Внешний коммунистический блеск и внутренняя либеральная нищета марксизма

Других проблем, тогдашней международной политики, кроме польской, в тот период жестоких колониальных войн и становления мировой системы империализма, Маркс как-то не разглядел. Таким образом, принцип права наций на самоопределение Маркс выдвигал только для Польши, и даже вовсе не ради нее, а, лишь, как средство «уничтожения московитского влияния в Европе». Маркс: «Я спрашиваю вас, что же изменилось? Уменьшилась ли опасность со стороны России? Нет. Только умственное ослепление господствующих классов Европы дошло до предела… Путеводная звезда этой политики — мировое господство, остается неизменным. Только изворотливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы… Итак, для Европы существует только одна альтернатива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восстановить Польшу, оградив себя таким образом от Азии двадцатью миллионами героев» (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т.34 — с. 206, 208.)

В связи со всеми этими вышеизложенными обстоятельствами, даже чисто научное и политически беспристрастное рассмотрение, оголтелой русофобской пропаганды, содержащейся, почти во всех известных, к настоящему времени работах Маркса и Энгельса, позволяет придти к непреложному выводу, что их русофобия лежит, отнюдь не в сфере чистой идеологии и политики, а гораздо глубже — в сфере цивилизационной, являясь составной частью, глубокой цивилизационной враждебности Запада к России и русским.

Агрессивную враждебность. Маркса и Энгельса, питала мощная традиция европейской русофобии, в которой агрессивность и страх по отношению к «огромной варварской стране на Востоке» сформировали устойчивый психический комплекс в самых широких слоях европейской общественности и политического класса.

Именно в «русском вопросе» наиболее откровенно проявились самые серьезные, даже фатальные, изъяны марксистского движения в Западной Европе. Ненависть к России заставила Маркса и Энгельса, в отношении к ней и ее народу, изменить принципам материалистического понимания истории и прибегнуть к теоретическому оппортунизму, как в форме метафизического идеализма, так и позитивистского расово-национального детерминизма. Что, например, очень четко показывает, вот, это высказывание Энгельса:

«Русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война Запада против них…На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью;

со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. …тогда борьба, «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!» (Ф. Энгельс статья, «Демократический панславизм» — «Новая Рейнская Газета», номера от 14–16 февраля 1849 года) — К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т.6 — с. 306.)

В связи с этим можно вспомнить создателя российской геополитики Николая Яковлевича Данилевского, который говоря об уроках русско-турецких войн, 1853–1856 и 1877–1878 годов, проходивших после Европейской революции 1848–1849 годов, отмечал как русофобия, всегда примиряет в Европе самых крайних революционеров с самыми крайними реакционерами: «Война эта, однако же, не осталась без действительно благодетельных последствий. Она показала нам, что ненавидела нас не какая-либо европейская партия, а, напротив того, — что, каковы бы ни были разделяющие Европу интересы, все они соединяются в общем враждебном чувстве к России. В этом клерикалы подают руку либералам, католики — протестантам, консерваторы — прогрессистам, аристократы — демократам, монархисты — анархистам, красные — белым, легитимисты и орлеанисты — бонапартистам. Общая, поглощающая все различия партий и интересов, ненависть к России, которую и словом и делом обнаружила Европа. На стороне Турции выступила не только банкирствующая, биржевая Европа, но и Европа демократическая, революционная, социалистическая» (Н. Я Данилевский «Россия и Европа» — глава 11.)

Сам Маркс, как бы подтверждая эту мысль Данилевского вовремя Крымской войны 1853–1856 годов, заявлял следующее: «В войне с Россией, совершенно безразличны мотивы людей, стреляющих в русских, будут ли мотивы черными, красными, золотыми или революционными… Ненависть к русским была и продолжает быть первой революционной страстью».

Что касается того как патологическая русофобия заставляла Маркса и Энгельса постоянно изменять ими же самими провозглашенным и разработанным принципам научного материалистического понимания истории и прибегать к теоретическому оппортунизму как в форме метафизического идеализма, так и позитивистского расово-национального, а зачастую и биологического детерминизма, то в связи с этим очень характерен следующий факт.

Так Маркс с восторгом прочитал, а затем еще более восторженно сообщил Энгельсу и Кугельману о новой книге Пьера Тремо «Происхождение и изменение человека и других существ» (Париж, 1865). Восторг Маркса был вызван тем, что Тремо давал ему против русских тяжелую артиллерию естественных наук.

Если, конкретно, то по этому поводу Маркса написал Энгельсу 7 августа 1866 года, письмо следующего содержания: «Посылаю тебе очень важную работу….‘P. Trémaux, Origine et Transformations de l’Homme et des autres Êtres, Paris 1865. Несмотря на все отмеченные мной недостатки, она представляет собой очень значительный прогресс по сравнению с Дарвином. Два главных тезиса следующие: перекрещивание ведет не к разнообразию, как обычно считается, а напротив к единству на подобии родового. С другой стороны, физические особенности планеты дифференцируют (это основной, но не единственный базис). Прогресс, который Дарвин считает просто случайным, здесь становится существенным признаком на основе стадий развития земли, дегенерация (dégénérescence), которую Дарвин не может объяснить, здесь становится ясной; то же самое и быстрое исчезновение просто переходных форм по сравнению с медленным развитием родового типа. Таким образом, пробелы в палеонтологии, которые тревожат Дарвина, здесь становятся необходимыми. То же самое и родовая фиксированность как только она устанавливается, становится необходимым законом (в отличии от индивидуальных и т. п. вариаций). [У Тремо] гибридизация, которая для Дарвина представляет проблему, наоборот поддерживает систему, так как показывается, что род основывается как только перекрещивание с другими перестает давать потомство или быть возможным, и т. д. В приложении к истории и политике [Тремо] намного важнее и плодотворнее Дарвина. На некоторые вопросы, вроде национальности, и т. д. только у него можно найти природное основание. В частности, он поправляет поляка Дучинского, чью версию геологического различия между Россией и западными славянами он, кстати, подтверждает. Но не тем, что говорит, что русские это татары, а не славяне и т. п., как делает последний. А, указывая, что почвенной формацией, которая преобладает в России, славяне были татаризованы и монголизованы; таким же образом (он провел много времени в Африке) он показывает, что обычный тип негра есть только дегенерация более высокого типа. Тремо пишет, что неподкрепленные великими законами природы, человеческие начинания ведут к бедам. Посмотрите на усилия царей сделать из московитов поляков […] Та же почва породит тот же характер и те же свойства. Настоящая граница между славянской и литовской расами, с одной стороны, и московитами с другой, идет по великой геологической линии, которая лежит к северу от бассейнов Немана и Днепра… К югу от этой великой линии, таланты и типы свойственные этому району будут всегда отличаться от русских». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т. 26 — с. 209–210.)

