Помоги проекту - поделись книгой:
Трактат Сатаны.
История Дьявола, рассказанная им самим
ПРЕЛЮДИЯ: Вступление на Земле
Собственно говоря, я всегда радуюсь, если в обед обнаруживаю почту в моем почтовом ящике, и чувствую себя разочарованным, если ничего в нем не нахожу. Я признаюсь в своем любопытстве, которое не считаю недостатком, а стараюсь использовать для моей жизни и работы. Поскольку я так любопытен и нетерпелив, то начинаю уже на пути домой вскрывать первые конверты. Чаще всего меня ждет разочарование, поскольку в большинстве посланий мне предлагают купить нечто такое, что мне на самом деле не потребуется ни при каких обстоятельствах. Я часто задаюсь вопросом, интересуется ли хоть кто-нибудь носками для спанья, изготовленными шустрыми индейскими детишками из тончайшей шерсти ламы, или малайскими надувными матрасами, которые помогли еще японским солдатам императорской армии преодолеть бурные реки в джунглях, или — что еще хуже — страхованием от самых скверных случаев в жизни, о которых я обычно не имею даже малейшего представления. Вот поэтому я и выбрасываю такого рода письма, не читая, чтобы не забивать себе голову подобными вещами. Иногда, правда, это милые письма от друзей, которые достаточно старомодны, чтобы не пользоваться электронными средствами общения, за что я им очень благодарен. В некоторых случаях, чему я особенно радуюсь, в конвертах лежат приглашения на различные праздничные мероприятия, которые я, естественно, с удовольствием принимаю, сколь бы часто их ни устраивали.
Вот чего я не выношу, так это вида странных почтовых формуляров, в которых меня извещают о том, что в какой-то конторе для меня лежат какие-то бумаги, которые я должен немедленно забрать, правда, не в тот же день — очевидно, в этой конторе их хотят сами почитать на досуге, прежде чем вручить мне. Я не выношу этого, поскольку мой жизненный опыт подсказывает, что в большинстве случаев речь идет о неприятных бумагах, не только потому, что требуются дополнительные усилия, чтобы их забрать, но и по той причине, что приходится иметь дело с вытекающими отсюда последствиями. Как правило, некто обязательно хочет обратить мое внимание на то, что я еще не оплатил какой-то счет, а это мне всегда крайне неприятно, так как я всегда терпеть не мог жадных людей. Бывает, что какая-то другая контора утверждает на полном серьезе, что я припарковал свою машину в непредусмотренном для этого месте, или что я ехал со скоростью, превышающей ту, которую эта контора дозволяет. При этом я никогда не понимал в действительности, чего же от меня, собственно, хотят: чтобы я передвинул свой автомобиль или оставил его там, где он был.
В общем, эти бумаги, как правило, не предвещают ничего хорошего. В следующие за получением письма часы и дни я беспокойно размышляю, какая напасть поджидает меня на этот раз, не сплю ночами, пытаюсь забыть это дело, пока, наконец, не соберусь с духом и не отправлюсь с бьющимся сердцем на почтамт. Я точно знаю, что потом начну страшно негодовать по поводу злобности и гадости людей.
Так было и в те дни весной, когда я опять обнаружил подобное извещение в своем почтовом ящике. Я не стал тратить времени, чтобы осмыслить, какого рода сюрприз на этот раз ожидает меня в этой конторе, и дома отложил бумажку в сторону. Там я ее обнаружил через несколько дней совершенно случайно, когда разыскивал записи, которые мне срочно понадобились. Так как мне нужно было выполнить еще несколько дел, я смирился с неизбежным и спланировал свой маршрут на следующее утро таким образом, чтобы он пролегал мимо той конторы, где для меня лежало, скорее всего, неприятное извещение.
Как всегда я был готов к самому худшему, поскольку этому научил меня жизненный опыт: ведь так приятно, когда даже действительность оказывается лучше, чем то, к чему ты готовился. Действительно, я испытал огромное облегчение, когда, предъявив то самое извещение, получил пакет из толстой мягкой бумаги, который был. слишком велик для того, чтобы хранить в нем счет или какое-то бюрократическое послание. Отсутствие на конверте адреса отправителя пробудило во мне любопытство, однако мне удалось его усмирить и заняться неотложными заботами. Лишь после того как я завершил необходимые дела и сел за столик в кафе, чтобы вознаградить себя за усилия, я открыл пакет и, к моему огромному удивлению, обнаружил в нем несколько дискет и краткое сопроводительное письмо, которое мне пришлось прочитать несколько раз, чтобы уяснить, чего, собственно, от меня ждут. После этого я, вопреки своим привычкам, заказал стакан коньяку, постаравшись таким способом вновь обрести спокойствие.
Здесь, вероятно, необходимо пояснить, чем я уже в течение нескольких лет зарабатываю себе на жизнь, это объяснит мое тогдашнее эмоциональное состояние. Когда меня об этом спрашивают, я охотно отвечаю, что являюсь автором, что в той же степени соответствует действительности, в коей я себя таковым ощущаю. Однако должен признать, что написание своих собственных текстов не приносит мне достаточно средств к существованию, во всяком случае, в те годы, когда я к этому стремился. Мои сюжеты и стиль не увлекли достаточное количество читателей. А сегодня, к сожалению, ценится именно это. Конечно, шансы умереть с голоду по собственной глупости весьма незначительны при нашей всеобъемлющей системе современного социального обеспечения, но у меня более высокие запросы, чем те, которые я мог бы удовлетворить на средства, предоставляемые мне государством.
В определенный момент я согласился обрабатывать написанные другими людьми тексты и делать их интересными и привлекательными для читателя. Таких людей, как я, называют «теневыми авторами», и действительно, я являюсь чем-то вроде призрака, ибо имя мое редко появляется на обложках книг. Однако это омрачало мое самолюбие только на первых порах, а сегодня я даже рад, что никому не приходит в голову идентифицировать меня и мой талант с так называемыми неграми от литературы; таким образом, я понял, почему лишь ограниченное число проституток гордится своей профессией.
Вот и меня иногда охватывает ощущение, что мне надо почиститься внутри и снаружи после одной из тех непередаваемых бесед с так называемыми авторами. Они, как правило, трудятся в сфере политики или экономики, где они добились если не успеха, то, по крайней мере, определенной известности, поэтому всегда находится хотя бы одно издательство, которое с удовольствием использует эту известность в чисто экономических целях. Я не хочу жаловаться, ведь мы довольно неплохо живем в том мире, который развивается по рыночным законам, и я имею от этого свою выгоду: за отвращение, которое я время от времени испытываю, я получаю вполне приличное вознаграждение.
Не хочу показаться ханжой, ведь так я зарабатываю на жизнь больше, чем требуется, даже если имеешь довольно высокие запросы. Когда человек хочет предаться определенным радостям жизни, для этого требуются существенные затраты, даже в тех случаях, когда эти радости всего лишь абсолютно дозволенные законом невинные удовольствия — книги, например, нынче обходятся значительно дороже, даже если ты, как автор, можешь заплатить льготную цену, ибо железные законы экономики действуют и в издательском деле, однако об этом речь уже шла. За прошедшие годы я, во всяком случае, сумел создать себе репутацию в определенных кругах, что, видимо, объясняется тем, что я привык без сетований выносить капризы клиентов. Да, я могу себе иногда позволить запросто отказаться от того или иного заказа, причем без неприятных для себя последствий. Это я всегда проделываю в тех случаях, когда вельможи от политики и экономики оказываются особенно неприятными или скучными типами.
Разумеется, я стараюсь противостоять искушению преувеличить свое участие в этих проектах, потому что люди покупают и читают такие книги, руководствуясь отнюдь не их литературными достоинствами, а ожидая развлечения, смакуя некое количество сплетен и пересудов. В таких проектах более важны юристы, которые трудятся в штате издательств для того, чтобы книги, оставаясь достаточно «острыми», не подвергались запрету еще до их выхода из печати. Вероятно, моя добрая слава зиждется на том, что я развил в себе определенное чутье, позволяющее безошибочно устанавливать, в какой степени оскорбления и кощунства. будут допустимы в глазах строгих юристов; это имеет существенную ценность в глазах издательства, поскольку я обхожусь гораздо дешевле, чем юрист, хотя знаю свою «рыночную стоимость» и умею торговаться.
Так вот, такого рода деятельность дает мне средства для вполне приличной жизни, поскольку трудно себе представить, сколько людей чувствуют себя писателями по призванию, хотя у них нет и крупицы таланта. К счастью, в большинстве своем эта продукция попадает в мусорную корзину вечности, и никто о ней не узнает, кроме семьи и близких друзей такого писателя, чье расположение, несомненно, подвергнется суровому испытанию. Однако со знаменитостями дела обстоят совершенно иначе, если качество их литературных опусов находится в обратной зависимости от степени их известности, тут на сцену выходят люди, подобные мне, основной и часто сверхчеловеческой задачей которых является приведение дремучей чуши и детского лепета важных персон в приемлемый, с точки зрения издателя и читателя, вид.
Конечно, моя задача стала бы немного легче, если бы сильные мира сего не были столь бесцеремонно убеждены, что они не только имеют сказать что-то важное, но и обладают необходимыми для этого литературными способностями, хотя в большинстве случаев это не соответствует действительности. Но они не были бы выдающимися личностями нашего общества, если бы не были неколебимо уверены в собственных талантах. Гамлет со своими мучительными сомнениями вряд ли достиг бы сегодня места советника в муниципалитете небольшого городка или регионального куратора в какой-нибудь фирме. «То be or not to be?» — кого это сегодня волнует?
Ни в коей мере не хочу оспаривать тот факт, что весьма необходимо обладать определенными способностями, чтобы одолевать ступеньку за ступенькой, двигаясь вверх по карьерной лестнице, но из этого отнюдь не вытекает абсолютное знание всего обо всем. Поэтому я никогда не мог понять, что дает безусловную способность политику, бизнесмену или спортсмену одинаково самоуверенно высказываться об искусстве, культуре, истории или даже о смысле жизни. Однако, даже если совершенно очевидно, что несут они откровенный бред, никому из них не мешает вести себя со мной, платным писакой, с такой необыкновенной заносчивостью. Правда, я стойко выносил такие вещи все эти годы, если потом у меня была возможность принять душ и употребить бутылку красного вина. Мне все-таки хорошо платят, а ведь могло быть значительно хуже.
