Помоги проекту - поделись книгой:
— Он хочет знать, не поедете ли вы туда на несколько дней для открытия статуи, которую они только что поставили лорду Хемелю Хемпстедскому.
— Это также мой школьный товарищ. Мы звали его — «Жирный».
— Внизу страницы есть post scriptum. Он пишет, что у него еще сохранилась дюжина портвейна 87 года.
Епископ поджал губы.
— Эти земные соображения не имеют для меня такого большого значения, как, очевидно, предполагает старик «Мясо для кошки»…, то есть преподобный Тревор Энтвистль. Но, как бы то ни было, нельзя пренебрегать призывом милой, старой школы. Мы, конечно, поедем.
— Мы?
— Мне понадобится ваше присутствие. Я думаю, что вам понравится Харчестер, Мелинер. Благородное здание, воздвигнутое седьмым Генрихом.
— Я хорошо знаю его. Там учится один из моих братьев.
— Правда? Подумать только, — мечтательно говорил епископ, — что прошло, должно быть, лет двадцать и даже больше с тех пор, как я в последний раз посетил Харчестер. Мне будет приятно снова увидеть старые, знакомые картины. В конце концов, Мелинер, на какую высоту мы бы ни возносились, как ни велики были бы награды, которыми осыпала нас жизнь, мы никогда не теряем вполне своих чувств к нашей милой, старой школе. Это наша alma mater, Мелинер, нежная мать, направившая наши робкие шаги на…
— Совершенно верно, — сказал Августин.
— И, становясь старше, мы убеждаемся, что никогда не сможем вернуть былую, беспечную веселость наших школьных дней. Жизнь не была тогда сложной, Мелинер. В этом счастливом периоде жизни не приходилось разрешать никаких вопросов. Перед нами не вставало необходимости разочаровывать наших друзей…
— Послушайте-ка, пископ, — весело сказал Августин, — если вас все еще мучает этот приход, так вы забудьте про него. Посмотрите на меня. Ведь я превеселый, правда?
Епископ вздохнул.
— Я хотел бы иметь вашу ясную невозмутимость, Мелинер. Как вы этого достигаете?
— О, я всегда улыбаюсь и каждый день принимаю средство «Будь молодцом»!
— Средство «Будь молодцом»?
— Это — укрепляющее средство, изобретенное моим дядей Вильфредом. Действует магически.
— Я должен буду попросить у вас дать мне попробовать это средство в один из ближайших дней. Потому что, Мелинер, жизнь как-то стала мне казаться немножко серой. Но чего ради, — продолжал епископ раздраженным тоном, говоря наполовину про себя, — захотели они поставить статую старине Жирному, — этого я просто не могу понять! Молодчик, который бросал в людей чернильные стрелы. Но как бы то ни было, — сказал он, обрывая этот ход мыслей, — об этом уж нечего рассуждать. Если Педагогический Совет Харчестерского Колледжа решил, что лорд Хемель Хемпстедский заслужил статую своими трудами на пользу общества, нам нечего к этому придираться. Напишите мистеру Энтвистль, Мелинер, и скажите, что я с удовольствием принимаю приглашение.
Хотя, как епископ и говорил Августину, прошло полных двадцать лет с тех пор, как он в последний раз посетил Харчестер, но, к некоторому своему удивлению, он нашел, что никаких — или очень мало — перемен произошло в самих зданиях, в садах и в персонале школы. Все это казалось ему почти точно таким, как в тот день, сорок три года тому назад, когда он впервые пришел сюда новичком.
Та же лавочка с лакомствами, где он проворным мальчуганом с костлявыми локтями так часто толкался, чтобы пробраться поближе к прилавку и схватить сандвич с вареньем в одиннадцатичасовую перемену. Те же бассейны, пять дворов, площадки для футбола, библиотека, зал для гимнастики; тот же гравии, каштановые деревья, все точь-в-точь такое, как в те дни, когда его познания об епископах ограничивались тем, что они носят на своих шляпах шнурки для сапог.
Единственная перемена, которую он нашел, это. что на треугольнике из дерна перед библиотекой был воздвигнут гранитный пьедестал, над которым возвышалось нечто бесформенное, закутанное в большое покрывало — статуя лорда Хемеля Хемпстедского, которую он приехал сюда открывать.
И попутно с тем, как продолжался его визит, его начало охватывать какое-то волнение, которое не поддавалось анализу.
Сначала он подумал, что это естественная сентиментальность. Но, если так, не было ли бы его волнение более приятным? Дело в том, что ощущения его были не лишены неприятной примеси. Как-то, обогнув угол здания, он наткнулся на капитана футбола во всей его великолепии и у него явилось отвратительнейшее чувство страха и стыда, которое заставило дрожать его ноги в гэтрах, точно они были из желе. Капитан футбола почтительно снял свой головной убор, и чувство это исчезло так же быстро, как и родилось. Но не так быстро, чтобы епископ не успел его узнать. Это было точь-в-точь чувство, которое он испытывал сорок лет но зад, когда, тихонько убегая от футбольных упражнений, он встречал кого-нибудь из начальства.
Епископ был смущен. Точно какая-то фея коснулась его своей волшебной палочкой, уничтожая прошедшие годы и превращая его снова в мальчика с выпачканным чернилами лицом. Иллюзия эта крепла с каждым днем и этому способствовало еще постоянное общество преподобного Тревора Энтвистль. Юный Энтвистль, по прозванью «Мясо для кошки» был особенно близким другом епископа в Харчестере и наружно он как будто бы совсем не изменился с тех пор. Епископ был неприятно поражен, когда, на третий день после своего приезда, войдя в кабинет заведующего, увидел Энтвистля в кресле заведующего в форменном одеянии и в шапочке. Ему показалось, что «Мясо для кошки» пустился на самый ужаснейший риск, чтобы удовлетворить преступное желание пошалить. А если «старик» войдет и накроет его!
Все это, вместе взятое, заставило епископа свободно вздохнуть, когда настал день открытия памятника.
Но самую церемонию он нашел утомительной и неприятной. Лорд Хемель Хемпстедский не пользовался его расположением в их школьные дни, и было нечто в высшей степени неприятное в том, что ему приходилось говорить трескучие фразы в похвалу ему.
К этому прибавилось еще то, что у него с самого начала торжества сделался приступ страха, испытываемого артистами на сцене. Он помимо своего желания должен был все время думать о том, что он похож на ужаснейшего осла, стоя перед всем этим народом и разглагольствуя. Он все время ж дал, что один из префектов школы среди его слушателей выйдет, хватит его по голове и скажет ему, чтобы он перестал быть смешным поросенком.
Но такой катастрофы все же не произошло. В действительности речь его имела значительный успех.
— Мой дорогой епископ. — сказал старый генерал Блоденеф[5] председатель Педагогического Совета Колледжа, пожимая ему руку, когда закончилось открытие памятника. — Ваше прекрасное красноречие свело мои слабые попытки на нет, свело их на нет, на нет. Вы были поразительны.
— Очень благодарен, — бормотал епископ, краснея и переступая с ноги на ногу.
Усталость, охватившая епископа, в результате продолжительной церемонии, казалось увеличивалась с течением дня. К тому времени, как он очутился после обеда в кабинете заведующего, епископ был во власти сильной головной боли.
Преподобный Тревор Энтвистль тоже казался обессиленным.
— Такие события немножко утомляют, епископ, — сказал он, скрывая зевоту.
— Да, действительно, заведующий.
— Даже портвейн 87 года оказался бессильным подкрепить нас.
— Совершенно очевидно бессильным. Хотел бы я знать, — вдруг осенила епископа мысль, — не могла ли бы маленькая порция «Будь молодцом» прогнать нашу усталость? Это какое-то укрепляющее средство, которое обычно принимает мой секретарь. Нет сомнения, что оно приносит ему пользу. Я никогда не видал более живого и крепкого молодого человека. Что, если мы попросим вашего домоправителя пойти к нему в комнату и взять у него бутылку. Я уверен, что он с восторгом даст ее нам.
— Конечно.
Домоправитель, посланный в комнату Августина, вернулся с бутылкой, наполовину полной густой темной жидкостью. Епископ внимательно рассмотрел бутылку.
— Я вижу, что тут нет никаких указаний относительно дозы приема, — сказал он. — Но я не хочу больше беспокоить вашего домоправителя, который, конечно, уже вернулся в свою комнату и снова уютно устраивается, чтобы заслуженно отдохнуть после более, чем обычно утомительного и беспокойного дня. Что, если мы положимся на собственное суждение?
— Конечно. А это средство противно на вкус?
Епископ осторожно лизнул пробку.
— Нет. Я бы не сказал, что оно противно. Вкус, хотя и совершенно особенный, не похожий ни на что другое и даже удивительный, ни в коем случае не неприятен.
— Так выпьем каждый по бокалу.
Епископ налил жидкость в два внушительных винных бокала и друзья сидели, серьезно потягивая напиток.
— Это очень вкусно, — сказал епископ.
— Замечательно вкусно, — подтвердил заведующий.
— Оно точно огонь проходит через вас.
— Ощутительным огнем.
— Еще немножко, заведующий?
