Дом последней надежды

Если переживать по каждому пустяку, этак и вправду заболеть недолго…

…и вновь укол.

Вспышка темноты и, кажется, чей-то голос.

Упрек.

…заболеть недолго.

…недолго заболеть… болезнь… и отвар для успокоения… ты забыла, что должна принимать его… резковатая горечь, которая заставляет меня отставить кубок.

— С тобой все в порядке? — меня тряхнули, вырывая из воспоминаний, и кошка рассерженно зашипела. В голосе ее мне послышалось предупреждение, и я подумала, что ныне же сама вынесу ей рыбьих потрохов, до которых кошка была большой охотницей.

…а еще я никогда не видела ее хозяйки.

Впрочем, никого из соседей.

…даже старой Ницухито, которая частенько заглядывала к отцу пожаловаться на сыновей своих. Мне она приносила сладкую фасоль и рассказы о чудовищах, живущих в реке… куда она подевалась?

Тоже переехала?

Умерла?

Или просто не желает иметь ничего общего с отверженной, вот и прячется за забором? Если и так, то ее право.

— Да, в полном, — я убрала руку, которая не спешила расставаться с моим плечом. И держал меня хевдир отнюдь не нежно.

…от него пахло деревом и маслами, как от отца, когда он, позабыв о призвании, брался за иной, грубый инструмент. Матушка тогда становилась раздражительна, все повторяла, что он испортит себе руки и тогда мы всенепременно разоримся…

Какая малость, всего-то знакомый запах, и Иоко, бестолковая, готова проникнуться симпатией.

— Ты стала белой, женщина.

— Я не так давно оправилась от серьезной болезни, поэтому пока… случаются мгновения слабости, — я вздохнула и сказала. — Оглянитесь… это старый дом, в котором живут никому ненужные женщины… и живут не слишком-то хорошо. Скоро зима, и в доме станет холодно…

— Вам нужны деньги.

Это было утверждением.

А глаза у него синие, неправдоподобно яркие, и эта синева завораживает, кружит голову… мой бывший умел смотреть проникновенно, казалось, с тайным смыслом…

…это не мое сердце застучало слишком уж быстро.

…иллюзия.

Опасно поддаваться иллюзиям.

— Нужны, — спокойно ответила я, отступая на шаг. Шага слишком мало, чтобы ощутить себя в безопасности, но к сожалению, бежать — не самая лучшая стратегия. Этот из тех, кто побег посчитает вызовом и бросится в погоню просто, чтобы доказать себе, что способен догнать. — И не мне одной.

— И сколько вам хватит?

— Для чего?

Урлак нервно пожал плечами.

— Деньги вторичны, — я сложила руки, скрывая дрожащие пальцы в рукавах. — Сколько бы вы ни дали мне, рано или поздно они закончатся. Мы платим за дом… пока платим. За еду. За топливо. За одежду…

…которая тоже рано или поздно обветшает.

А есть ведь еще и ребенок, сколько осталось до его появления? Четыре месяца? Три? Детям требуется уйма всего.

Целители, ибо как показал опыт, одними настоями Мацухито мы не спасемся…

— И что же тебе нужно?

— Возможность зарабатывать эти деньги самим.

А вот теперь я его явно озадачила.

Определенно.

— Осенняя ярмарка, — я подняла пару листьев, раз уж один букет рассыпался, я вполне способна собрать второй, — прекрасная возможность… у нас есть, что предложить ценителям…

…а вот это выражение мне совсем не по вкусу…

Недовольство?

И… вновь презрение?

Почему?

В его мире женщинам не позволено быть самостоятельными? Или же… конечно, в мужском представлении женщина способна заработать деньги одним-единственным способом.

— …и если вы окажете любезность и задержитесь ненадолго, мы…

В этой комнатушке было пусто.

Почти.

Пара плетеных корзин и груда цветного тряпья в них, которому лишь предстоит превратиться стать чем-то, годным на продажу.

Что у нас есть? Разрисованные Юкико платки. Пара вышитых мячей. И крохотные заколки-хризантемы, сделанные из остатков лент.

— Вот, — я высыпаю заколки в подставленную ладонь. — У нас есть, чем торговать…

Хевдир растерян.

И кажется, смущен.

Он стоит со жменей шелковых цветов, не представляя, что именно с ними делать.

— Они умеют шить и вышивать. Собирать травы и составлять настои. Рисовать по шелку и… многое иное. Но это ничего не значит, ведь женщина слишком слаба, чтобы быть одной… — кажется, в моем голосе появляется злость, но я ничего не могу с собой поделать. — Даже если не-одной у нее быть не получается… не буду лгать, что на ярмарке нам будут рады, но… я не обманывала вашего человека. Нам и вправду нужна помощь…

— Что?

Он все-таки очнулся.

Бывает.

— Если мы явимся туда по отдельности, то… торговли не выйдет, — я протянула корзинку, в которую Урлак с немалым облегчением высыпал шелковое разноцветье. — Вам не дадут нормальной цены… а мы… говоря по правде, нет закона, запрещающего женщинам вести торгов, но…

— Всегда отыщется обходной путь, — он спрятал руки за спиной.

Недоверия поубавилось, но…

Пауза длилась.

И…

— Украшения, значит… травы…

— Идемте, — я развернулась, не сомневаясь, что гордость и любопытство помешают ему просто-напросто исчезнуть.

…раздражающий мужчина.

А с другой стороны после бывшего меня все мужчины раздражали.

В комнате, которую Кэед отвела под мастерскую, пахло сандалом. Тонкая палочка медленно тлела на нефритовой подставке.

Здесь было даже красиво.

Старые стены. Циновки. Раскрытая шкатулка и нить розового жемчуга, выглядывающая из нее.

Ленты-змеи.

Шелковые нити на подоле кимоно.

— Кэед обладает удивительным талантом…

…и ухом не повела, будто я говорю не о ней. Игла мелькает в пальцах серебряной искрой, и тончайшая нить ложится на шелковый лоскут тенью будущего рисунка.

И поза ее естественна, как и сосредоточенность, вот только… слишком правильно все, каждая складка на ее одежде — часть огромной картины, где доминирует алый дракон.

И восхищенный вздох — лучшее подтверждение моей правоты…

Хевдир не спешит входить.

И только ноздри раздуваются, а выражение лица такое… характерно-жадное… кажется, дракону не суждено будет увидеть ярмарку.

Урлак делает шаг.

И еще.

И игла замирает. А Кэед находит в себе силы поднять взгляд. Ее лицо, скрытое в полутьме, почти прекрасно. Веснушки тают, а черты становятся нежнее, прозрачней, будто передо мной сама зимняя дева…

…все же осенью меняется слишком многое.

— Эта ширма досталась мне вместе с домом, но в ужасающем состоянии…

…именно поэтому, пожалуй, была оставлена здесь. Знай матушка истинную ее цену…

— Кэед сумела восстановить…

— Невозможно.

Вот люблю мужчин за гибкость мышления… если сказано, что невозможно, значит, так оно и есть, пусть и невозможное ныне пред очами.

— То, что сделано в Ичиро, может быть исправлено только там… здесь и нитки подобрать не способны, — и прозвучало это снисходительно. Конечно, слабые глупые женщины разыграли представление, дабы обмануть кого-то многомудрого и опытного, но он, в силу многомудрости, раскрыл наш замысел…

…злость была подобна волнам на воде.

Она лишала рассудок ясности.

— Ичиро рьяно бережет свои тайны, — Кэед не собиралась возражать, но иглу воткнула в кусочек вощеной кожи. — Но… порой случается… всякое.

Она встречает взгляд и отвечает взглядом. Прямым. Спокойным.

— Что же?

— К примеру… дочь старшей вышивальщицы теряет разум от любви… она бежит с Ичиро… может, и вправду, убедив себя, что будет счастлива в месте ином… а может, не желая разделить участь мастериц-вышивальщиц.

— И что в ней страшного?

Он отвернулся от Кэед.

Он протянул руку к дракону, и выражение того неуловимо изменилось…

Гнев?

Ярость?

Он, вышитый шелком на шелке же, перестал быть картинкой, того и гляди раскроет пасть, дабы дыхнуть огнем на наглеца, дерзнувшего оскорбить создательницу недоверием. И хевдир внял предупреждению, руку убрал.

— Может быть, и ничего… прожить всю жизнь в крепости. Выйти замуж за того, на кого укажут… родить дочь или двух, или трех, на сколько хватит магии. Отдать их в учение с юных лет, ибо сила требует огранки… а остатки ее потратить на чудесные ковры. Они потому прекрасны, что мастерицы свивают с нитью свою силу… и песни поют, да… особые… одни обережные, для здоровья или вот… иные, о которых говорить не принято.

Кэед провела пальцами по наметившемуся узору, кажется, это была веточка сливы.

Или не сливы.