Но я как раз собирался рассказать о событиях, с которыми я столкнулся той весной. Итак, я сидел в кафе и только что вскрыл зловещий конверт с дискетами и коротким сопроводительном письмом. Что было на дискетах, я в тот момент еще не мог знать, так как не беру с собой свой компьютер, когда иду за покупками. Однако письмо было… странным. В качестве отправителя значился некто Б. Кемпфер («кемпфер» по-немецки означает «воитель, борец», а «бекемпфер» — «покоритель», «ведущий борьбу», «подавляющий». —
Письмо было составлено очень вежливо, речь в нем шла о желании воспользоваться моими услугами за весьма приличный гонорар. Тексты, которые я найду на дискетах, не что иное, как первый набросок автобиографии некоего важного господина, который после долгих лет молчания решился сделать достоянием широкой публики свои переживания и свой опыт. Тем самым он хотел бы, в частности, дать, наконец, окончательный ответ на некоторые существенные и до сих пор невыясненные вопросы истории человечества.
Я сразу все смекнул и стал раздумывать, выкинуть мне конверт сразу или, из соображений экономии, очистить дискеты, не читая, и употребить их для собственных нужд. Но в этом письме было что-то, затруднившее мне принятие окончательного решения, поскольку я почувствовал серьезность и уверенность автора письма, в нем не было ни следа заносчивости или преувеличения, никакого пустозвонства, письмо было написано сдержанно, с тщательно выбранными словами и формулировками. Помимо прочего, предложенный гонорар был настолько высок, что было бы безрассудно отклонить такое предложение. Ничего не случится, подумал я, ведь мне приходилось уже встречаться с самыми скверными представителями отряда базарных крикунов и благодетелей, стремящихся осчастливить весь мир.
Итак, я допил свой коньяк, расплатился по счету и отправился домой, где, однако, не смог сразу же заняться дискетами, так как в мое отсутствие пришло несколько сообщений, которые касались моей текущей работы и не терпели отлагательства. Вечером я был в гостях у друзей, задержался там подольше и чувствовал себя отлично, но к интеллектуальному труду после этого был неспособен. Ночью я спал неспокойно, но полагал, что всему виной изрядное количество выпитого мной алкоголя. На следующее утро я проделал, хотя и в замедленном темпе, остаток работы; о письме и дискетах я за этими делами опять забыл.
Когда же я после скромного, ввиду расстройства желудка, обеда и короткого сна снова сел за письменный стол и включил компьютер, обнаружил там для меня сообщение от того самого Б. Кемпфера, который прислал мне письмо и дискеты. Он спрашивал, каковы мои впечатления после первого прочтения текста и когда я смог бы приступить к работе над ним, он также потребовал, да-да, именно потребовал, немедленно дать ему ответ. Признаю, что меня этот, скажем прямо, властный тон послания сильно разозлил, поэтому я немедленно удалил его из компьютера и твердо решил больше об этом не думать.
Спустя два дня я отправился на своей машине на важную встречу с одним из тех вельмож, которые в лабиринте своих бесконечных перемещений в пространстве глобальной экономики выкроил для меня пару часов в международном аэропорту Франкфурта. Мне действительно необходимо было срочно с ним переговорить, поскольку до времени запланированного выхода его книги оставалось очень мало времени, а я произвел некоторые изменения в его тексте, которые должен был утвердить только он сам. Так как встреча была важной, я ни в коем случае не должен был на нее опоздать, поэтому, учитывая возможные превратности дорожного движения, я выехал заранее. Но я не мог учесть того, что двигатель моей машины начнет дымить где-то на середине пути и откажется выполнять свои обязанности. В кратком изложении эта длинная история выглядит так: я не смог своевременно вызвать подмогу, так как именно в этот момент отказал мой мобильный телефон, так что, в конце концов, я не попал на встречу во Франкфурте, не известив при этом моего собеседника и даже не извинившись перед ним.
Легко можно себе представить, как на следующий день отреагировали в издательстве, когда мне пришлось рассказать о моих приключениях. Итак, я был в растрепанных чувствах, когда обнаружил в своем почтовом ящике два письма, в одном из них мне в лапидарном стиле сообщалось, что два запланированных и чрезвычайно прибыльных проекта не могут быть реализованы, поскольку предполагаемые авторы потеряли экономическую привлекательность: политик обвинен в коррупции, а спортсмен — в применении допинга. Я с полным пониманием отнесся к решению издательства, тем не менее, я глубоко опечалился, что от меня уплыла довольно солидная сумма денег. Эта моя печаль еще более усилилась, когда я узнал из второго любезного и четко сформулированного письма, что мною в течение уже нескольких месяцев не выполняется обязанность платить за содержание моей бывшей жены и детей, соответственно, моя жена вынуждена немедленно потребовать данную сумму вместе с набежавшими процентами, в противном случае… и так далее и тому подобное.
Хотя я за прошедшие годы отложил немного денег на черный день, мне стало дурно, когда я уяснил себе, какие серьезные траты мне предстоят: пострадавший автомобиль, плата на содержание бывшей семьи, потерянные доходы и, возможно, возмещение ущерба неизвестного размера за сорванную встречу во Франкфурте. В конечном итоге не исключено, что мне придется брать кредит, чтобы погасить все долги, набежавшие всего лишь за несколько часов. Конечно, меня пугало мое финансовое положение. Но подлинное раздражение мне доставляла мысль, что я буду вынужден заниматься улаживанием бюрократических дел, а это мне было глубоко ненавистно. Собственно говоря, я потому и стал писателем, что не желал никогда и нигде заниматься подобными делами. Настроение мое и без того уже было близким к абсолютному отчаянию, когда после обеда мне позвонил хозяин квартиры, чтобы предупредить о том, что он использует свое право на расторжение договора о съеме квартиры, поскольку она срочно понадобилась ему самому, а посему я обязан освободить квартиру в течение ближайших трех месяцев.
Должен признаться, что я не осознал это послание во всей его глубине, так как меня вдруг охватила некая неестественная веселость, которая (я знал это со всей определенностью) станет предвестием еще более глубокой депрессии, на первые симптомы которой я, скорее всего, отвечу бесплодной попыткой утопить мои печали в как можно большем количестве алкоголя. Я достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что таким способом нельзя решить ни одну проблему, однако на неопределенное время подобные проблемы можно отодвинуть и забыть о них. Итак, все послеобеденное время я провел на телефоне, пытаясь поймать кого-либо из друзей, кто согласился бы напиться в моем обществе, но никого не нашел и в конце концов напился в одиночку в своем любимом кабаке до потери сознания, в довершение всех бед я не смог уговорить официантку разделить со мной остаток ночи. Правда, все равно никому из нас это не доставило бы удовольствия.
Этой ночью у меня был не сон, а скорее полуобморочное состояние, из которого, однако, через пару часов меня вывела пульсирующая зубная боль. Поскольку организмом моим продолжал править алкоголь, принятые мной во множестве болеутоляющие средства не смогли унять боль, и я долгие часы ворочался в кровати в невыносимом состоянии душевного бодрствования и физической беспомощности. Наутро боль и не думала затихать, так что я не видел другого выхода, кроме как преодолеть свой страх перед любым зубным врачом и позвонить дантисту, которому я доверял. Кто может описать разочарование, постигшее меня, после того как завывающий голос в автоответчике сообщил, что мой зубной врач проведет ближайшие две недели в заслуженном отпуске. Пациентам желают всего хорошего и в экстренном случае рекомендуют взять из местной дневной газеты номер телефона неотложной помощи. Несмотря на тщательные поиски, я такового номера не нашел. Мне не оставалось ничего другого, как разыскать первого попавшегося дантиста в моей округе и провести там многие часы ожидания, полные мучений, в окружении пациентов, которые просто излучали страх и боль. Здесь я почувствовал, что боль и страх имеют еще и запах.
Время перевалило за полдень, когда меня впустили наконец к врачу, который к этому времени успел неплохо пообедать и окутал меня плотным облаком чесночного духа, я сразу же почувствовал себя оглушенным и успокоился, после чего он начал со мной работать. Пребывая в хорошем настроении, он начал проводить интенсивный осмотр и при этом бормотал что-то про себя. Завершив свое дело, он обстоятельно разъяснил мне, что в настоящий момент он мало чем может мне помочь. Чисто внешне все кажется в порядке, сказал он, намазал мне десны белой мазью и выписал рецепт на болеутоляющее лекарство, заметив, что я должен ежедневно показываться ему, чтобы можно было тщательнейшим образом следить за ходом болезни или выздоровления, пака еще не ясно, какой именно.
Вернувшись домой, я не знал, что я должен чувствовать — облегчение или раздражение, поскольку боль утихла, но не исчезла окончательно. Кроме того, я бесполезно потратил несколько часов своего драгоценного времени, чтобы бездельно околачиваться в переполненной приемной дантиста. Но все равно дел у меня не было, так как заказы, на которые я рассчитывал, были заморожены. Я все-таки включил компьютер, чтобы поработать над собственными текстами, даже если они никому другому не интересны. По привычке я, открыл почту и там нашел новое сообщение от уже упоминавшегося Б. Кемпфера, которое я прочитал из чистого любопытства. Мне вновь задали вопрос, какое впечатление произвели на меня тексты и когда я могу приступить к работе над ними. В этот раз сообщение было дополнено замечанием, что времени у меня будет достаточно, и гонорар мне теперь более чем необходим, так как никогда не знаешь, во что может вылиться дорогое по нынешним временам лечение зубов.
Можно себе представить, насколько я был ошарашен в этот момент. Откуда мог узнать этот Б. Кемпфер такие точные сведения о моем теперешнем положении? Я ни с кем не говорил об этом, а намек на возможные расходы на зубного врача меня просто потрясли. Врач об оплате ничего не говорил, даже тогда, когда со снисходительной улыбкой на лице порекомендовал мне в ближайшее время почаще приходить к нему на консультацию. Но как мог об этом знать Б. Кемпфер, с которым я не был знаком, не говоря уже о том, что не посвящал его в мои интимные тайны? Чего, собственно говоря, хочет от меня этот Б. Кемпфер? Поскольку других дел у меня не было, а зубная боль после приема нескольких сильнодействующих таблеток улетучилась, я решил в этот вечер заняться дискетами и потом определиться, что делать дальше.