— Нет, благодарю вас.
— Ну, выпейте.
— Так, только капельку, епископ, если вы настаиваете.
— Это очень вкусно, — сказал епископ.
— Замечательно вкусно, — сказал заведующий.
Теперь вы, слышавшие рассказ о прежних приключениях Августина, знаете, что мой брат Вильфред изобрел это средство первоначально с той целью, чтобы снабжать индусских раджей специфическим лекарством, которое заставляло бы их слонов с веселым хладнокровием встречаться в джунглях с тиграми. И он прописывал, как среднюю дозу для взрослого слона, чайную ложку, смешанную с его утренним кормом. Неудивительно поэтому, что, выпив этой смеси по два бокала каждый, и епископ, и заведующий стали испытывать заметную перемену в своих взглядах на жизнь.
Усталость покинула их, а вместе с ней и подавленность, которая еще несколько минут назад лежала на них такой тяжестью. Оба испытывали необычайное чувство приятной веселости, и странная иллюзия очень ранней юности, которая преследовала епископа со времени его приезда в Харчестер, была теперь сильнее прежнего. Он чувствовал себя весьма молодым и буйным юношей лет пятнадцати.
— Где спит ваш домоправитель, «Мясо для кошки?» — спросил он после минутной задумчивости.
— Не знаю. А что?
— Я только думал, что было бы забавно пойти и поставить у его двери капкан.
Глаза заведующего заблестели.
— Да, не правда ли? — сказал он.
Они подумали минутку.
Потом заведующий захихикал.
— Чего вы смеетесь? — спросил епископ.
— Я только вспомнил, каким вы выглядели сегодня восхитительным ослом, когда говорили всю эту чепуху про Жирного.
Несмотря на всю веселость епископа, он слегка нахмурил свой прекрасный лоб.
— Было довольно трудно говорить в эпических выражениях, — да, в настоящих эпических выражениях про человека, о котором мы оба знаем, что он был бездельником, какого не могло быть хуже. Кем это теперь стал Жирный, что ему воздвигают статую?
— Ах, он кажется теперь государственный деятель. — сказал заведующий, бывший человеком благожелательным.
— Вот именно этим-то он и должен был быть, — проворчал епископ. — Лезет вперед! Если я когда-нибудь кого-нибудь не переносил, так это — Жирного.
— Я тоже, — согласился заведующий. — Как он отвратительно смеялся. Точно клей, льющийся из ведерка.
— Если помните, он был жадным маленьким животным. Один из служивших у них в доме рассказал мне как-то раз, что он съел три бутерброда с намазанной на них сапожной ваксой после того, как кончил тушеное мясо.
— Между нами говоря, я всегда подозревал, что он таскает булочки в школьной лавке. Я не хочу необдуманно обвинять, не имея настоящих улик, но мне всегда казалось в высшей степени странно, что какое бы ни было время учебного года и как бы ни были стеснены обстоятельства других учеников, мы никогда не видели Жирного без его булочки.
Епископ наклонился вперед и понизил голос.
— «Мясо для кошки».
— Что?
— Знаете, что?
— Нет, а что?
— Вот, что нам следовало бы сделать: подождать часов до двенадцати, когда никого не будет поблизости, потом выбраться и выкрасить статую в голубой цвет.
— Почему не в розовый?
— Ну, в розовый, если вы предпочитаете…
— Розовый — славный цвет.
— Да, очень славный.
— К тому же я знаю, где я могу попользоваться розовой краской.
— Вы знаете?
— Целую массу розовой краски.
— Да будет мир в стенах твоих, «Мясо для кошки», благоденствие в чертогах твоих. «Псалмы, CXXI, ст. 7».
Когда спустя два часа епископ бесшумно закрывал за собой дверь, ему казалось, что Провидение, всегда стоящее на стороне правых, превзошло себя в своих усилиях, чтобы это его маленькое предприятие было успешно. Все условия для окраски статуи были благоприятны. Дождь, шедший весь вечер, перестал. А луна, которая могла стать помехой, весьма кстати спряталась за облаками.
Относительно людского вмешательства им нечего было опасаться. Нет более пустынного места, чем школьные сады после полуночи. Статуя Жирного с таким же спокойствием могла бы стоять в центре Сахары. Епископ и заведующий влезли на пьедестал и с помощью кисти скоро выполнили то, что повелевало им чувство долга. И только тогда, когда они, осторожно ступая, чтобы никто не услышал их шагов по гравию, снова достигли парадной двери, произошло нечто, нарушившее гармонию их действий.
— Чего вы остановились? — прошептал епископ, когда его спутник задержался на верхней ступени.
Поделиться книгой: