, меч свистнул, прочертил сверкающую дугу, и уже натягивающий тетиву противник остался без лука и левой руки. Ещё один удар вскользь, и лучник, дико завизжав, схватился за живот, культей и здоровой ладонью пытаясь удержать выползающие наружу сизые внутренности. Краем глаза Хак заметил, как на опушке леса, что в трёх сотнях шагов от побоища, показался Гансауль. Завидев схватку, напарник бросился на помощь со всех ног. Главарь взревел, как раненый медведь, вздернув меч над головой кинулся на Хака. Тот молниеносно ушёл вправо, вихрем крутнулся, и меч, зазвенев от дикой скорости рубанул громилу по ногам. Удар чудовищной силы укоротил главаря на четверть, разбойник упал, истошно вопя, засучил обрубками, Хак милосердно отсек противнику голову. Четвёртый разбойник, опешивший от скорой и жуткой расправы, наконец-то опомнился, волосатая ручища проворно выдернула секиру.

— Бросай свой топорик и беги! Жив будешь!

Хак не очень-то и надеялся, что разбойник послушается, так и вышло. Сипло всхрапнув, здоровяк задрал секиру над правым плечом и со свистом рубанул Хака. Ну вернее, то место, где Хак только что стоял. Разбойник не успел даже понять, как этот голозадый шустряк оказался у него за спиной. Хак ударил, ударил ногой по спине чуть выше копчика. Удар страшной силы, разбойник выгнулся, как парус на ветру, и пролетел так шагов пять. Грохнулся обземь, жуткая боль прожгла спину, он дернулся подняться, но с переломанным позвоночником встать уже не судьба. Хак подошёл ближе, в эту минуту подоспел Гансауль. Парень взялся правой ладонью за подбородок скулящего от боли разбойника, левая — на затылок, резкий поворот, сухо хрустнуло, и разбойник вытянулся, обмяк, как сломанная кукла. Гансауль ошарашенно осмотрелся, тяжело дыша и сплевывая, с трудом нашёл что сказать:

— Ну ты… чёрт… четверых… голой зад… голыми руками!

Хак тяжело выдохнул, заколотило нещадно, словно на дворе лютый мороз. Парень поспешно взялся натягивать одежду, но Гансауль остановил, с загадочным видом исчез в доме. Спустя полминуты вернулся, в руках такая же как у него расшитая рубаха и серые, широкие, как шаровары штаны.

— Вот, держи. Получше твоих лохмотьев будет.

— Спасибо.

— Да это не мне спасибо, а хартайцам. Понапрятали добра… такие рубахи в Канагуне знаешь каких денег стоят? А нам, считай, бесплатно…

Рубашка пришлась впору, словно для него шита, а вот штаны малость коротковаты. Хак стянул с убитого вожака сапоги, большие, конечно, но сойдёт. Трясти не перестало, зуб на зуб не попадает, Гансауль с тревогой схватил товарища за плечо и тут же рывком отдернул руку. Тело Хака вибрирует, словно парня бьёт током, дрожащие ноги не выдержали, Хак упал на колени. Гансауль отступил на пару шагов, тут явное колдовство. Не может человека так лихорадить, чтобы плоть под рубахой вздувалась волнами. Хак свалился на бок, заскреб ногами по земле, с жутким воем скрючился в три погибели. Рубаха лопнула в плечах, обнажившиеся мышцы вздулись, на глазах увеличиваясь. Хак тихо застонал, но вскоре совсем затих. Ошарашенный Гансауль ещё долго стоял, туго соображая, как же быть дальше…

Нет, глоды его не убили. Иначе откуда такое жгучее жжение в макушке — мёртвые боли не чувствуют. Цукенгшлор поднял руку, и не открывая глаз, провёл ладонью по голове. Так и есть — вздувшиеся бугорки плоти, на совесть зашито. Долго лежал в звенящей тишине, рядом что-то тихо скрипнуло, вроде бы дверь.

— Да вы никак пришли в себя, господин Цукенгшлор?! Ну наконец-то, а то уж мы волноваться начали!

— Жаль, что не сдох…

Шмальц прям сама любезность:

— Ну что вы, майор?! У вас ещё все впереди, все только начинается.

— Я… говорю… жаль, что ты не сдох!

Собеседник чуть обиженно хмыкнул, но голос звучит ровно:

— Я доложу господину… хм… я доложу, что вы пришли в себя. Набирайтесь сил, разговор предстоит долгий и чрезвычайно серьёзный…

Шмальц ушёл, тихо притворив за собой дверь, Цукенгшлор скользнул взглядом по маленькой комнате, всё стерильно белое — стены, потолок. Из мебели лишь узкая больничная койка и маленький коротконогий столик возле изголовья, тоже выкрашен белоснежной краской. Майор покосился на окно, сквозь неплотно задернутые занавески увидел кусочек ярко-голубого неба. А ещё… ещё кое-что хорошо знакомое. За окном в метрах двухстах темнело угрюмое здание Канагунской городской больницы. Цукенгшлор невольно вздрогнул, до столицы от места боя дней пятнадцать пути. Как же его довезли так быстро? Дверь деликатно скрипнула, и майор отвлекся от тягостных дум, чтобы взглянуть на вошедшего. Узнал сразу, но разум отказался поверить, что перед ним сам глава Имперской безопасности генерал Шайзер. Но нет, виденное не раз на портретах хмурое лицо, злобные поросячьи глазки, огромный шнобель, как у пеликана, и нелепые усы кисточкой, как у Гитлера. Он уверенно вошёл в комнату, следом ужом скользнул Шмальц, в руках тонконогий стул с мягким сидением. Услужливо подставил, Шайзер плюхнулся не глядя. Поросячьи глазки уставились на майора с нескрываемым любопытством, Цукенгшлор в ответ не отвел глаз, подозревая какой-то подвох.

— Вижу удивлён, майор?! А вот ты меня тоже немало удивил.

— Чем?

— Самодеятельностью своей! Ты зачем всех каторжан угробил?

Майор приподнялся на локте, по мозгам тут же ударило, словно кувалдой, но он так и замер, лишь спустя несколько секунд глухо прохрипел:

— Я хотел спасти гарнизон…

— Спас?!

— Зачем? Зачем вы всех…

Шайзер откинулся на спинку стула, пристально изучая майора, тот не отвел взгляд. Наконец, нарушил затянувшееся молчание:

— В гарнизоне, конечно, служили хорошие ребята. Большинство из них — честные, преданные королю воины. А это… в складывающейся ситуации не очень хорошо. И если б гарнизон добрался до Канагуна — это было бы очень некстати.

Теперь уже майор с интересом взялся изучать Шайзера, неужели генерал… готовит мятеж?!

— Я вижу, вы прекрасно поняли, что в скором времени назревает?

— Вы решили свергнуть короля?

Шайзер с достоинством кивнул:

— Все верно. Этот старый жирный дурак уже всем поперёк горла. Только и может устраивать балы и тратить казну на шумные праздники!

Майор опустил голову на подушку, слезящиеся от дикой боли глаза бездумно шарят по белоснежной глади потолка.

— Дайте угадаю, нового короля зовут Шайзер Первый?

Генерал усмехнулся:

— А вот и нет. Если все пойдет согласно нашим новым планам — короля будут звать Цукенгшлором…