И во всех случаях такой восприимчивости Маркса и Энгельса, к идеям крайнего биологического детерминизма, тогдашней европейской «расовой науки», речь шла о «политически плодотворных» доказательствах либо расовой неполноценности великороссов, либо их непринадлежности к индоевропейской расе. Все основные темы, которые присутствуют в этих теоретических заимствованиях Маркса и в «культурном расизме» Энгельса (расовая и культурная неполноценность русских, их вырождение, цивилизационная граница между Европой и Азией и т. п.) вскоре после его смерти вошли в Ostforschung — псевдонауку орусских, которая стала идеологическим инструментом германского империализма, а затем и нацизма.

Вслед за русофобий основоположники марскизма и их последователи затем, вполне логично, быстро и откровенно скатились к оправданию создания западными странами колониальных империй и безудержной эксплуатации населения колоний. А в советском обществоведении и историографии потом всё удивлялись: как, мол могли западные социал-демократы в начале ХХ века принять расизм империалистов.

Так чему тут удивляться почитав такой, вот например комментарий Энгельса по поводу империалистической войны США против Мексики в 1848–1849 годах:: «И бросит ли Бакунин американцам упрек в «завоевательной войне», которая, хотя и наносит сильный удар его теории, опирающейся на «справедливость и человечность», велась, тем не менее, исключительно в интересах цивилизации? И что за беда, если богатая Калифорния вырвана из рук ленивых мексиканцев, которые ничего не сумели с ней сделать? И что плохого, если энергичные янки быстрой разработкой тамошних золотых россыпей умножат средства обращения, в короткое время сконцентрируют в наиболее подходящих местах тихоокеанского побережья густое население, создадут большие города…? Конечно, «независимость» некоторого числа калифорнийских и техасских испанцев может при этом пострадать; «справедливость» и другие моральные принципы, может быть, кое-где будут нарушены; но какое значение имеет это по сравнению с такими всемирно-историческими фактами?» (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. т.1 — с. 292–293.)

О том что подобное высказывание Энгельса не было тогда случайностью доказывает его гораздо более поздняя по времени позиция в 1866 году, когда он так разъяснял принципиальную установку Первого Интернационала в этом вопросе, отмечал, что право на независимую государственность должны иметь только большие (по выражению Гегеля, «исторические») народы Европы. В связи с этим Энгельс говорил о «о праве крупных европейских наций на отдельное и независимое существование» (заметим мельком, что речь постоянно идет о европейских нациях). Здесь биологизация этничности подкрепляется у Маркса и Энгельса, откровенно идеалистическим представлением, будто изначально данной народам сущностью становится дух, наличие или отсутствие которого и делит народы на две категории — исторические и неисторические. Тем народам, которые «не имеют истории», в национальном существовании, по мнению Энгельса, будет отказано.

Но ведь самостоятельных и равных наций в конце ХIХ века было в мире немного, и это были нации империалистического Запада. Они были равны по критерию их жизнеспособности и уровня развития капитализма. Именно пролетариат, только этих наций и призывался, Марксом и Энгельсом, к соединению.

Далее, в том же 1866 году Энгельс, пишет: «Право больших национальных образований Европы на политическую независимость, признанное европейской демократией, не могло, конечно, не получить такого же признания в особенности со стороны рабочего класса. Это было на деле не что иное, как признание за другими большими, несомненно, жизнеспособными нациями, тех же прав на самостоятельное национальное существование, каких рабочие в каждой отдельной стране требовали для самих себя. Но это признание и сочувствие национальным стремлениям относилось только к большим и четко определенным историческим нациям Европы; это были Италия, Польша, Германия, Венгрия… Что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты». (К. Маркс, Ф Энгельс Соч. — т.39 — с. 160.)

В письмо Каутскому написанном спустя 16 лет, а именно — 7 февраля 1882 года, Энгельс, по данному вопросу пишет: «Интернациональное движение пролетариата вообще возможно лишь в среде самостоятельных наций… Интернациональное сотрудничество возможно, только между равными». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т. 35 — с. 220–221.).

А, вот слова одного, одного из лучших учеников Энгельса — одного из лидеров Второго Интернационала, идеолога германских социал-демократов Бернштейна: «Народы, враждебные цивилизации и неспособные подняться на высшие уровни культуры, не имеют никакого права рассчитывать на наши симпатии, когда они восстают против цивилизации. Мы не перестанем критиковать некоторые методы, посредством которых закабаляют дикарей, но не ставим под сомнение и не возражаем против их подчинения и против господства над ними прав цивилизации… Свобода, какой либо незначительной нации вне Европы или в центральной Европе не может быть поставлена на одну доску с развитием больших и цивилизованных народов Европы» (E. Bernstein. La socialdemocracia y los disturbios turcos. — A.Cheroni. La ciencia enmascarada. Montevideo: Universidad de la República, 1994. P. 89–90.) Но, ведь Бернштейн, таким образом, слово в слово повторяет утверждения Энгельса, насчет того, что: «Интернациональное движение пролетариата вообще возможно лишь в среде самостоятельных наций… Интернациональное сотрудничество возможно, только между равными». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т. 35 — с. 220–221.).

Отбрасывая в реальной политике классовую риторику и представляя историю как «борьбу народов», Маркс и Энгельс прибегали к биологизации общественных отношений, предвосхищая идеологию социал-дарвинизма.

Для характеристики народов и разделения их на «высших» и «низших», Энгельс ввел, совершенно недопустимое с точки марксисткого же исторического материализма, натуралистическое понятие жизнеспособности. Как, наличие у человека богатства, в раннебуржуазном, религиозном учении о предопределенности, является симптомом избранности, так и в концепции Энгельса «жизнеспособность» служит признаком прогрессивности нации и подтверждает ее права на угнетение и экспроприацию «нежизнеспособных». Стоит заметить, что понятие «жизнеспособность», как критерий для наделения народов правами Энгельс употреблял до конца жизни.

Каковы же показатели жизнеспособности? Прежде всего, для Энгельса, это способность угнетать другие народы и «революционность» (имеются в виду «прогрессивные революции»). Вот как иллюстрирует Энгельс эти показатели: «Если восемь миллионов славян в продолжение восьми веков вынуждены были терпеть ярмо, возложенное на них четырьмя миллионами мадьяр, то одно это достаточно показывает, кто был более жизнеспособным и энергичным — многочисленные славяне или немногочисленные мадьяры!» (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т.6 — с. 297).

Таким образом, здесь критерием служит сам факт способности к угнетению. Жизнеспособен именно угнетатель — значит, он и прогрессивен, он и выиграет от мировой революции.

И, как же вяжется со всем этим призыв Коммунистического Манифеста «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Ведь Манифест был написан более чем за год до цитированных выше статей Энгельса 1849 года. Но, этот призыв, вполне вяжется с установками Энгельса только если признать, что он обращен лишь к пролетариям тех прогрессивных стран (наций), которые в классификации Энгельса имеют право на жизнь (сейчас сказали бы «золотой миллиард»). Какая всё таки, у Энгельса, есть запоминающаяся фраза: «Интернациональное движение пролетариата вообще возможно лишь в среде самостоятельных наций… Интернациональное сотрудничество возможно только между равными». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т. 35 — с. 220–221.).

Таким образом, Маркс и Энгельс не только не были интернационалистами, но, напротив, на основе своей русофобии стали самыми ярыми проповедниками шовинизма и расизма, в тогдашней Европе. В этом смысле, они практически, ничем отличались от своего будущего соотечественника Гитлера. Вот, например одно из признаний товарища Энгельса, сделанное им в одном из писем к Каутскому в 1882 году: «Необходима безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с предательским по отношению к революции славянством, истребительная война и безудержный террор».

Таким образом, видение реальной истории у Маркса и Энгельса, в отличие от их футурологических рассуждений о всемирной пролетарской революции, вовсе не опирается на представления классовой борьбы как отражения противоречий между производительными силами и производственными отношениями. Романтический образ грядущей, как Второе пришествие, революции пролетариата — это всего лишь образ идеологии, что-то вроде «нового опиума для народа». В критические моменты этот образ отодвигается в сторону, и история предстает как борьба народов. В этой картине нет и следа объективности, гуманизма и даже универсализма. Главный критерий для Энгельса — «для нас будет лучше». Интересы Запада превыше всего (термин «прогрессивные нации» — лишь прикрытие этих интересов).

Критерии, с которыми Маркс и Энгельс подходили к определению судьбы народов, совершенно ясны. Он — на стороне угнетателей, на стороне «высшей расы», которая не только имеет право, но и обязана «поглощать умирающие нации», выполняя тем самым свою цивилизаторскую миссию. В 1866 году, Энгельс разъясняет принципиальную установку Первого Интернационала в этом вопросе — право на независимую государственность должны иметь только большие (по выражению Гегеля, «исторические») народы Европы. Энгельс говорит о «старом положении демократии и рабочего класса о праве крупных европейских наций на отдельное и независимое существование». Отметим сразу, что, по данному вопросу, у Энгельса, речь постоянно идет, только о европейских нациях.

Энгельс откладывает в сторону понятия классовой борьбы и мыслит в понятиях войны народов — для объяснения современных ему или исторических общественных процессов. И, всего через 30 лет после его смерти к власти в Германии во главе с Гитлером, приходят люди, совершающие эту операцию по «войне народов», на практике.

Завершая тему марксисткой русофобии, нужно отметить главное — с её помощью Маркс и Энгельс стремились предотвратить саму возможность произвести в России самостоятельную русскую социалистическую революцию. Страх Запада, а так же Маркса и Энгельса, как основоположников, одной из ведущих западных идеологий, перед самостоятельной русской социалистической революцией был вызван именно тем, что, эта революция, в своем дальнейшем развитии, неизбежно должна была поставить под угрозу, прежде всего цивилизационные интересы Запада, а, в дальнейшем, угрожать самому существованию западной цивилизации, в целом.

Как отмечал по этому поводу современный политический публицист Александр Панарин: «Русский народ, по целому ряду признаков, является природным или стихийным социалистом, пронося сквозь века и тысячелетия идею социальной справедливости. Советский народ был идеологической концентрацией, основных смыслов заложенных в русском народе — социальном правдолюбце и тираноборце. А, следственно, и советская империя есть не просто империя, а способ мобилизации всех явных и тайных сил, не принявших буржуазную цивилизацию и взбунтовавшихся против нее. Именно, совпадение идеального коммунистического этноса советского типа с уже существовавшим русским народом, и вызвало величайшую тревогу на Западе перед «Русским вызовом». Были в прошлом и возможны в будущем и более могущественные в военном отношении и при этом враждебные Западу империи, но, они не вызывали и не вызывают, такой тревоги на Западе». (А. Панарин Народ без элиты — М.: «Алгоритм», 2006. — с. 244.)

По поводу качественного превосходства в сфере общей и особенно политической сознательности русских пролетариев, над западными, лидер одной из, тогдашних большевистких фракций А. Богданов в 1912 году, ссылаясь на беседу с английским профсоюзным лидером, отмечал, что в те годы в России, в заводских рабочих библиотеках были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Дарвина или «Астрономия» Фламмариона — и, все они были зачитаны до дыр. В заводских же библиотеках английских профсоюзов были только футбольные календари и хроники текущей жизни английского королевского двора.

Рабочий класс России, в отличии от европейских пролетариев, не пройдя через горнило протестантской Реформации и длительного раскрестьянивания, так и не обрел мироощущения пролетариата, то есть — класса, утративших жизненные корни индивидуумов, торгующих на рынке своей рабочей силой. И, тем самым по своей психологии, по сути, ничем не отличающихся к примеру от банальных проституток.

Возвращаясь к теме борьбы Маркса и Энгельса с русской национальной социалистической революцией, можно отметить, что одним из самых известных доказательств этой их, борьбы с самой возможностью будущей русской социалистической революции независимой от Запада, является, ставшее знаменитым, публичное идеологическое столкновение, первого создателя теории русской социалистической революции Петра Никитовича Ткачева с Марксом и Энгельсом в середине 70-х годов 19-го века.

В 1875 году, П.Н. Ткачев, написал брошюру «Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу». В ней, он, очень подробно объяснил, почему будущая социалистическая революция в России, будет происходить без какого-либо использования марксистких рецептов.

Вскоре после своего выхода в свет эта брошюра попала в руки к Марксу, который к тому времени, как и Энгельс, довольно хорошо знали русский язык. Прочитав эту работу Ткачева, Маркс переслал ее Энгельсу с соответствующими комментариями в письме. В свою очередь, ознакомившись с данной брошюрой Ткачева, Энгельс, был так возмущен ее содержанием, что просто, стремительно по меркам того времени написал на нее ответ, в виде статьи «О социальном вопросе в России».

В этой статье, Энгельс под влиянием захлестнувших его эмоций возмущения, с небывалой до этого случая откровенностью, обозначил свою и Маркса позицию по вопросу возможной в России социалистической революции: «Русские, должны будут покориться, той неизбежной международной судьбе, что отныне, их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т.18 — с. 526.)

До этого, как Маркс, так и Энгельс высказывали свои подобные мысли в гораздо более научно-замаскированной форме. Так в своей совместной работе «Немецкая идеология», являвшейся своеобразным резюме всей теории марксизма, Маркс и Энгельс, категорически отвергая саму возможность социалистической революции вне западной цивилизации, и тем более в отдельно взятой не западной стране, следующей аргументацией: «Коммунизм возможен, как действие господствующих народов, произведенное сразу и одновременно, что предполагает универсальность развития производительных сил, и связанных с ними мирового общения. Пролетариат может существовать, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому, как коммунизм — его деяние — вообще возможен, как всемирно-историческое существование». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т.3 — с. 33–34.)

Из, последнего, вышеприведенного фундаментального положения марксизма, прямо и четко, собственно и исходила вся марксисткая наукообразная русофобия, поскольку, согласно этому основному положению марксизма: 1) Русские, не входят в число господствующих народов мира. 2) Россия, не включена в «универсальное развитие производительных сил», то есть в систему западного капитализма. 3) Русский пролетариат, по результатам двух этих вышеприведенных положений, не существует «во всемирно-историческом смысле».

Таким образом, если отбросить дипломатическую псевдонаучную фразеологию, идейно-политическую маскировку, столь присущую марксизму, как разновидности либерализма, то Маркс и Энгельс, выступали против русской социалистической революции, и по мере своих сил пытались ее предотвратить, вовсе не потому что, согласно их высказыванием в России для нее не хватало развития капитализма, а по гораздо более приземленной и прозаической причине, они, как, и другие западные идеологи совершенно не желали, чтобы ее осуществление положило конец владычеству Запада на планете, что закономерно, означало и конец западной цивилизации в целом.

Именно, отсюда, и проистекала, та их бешеная ненависть к тем революционным силам в России, которые сопротивлялись западному и тесно с ним связанному отечественному крупному капиталу, объявление их «реакционными», под демагогическими предлогами, что подобное сопротивление, дескать «препятствует прогрессу промышленности, невольным носителем, которого является буржуазия».

Но, кстати, к концу 19-го века марксизм стал блокировать разработку русской революционной социалистической доктрины, не только по выше приведенным глобальным причинам, но в силу того, что, будучи по происхождению левой частью либерализма, в последние десять лет жизни Энгельса (1885–1895 годы), и вместе с ним самим кстати, стал неудержимо праветь, превращаясь в идеологию откровенного социального реформизма, отказываясь даже от словесной революционности.

В последние десять лет своей жизни, в период 1885–1895 годов, Энгельс, сначала осторожно, а затем буквально с каждым годом все смелее и откровенней, выступал, как неприкрытый реформист, продолжая требовать дальнейшего развития капитализма, даже в Европе, не говоря у же об остальных регионах планеты, а так же занимаясь регулярными подсчетами сроков, когда германская социал-демократия, победив на очередных выборах в рейхстаг придет в Германии к власти, при этом, как-то странно забывая то обстоятельство, что эта страна не является республикой, а монархией, причем хотя и конституционной, но, с правом решающего голоса императора по вопросам формирования правительства, не говоря уже о влиянии на государственное управление тогдашнего реакционного и политизированного германского генералитета.

В связи с такими, тогдашними установками Энгельса, уже любая социалистическая революция в России, даже без национального колорита, представлялась ему, совсем уж реакционной, поскольку, с его точки зрения уничтожала бы неразвившийся до конца капитализм не только в России, но и угрожала бы существованию капитализма, в тогдашней Европе, где он, по тем взглядам Энгельса, все еще не исчерпал потенциала своего дальнейшего развития.

Подводя итоги марксисткой русофобии, можно отметить, что в тот период вся тогдашняя интеллектуально-политическая элита Запада, к которой принадлежали и Маркс, с Энгельсом, прекрасно понимала, что самостоятельная, неподконтрольная ей русская социалистическая революция, даже если ее будущие вожди, будут искренне придерживаться марксистких лозунгов, на деле будет означать, появление самостоятельного и неподконтрольного им русского социалистического государства, которое по логике своего развития, даже само того, не желая, будет проводить позитивную национальную реконструкцию русского народа, придав ему новый гигантский духовный и организационный импульс, превосходящий все прежние коренные преобразования, имевшие место быть в российской истории во времена Ивана Грозного и Петра Великого, в результате чего, вся прежняя западная монополия на мировое цивилизационное господство будет необратимо подорвана.

После, смерти Маркса и Энгельса, наиболее четкое понимание подобного результата социалистической революции, продолжали демонстрировать по преимуществу именно германские идеологи и мыслители различных политических направлений. Так, германский мыслитель Вальтер Шубарт, в своей написанной в 1938 году и, затем популярной на протяжении около трех десятков лет книге «Европа и душа Востока», например отмечал следующее: «Смысл немецкого фашизма, заключается во враждебном противопоставлении Запада и Востока. Когда Гитлер, в своих речах, и особенно речи в рейхстаге 20 февраля 1938 года, заявляет, что Германия стремится к сближению со всеми государствами, за исключением Советского Союза, он ясно показывает, как глубоко ощущается на немецкой почве противостояние Востоку — как судьбоносная проблема Европы». (В. Шубарт «Европа и душа Востока» — журнал «Общественные науки и современность»-1992 — № 6.)

Более четко, по данному поводу, высказался, один из лидеров нацисткой Германии — Геббельс, незадолго перед нападением Германии на СССР: «В русских, кроется целый ряд возможностей. И, если, их действительно реорганизовать, как народ, то, они, несомненно, представят огромную опасность для Европы. Стало быть, этому, нужно воспрепятствовать, и, это является, одной из целей, которые мы хотим достигнуть в ходе предстоящего наступления». (Ю. Я. Орлов Крах немецко-фашисткой пропаганды в период войны против СССР — М.: издательство МГУ, 1985. — с. 98–99.)

Другой германский деятель, идеолог нацисткой партии Розенберг, за сутки до начала войны с Советским Союзом, сформулировал ее цель, следующим образом: «Оградить и одновременно продвинуть на Восток, сущность Европы». (Сборник документов «Преступные цели — преступные средства» — М.: «Политиздат», 1968. — с. 46.)

Теперь, на основании всего, что было здесь выше изложено осталось, только подвести итоги, и они получились следующие:

1) Маркс и Энгельс не только не были интернационалистами, но, напротив, выступали самыми ярыми проповедниками шовинизма и расизма, в особенности русофобии, в её самых оголтелых и агрессивных формах. В этом смысле, они мало, чем отличались от своего соотечественника Гитлера.

2) По указанным причинам европейские основоположники научного коммунизма крайне презрительно и пессимистично смотрели на саму возможность социалистических преобразований в России. Ни кто иной, как истинные марксисты в лице, так называемых «меньшевиков» в 1917 году развязали на ее территории кровавую гражданскую войну с целью задушить не вписывающуюся в их догматические каноны русскую народную социалистическую революцию.

3) Руководство Коммунистической партии Советского Союза и контролируемые им официальная общественная наука, тщательно утаивали неприглядные факты патологической и агрессивной русофобии марксизма от государствообразущего русского народа, что и стало в дальнейшем одной из основных причин уничтожения СССР.

4) Советский Союз развалился потому, что в результате длительного сокрытия подлинного характера марксистского учения, так называемые «романтики шестидесятых» и их преемники — «чикагские мальчики» девяностых годов 20-го века — призвали общество «вернуться» к Марксу, и с помощью «прогрессивного Запада — родины марксизма», реализовали, эту, самоубийственную для СССР антирусскую доктрину на практике.

Глава VIII. Теория о революционных и контрреволюционных нациях — как одно из немногих научных достижений Маркса и Энгельса, пригодных для новой русской социалистической революции, если, разумеется, её очистить от патологической марксисткой русофобии

Часть 1. Классовое и национальное в теории и практике социалистической революции

Любая, настоящая революция, и тем более, революция социалистическая — это дело рук, того или иного, вполне конкретного народа. В результате, действие, этого правила, с неизбежностью означает, что любое свершение социалистической революции в реальной жизни, а не в чьем-нибудь доктринёрском воображении, то есть, отнюдь, не в мировом, а национальном масштабе, неизбежно ведёт к тому, что начинается война между революционными и контрреволюционными странами, и значит, в подавляющем большинстве случаев между революционными и контрреволюционными нациями.

В результате, этого, классовая борьба внутри отдельной страны переходит в войну между народами революционной страны или стран и народами стран ставших после этого контрреволюционными, то есть между народом или народами революционными и народами реакционными (контрреволюционными). То есть классовая война внутри одной страны, как показывает опыт прошедшей мировой истории, довольно часто — быстро переходит в войну между нациями.

Эта, закономерность, полностью соответствует, всей прежней истории человечества, которая чётко показывает, что различные более-менее крупные народы, в качестве единого национального целого, являются носителями различных устойчивых комплексов национальных качеств и признаков, в состав которых так же входят и такие достаточно конкретные понятия как революционность и контрреволюционность (реакционность).

Вот что, в частности, отмечал по данному поводу, в своё время, известный американский этнограф и политолог К. Янг — специалист по этническим и политическим конфликтам, в своём выступлении на проходившей в Москве международной научной конференции «Этничность и власть, в полиэтнических государствах»: «Широкомасштабное насилие, имевшее место в последние десятилетия в рамках в рамках политических сообществ, в огромном большинстве случаев, развязывается по линии культурных, а не классовых различий. В экстремальных случаях, геноцид является патологическим проявлением культурного плюрализма, то есть этничности, а не классовой борьбы» (К. Янг «Диалектика культурного плюрализма: концепция и реальность» — Сборник статей «Этничность и власть в полиэтничных государствах» — М.: «Наука», 1994.)

Так же, исторический опыт человечества, показывает, что, начиная с Русских Революций 1905–1906 и 1917 годов, все по настоящему самостоятельные социалистические революции, предпринимались, прежде всего, для спасения национального суверенитета, и даже выживания той или иной нации.

В связи с этим, можно привести очень подходящее к данной теме высказывание, известного испанского философа Хосе Ортега-и-Гасет: «Вера в то, что бессмертие того или иного народа, в какой-то степени гарантировано — наивная иллюзия. История — это арена, полная жестокостей, и многие народы как независимые целостности сошли с неё. В истории народу невозможно жить, как ему вздумается. Жить народу — это значит, серьёзно и осознанно заниматься жизнью, как если бы, это было профессией. Поэтому, каждое поколение должно заботиться о будущем своей нации». (С. Кара-Мурза «Маркс против Русской революции» — М.: «Яуза», «Эксмо», 2008. — с. 6.)

Часть 2. Позиции Маркса и Энгельса в вопросах о национальной революционности и контрреволюционности

Что же касается первоначальной позиции по данному вопросу Маркса и Энгельса, то у них, её не было, поскольку они не интересовались национальным вопросом, вплоть до начала Европейской революции 1848–1849 годов. В их совместной работе, написанной за несколько дней, до начала этой революции — знаменитом «Манифесте Коммунистической партии», царил полный интернационализм: «История, всех до сих пор существовавших обществ, была историей борьбы классов», «Пролетарии всех стран соединяйтесь!».

Все, эти выдвинутые на тот момент Марксом и Энгельсом, лозунги, логически вытекали из их тогдашних убеждений о том, что практически единственным творцом истории являются общественные классы, того или иного народа, а так же борьба между ними, вызванная, прежде всего экономическими противоречиями.

Первые понятия, а затем и собственно теория о революционных и контрреволюционных нациях, начала появляться у Маркса и Энгельса, в разгар событий Европейской революции 1848–1849 годов.

Первоначально, этот процесс перехода от абстрактного интернационализма, к конкретике революционного европейского национализма, было связано, с тем, что сигналом к началу этой первой общеевропейской революции стала Февральская 1848 года Революция во Франции.

Эта, очередная французская революция, носила явно выраженный национальный, буржуазно-республиканский характер, свергнув космополитическую конституционную монархию тогдашнего французского короля Луи-Филиппа, возведенного на престол евробанкирами, в ходе так называемой «революции», а по сути государственного переворота 27 июля 1830 года.

Затем, в ходе революционных событий в других европейских странах, вкупе составивших Европейскую революцию 1848 года, резко обострились, не только и даже не столько классовые, сколько национальные противоречия. В дальнейшем, по мере развития этих революционных событий, как классовые, так в особенности, и национальные противоречия в тогдашней Европе в период 1848–1849 годов, не только обострились, но и, неразрывно переплетались между собой. Всё это, и положило начало, со стороны Маркса и Энгельса, по созданию теории о революционных и реакционных (контрреволюционных) нациях.

Основы данной теории были заложены, прежде всего, в работах Маркса и Энгельса, написанных, в период с ноября 1848 по июль 1849 года. Из них, в первую очередь, надо отметить, те, которые посвященные событиям революции в Венгрии и её подавления русской армией, такие как: «Борьба мадьяр», «Демократический панславизм», «Борьба в Венгрии», ««Коlnische Zeitung» о борьбе мадьяр», «Война в Италии и Венгрии», «Венгрия». Все, эти работы находятся в шестом томе Сочинений Маркса и Энгельса, изданных в Москве на русском языке, в 60-70-е годы 20-го века.

Таким образом, к концу лета 1849 года, помимо прежней «борьбы классов», виденье Марксом и Энгельсом движущих сил исторического процесса, дополнилось, так же и «борьбой наций», само собой «революционных и контрреволюционных»: «День великих решений, день битвы народов, приближается, и победа будет за нами!» (К. Маркс, Ф Энгельс Собрание сочинений — т.41 — с. 226.)

Однако из этих, обнаруженных ими и в целом верных закономерностях политической борьбы в период исторического перехода человечества из эпохи промышленного капитализма к социализму, Маркс и Энгельс, в силу своей западной культурно — цивилизационной зашоренности, сделали, крайне ошибочные выводы, объявив, главной контрреволюционной силой тогдашней Европы Россию и русских.

Однако, вернёмся к вопросу о создании Марксом и Энгельсом, теории о революционных и реакционных (контрреволюционных) нациях. Наиболее общим и кратким содержание данной теории, выражено в одном из высказываний Энгельса содержащимся в уже упомянутой его работе «Революция в Венгрии» (Соч. — т.6):

«В ближайшей мировой войне с лица земли ИСЧЕЗНУТ не только реакционные классы и династии, но и ЦЕЛЫЕ РЕАКЦИОННЫЕ НАРОДЫ. И это тоже БУДЕТ ПРОГРЕССОМ».

В более, развернутом плане, эту же мысль Энгельс, развил в своей статье «Борьба мадьяр» (Соч. — т.6):

«Нет такой страны в Европе, где в каком-нибудь уголке нельзя было бы найти один или несколько обломков народов, остатков прежнего населения, оттесненных и покоренных нацией, которая позднее стала носительницей исторического развития. Эти остатки нации, безжалостно растоптанной, по выражению Гегеля, ходом истории, эти обломки народов становятся каждый раз фанатическими носителями контрреволюции и остаются таковыми до момента полного их уничтожения/истребления (bis zu ihrer gänzlichen Vertilgung), либо до их полной денационализации, как и вообще уже самое их существование является протестом против великой исторической революции. Таковы в Австрии южные славяне. Среди всех больших и малых наций Австрии только три были носительницами прогресса, активно воздействовали на историю и ещё теперь сохранили жизнеспособность; это — немцы, поляки, мадьяры. Поэтому они теперь революционны. Миссия всех других крупных и мелких племен заключается, прежде всего, в том, чтобы погибнуть в революционной мировой буре. И, потому-то они теперь контрреволюционны. При первом же победоносном восстании французского пролетариата, австрийские немцы и мадьяры, освободятся и кровавой местью отплатят славянским народам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций».

В другой своей крупной работе того же периода «Демократический панславизм», помещенной в том же Собрании сочинений — т.6, так же, посвященной разработке теории революционных и контрреволюционных наций, Энгельс, отмечал следующее, основное положение, создаваемой им совместно с Марксом, данной теории: «Речь идет не о братском союзе всех европейских народов, а о союзе революционных народов против контрреволюционных, союзе, который может быть осуществлен не на бумаге, а только на поле сражения».

Далее в этой же статье данный тезис раскрывался им более подробно: «В то время, как французы, немцы, итальянцы, поляки, мадьяры подняли знамя революции, славяне, как один человек, выступили под знаменем контрреволюции. Впереди шли южные славяне, которые давно уже отстаивали свои контрреволюционные сепаратисткие поползновения против мадьяр, далее чехи, а за ними русские, вооруженные и готовые появиться в решительный момент на поле сражения. На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов (чехов и хорватов), можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы или указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам, относится к нашим врагам, как к врагам. Беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть, со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!»

В целом, получилась, очень интересная картина. С одной стороны, Маркс и Энгельс, говорили западному пролетариату о классовой борьбе, о том, как эта классовая борьба, достигнув своего результата, в виде пролетарской революции покончит с отчуждением людей не только по экономическому, но и по национальному признаку, и таким образом установит на земле братство свободных личностей, типа: «Наше Отечество — всё Человечество!». А, с другой стороны, они при этом же попутно объясняли, что вне Запада, эта мировая, а точнее западная социалистическая революция будет войной на уничтожение против целого ряда так называемых реакционных народов, и, прежде всего против русских, которые, этой самой западной мировой социалистической революцией, будут попросту сметены с лица земли.

Неудивительно, что из подобных проповедей таких великих представителей германского народа, как Маркс и Энгельс, в дальнейшем, очень логически последовала сначала гитлеровская пропаганда о германской «белокурой бестии», совершающей «Дранг нах Остен», а затем практика массовых военных преступлений на временно оккупированных германской гитлеровской армией русских территориях.

Ну а что же произошло в конечном результате? В конечном результате, русский народ, объявленный Марксом и Энгельсом, воплощением, чуть ли не всемирной реакционности и контрреволюционного ада, первым в мире, осуществил, ту самую пролетарскую социалистическую революцию, о которой так много говорили и писали на Западе, но так там её и не совершили.

А затем, оказавшейся, вопреки злобной болтовне Маркса и Энгельса, очень и очень революционной русской нации, пришлось в 1941–1945 годах спасать, весь остальной мир от соотечественников Маркса и Энгельса — германских рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции в солдатских и офицерских мундирах гитлеровского вермахта и войск СС.

А, перед этим, незадолго, до начала этой великой войны с нацистки настроенными германскими трудящимися, подобные ожесточенные войны — революционной русской нации в лице одетых в красноармейскую форму русских рабочих и колхозных крестьян, пришлось вести с «братьями по классу», в рядах сначала японской, а затем и финской армии. Ну, а после, Второй Мировой войны, роль главной реакционной нации мира, с энтузиазмом взяли на себя американские пролетарии и трудовая интеллигенция.

Вот что, кстати, по этому поводу, был вынужден отметить леволиберальный западный историк Л. Люкс, в своей работе «Коммунистические теоретики о фашизме: озарения и просчёты»: «После 1917 года, большевики пытались завоевать мир, как для идеала русской интеллигенции о всеобщем равенстве, так и для марксисткого идеала пролетарской революции. Однако, оба этих идеала, не нашли в Европе, того понимания, на которое рассчитывали русские коммунисты. Европейские массы оказались втянутыми в движение противоположного характера, которое рассматривало идеалы равенства, как знак упадка и утверждало неодолимость неравенства рас и наций. Русские коммунисты, не поняли европейского пессимизма. Они, считали его явлением, присущим только буржуазии. Они закрывали глаза, на то, что европейский пролетариат был охвачен пессимизмом, в такой же мере, как, и другие слои общества» (журнал ПОЛИС-1991 — № 4 — с. 74–75.)

Да, вот такие они западные пролетарии, тонкочувствующие, вечно душевноранимые, и, от того пессимистично настроенные. Но, при этом, как-то, всё же, интересно, а откуда у западных пролетариев, такая, вот, вечная пессимистическая грусть? А, не от исконного ли западного паразитизма и тесно связанного с ним аморализма, который, давно уже привел западную цивилизацию к хроническому гниению?

Но, однако, вернёмся, к созданной Марксом и Энгельсом теории революционных и контрреволюционных наций, несомненная научная ценность, которой оказалась в дальнейшем изрядно подпорченной прямо-таки патологической русофобией её создателей.

Часть 3. Бакунин о подлинной революционности и контрреволюционности европейских наций в Европе 19-го века

В ответ на русофобские взгляды и концепции Маркса и Энгельса, родившиеся в период Европейской революции 1848–1849 годов, и которые затем развились и окрепли во время Крымской войны 1853–1856 годов, а так же в ответ на их концепцию, о так сказать исконно-посконной контрреволюционности русской нации, один из тогдашних русских революционеров Михаил Бакунин, в 1871 году, написал книгу «Кнуто-германская империя и социальная революция».

Хотя в политическом плане Михаил Бакунин — это крайне мутная личность, поскольку, он был масон, и один из создателей идеологии политического анархизма, но, тем не менее, в этой своей книге, он сумел, доказательно и строго аргументировано опровергнуть бредовые утверждения Маркса и Энгельса, о какой-то особой революционности германской нации и исконной контрреволюционности русской нации.

В своей книге «Кнуто-германская империя и социальная революция», Бакунин очень четко показал, что основным источником революционности или контрреволюционности, той или иной нации, являются особенности менталитета её правящей элиты, даже если сама нация или её элита и не подозревают об этом.

Касаясь в связи с этим, особенностей менталитета, тогдашней элиты германской нации и прежде всего германской буржуазии, Бакунин, отмечал следующее: «Что касается немецкой буржуазии, то, судя по её чувствам и поступкам, ничего не остаётся, как признать её предназначенной к осуществлению идеалов добровольного рабства. Немецкая буржуазия, никогда не любила свободу, и не стремилась к ней. Она живёт в своём рабстве спокойная и счастливая, как крыса в сыру. Единственное, что ей хочется — это, только чтобы, сыра, было побольше».

Касаясь в противовес Германии, вопроса о менталитете правящей российской элиты, Бакунин, отмечал следующие факты: «С 1818 по 1825 год, мы видим, как цвет российского дворянства, подготовил заговор, серьёзно угрожавший императорскому деспотизму. С тех пор, не было в России, ни одного заговора, в котором бы не участвовала дворянская молодёжь, часто очень богатая. Пусть господа немецкие патриоты, перед лицом этих неоспоримых фактов, соблаговолят сказать мне, много ли было в Германии дворян, восставших против государства, за освобождение народа? Можете ли вы вообразить себе немецкого бюрократа или офицера, который был бы способен составить заговор и восстать за освобождение народа? Несомненно, нет. Ну, а русская бюрократия и офицерство насчитывают в своих рядах многих заговорщиков, борющихся за благо народа. Вот разница, и она, всецело в пользу России». (М. А. Бакунин Философия, социология, политика — М.: «Правда», 1989. — с. 260, 290.)

Далее, Бакунин, задаёт, вполне логичный вопрос:

«Отчего же происходит, эта бедность, чтобы не сказать отсутствие либеральных и демократических чувств: в дворянстве, буржуазии и духовенстве Германии? А, потому, что раболепство, присущее этим представителям немецкой цивилизации стало системой, наукой, чем-то, вроде религиозного культа и, именно вследствии, этого, и превратилось в неизлечимую болезнь. Германия, сама произвела, воспитала и исторически развила в себе эти элементы своего нынешнего рабства». (М. А. Бакунин Философия, социология, политика… — с. 267–268.)

Оказавшись, не в состоянии, ничем опровергнуть, данную доказательную аргументацию как Бакунина, так и затем многих других русских революционеров, и при этом, совершенно не желая отказываться от своей западной цивилизационной русофобии, Маркс и Энгельс, на эту аргументированную критику, этих своих взглядов, отвечали эмоциями и бездоказательной руганью.

Больше всех «полемизировал» с Бакуниным и рядом других русских революционеров, на данную тему Энгельс, используя «аргументы», типа этого: «Совершенно невозможно, полемизировать, с тем поколением русских, которое всё ещё верит, в стихийно-коммунистическую миссию, якобы отличающую Россию, истинно Святую Русь, от других неверных народов». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т. 39 — с. 344.)

Часть 4. Теория и практика национальной революционности и контрреволюционности, в первые четыре десятилетия 20-го века

Со смертью сначала Маркса в 1883 году, а затем Энгельса в 1895 году, тема революционных и контрреволюционных наций, как-то сразу и незаметно исчезла из числа общественно-политических проблем, волнующих тогдашнею европейскую социал-демократию. Наступил длительный период общеевропейского мира, который начался с 1878 года, когда завершилась очередная русско-турецкая война, и продолжался, вплоть до 1912 года, когда начались, так называемые «Балканские войны», которые затем плавно переросли в 1914 году, в Первую Мировую войну.

А, вот, Первая Мировая война, резко обострившая все противоречия Европы, так же, вновь обострила, сначала в ней, а затем и в других развитых странах, тогдашнего мира, проблематику национального вопроса.

Отвечая, на вновь вставшие перед тогдашними европейскими и российскими социал-демократами вопросы межнациональных отношений, Ленин в 1915 году, в своей тогдашней ключевой работе по проблематике Первой Мировой войны — «Крах Второго Интернационала», был вынужден вспомнить и о проблеме наличия революционных и контрреволюционных наций, правда отделавшись, от нее всего одной, и не очень длинной фразой: «Мы, марксисты, всегда стояли и стоим за революционную войну против контрреволюционных народов. Мы будем за наступательную, революционную войну с ними». (В. И. Ленин Полное собрание сочинений — т.26 — с. 226.).

Но, в этот период начала 20-го века даже, по сравнению с Первой Мировой войной, наиболее остро и конкретно, поставила проблему революционных и контрреволюционных наций Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года в России.

Как, вскоре отметил по этому поводу Н. А. Бердяев: «В России в мифе о пролетариате, по-новому, восстановился прежний миф о русском народе. Произошло отождествление русского народа с пролетариатом, прежнего русского мессианизма, с пролетарским мессианизмом». (Н. А. Бердяев Истоки и смысл русского коммунизма — М.: «Наука», 1990. — с. 88–89.)