Это был объемный труд: в тот вечер я открыл огромные файлы, большинство которых были неформатированы, поэтому мне пришлось затратить немало усилий, чтобы привести их в пригодную для чтения форму, ибо эстетика всегда играла для меня важную роль. Пока я приводил файлы в порядок, у меня появилась возможность в первый раз пробежать тексты, но после этого я все еще не уразумел, что же мне делать с ними дальше. После второго знакомства с текстами, когда я изучил их подробней, а некоторые пассажи прочитал по нескольку раз, их смысл и цель по-прежнему не стали мне окончательно ясны. Страница за страницей они были наполнены темными намеками, сопровождались странными цитатами на всевозможных языках, которые, несмотря на мой большой жизненный опыт, пока еще ни разу мне не попадались, и, наконец, были напичканы известными в большей или меньшей степени именами. Некоторые имена были мне знакомы, если я сам более детально интересовался ими или их трудами, другие звучали для меня вполне привычно, даже если я никогда ничего о них не читал, но были среди них и такие, которые казались мне — в лучшем случае — придуманными.
Но в письме, приложенном к дискетам, речь шла о том, что тексты представляют собой биографические материалы и воспоминания высокопоставленной особы. Тексты, обнаруженные мной, производили впечатление литературы в более или менее удачной форме. Во всяком случае, при всем моем понимании исторического процесса, в который укладывалась бы личность автора, для меня было весьма проблематично осознать, что кто-то хотел начать свою автобиографию со времен, предшествующих Сотворению мира. Я постепенно укреплялся в убеждении, что либо кто-то хочет сыграть со мной шутку, не постояв за ценой, либо этот Б. Кемпфер просто-напросто — сумасшедший.
В обоих случаях это было для меня не слишком приятно, поскольку я не мог отвлечься от последней полученной от Б. Кемпфера информации, свидетельствующей о том, что он располагал далеко идущими знаниями о моей частной жизни. Если Б. Кемпфер поистине сумасшедший (я постепенно стал склоняться к этой версии, поскольку затраты, которых потребовало бы составление этих длиннющих текстов, показались мне решительно чрезмерными для простого дружеского розыгрыша), то он скорее всего очень опасен. Эта персона явно имела доступ к личной информации и тайным сведениям обо мне и моих жизненных обстоятельствах.
Итак, я обдумывал, что же мне делать, не забывая при этом, что, помимо всего прочего, в игру вступает довольно крупная сумма денег, что в настоящий момент отнюдь не казалось мне малозначительным. Я отдавал себе отчет в том, что не могу никому довериться, если не хочу сам показаться сумасшедшим или чрезмерно эксцентричным. Какие материальные доказательства могу я представить для обоснования какой-нибудь теории? Что у меня возникла странная синхронность между возникновением зубной боли и получением электронного сообщения? Что мне предложили деньги за мою работу? Что я именно сейчас, в результате череды случайных событий, происшедших в моей жизни, настоятельно нуждаюсь в деньгах?
А ведь на самом деле не произошло ничего такого, о чем стоило бы говорить, просто произошло странное стечение обстоятельств, в результате которого у меня не остается другого выбора, кроме как принять предложение Б. Кемпфера как можно скорее. В конце концов, мне могло быть абсолютно безразлично, кем он себя мнит в конечном итоге — папой Римским или маркизом де Садом, или ими обоими одновременно, — в общем, кем угодно, лишь бы гонорар был не ниже предложенного в письме. Я достаточно повидал сумасшедших, считавших себя одаренными политиками или предпринимателями, или еще кем-нибудь, а ведь в их таланты уверовала и общественность.
Уже этой ночью я решил ответить на сообщение Б. Кемпфера и попросить его о личной встрече. Это было мне настоятельно необходимо, чтобы я мог составить о нем собственное представление, прежде чем я предприму какие-либо шаги. Признаюсь также, что перспектива получения гонорара казалась мне все более заманчивой. Чем дольше я над этим размышлял, поскольку искренне полагал, что самым худшим будет потеря заказа, что никак не ухудшит уже создавшееся положение, тем больше мне нравилось это предложение. Я написал продуманное послание и сдержанно дал понять, что меня интересует сотрудничество с глубокоуважаемым господином Б. Кемпфером. Было около полуночи, когда я отправил мое сообщение с самыми добрыми пожеланиями по электронной почте. Моя зубная боль пока не возобновилась, было ли это результатом воздействия обезболивающих средств или испытанного мной чувства явного облегчения, неизвестно. Без промедления я улегся в кровать, прочел пару страниц из французского философа, вряд ли что-либо понял, но чтение меня настолько утомило, что через несколько минут я потушил свет и тут же погрузился в глубокий сон.
Разбудило меня то, что внезапно в центре моей спальни оказался мужчина, который, заметив мой испуг при пробуждении, обратился ко мне с тихими словами и успокаивающими жестами. Когда я надел очки и обратил на него осмысленный взгляд, я увидел, что это мужчина, среднего возраста, с тремя седыми прядями в волосах и небольшой ухоженной бородкой, и он хорошо, даже элегантно, одет. Особое впечатление на меня произвело то обстоятельство, что он, казалось, излучал особую ауру, которая в моей темной спальне создавала приятное освещение. Постепенно мой испуг уступил место такому же глубокому удивлению, поскольку, хотя и было видно, что этот человек не грабитель и не имеет других опасных намерений, оставалось неясным, как и с какой целью он проник в мою квартиру вообще и в мою спальню в частности.
Не знаю, что думают об этом другие люди, но для меня спальня является самым интимным местом, особенно ночью. Итак, я откашлялся и прервал поток его успокаивающих излияний, пожалуй, самым важным вопросом. Я спросил его, что нужно ему в моей спальне в такое время. Он взглянул на меня, словно не понял моего вопроса, потряс головой и, наконец, ответил, что я сам совсем недавно пригласил его на встречу для личной беседы. Он, не раздумывая, поспешил ко мне, хотя для этого ему пришлось отложить некоторые важные дела, но пусть меня это не тревожит, поскольку это его проблемы. И вот он здесь, чтобы обсудить со мной наши дальнейшие действия. Поскольку я до сих пор не производил впечатления человека, правильно понимающего, что происходит, он добавил, великодушно извинившись, что он все еще не представился мне по всей форме: его зовут Б. Кемпфер, и он чрезвычайно рад со мной познакомиться.
Теперь стало абсолютно ясно, что я имею дело с сумасшедшим, причем весьма опасным, поскольку он посреди ночи появился у меня в спальне, а тот, кто способен на такое, может иметь самый фантастичный и небезопасный для меня умысел. Следовательно, мне нужно подавить все чувства, кроме сплошного дружелюбия, лишь оно одно, по моему мнению, сможет предотвратить возможные беды. Я пригласил его пройти в мой рабочий кабинет, быстренько оделся, чтобы не общаться с ним в пижаме, закурил сигарету и последовал вслед за ним в кабинет.
Б. Кемпфер удобно устроился в кресле за столом, так что мне достался только старый деревянный стул, который я давно собирался выбросить, но он очень хорошо подходил для складывания всевозможных бумаг. Стремясь разрядить обстановку, я предложил различные напитки, Б. Кемпфер выбрал красное вино. Тем временем он зажег толстую сигару и, довольный, пускал в воздух клубы дыма, что мне немного мешало, но не хотелось нарушать выбранную мной стратегию ведения скорее всего бесполезных переговоров. Необходимо было создать дружескую, уютную атмосферу, чтобы в зародыше задушить любую агрессию. Поскольку я уже научился следовать такой стратегии, я постарался сначала направить разговор в безобидное русло, но Б. Кемпфер не поддался на эту уловку, поскольку он, по-видимому, следовал собственной стратегии и тут же начал разговор о текстах и моей будущей работе над ними.
Он сказал, что вполне осознает тот факт, что стиль и язык его записок сегодня могут показаться старомодными, но таков уж его стиль, и именно поэтому он хочет просить меня осовременить его труд и придать ему приемлемый вид с точки зрения нынешнего вкуса. Само собой разумеется, что смысл и цель повествования не должны потерпеть ни малейшего ущерба, равно как и сознательно выбранный автором драматургический стиль. Б. Кемпфер был уверен, что для выполнения такого задания я набрался достаточно опыта, именно поэтому в конечном итоге выбор пал на меня, так как мои работы в последние годы были детально изучены, при этом рассматривались тексты и сюжеты тех работ, которые целиком были на моей совести.
Я немного опешил, так как большинство моих проектов никогда не были опубликованы, именно потому, что я не мог найти ни одного издательства, готового их взять. Сейчас передо мной посреди ночи сидит в моем собственном кресле, в моем собственном рабочем кабинете господин среднего возраста и говорит о них так, словно они вышли в свет миллионными тиражами. Мне стало опять страшновато, и я должен был собраться с мыслями, чтобы спокойно и небрежно поблагодарить за дружеские высказывания. Мысли же мои кружились только вокруг одной проблемы — как мне побыстрее выпроводить незваного гостя, не вызвав его гнева. Но, размышляя на эту тему, я почувствовал, что вернулась зубная боль, причем с такой силой, какой я еще не испытывал. Б. Кемпфер, очевидно, заметил по моему виду эту боль, потому что немедленно наклонился ко мне и сделал утешительное замечание, намекнув при этом на то, что зубная боль часто имеет психосоматическую природу и мне лучше всего расслабиться, хотя он хорошо понимает, что меня эмоционально взбудоражило его неожиданное явление. Он, со своей стороны, может настоятельно посоветовать отбросить все ненужные мысли, чтобы целиком сконцентрировать внимание на нашем разговоре. Полагаю, что такие слова вполне могут произвести успокаивающее воздействие, но они сопровождались такой улыбкой, какой я никогда еще в своей жизни не видел.
Боль вновь отступила, и я смог теперь внимать пространным рассуждениям Б. Кемпфера об истории литературы, отличавшимся высочайшим уровнем знания предмета, насколько я могу об этом судить. Время от времени он вдавался в детали, но всегда возвращался к основной теме и спустя некоторое время оборвал свою речь, вытащив из кармана пиджака какие-то бумаги, развернув их и заботливо расправив на моем столе. Он пригласил меня подойти к нему, и, приблизившись, я увидел, что эти бумаги не что иное, как договор. Б. Кемпфер показал мне место, где я должен расписаться, и выжидательно посмотрел на меня. Итак, наступил момент истины, я вообще не знал, что делать. Запинаясь, я попытался указать ему на то, что обычно перед подписанием договора я советуюсь с юристом, и попросил его оставить мне проект договора, а я по возможности быстро с ним свяжусь.
Дальнейшие события вспоминаются мне с трудом: помню только, что я ощутил легкий укол в правый указательный палец, потом все вокруг меня поплыло и погрузилось во тьму. Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что лежу в своей кровати, все в той же старой доброй пижаме, и чем дольше я раздумывал над вчерашней встречей, тем дальше отступали воспоминания, постепенно я почти уверился в том, что вчерашнее происшествие было хотя и реалистичным, но все же бредовым сном. В этом я себя и убеждал, пока не дошел до рабочего кабинета, где ровным счетом ничто не свидетельствовало о ночной беседе, кроме того, что в первый момент мне почудился запах сигары. После того как я на некоторое время открыл окно, запаха больше не чувствовалось. Когда я прошел на кухню, то сначала мне показалось, что здесь кто-то побывал, однако свидетельства этого, в частности отсутствующая на полке бутылка красного вина или еще влажная посуда, были явно недостаточны, чтобы мне захотелось сделать из этого выводы.
Все эти события вряд ли стоили того, чтобы их так подробно расписывать, если бы на следующий день я не обнаружил в почтовом ящике новое извещение с почты. На этот раз мне ничего другого не оставалось, как отправиться в путь и получить на почте то, что меня ожидало. Это был довольно толстый пакет, который я незамедлительно вскрыл. В нем находилась объемистая рукопись, которая при ближайшем рассмотрении оказалась подлинником договора между Б. Кемпфером, с одной стороны, и мной — с другой. В подлинности моей подписи не было никаких сомнений, кроме одного — я не мог припомнить, чтобы я когда-нибудь вообще подписывал такой договор, тем более красными чернилами. Я был настолько удивлен, что застыл как вкопанный у окошка и был вынужден выслушать пару сердитых замечаний, прежде чем сообразил, где я и что творится вокруг. Я запихнул все обратно в конверт и поспешил домой, чтобы спокойно разобраться, что же здесь, собственно говоря, происходит. Словно во сне я брел по улицам, не замечая дорожного движения, и в голове моей рождались и множились мрачные мысли. Прибыв к себе на квартиру, я сначала отложил зловещий конверт в сторону, выпил стакан воды и попытался привести свои мысли в порядок, что мне никак не удавалось, несмотря на огромные усилия с моей стороны.
Наконец я снова взял конверт в руки, но если я надеялся, что документ тем временем испарится, то надежды эти были напрасны: красные пятна на конверте были по-прежнему на месте, равно как и договор, заключенный между Б. Кемпфером и мной самим. Мне потребовались две сигареты, прежде чем я, наконец, сумел прочитать договор и вникнуть во все детали; при первом ознакомлении он не производил плохого впечатления. Условия оплаты и сроки были скорее в мою пользу, а мои задачи были подробно и точно расписаны, так что я не мог пожаловаться на содержание договора.
Когда же я прочитал договор вторично, мне бросилось в глаза, что в нем содержится особый раздел, который явно не относился к основному тексту, а представлял собой нечто вроде дополнительной договоренности, которая, в частности, регулировала вопрос о штрафных санкциях на случай, если я не выполню своих обязательств, не важно по каким именно причинам. В качестве штрафа мне сначала грозила зубная боль, в случае повторного несоблюдения условий договора — утрата души на вечные времена. При этом там специально исключались все возможности обжалования этих санкций, что конклюдентно обосновывалось тем, что я подписал договор своей собственной кровью.
Чтобы только немного успокоиться, я немедленно отправил договор адвокату, с которым я обычно имел дело, однако я не послал ему дополнительное соглашение, так как мне совершенно не хотелось выглядеть смешным в глазах своих друзей. Ответ пришел сразу же и содержал заключение, что с чисто юридической точки зрения договор не вызывает возражений, однако мне настоятельно и по-дружески советовали в будущем консультироваться с адвокатом перед заключением договоров, что в данном случае я рассматривал пусть как неосознанное, но все равно неприятное умничанье. Несмотря на это я тут же позвонил адвокату, поблагодарил за помощь и обещал в будущем исправиться, спросив en passant (мимоходом. —
Итак, теперь я был повязан договором с Б. Кемпфером, что обещало мне на ближайшее время высокий и постоянный доход, однако неисполнение договора было связано с конкретными последствиями, о которых я не имел точных представлений. Опыт минувших дней подсказывал, что вряд ли было целесообразно проверять реалистичность возможных санкций, поскольку я не испытывал нужды в ужасах и, прежде всего, в зубной боли, а о том, что может случиться со мной после утраты души, мне не хотелось даже думать. Признаюсь, что я испытывал страх и очень долго привыкал к этому состоянию, несмотря на то, что за работой неприятные воспоминания постепенно поблекли.
Объем работы, который мне пришлось проделать в течение следующих недель, был действительно огромен, ибо дело не ограничилось теми дискетами, которые я получил в первом письме. Еженедельно я получал все новые дискеты с текстами, которые по своему качеству, а главное, количеству мало чем отличались от предыдущих. Естественно, я пытался наладить постоянный электронный контакт с Б. Кемпфером и указать ему со всей осторожностью на то, что для всех участников будет намного проще и удобнее, если он заранее хотя бы немного приблизит свой специфический стиль письма к современным нормам.
Успеха в том я не добился и получил только лапидарный ответ, что мне платят именно за это и что в дальнейшем мне лучше отказаться от комментариев, иначе возможно расторжение договора, и мое внимание было обращено на соответствующие положения из дополнительного соглашения к договору. Итак, мне не оставалось ничего другого, как слово за словом, строчку за строчкой редактировать эти пространные тексты, причем со всей подобающей осторожностью, чтобы не слишком огорчить работодателя. Б. Кемпфер, как и большинство авторов, с которыми я познакомился к этому времени, был твердо убежден, что он своей манерой письма установит новые стандарты в литературе. Ну, вообще-то мне это было безразлично, ведь моя работа, которую мне предстояло выполнить, подробно описана в договоре, и я всегда мог бы сослаться на то, что не несу ответственность за последующий успех или провал произведения, хотя мой опыт общения с Б. Кемпфером заставлял в этом сомневаться.
Теперь я хочу и должен сказать пару слов по поводу моей редакторской работы, хотя бы ради моей доброй репутации: я прилагал усилия, чтобы модернизировать иногда чересчур архаичный язык Б. Кемпфера, не слишком сильно меняя при этом его стиль и своеобразие. Точно так же все цитаты и ссылки на иностранных языках я или переводил, если был способен это сделать, или Б. Кемпфер помогал мне в этом, что случалось не часто. Иногда я их просто выбрасывал, поскольку был уверен, что читателю вряд ли будет полезно продираться сквозь целые страницы текста на грузинском или коптском языках. Содержание этих страниц наверняка было бы чрезвычайно интересным и поучительным, если бы их можно было понять.
По этим и аналогичным вопросам мне пришлось вести продолжительные дискуссии с уважаемым автором, которые зачастую завершались тем, что я по нескольку дней страдал от зубной боли. Однако в конце концов мне удавалось решать споры в свою пользу и, надеюсь, в пользу читателя, поскольку уверен, что в итоге не автор, а читатель решает, насколько популярна та или иная книга. Intentio lectoris («намерение читателя». —
Что касается используемых Б. Кемпфером тайных или забытых языков, то тут я добился успеха, в чем скоро убедится читатель; однако в отношении многих имен, которые в текстах заполняли иногда целые страницы, являясь обоснованием какой-нибудь теории или гипотезы автора, мои многократные указания на это остались без ответа. Эти имена в большинстве случаев были сохранены, даже если они не всегда были нужны для понимания текста. Остается на усмотрение читателя, что с ними делать.
В любом случае я рекомендую читать примечания; правда, для понимания изъяснений Б. Кемпфера они могут оказаться полезными только в условной степени, поскольку эти странные тексты таковы, каковы уж есть, хотя читать их приятно, особенно когда оказываешься в тупике, ибо автор в очередной раз впадает в бредовые отступления. От этого я его постоянно предостерегал, но, к сожалению, с переменным успехом. Ради справедливости упомяну также о том, что я очень старался и привлекал для консультаций не одно светило мировой науки, так что сердечно прошу благосклонного читателя оценить мой труд.
Будет понятно, что я в любом случае хотел бы остаться безызвестным, ибо все это дело было мне чрезвычайно неприятно. Возможно, ничего больше не следовало бы говорить, но я пришел к убеждению, что я остался должен себе самому и своей собственной чести, поэтому обязан кое-что объяснить, хотя и дальше предпочел бы скрываться в безвестности. Прежде всего, я должен подчеркнуть, что не несу никакой ответственности за тексты и содержащиеся в них мнения и оценки. Несмотря на это, я не называю своего имени, чтобы ни при каких обстоятельствах не быть вовлеченным в любые юридические осложнения, поскольку в этом я меньше всего заинтересован после всего того, что мне пришлось испытать в течение последних недель и месяцев.
Годы, которые мне отпущены, я хочу провести спокойно. Что случится потом, мы увидим, ибо об этом я думаю исключительно редко, хотя мне не удается отмахнуться от этих мыслей ночами, особенно когда на небе всходит полная луна. Но это исключение, и со временем я понял, как следует с этим бороться. Мне удается поддерживать шаткое, с трудом достигнутое равновесие, и я стараюсь избегать всего того, что может каким-либо образом его нарушить. Я больше не желаю и вовсе не хочу иметь с этим дела. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, и радуюсь каждому дню и каждой ночи настолько, насколько мне это удается.
Поэтому о содержании текстов я пока не хочу высказываться; я принял их в том виде, в каком они были мне представлены, разве что попытался выстроить их в хронологической последовательности, что тоже вызывало дискуссии с Б. Кемпфером, который имел на этот счет свои собственные, весьма специфические представления о времени и ходе событий. В конечном итоге мне это удалось. В остальных случаях я не вмешивался даже тогда, когда сами истории, и прежде всего их оценка, представлялись мне в высшей степени подозрительными и не подпадавшими, по моему мнению и согласно моему опыту, под столь разнообразные и не слишком строгие категории литературы. И об этом я тоже пытался говорить с Б. Кемпфером, но здесь все мои попытки не принесли результата, а, памятуя о штрафных санкциях, я не хотел показать себя излишне упрямым.
Так что мое воздействие на тексты Б. Кемпфера можно в конце концов назвать скорее ограниченным. Но я не хочу больше жаловаться, поскольку я снял с себя ответственность самое позднее в тот момент, когда Б. Кемпфер узаконил это, не предоставив мне для ознакомления перед печатью окончательный вариант текста, почему он этого не сделал, меня не касается, ведь это его произведение.
Для меня тем самым завершилась вся эта история, я выполнил свою часть договора и проделал свою работу. Все, чего я теперь жду, так это письма или сообщения от Б. Кемпфера, где он подтвердил бы мне письменно, что у него нет ко мне претензий, с тем чтобы я наконец мог дальше жить спокойно. Правда, меня уже с некоторых пор не посещает зубная боль, и я опять получаю заказы от различных издательств, с помощью чего могу поддерживать свое существования на более чем среднем уровне, а моя новая квартира оказалась значительно приятней и спокойней, чем та хибара, в которой я жил раньше. Обещанный Б. Кемпфером гонорар был перечислен на мой текущий счет своевременно и в полном объеме, так что у меня действительно нет причин жаловаться.
Но, возможно, я чересчур педантичен в подобных делах, и поэтому настаиваю на письменном документе, который вернул бы мне свободу. Однако все попытки разыскать Б. Кемпфера при помощи его электронной почты, предпринятые мной до сих пор, не увенчались успехом, мои сообщения растворялись без следа и без ответа. Я мог бы все это оставить так, как есть, если бы не легкий запах сигары, который ощущается иногда по утрам в моем кабинете, но я в таких случаях открываю пошире окно.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Книга Бытия(Генезис)
Представим себе, что наступил всех дней Последний день, тот день, когда настанет Страшный Суд со звоном бубенцов, битьем в литавры и трубным гласом, чтобы каждого судить по делам его, тогда каждый должен будет дать ответ на 15 вопросов, и именно на них, и именно потому, что собственно «15» и есть единственное и истинно священное число, ведь число «7» олицетворяет зло, как 7 смертных грехов, каковыми являются высокомерие и скупость, прежде всего, сладострастие и зависть, и чревоугодие, и, наконец, гнев и леность — но, стоп! Разве неизвестны «Семь самураев»[1], которых сначала назвали «Shichinin no samurai» и лишь потом «The Magnificent Seven» («Великолепная семерка»), что не является неправильным, а семеро самураев были вполне хороши, не так ли, правда, в абсолютно другой культуре, а вот есть еще семь гномов, они тоже были хороши, или нет? Однако уж очень маленькие, иначе они не были бы гномами, а были бы чем-то другим, и поэтому они нас тоже ничему не учат, ибо чему может Большое научиться у Маленького, и, наконец, какое нам дело до гномов, мы же не карлики и не хотим ими быть, даже если мы все и начинали с самого малого.
Как бы то ни было: Семерка, вне всяких сомнений, есть Грех, Зло, Хворь, а седьмой сын становится оборотнем[2] и воет по ночам, когда полная луна сияет на небе. Семерка указывает нам на инфернальное, на священную Седмицу (Hebdomas), олицетворяющую, семь планет, которые когда-то были архонтами[3], верховными предводителями демонов, создавшими прежде всего мир и Зло в нем. Причина, по какой им вполне справедливо приписывали и высокомерие, и жестокость, и много чего другого, о чем мы здесь умолчим, превышает силу воображения современного человека. Однако мы назовем их имена, это были Ялдаваоф (Jaldabaoth) и Яо (Ja) с ликом змея о семи головах, Саваоф (Sabaoth) с лицом сияющего пламени, и Астафай (Astaphaios) — гиена, Адонай (Adonaios) — дракон, и Эолай (Ailoaios) — осел, и не забыть назвать Орая (Oraios) — бога Луны, ибо и он был детищем Софии Предначальной (Pistis Sophia), которая верила в мудрость и о которой говорят, что она выносила и родила Ялдаваофа с мордой льва, которого, впрочем, называют также Саклас (Saclas), что означает «блаженный». Причем ни с кем в своем сладострастии не имела она связи, что, бесспорно, было делом великим, но к тому же и великой дерзостью, с которой в мир могло одновременно проникнуть Зло, избежать этого возможно было только, если бы она покорилась своей судьбе и зачала от Доброго Бога, чтобы породить Космос, который мог бы стать таким же добрым, как отец, и столь же мудрым, как его мать. Разве Семь (от этого «сеять», так как «sieben» по-немецки имеет омоним «просеивать». —
Разве «7» не волшебное число? — Столько великолепных достоинств таит в себе оно[4] и по праву занимает особое место по сравнению с другими числами первого десятка, поскольку среди них есть такие, которые могут рождать и не быть рожденными, другие, наоборот, будучи рожденными, не могут рождать, и, наконец, есть такие, что рождают и могут быть рождены; это то, что на удивительном языке математики мы называем умножением. Так, восьмерка порождается двойкой и четверкой, она, стало быть, относится к классу детей, точнее, к классу внуков, поскольку ее мать четверка сама рождена двойкой, и, таким образом, восьмерка для нас почти ничего не значит, кроме того, что она служит для удвоения всего мирского, что, однако, мало интересует того, кто стоит перед вратами Небесного Иерусалима и ожидает, когда наконец его впустят. Как бы то ни было, только семерка не может ни сама рождать, ни быть рожденной, нет у нее ни матери, ни отца, она своеобразна, вечна, недвижна.
Единственное, что не движется и не движимо, это Всевышний Владыка и Учитель, равный только себе самому и от всего отрешенный, и его подобием по праву может быть названо число Семь, так и мы будем этого придерживаться. Мы не хотим умолчать о том, что, в конце концов, мы придем к числу 28, если сложим по порядку все числа от единицы до семи, что, в свою очередь, означает число, которое всегда возвращает луну в ее раннюю фазу, с тем чтобы она начинала свой путь от исходной точки и управляла приливами и женщинами, и чтобы мир сохранял присущий ему порядок.
К тому же Семь — это число, дающее завершенность, ведь любое тело имеет три размера — длину, ширину и глубину, и четыре измерения — точку, линию, плоскость и объем; в результате их сложения снова получается число Семь. Издревле считается, и вполне справедливо, что Семь — это знак целостности и полноты, завершенности и универсальности в этом мире. Семь чудес света и Семеро против Фив, Семь глаз бога, Семь свечей в подсвечнике, Семь даров Духа Святого, Семь шагов (sapta pâdani), приведших Будду к вершине миров, Семь кругов вокруг Каабы, семь нот и семь струн лиры, семь цветов, а весь скарб определяют как семь вещей, какими бы они не были, и, наконец, не забудем семерых козлят и семь гномов, но здесь мы прервемся. Да и какое совершенство может быть у гномов, кроме того, что они очень маленькие, больше ничем они не примечательны, разве только в закатном солнце культуры даже гномы способны отбрасывать тень, за которую, впрочем, никто им не предложит семимильных сапог, а потому они вынуждены глубоко под землей копать руду и золото, хотя сегодня этим не заработаешь даже на пропитание, однако сейчас это не должно нас волновать. Лучше поговорим о том, что семерка главенствует в теле человека, семь органов снаружи и семь внутри: снаружи, голова, грудь, живот, две руки и две ноги, внутри, — желудок, сердце, легкие, селезенка, печень и две почки. А разве самая расчудесная часть человека, его голова, не имеет таких необходимых органов, как два глаза, два уха, две ноздри и рот — всего семь? Так мы могли бы продолжать до скончания века, чтобы описать совершенство, и это прогнало бы скуку в ожидании момента, когда откроются для нас врата Небесного Иерусалима, но до этого у нас еще много дел, и мы не можем позволить себе бездельничать.
Но лишь тот, кто однажды оставил раз и навсегда позади себя Семь смертных грехов и им вслед Семь добродетелей (причем в точности в этой и ни в какой другой последовательности), а затем отважился сделать еще один шаг вперед, может обрести святость. Вот почему изначально было 15 заповедей, из которых 5 Господь Бог просто забыл[5], когда он в спешке вторично передавал Моисею скрижали, так как первый экземпляр тот утратил по своей вине, а у Бога были воистину более важные дела, чем по первому, требованию выдавать ему второй экземпляр. И коль скоро мы ознакомились уже с семью грехами, давайте теперь не будем умалчивать и о добродетелях, ведь число Семь обещает счастье и совершенство, семикратен блеск, каким озаряет солнце Мессии, и седьмым называем мы самое высокое небо, которое, преображая все, изливает на нас милость. А чтобы наш дорогой читатель успешно прошел испытание пред вратами Небесного Иерусалима, мы назовем добродетели: сначала четыре классических — мудрость и отвага, благоразумие и справедливость, которые в дальнейшем были дополнены тремя христианскими добродетелями — верой, надеждой и любовью (или это были: разум, волнение и желание, жаль что я не могу лучше это припомнить). Поскольку добродетелей никогда не бывает много, их стало позднее 12 и даже 16, но священное число 15 не имело отношения к добродетелям, поэтому они ничего не стоят без грехов.
А когда 15 вопросов — по одному на каждый грех и на каждую добродетель и еще один заключительный — высветятся, как маяк на горизонте, и вновь раздастся трубный глас и каждый из 15 тронных ангелов, имена которых нам известны, но назвать их нам не позволительно, будет зачитывать вопрос, на который нужно ответить громким и твердым голосом, тогда каждый будет зависеть от самого себя и от того, что осталось у него в памяти от своей жизни, а это нелегко будет тем, кто давно уже мертв, и его воспоминания выцвели, как его кости. Именно поэтому Иисус Спаситель их уже освободил от тисков смерти и власти Дьявола, как нам сообщает об этом некий Никодим[6], который давно уже умер, но раньше он должен был знать ответы на эти вопросы.
Каждый правильный ответ приближает на один шаг к вратам Небесного Иерусалима, где с лиц навсегда будут отерты слезы и смерть не будет больше связана со страданием, болью и стенаниями, что станет подлинным благодеянием, ибо живем мы в мире шума и невыносимой болтовни, и уйти от мира мы можем, правильно ответив на все 15 вопросов, что зададут нам по воле случая на Страшном Суде; и вопросы могут показаться слишком легкими или слишком трудными, но Суду до этого нет дела.
«Сколько историй рассказывает нам Библия о Сотворении мира?» — так может прозвучать один из поставленных на Страшном Суде вопросов. Нужно иметь правильный ответ наготове и дать его быстро, так как в распоряжении Страшного Суда не так уж много времени, ведь по окончании Судного дня наступит Вечность, где значение времени исчезает. Но на Страшном Суде никто не будет валандаться с глупыми людьми, а их столько, сколько песчинок в море, и нужно иметь уж очень специфический интерес к песчинкам[7], чтобы получать радость от них и от филигранных различий между ними. Уж поверьте мне, когда я говорю, что на Страшном Суде нисколько не станут заботиться ни о песчинках, ни о глупых людях, потому что там важно совсем другое, а что именно, я не могу сказать здесь, но каждый узнает это в свое время, но тогда будет слишком поздно.
Так что неплохо внимательно прочесть Библию, особенно историю Сотворения мира в первой из ее Книг, а тот, кто этого еще не сделал, должен непременно сделать, ибо немного образования еще никому не вредило, даже если для этого приходится тратить драгоценное время, которое можно было бы употребить для игры на бирже. Однако такой выигрыш нельзя взять с собой и принести в Небесный Иерусалим[8], ведь там будет все, что нам необходимо, ничего не будет в недостатке — ни еды, ни питья, ни одежды; не будет там ночной тьмы, а стены города украсят благородные самоцветы — яспис, сапфиры и смарагды (русские названия: яшма, сапфир, изумруд. —
В общем, если история Сотворения мира в первой Книге Библии была прочитана очень внимательно, то можно правильно ответить, по крайней мере, на этот вопрос, ибо с небольшой долей усилий можно быстро вспомнить, что речь идет о двух историях[9] Сотворения мира, которые (и это мы без обиняков признаем) весьма сходны, но в некоторых существенных пунктах имеют явные различия. Не хочу разбирать здесь детально эти различия, так как это может продолжаться слишком долго, а мало у кого есть достаточно времени перед Судным днем, когда Вечность еще не наступила и люди должны очень экономно обращаться со временем, ведь придется подождать, прежде чем наступит Вечность. Я только хотел с определенной осторожностью указать на то обстоятельство, что в одной из историй, а именно в первой, весь огромный мир со всем великолепием Неба и Земли является единственно Раем, в то время как в другой истории говорится только о некоем саде, а именно лежащем в Эдеме на востоке. Это название звучит так, словно речь идет о пропыленном баре, куда после разгульной ночи едва пробиваются первые лучи солнца сквозь туманную дымку. Если в той, первой истории человек был поселен в мир, как он есть, и даже назван его хозяином, во что, кстати, человечество до сих пор верит, то, согласно второй истории, человек был поселен в резерват огороженного сада, в котором растут всяческие деревья, приятные на вид, плоды которых годны в пищу, как об этом сообщается в Библии[10], непонятно; откуда это могло быть известно, но его местоположение и границы описаны с высочайшей географической точностью, а именно вблизи Евфрата и Нила, берущих начало из того потока, что исходит из Эдема, чтобы орошать сад. Вот почему далеко в Турции, близ страны Куш, которую сегодня мы называем Абиссинией (совр. Эфиопия), народы все еще сражаются за обладание этим садом.
Но не будем здесь спорить о географии и вопрошать, где же можно найти страну Хавила или Страну мавров, которую окружает река под названием Гихон[11], которую сегодня трудно отыскать, поскольку в мире все так изменилось со времен существования Рая и ничего не осталось на том месте, где были когда-то реки и страны, ибо с тех времен сдвинулись со своих мест континенты.
Мы хотим обратить внимание только на следующее обстоятельство: всего лишь в полутора главах, или точнее в 36 стихах (кстати, плохо рифмующихся, хотя от стихов ждешь именно рифмы, но, когда писалась Библия, евреи были бедным народом, который в своих длительных странствиях из Египта через пустыню, в Вавилонское пленение, хотя и обрел множество красивых и разнообразных букв, никогда не располагал собственными гласными, а также был вынужден использовать буквы даже для обозначения чисел), сразу в начале Библии, читатель сталкивается с двумя тайнами. Во-первых, читатель узнает без подробностей и даже без намеков на то, как Бог создал мир, что собственно читателя особенно не касается, поскольку человек сознательно был создан хотя и по образу и подобию Бога, но в конце процесса, чтобы он не смог открыть для себя тайны творения, ибо Господь (и я могу подтвердить это с чистым сердцем) ревниво хранит свои тайны не только от людей. А то, что относилось к первому из людей, должно действовать и на всех последующих до конца всех дней.
Но есть еще и вторая тайна, а именно вопрос: что, собственно говоря, было создано в первые шесть дней — мир как Рай или Рай в мире. Даже если рассматривать это как софизм (типа «сколько ангелов может поместиться на острие иглы», что в действительности никому не интересно, кроме, может быть, тех ангелов, которые поранились, когда они попытались проверить это; эти парни[12] собрались одновременно сесть на кончик иглы), то в конечном итоге следует все-таки признать, что речь идет о крупном различии, как ни посмотреть.
Вообще-то я знаю, что об этом в определенных кругах, о которых я не хочу писать подробно, говорят неохотно, но ведь действительно появляются некоторые вопросы, ответить на которые никто не сможет лучше меня. Как так? Сейчас увидим. Однако, прежде чем мы рискнем задать некоторые из наших вопросов, давайте вспомним, как развивалась дальше вся эта история: Человек имел в своем распоряжении сад и мог вкушать плоды со всех деревьев сада, кроме одного — Древа познания Добра и Зла. Почему Господь вынес именно этот, а не иной запрет, нет объяснений, равно как и обоснований, ни у Бога, ни в Библии; также нигде не сказано, почему нарушение этого запрета карается смертью. В этом месте, со всей подобающей сдержанностью, замечу только, что до сих пор о смерти в этой истории не упоминалось ни разу, речь пока шла о Сотворении и о том, что люди должны плодиться и размножаться, а не о смерти, так что мы не должны строго судить Человека, ибо он и представить себе не мог, что следует понимать под этим наказанием и что такое смерть вообще.
Давайте вспомним, что именно этот Человек был вылеплен из кома земли и Бог вдохнул ему через нос живую душу; настоящего жизненного опыта он еще никак не мог обрести, и понятие наказания только тогда можно оценить по достоинству, когда знаешь разницу между Добром и Злом. Но именно это Бог строго запретил Человеку, однако изначально обходится с ним так, словно Человек должен знать, о чем идет речь, поскольку вынести такой запрет и требовать затем абсолютного повиновения разумно лишь в том случае, если люди уже могут отличать Добро от Зла. Однако именно этого им не было дано, пока они не вкусили упомянутого плода от упомянутого Древа познания, то есть, пока они вообще еще не знали, хорошо это или плохо — подвергнуться искушению, через которое они обрели способность выносить собственное решение о данном событии. Все это невозможно, если Человек будет соблюдать запрет Бога, запрет, который они смогут осознать, лишь нарушив его, — воистину мудреная ситуация, за которую нельзя винить всецело Человека, и вообще, что же это за Бог, доброту которого можно познать только тогда, когда действуешь супротив Него, во всяком случае — это Бог со странным чувством юмора. Возможно, Змей был абсолютно прав, утверждая, что Добро и Зло — это просто предрассудки Бога[13]. Собственно говоря, Бог создал Человека по образу Своему, в чем по праву можно сомневаться, но не дал ему Своей мудрости. Бог всезнающ, чего нельзя сказать о Человек, так что только Бог единый знает, что было Им задумано. Основания, которые приходят мне в голову по этому поводу, во всяком случае, бросают на планы Бога отнюдь не благой свет, но тут я промолчу, что буду делать и впредь.
Вообще, перед подлинно независимым судом (конечно, не на Страшном Суде, ибо он судит в таких случаях не вполне непредвзято) при наличии хороших адвокатов у Человека были бы неплохие шансы возбудить иск о возвращении в Рай, поскольку правовая основа изгнания отнюдь не однозначна, тем более что Адам никоим образом не выражал своего бесспорного согласия в регулировании данного вопроса, и его молчаливое повиновение — с правовой точки зрения — также не может быть расценено в этом смысле[14]. О соответствующем возмещении ущерба было бы заведено отдельное дело, и занятые в нем адвокаты охотно помогли бы советами, не имея в виду ничего дурного. Но мы забегаем далеко вперед, ибо наш Человек все еще находится в Раю, который он сам должен возделывать и хранить[15] (мало кто представляет, что в Раю необходимо работать!), что и явилось, как сообщает Библия, причиной того, что Бог создал Человека. Бог сразу же дал ему помощницу, поскольку Человек, будучи мужчиной, наверняка не справился бы в одиночку с возложенными на него задачами.
Вот так изложено это во второй истории о Сотворении мира, поскольку в первой Мужчина и Женщина появились точно в одно и то же время, а когда Бог обращается к ним и обещает владычество над миром, то всегда в множественном числе, т. е. Он обращается к Мужчине и Женщине одновременно. Тому, что в определенных кругах об этом говорят неохотно, можно удивляться, если хочется. Во всяком случае, можно было бы сэкономить на всех политических женских движениях последних столетий со всеми необозримыми последствиями их деятельности, если бы изначально, не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, все оставалось так, как повествуется в первой истории о Сотворении мира.
Однако я отвлекаюсь. Итак, Бог запрещает вкушать плоды от Древа познания Добра и Зла и возвещает при этом, что в противном случае последует наказание смертью[16], причем — обратите пристальное внимание на то, что здесь говорится — смертью немедленной, а именно — Человек умрет в тот день, когда он вкусит плоды от Древа познания, не когда-нибудь, а точно в тот же день. Но пойдем дальше. После появления в Раю Женщины слева к ней приблизился Змей на своих, в ту пору еще чудесных, ногах[17], подобных мраморным колоннам, покоящимся на золотых стопах, которыми он так грациозно перебирал, что смотреть на него было радостно. О Змее мы пока еще ничего не слышали и ничего о нем не знаем, он обращает внимание Человека (нет, давайте уж будем точными, хотя для некоторых это будет болезненно — Змей обращает внимание Женщины) на то, что отнюдь не придется умирать немедленной смертью, если вкусить один или несколько плодов от этого дерева.
В этом месте я, как и многие другие, спрашиваю себя, откуда мог бы Змей получить такую информацию, даже если он был «хитрее всех зверей полевых»; но и такое чрезвычайно искусное указание в Библии не должно отвлечь нас от еще одного вопроса: откуда могло вдруг родиться это понятие — хитрость. Ведь о хитрости до сих пор не было речи, потом мы ведь все еще находимся в Раю, а там могут быть только мир и гармония, а отнюдь не хитрость,«поскольку она не вписывается ни в понятие гармонии, ни в понятие мира, иначе, наверное, это был бы не Рай, а все что угодно, во всяком случае, что-то иное. Если же в таком Раю нужно было еще и работать, тогда, конечно, и хитрость вкупе со Змеем могла бы притаиться где-нибудь в заброшенном закоулке Творения[18], чтобы в нужный момент выйти на сцену и произнести свой текст, но в точности мы этого не узнаем.
Разве не кроется пропаганда зачастую именно в умолчании, ибо нам ничего не говорят о том, что Змей[19] обладает прежде всего тайным знанием, он является знаком жизни, это зверь двойственной природы, зверь земных глубин, откуда приходят и ядовитые газы, и живительные источники, мечты и пророчества, вулканы и сокровища, и именно так, а не иначе создан Змей Богом. Именно об этом определенные круги, которые мы не будем обозначать конкретно, не желают говорить, но когда-то сказать об этом придется. К тому же только в Змее таилась свобода, не в мулах и не в воробьях, которые не сказали ни слова Еве, не говоря уже об Адаме, хотя, возможно, они тоже знали то, что знал Змей, но только Змей открыл людям возможность выбора, которая до этого была спрятана Богом в самом потаенном уголке Рая, куда люди еще не добирались. Потому и говорят о Змее, что он был ничем иным, как гусеницей Богини рассудка, которая, собственно говоря, была блудницей и должна была позднее развернуться в духовном облике людей, но, к сожалению, люди вкусили лишь кусочек плода от Древа познания, поэтому на их долю выпало лишь немного рассудительности. С тех пор люди ищут остальное и не могут найти до сей поры. Когда люди все-таки отведали плода, пусть даже и маленький кусочек, то они увидели, что и в них действует божественная сила, и они отвернулись от Творца своего, поскольку решили, что Он им больше не нужен.
Чего мы, помимо прочего, также не узнаем, даже из намеков, так это мотивов, которые побудили Еву вкусить от плода Древа познания, так что нам остаются только догадки и рассуждения, и сам я мало что могу сказать по этому поводу, так как был занят в другом месте и обо всей этой истории узнал лишь позднее. Может быть, это было пристрастие к лакомствам, которое так часто и охотно приписывают женщинам, что в это почти можно поверить? Я, правда, не участвую в таких абстрактных построениях[20]. Мыслить? Абстрактно? «Sauve qui peut!» (франц. Спасайся, кто может! —
Или Ева стала жертвой моды, т. е. Змей хитростью вбил ей в голову, что в этом сезоне можно вкушать исключительно плоды Древа познания Добра и Зла; но и такое представление о предрасположенности женщины к сумбуру и капризам моды мы должны извлечь опять же из великого моря абстракций, а это нам ничего не даст. Может быть, мы должны согласиться с тем, что Ева, как женщина всех женщин, поддалась чистому любопытству, за что я не стал бы ее порицать, ибо Любопытство является, в конце концов, умной дочерью Сладострастия, и ей я готов все простить. Вполне возможно, что Бог не проявил понимания этого обстоятельства, ибо Он всегда очень скупо обходился со своим знанием и ревниво относился к любому, кто хотел стать с ним на равных.
Я же лично убежден в том, что Ева приняла предложение Змея из чистого неведения, во всяком случае, как мы помним, Ева была создана из ребра Адама уже после того, как Бог объявил свой запрет, поэтому она никак не могла знать о нем, тем более что Адам вряд ли сообщил ей об этом, ибо мужчины никогда не были склонны много рассказывать женщинам. Если я прав, несмотря на все эти допущения (а в большинстве случаев я прав, что мне приятно), то Божье наказание выглядит еще большим произволом. Наказать кого-либо изгнанием из Рая за проступок, который тот совершил, не ведая, что это запрещено, выходит далеко за пределы моего понимания права и порядка, но Богу это сейчас не мешает, как не помешало и тогда.
Не будем останавливаться и пойдем дальше: люди дали упомянутому Змею убедить себя в том, что упомянутый плод не несет смерти, ибо ее как таковой вообще не имеется в Раю, во всяком случае, в качестве скрытой возможности. Однако подобная утонченность в те времена была абсолютно чужда человеку, и сегодня большинство не имеет об этом никакого представления, наоборот, человеку, а точнее женщине — кажется вполне достоверным, что благодаря этому станешь умным и мудрым, как сам Бог, и это во все времена остается весьма заманчивым предложением. Итак, люди вкусили от плода с Древа познания — сначала женщина, потом — мужчина, и ничего не произошло, во всяком случае, они не умерли в тот же час, а остались такими же живыми, как и прежде.
Итак, давайте зафиксируем это положение: люди вкусили от Древа познания Добра и Зла, и обещание Бога не сбылось, ибо Он говорил: «В день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь». Не «должен умереть», а именно «умрешь», то есть несомненна причинно-следственная связь «если…, то…», установление всеведущего Бога, которое не оставляет сомнений. Однако люди после своего проступка едят, пьют и все еще живут, правда, немного устыдившись своей наготы, потому они сплели себе из листьев фиги набедренные повязки, что делает неприемлемым мотив следования моде в качестве побудительного мотива вкусить плод, ибо мода возникает лишь в тот момент, когда люди вкусили плод. Как бы то ни было, прямое предсказание, сделанное Богом не оправдалось. Неизвестно, произошло это по незнанию, чего мы при учете Его всезнания предположить не можем, или по иным причинам, о которых мы ничего не знаем и не будем заострять на этом внимания, поскольку в тех самых кругах об этом тоже говорят неохотно.
Здесь в игру вступает мораль, ибо Бог в гневе своем возвещает о ряде наказаний людям (заметим, что уже с самого начала гнев и мораль в тесном родстве друг с другом), при этом Он не забывает и Змея, участие которого во всем этом деле Он отлично запомнил, хотя прав-то был Змей, а не Бог, во всяком случае, в вопросе о смерти, но такие мелочи никогда еще не заботили всемогущих, когда их охватывал гнев. О Боге всегда утверждают, что Он полностью свободен от страстей, что в такой простой формулировке, естественно, не совсем справедливо — разве не создал Он человека по образу и подобию своему из тщеславия, чтобы человек преклонялся перед Ним? Но как бы то ни было, сильнейшей Его страстью был все-таки гнев, а в тот момент Бог был разгневан, и прежде всего из-за того, что человек теперь стал как «один из Нас[22], зная Добро и Зло». При этом справедливо задаешься вопросом, почему же грешно желать стать таким, как Бог, и знать, что есть хорошо и что есть плохо, но Бог разгневан и не хочет вести дальнейшие дискуссии, Он обращает гнев Свой в первую очередь на Змея и проклинает его «пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве своем и есть прах во все дни жизни своей», чего Змей не делает, и спокойно употребляет в пищу мышей, крыс, кроликов и много чего другого, из этого можно заключить, сколько заповедей Господних блюдет еще этот мир.
Вслед за этим мужчина и женщина были изгнаны из сада Едемского (Эдемского), не без того, чтобы между Змеем и женщиной была посеяна вражда, и, наконец, перед вратами сада заступили на вахту херувимы, чтобы «пламенным мечом охранять путь к Дереву жизни»; там, где можно предположить нахождение сада Эдемского, а именно — далеко в Турции, в диком Курдистане, это имеет полный смысл, поскольку народы здесь сражаются друг с другом. Здесь я хочу отметить, что в этой связи мы впервые слышим о херувимах; пока еще они не встречались в полном и весьма многочисленном перечне великого Творения Бога. Но мы постепенно привыкли к тому, что время от времени Творение Божье населяют все новые создания и появляются новые вещи, и никто не может сказать, откуда они, собственно, произошли и когда и для чего были созданы. Хочу только добавить, что речь идет об исключительно странных существах с двумя ликами, одним человеческим, а другим — львиным, иногда к ним добавляется еще и третий лик, лик орла; если кому-то этого покажется мало, то я добавлю, что херувимы имели к тому же четыре руки и четыре крыла, что в определенном смысле отличало их от всех других творений Господа; один вид херувимов вызывал даже у меня чрезвычайно неприятное чувство.
Не могу иначе, я должен опять поставить вопрос, потому что именно в этом месте он особенно актуален и уместен, хотя я и знаю, что ответа на него найти невозможно. Вопрос звучит так: знаем ли мы и можем ли быть уверенны, что нам известно Творение Господа во всей его полноте, лишь потому, что в первых 36 стихах Библии (которые к тому же не рифмуются!) приведен длинный список творений Бога? Могу лишь сказать, что об этом мы можем знать только то, что Бог в своем Творении приберег кое-какие тайны, которые откроются людям, если вообще откроются, лишь тогда, когда Бог сам сочтет подходящими для того время и место. Не могу и не хочу забегать вперед, поскольку это не входит в мои задачи, хочу только напомнить, что нам постоянно представляют новые существа, о которых мы поначалу вообще ничего не слышали и не читали например о херувимах, затем еще и о серафимах, которых легко можно спутать с херувимами, но серафимы составляют один из девяти ангельских чинов[23], причем первый из этих чинов, тогда как херувимы образуют второй чин, и каждый из серафимов имеет шесть крыл и парит над Троном Господним. Кроме того, существуют ангелы, которых тысячи тысяч, хотя этого никто точно не знает, так некоторые полагают, что число ангелов достигает одного или двух миллионов, другие же считают, что их число можно измерить, помножив число всех людей всех времен на девяносто девять, что в результате дает внушительный и впечатляющий результат, но при этом неплохо было бы выяснить, оставалось ли число ангелов постоянным с начала Творения, не погибли ли некоторые из них и не рождает ли каждое слово, исходящее из уст Бога, новых ангелов. Как бы то ни было, на каждого из ангелов возложена своя задача[24], и они разнятся друг от друга по рангу и степени приближенности к Богу. Ну а потом, когда Бог изгнал людей из Эдема, Он послал им вслед Аидиэля, это ангел труда, которого иногда называют, правда, Уриэлем, который должен присматривать за людьми, что, очевидно, было крайне необходимо.
На этом мы хотим остановиться: итак, существует целый мир за пределами Рая, и этот мир страшен и ужасен, поскольку здесь проклята земля, со скорбию можно питаться от нее полевою травою и в поте лица своего добывать хлеб (Быт. 3:17–19. —
Стало быть, те самые райские состояния покоя и отрешенности быстро бы миновали, если бы самцы и самки, какой бы они ни были породы, кинулись друг к другу, исполненные страсти и вожделения. Помимо прочего любой вид спаривания сопровождается чаще всего значительным шумом, будь это сам процесс или подготовка к нему, что еще более нарушило бы те самые райские условия, и рано или поздно людей не потребовалось бы изгонять из Рая, ибо из-за шума и тесноты они давно бы сбежали оттуда сами. К счастью, однако, к райским состояниям относится еще и невинность, и поэтому не было никакой необходимости отделять один пол от другого, поскольку они мало чего могли бы предпринять в отношении размножения, кроме, пожалуй, раздумий над тем, что же Бог мог иметь в виду своим требованием плодиться и размножаться, но решения этой загадки они не нашли, и, может быть, именно это и побудило их вкусить плод с того неоднократно упомянутого дерева, чем они и вынудили Бога приоткрыть тайну сексуальности, пусть невольно, но тем не менее.
Поскольку мы как раз решили на этом остановиться, давайте обратим внимание на еще одно обстоятельство, а именно на то, что люди осознали свое привилегированное положение в Раю, лишь познав различие между Добром и Злом, ведь до этого они ни о чем не ведали, кроме того, что они пребывают в Раю, у них не было никакого другого выбора, понятие Свобода им было так же чуждо, как и понятие Ответственность. Даже в единственном случае выбора между различными возможностями, а именно — есть или не есть плод с Древа познания Добра и Зла, Бог не дает людям подлинной свободы, потому что он немедленно и безоговорочно наказывает их в тот момент, когда они сделали неправильный, по Его мнению, выбор. Какой вид свободы дал тем самым Бог людям, очевидно, свободу «как осознанную необходимость»[26]. Однако с этим — как со свободой, так и с осознанием необходимости — у людей и сегодня существуют серьезные проблемы. Тут следует спросить, не вызвано ли подобие человека Богу тем, что Бог был вынужден следовать необходимости? Тогда получается, что Он отнюдь не всемогущ, что могло бы существенно повредить Его репутации.
Но в данный момент мы не хотим ставить других вопросов, их уже поставлено достаточно, они сваливаются словно саранча на поле, и избавиться от них нет возможности. Во всяком случае, мир здесь, снаружи, значительно хуже, а жизнь существенно тяжелее, чем была раньше в саду Эдемском, ведь здесь теперь, нужно серьезно трудиться, а не просто время от времени немного заниматься садоводством, хотя и это уже может быть достаточно напряженным, особенно по весне и осенью, правда, ничего не известно о том, сменялись ли в Раю времена года, точно узнать это невозможно, но должны же были чем-то заниматься четыре ангела четырех времен года: Ахар — для зимы, Мирахар — для весны, Нахимфар — для лета и Шеадар — для осени, ибо Творение Господа исполнено смысла.
Так, теперь мы переходим собственно к вопросам, откуда же взялся сей страшный и жестокий, столь явно несовершенный мир, который люди должны были воспринимать как наказание и влачить в нем свое жалкое существование? Может ли Бог, Совершенный, Великолепный, Всемогущественный, Добрый и Милостивый создать такой мир (не будем отрицать, заслуживающий усовершенствования)? Или, может быть, тут мы имеем дело с не до конца удавшейся попыткой творения[27], с остатком, контаминацией первого творения неопытного Бога, которое Он мимоходом оставил лежать на обочине, чтобы, научившись на собственных ошибках, создать гармонию и завершенность подлинного Рая?
Но как может быть так, что все Творение представлено нам как плановое и целенаправленное, так легко осуществленное, в позже и вне сада Эдемского мы столкнулись с несовершенным, не доведенным до конца миром, в котором человек освоится только спустя долгое время, пока не обретет средства и пути преобразования его в соответствии с собственными пожеланиями? Даже если мы будем придерживаться первой истории, которая гласит, что весь мир был создан как Рай, то что превратило его так вдруг в тот страшный, пропыленный ландшафт, где люди познают страдания и смерть? И почему херувимы должны стеречь врата Рая? Неужели люди могли бы в этом мире найти обратную туда дорогу, если они приложат немного усилий, ведь тогда для них отпадет надобность в спасении в тот последний Судный день? И что, собственно говоря, охраняют херувимы? — сад, ставший теперь пустым, из которого изгнано все живое? По крайней мере, на этот вопрос мы получаем ответ: чтобы охранить то другое дерево, Древо жизни, вкушать от которого Бог отнюдь не запрещал, так что люди, наверное, поступили бы лучше, если бы они сначала вкусили от него, прежде чем пуститься в прочие авантюры. Ну да ладно, человек был в ту пору еще очень неопытен. После того как человек познал разницу между Добром и Злом, — добавим от себя — на собственной шкуре, и ему теперь непозволительно протягивать руку и вкушать от Древа жизни, иначе он будет жить вечно, а смерть, как угроза и наказание, окончательно потеряет свою действенность еще до того, как после ответов на 15 вопросов человек получит доступ в Небесный Иерусалим. Вот то, чего действительно опасается Бог: именно человек станет один из Нас, но Он и все херувимы, и серафимы, и прочие ангелы не могут окончательно и бесповоротно воспрепятствовать человеку совершать все новые к тому попытки[28].
Ко всем тем многочисленным вопросам, которыми мы задались, добавим еще один, последний, а именно вопрос о том, как же теперь-то возделывается сад Эдемский, который мы вполне можем называть аль-бустан, как это написано во второй суре Корана и в других местах, после того как человек был изгнан оттуда и никто не был помещен в Сад, кто мог бы обрабатывать его и обихаживать. Легко можно себе представить, какой беспорядок, возможно, царит там теперь, поскольку каждый знает, что сад остается садом лишь до тех пор, пока его холят и лелеют. Растения ведь ничего не знают о плане Бога и растут себе, когда и где хотят, если никто им в этом не препятствует, потому-то великое искусство садовника в том и заключается, чтобы придать растениям, травам, деревьям и цветам их истинное предназначение, направляя их развитие в духе Божественного порядка, выращивая их и подстригая. Поскольку человек был создан для того, чтобы возделывать Эдемский сад и хранить его, то эта заповедь остается в людях навсегда и повсеместно, и они разводят и оберегают растения повсюду, где могут их обрести, и создают себе их образ и ищут в растениях те утраченные формы Рая, даже если они не могут вспомнить эти формы, поэтому сады людей иногда прямые, иногда кривые, иногда малые, иногда большие, но ни один из этих садов не похож на Рай, который потерян навсегда.
Однако у сада Эдемского больше нет садовника, сам Бог появляется там редко, поскольку у Него есть и другие дела, а для херувимов действует четкий приказ охранять ворота сада, кроме того, могу с уверенностью сказать, что херувимы плохие садовники, даже если они посвящены в определенные (но не во все) детали Божественного промысла, что еще с полной достоверностью не доказано, вряд ли они умеют выращивать растения и содержать их в порядке, ведь для этого недостаточно просто рубить по ним «пламенным мечом обращающимся». Теперь можно понять, почему в Судный день нас будет ожидать не Новый сад, а Небесный Иерусалим, о градостроительных достоинствах которого можно спорить, но, как говорится, поживем — увидим»
Кстати, не хочу здесь упустить возможность кое-что поведать, даже если это отвлечет нас от темы, но, поверьте мне, до наступления Судного дня пройдет еще столько времени, что мы вполне можем позволить себе небольшой дивертисмент, в общем, я хочу рассказать, что несколько дней назад, еще в разгар лета, у меня состоялся продолжительный разговор с одной весьма образованной и хорошо воспитанной уткой, с которой я случайно повстречался в большом парке. Время от времени я охотно беседую с образованными существами, а среди уток их гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Признаю, что это другой вид образования, чем тот, который можно встретить у людей, но что это меняет. Добавлю, что существуют чрезвычайно умные, я бы даже сказал, мудрые муравьи, и их высокая мудрость, проявляется уже хотя бы в том, что им до сих пор удавалось избежать хоть сколько-нибудь близкого контакта с людьми. При этом они могли бы многому, научить людей, например, как лучшим образом организовать большие сообщества и крупные города, чего людям до сих пор не всегда удается.
Но я опять отклоняюсь. В том самом разговоре с уткой мы коснулись, как это часто бывает, и этих историй, надо было видеть, какой разгневанной и яростной стала утка, и надо было слышать, на какие слова она, обычно культурная и воспитанная, оказалась способной. Не хочу и не могу привести здесь эти выражения утки, но, по сути дела, речь шла о том, что утка бурно возмущалась, что их (разумеется, ее прародителей) выдворили из Рая. Они — утки — вообще не нарушали никаких Божьих заповедей, они четко придерживались того, что именно от этого дерева нельзя вкушать плодов, но это, как она подтвердила, для уток вообще не составляло проблемы, так как они лишь в очень редких случаях имели обыкновение питаться яблоками или им подобными фруктами. Мимоходом утка хотела обратить внимание, что если быть точными, то запрет Бога был адресован только людям, разве не записано: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря…»[29]? А о зверях же вообще, и об утках в частности, речи не было ни здесь, ни в каком другом месте.
Собственно говоря, зверям можно было вкушать столько фруктов, сколько захочется, чем и занимались некоторые другие твари, имена которых утка называть не захотела. Но как бы то ни было: от змей и прочих рептилий утки всегда держались подальше, по возможности никогда с ними не общались, кроме тех случаев, когда этого нельзя было избежать по правилам вежливости, так как эти простые, но действенные правила соблюдались всегда, чтобы не нарушать мира и гармонии Рая. Утки, во всяком случае, всегда ясно сознавали, как хорошо им было бы в Раю. Но что же, спрашивала себя утка, могло послужить причиной того, что уток вышвырнули из Рая в одном горшке со всеми грешными людьми, которые уж точно заслужили наказание Господне?
Поделиться книгой: