Холодная вода Венисаны

Сцена 8, записанная в честь священнопризванной дюкки Мелиссы, покровительницы предателей, пахарей, тщетно желающих и сочинительниц

Эмилия смотрит на Агату, а Агата, выпучив глаза и боясь поверить, что не умрет вот прямо сейчас, смотрит на Эмилию. Эмилия почти взрослая, много старше Агаты — она проходила последний этап колледжии, наверное, ее мистресс была мистресс Зула — вот она, небось, переживала, бедная. Агате надо спросить Эмилию кое о чем, очень важном, но заговорить страшно: вдруг Агата от этого перестанет дышать? «Соберись, трусло! — говорит себе Агата, как делает каждый раз, когда надо выпрыгнуть из окошка спальни, чтобы бежать с Торсоном в разведку и покупать крошечных тряпичных куколок себе и Мелиссе на ночном рынке ма’Омбрэ. — Соберись, трусло!» Неповоротливым языком Агата произносит:

— Риммер, — и вдруг видит чудо: изо рта у нее выплывает маленький пузырек, а в нем мерцают тонкие-тонкие зеленоватые буквы: «Р и м м е р».

От изумления Агата так и остается с открытым ртом, зато Эмилия в ужасе озирается и протыкает пузырек ногтем. Буквы тают и исчезают, а Эмилия крутит пальцем у виска, но Агате наплевать.

— Как он выследил меня? — спрашивает она. Слова плывут в маленьких пузырьках и лопаются, Эмилия медлит.

— Через воду, — говорит она. Ее слова тоже зеленые, но светлее, чем у Агаты; вот только Агате сейчас не до любования красотой. Риммер выследил ее, когда она опускала лицо в умывальник, а габо выследили Риммера и убили его, вот как. Но почему?

— Но почему? — спрашивает Агата.

— Откуда я знаю? — говорит Эмилия и отводит глаза. — Это ты мне скажи — почему? Что ему от тебя надо?

О, Агата отлично знает, что Риммеру от нее надо, Риммеру зачем-то нужен габион, тяжелый колючий габион у Агаты в кармане, но она-то хотела знать другое: почему габо убили Риммера, что он им дался?

— Обычно габо ненавидят людей, — говорит Эмилия.

«То-то там, наверху, все боятся габо», — думает Агата, но откровенничать с Эмилией не собирается — майстер Норманн, который учит Агатину команду поведению, всегда говорит: «Спроси себя: чего ты хочешь от человека и чего человек хочет от тебя, а потом решай, как с ним говорить». В том, что Эмилия чего-то хочет от Агаты, Агата не сомневается, а вот чего — пока непонятно. Поэтому вместо ответа умная Агата спрашивает:

— Я сошла с ума от воды? Что со мной? Почему?..

Эмилия медлит — не иначе как майстер Норманн хорошо учил и ее, — а потом склоняет голову, и пузырек с ее словами получается маленьким-маленьким.

— Это из-за меня, — говорит Эмилия.

Агата не понимает.

— Если ты утонул, ты не можешь без воды. Мы как медузы, видишь? — говорит Эмилия и вытягивает перед собой бледные прозрачные руки. — Мы высыхаем на воздухе.

У Агаты перехватывает горло.

— Я утонула? — спрашивает она с трудом.

Эмилия смотрит на Агату странно — с завистью и, кажется, немножко со злостью.

— Нет, — говорит она. — Нет, ты дышишь. Он тебя пожалел. Ты еще маленькая, они любят маленьких, любят детей. Я была слишком большая, они ненавидят взрослых людей, ненавидят таких, как я, они дали мне утонуть.

Агата помнит кровь Риммера, алыми завитками распускающуюся в воде.

— Почему ненавидят? — спрашивает Агата.

— Не знаю, — быстро говорит Эмилия. — Совсем не знаю.

«Если человек слишком быстро дает слишком точные ответы — возможно, он васобманывает», — говорил майстер Норманн, и поэтому Агата всегда медлит, когда мистресс Джула спрашивает, где Торсон и Мелисса, когда те уходят прятаться вдвоем на большой подоконник Молитвенной залы. «Ладно же», — думает Агата и раздраженно спрашивает:

— А ты? Чего ты ко мне пристала вообще?

— Там моя сестра, — говорит Эмилия. — Я видела ее, она приходила к воде, ей плохо, она одна.

Агата решает было, что Эмилия снова врет, потому что Агата не слышала ни про какую сестру, а уж в колледжии все всё про всех знают, но буквы в пузырьках дрожат, а Эмилия сцепляет руки и старается, чтобы они не дрожали тоже, и Агата ей верит.

— Она была старше, да? Она закончила колледжию? — спрашивает Агата.

— Да, — говорит Эмилия, — да. Она подмастерье ювелира и сердце своей команды, я ее видела, она приходила к воде, ей плохо, она совсем одна, она хочет умереть, пожалуйста, пожалей ее и ее команду, подумай, каково им будет, мне надо поговорить с ней, мне надо сказать ей, чтобы она не делала, как я.

Агате жалко Эмилию и даже ее незнакомую сестру, но все равно она в бешенстве: почему она, Агата, чуть не умерла из-за чьей-то дурацкой сестры?

— А я тут при чем? — спрашивает Агата. Буквы получаются острые и некрасивые, но Агата об этом не жалеет.

— Мы не можем подняться одни, — говорит Эмилия. — Мы не можем подняться одни, только с человеком. Ну прости, давай, пожалуйста, пойдем наверх, ты скажешь моей сестре, что не надо делать, как я, ну пожалуйста.

— Я пойду без тебя, — говорит Агата. — Я найду твою сестру и все ей скажу, обещаю.

— Не получится, — говорит Эмилия, — ничего у тебя не получится.

Агата умеет быть очень убедительной — спросите трусишку Мелиссу, которую Агата подбивала бог весть на что, даже на игру в «Куда пошел?» ночью, в пустых коридорах колледжии, после отбоя, — как Эмилия смеет в ней сомневаться?

— Ты вернешься вся радужная, — говорит Эмилия, — и пойдешь к моей сестре, будешь ломиться в Дом Ювелиров, и тебя прогонят, а ты будешь стоять под окнами и кричать, чтобы позвали мою сестру, которая знать тебя не знает, и все скажут: «Еще одна несчастная девочка упала в воду и сошла с ума!»

Агата не знает, что ответить, и ей становится страшно.

— А кроме того, — уверенно говорит Эмилия, — если не я, то другой. Думаешь, тебя так легко отпустят, дурочка ты маленькая? Нас тут много, и никто не может вернуться назад без одного из вас. Мы ищем вас и ждем — тех, кто падает в воду, — и обхватываем руками, и поднимаемся с вами наверх; тут есть Намарра, которая утонула во время ловли угрей и вечно плачет по своему сыну, мечтает подарить ему водного слоника; а еще есть мерзкий безносый Болтон, ему должен денег кто-то наверху, и он заставит тебя идти требовать денег. Ты будешь вся радужная, будешь требовать денег с незнакомого человека, и все время будешь хотеть пить, пить, пить, а потом, когда тебя прогонят отовсюду, как сумасшедшую, ты бросишься в воду и тоже будешь ходить с утра до ночи, искать, с кем подняться наружу. Только ты-то не будешь, ты можешьдышать в воде — ну пожалуйста, давай поднимемся к моей сестре, у меня есть план, мы подождем ее у воды, а когда она наклонится и увидит свое отражение, ты встанешь сзади и она увидит меня у тебя за спиной, понимаешь? Ну пожалуйста, — говорит Эмилия, — ну пожалуйста, а потом, когда ты вернешься сюда, я буду твоей подругой, я большени о чем тебя не попрошу, я покажу тебе здесь все, тут такие чудеса, ты себе не представляешь, я все тебе покажу, ну пожалуйста!

«Фигушки, — думает Агата, — фигушки, фигушки, фигушки», — у нее уже есть свой план, но рассказывать про него Эмилии она не собирается. Вместо этого она спрашивает:

— А как же дуче? Дуче возвращаютсяне радужными и могут дышать под водой, и габо их не убивают. Почему?

Эмилия медлит, ей явно не очень хочется отвечать, и Агата настораживается.

— Если габион касается кожи, ты можешь дышать водой, — говорит Эмилия. — Плохо, слишком быстро, но можешь. И возвращаешься без радужности. Просто габион должен касаться кожи — и все.

Касаться кожи! Дура, дура, дуреха — Агата простить себе не может, что сунула габион в карман! Нужно было спрятать его внутрь гольфа — ах, какая же ты дурочка, Агата. «Почему дурочка?» — возмущается Агата и велит своему внутреннему голосу замолчать. Она же не знала, ей бы сейчас спокойно подумать обо всем, голова гудит от мыслей — там что-то и про дуче, и про Риммера, и про охотников за икрой, что-то огромное и тревожное, Агата вот-вот поймет, хотя ей совсем-совсемне хочется понимать. «Остановись, — говорит себе Агата. — Остановись. Ты теперь можешь попасть домой, понимаешь?»

— Прости меня, но я пошла, — говорит Агата — и в ту же секунду чувствует, как тоненькие руки обвивают ее, вцепляются изо всех сил. Холодок идет у Агаты по спине — это Эмилия прижимается к ней всем телом; Агата пинается и дергается, Агата кричит: — Пусти меня, дура! — и огромные пузыри с огромными буквами лопаются у нее над головой, но Эмилии все нипочем, пятки Агаты проходят сквозь ее полупрозрачное тело, Агата выдыхается и прислоняется к большому, мягкому синему кораллу. Медленно-медленно Эмилия отпускает ее.

— Ты увидишь: не я, так другие, — печально говорит Эмилия и показывает куда-то вниз.

Агата видит много-много зеленоватых медуз в глубине воды; странных медуз с глазами, носами, ртами… Лица! В ужасе Агата понимает, что оттуда, снизу, на нее смотрят полупрозрачные люди: мужчины и женщины, старые и молодые, некоторые даже старше, чем пожилой майстер Саломон, а некоторые, кажется, даже моложе Эмилии. Агата в ужасе хватается за коралл. Нет, нет, она умная девочка, Агата; мистресс Джула, конечно, ничего не говорит, но сама Агата думает, что когда-нибудь станет «кладом идей» своей команды — ну, разве что придется разделить это звание с противным Бертом и занудливой, но доброй Ульрикой. «Тянуть время, вот что», — решает Агата и говорит:

— Ладно, покажи мне тут все. Может, мне и понравится.

Сцена 9, записанная в честь священнопризванного дуче Аурелия, покровителя экскурсоводов, циркачей, не в меру любопытствующих и лошадей

Есть вещи, которые каждый знает про Венисвайт, еще до колледжии — Агата помнит, как они с папой и совсем маленьким Андреем стояли на большом мосту брэ’Соспири накануне Дня Очищения, смотрели, как плывут по каналу покаянные свечи, и вдруг Андрей, примотанный к папе длинным палантином, загукал и стал тянуть руки к воде — и Агата увидела длинные-длинные светящиеся полосы, одни совсем серебряные, а другие — серебряно-синие, и выдохнула: «Унды!» И папа вдруг тоже сказал: «Унды!» — таким детским голосом, что Агата решила, будто Андрей произнес свое первое слово. Одна ундина с плеском взвилась над водой и нырнула обратно — Агата успела разглядеть длинную изящную голову без волос, с огромными прозрачными глазами, и узкое-узкое, почти безгрудое тело, и ноги, которые выглядели как рыбий хвост, а папа объяснил ей, что вдоль ног у ундов идут крошечные петли и крючочки: когда унды выходят из Венисвайта наверх, в Венискайл, они ходят, как люди, только очень медленно, а в воде сцепляют ноги вместе и плывут, как рыбы. Андрюша вдруг испугался и тихо захрюкал — он редко плакал, но недовольное «хру-хру» смешило Агату, и она дразнила им брата, когда родителей не было рядом. «Постоим еще! Ну вдруг они вернутся!» — уговаривала Агата, но пришлось идти домой, а на следующий день, когда важные унды шли в праздничной процессии, они понравились Агате гораздо меньше: на них была такая же одежда, как у всех в Венискайле, только расшитая всякими подводными штуками, на которые в Венискайле и смотреть не смотрят, — цветная фольга от молочных бутылок, подумаешь, драгоценность! — и улыбки у них были странные, потому что они держали губы вместе, чтобы не показывать тонкие длинные пластинки, которые у них вместо зубов, — через них унды втягивают мелкую рыбешку и водоросли, когда плывут, — вот же гадость. И на уроках Агате тоже рассказывали про Венисвайт, и Агата, которая вообще-то слушает на уроках не очень внимательно, а любит только математику и поведение, вполне себе помнит и про то, что Венисвайт — это копия Венискайла, но вверх ногами, со всеми огромными шпилями и гигантскими залами, по которым в Венискайле проходят улицы, с двадцатью семью этажами, из которых Агате можно только на самый первый, где город, а выше ей даже после колледжии разрешат подниматься не сразу, со всеми бесконечными лестницами — только мостов в Венисвайте, конечно, нет; и все это прикреплено к Венискайлу снизу и немножко наклонено влево — мир покосился во время страшного боя за лес Венисфайн, и в Венискайле появилиськаналы; такая картинка есть в каждой спальне колледжии — Венискайл сверху, его копия, Венисвайт, снизу, а вокруг них шар, а над шаром только ядовитый зеленый воздух, и все это вместе — Венисана. И про Великую Войну за Свободу Агата худо-бедно помнит — про то, как тела людей плавали в воде, а тела ундов сотнями лежали на улицах и площадях Венискайла, и про то, как люди добились права не быть рабами Венисвайта и под предводительством пяти великих дуче отвоевали себе Венискайл, и про то, как сорок лет прошло, прежде чем по-настоящему восстановился мир и первые унды прибыли на День Очищения, а Сыны Свободы попытались их убить и смертельно ранили дюкку Марианну. Агата любит кровавые страшные истории, и ей даже нравятся Сыны Свободы, решившие никогда-никогда не прощать ундов, хотя сама она боится войны и порой даже видит кошмары про войну во сне — особенно в последнее время. Словом, кое-что про Венисвайт Агата, конечно, знает, но твердо решает изображать дурочку и всем восхищаться. «Пусть Эмилия считает, что я почти согласилась», — думаетАгата; она уверена, что как-то выкрутится, как-то отделается от Эмилии, и ни за чтоне готова признаться себе, что понятия не имеет, как именно, — и вдобавок ей не до этого, потому что вокруг… Что-что, а притворяться Агате не приходится: рот у нее раскрыт, вот-вот в него вплывет какая-нибудь мелкая рыбешка, ничего Агата не знала про Венисвайт, ничего; никогда Агата не видела, как косяками плывут унды, не останавливающиеся даже во сне, не видела ослепительно белых ложных крабов, ползающих по замшелым стенам, не видела огромных оконных ниш, заполненных светящейся икрой, каждая икринка — с Агатину голову. Не отдавая себе отчета, Агата подплывает к икре, ей кажется, что там, внутри, она видит крошечных детенышей ундов, они совсем не похожи на новорожденного Андрея, а похожи на мальков с длинными человеческими головами — но тут резкая боль пронизывает бок Агаты, она кричит, Эмилия оттаскивает ее в сторону: маленькие электрические скаты с двумя длинными, как девичьи косы, плетями смотрят на Агату, заслоняют от нее икру.

— Так тебя и подпустят, дурочка, — говорит Эмилия, и слова ее получаются обидного желтого цвета.

— Почему? — спрашивает Агата, но Эмилия только тянет ее за руку подальше от икры, и неожиданно Агата понимает, что ей до смерти надоела вся эта красота, и заросшие водорослями своды залов, которые здесь выглядят провалившимися полами, и холодные скользкие унды, которые проплывают мимо, толкая Агату, точно она столб, — сейчас Агата полжизни отдала бы за то, чтобы оказаться в своей спальне в колледжии, ей большене надо никакой свободы, она хочет домой. «Думай, — говорит себе Агата. — Думай. Можно сказать ей, что у тебя есть габион. Можно подняться с ней наружу. Ты будешь не радужной, завтра воскресенье, завтра дежурит пастор Лето, он всех ругает, но всем отпускает грехи, ты все объяснишь ему. И вообще, — вдруг думает Агата, — а что, если утопленникам нельзя в церковь? А что, если они, как демоны, на пороге церкви рассыпаются и исчезают? Убийца», — внезапно говорит Агате внутренний голос, и ее начинает тошнить, но она твердо говорит себе, что эту проблему уж как-нибудь разрешит пастор Лето, — в конце концов, она, Агата, всего-навсего маленькая девочка, даже если она уже большая. И что-то еще очень беспокоит Агату, что-то очень важное. Вот что: она не хочет говорить Эмилии про габион в кармане, вот не хочет, и все. И тогда Агата говорит Эмилии:

— Слушай меня. Мы поплывем туда, где лес Венисфайн, мы поплывем под самый лес, — вот что говорит Агата Эмилии. — Там колодцы, через которые спускаются и поднимаются дуче, — говорит Агата. — Мы поднимемся через колодцы.

— Ты будешь радужной, — говорит Эмилия. — Тебя убьют или поместят в карантин, пока мы доберемся от леса до ва’Марчио. Мы должны подняться через каналы, мы должны подняться как можно ближе к ва’Марчио, к моей сестре. Мы всё ей расскажем, она сердце своей команды, она все объяснит им, понимаешь?

— Нет, — твердо говорит Агата, — мы поднимемся в лесу и будем там питаться грибами и ягодами, пока моя радужность не пройдет. Я сама буду всем все объяснять. И тогда ты сможешь поговорить с сестрой, и все, кто хочет вернуться, смогут вернуться, и мы… И мы найдем кучу габиона, чтобы все люди могли дышать под водой. Где-то же его находят!

— Хорошо, — неожиданно покорно говорит Эмилия и быстро отводит глаза.

Сцена 10, записанная в честь святопризванной дюкки Марианны, покровительницы стеклодувов, смертельно раненных, зубных врачей, рыб и стоящих на своем

Агате страшно. В большом зале, куда собираются на ночь прозрачные утонувшие люди, совсем темно, и только они сами светятся слабым зеленым светом, как медузы. Чтобы добраться сюда, Агате с Эмилией пришлось плыть вдоль бесконечных, заросших синими кораллами лестниц вниз, вниз — в Агатином родном Венискайле это означало бы вверх, вверх, на те этажи, куда Агатиной команде разрешат ходить только через два, а то и через три года. Агате бы высчитать, что это за зал, — ей кажется, там, наверху, в таком зале занимаются историческими играми старшие команды, — но от зеркального мышления у нее звенит в голове, и Агата бросает об этом думать. А кроме того, Агате сейчас не до мыслей о Венискайле — ей страшно. «Ну чего ты, дурешка? — раздраженно говорит себе Агата. — Им до тебя даже дела нет, спи, спи, сейчас все будут спать», — но как заснуть, когда ты лежишь среди какого-то длиннющего желтого мха, а вокруг слоняются, или играют в «белое-черное» маленькими ракушками, или устраиваются на ночь утопленники? Одна женщина, закрыв лицо руками, клубочком висит в воде и тихо повторяет имя «Каринна», и пробует поймать маленький пузырек с хрупкими буквами, но он разлетается, а буквы гаснут; старый человек, кажущийся Агате очень знакомым, осторожно гладит ее по руке; двое совсем юных ребят, мальчик и девочка, держат друг друга в объятиях, девочка плачет, это понятно, хотя слез в воде не видно. Горькое место, страшное место, и вдруг внутреннийголос издевательски говорит Агате: «Как тебе свобода, красавица?» — «Нормально, — упрямо думает Агата. — Тут красота, и я научилась дышать под водой и могу плавать, когда захочу, и я за всю жизнь столько не видела, сколько сейчас, и… и…» — «И ты все это отдала бы за то, чтобы лежать у себя в спальне, и даже „играть в тень“ и воровать облатки из кухни тебе не слишком-то хочется, а?» — хмыкает внутренний голос. «Спи, — говорит себе Агата. — Тебе нужны силы, спи». «Если не можешь заснуть, надо представить себе, что ты уже спишь, — учил их майстер Норманн. — Лежи, как будто ты заснул, дыши, как будто ты заснул, смотри на изнанку собственных век, как будто ты заснул, — и ты заснешь». Агата делает все правильно — лежит, и дышит, и смотрит себе на веки, и ворочается, и понимает, что уже почти утро, а она все не может и не может заснуть, — и наконец засыпает, и ей тут же начинает сниться кошмар — как холодные тонкие пальцы схватили ее за ногу и тащат в глубину, где она уж точно задохнется. С колотящимся сердцем Агата подскакивает, стукается головой о свод своей маленькой ниши — нет, нет, это не кошмар, это Эмилия, Эмилия шарит по ее ноге, Эмилия пытается залезть Агате в карман и украсть габион.

— Пошла вон! — кричит Агата огромными красными буквами, толкает Эмилию изо всех сил, Эмилия отлетает и врезается в маленькую женщину, звавшую какую-то Каринну, габион вываливается из кармана Агаты и теперь висит в воде, Агата тянет к нему руку, Эмилия бросается вперед, прозрачные зеленоватые лица смотрят на габион, секунда — и Агата ловит камень, еще секунда — и холодные руки хватают Агату за локоть, за плечи, за ноги, кто-то изо всех сил старается разжать ей пальцы, Агата лягается и кусается, но кто-то уже сжимает габион в кулаке, миг — и утопленники отпускают Агату, на человека с глубоким шрамом на виске, схватившего габион, бросается женщина, звавшая Каринну, ее отпихивают, прозрачные люди бьются за камень, как будто от этого зависит их жизнь, старик, показавшийся Агате знакомым, хватает человека со шрамом на виске за горло, на секунду габион повисает в воде — и молодая женщина с криком «Каринна!» хватает его, надевает коготь на палец, еще секунда — и ее нет: она плывет вверх, вверх, вверх.

Эмилия тут, она закрывает лицо руками и медленно садится на мшистый пол, поднимая облачко мутного песка.

— Сволочь! — кричит Агата. — Вот гадина! Я хотела тебе помочь! У нас был план! — Больше всего Агата злится на себя: конечно, Эмилия видела габион, когда Агата показывала его Торсону и Мелиссе. — Ну зачем он вам? — спрашивает Агата дрожащими зеленоватыми буквами.

— С ним мы не высыхаем, — едва различимыми словами говорит Эмилия. — Можно подняться наверх. Можно найти родных. Можно все сказать, все объяснить.

Агата поднимает руки к лицу: они радужные и становятся радужнее с каждой секундой. Она оглядывает зал: в зале почти никого нет, утро, прозрачные люди расплылись искать тех несчастных, кто неосторожно упал в воду, чтобы подняться с ними наверх. Агате нужен тот, кто не побоится радужной девочки; тот, кто все знает про габион, тот, кто со всем разберется, кто поможет Агате вернуться наверх, тот, кто… Дуче! Как же это Агата не додумалась сразу? Дуче спускаются в Венисвайт почти каждый день, дуче ведут дела с ундами, надо только найти кого-то из дуче! Все важные дела Венискайла ведутся в стеклянном Зале Советов, куда Агатину команду приглашают раз в год, чтобы дуче их ва’ похвалил их за все, чему они успели научиться. Агата силится представить себе, где должен находиться Полукруглый зал здесь, в Венисвайте, — наверняка все важные дела ведутся в нем. «Надо плыть вверх, то есть вниз, — пытается сообразить Агата, — и попасть на верхний этаж, то есть на нижний… И там, за Домом Печатников… То есть за тем местом, где у нас Дом Печатников, а здесь… Здесь…» Голова у Агаты идет кругом, ей хочется просто лечь на мох и закрыть глаза, но она не позволяет себе ничего такого. «Выбирайся отсюда, — строго говорит она себе. — Плыви вдоль лестниц вниз, а там посмотрим».

Когда Агата и Торсон устраивали свои тайные вылазки наверху, Венискайл казался одновременно огромным и крошечным: все было так близко — и такое разное, а бегала Агата ого-го как быстро, быстрее Торсона. Но как же ужасно медленно Агата плавает под водой! С завистью Агата смотрит на проносящихся мимо холодных ундов — она даже пробует пару раз спросить у них дорогу в Полукруглый зал, но они вообще не обращают на Агату внимания, ей кажется, они даже специально ее игнорируют. «Вот задаваки! — думает Агата раздраженно. — Хорошо, что мы от них освободились! Рыбехи холодные!» Внезапно у Агаты возникает идея: габо! Габо любят детей, даже человеческих, один маленький габо уже спас ей жизнь — а если… Агата озирается и направляется к большому молодому габо, плывущему, как прекрасная белая пуля, сквозь толщу воды. Габо останавливается и смотрит на Агату. Внезапно Агате становится страшно: она помнит, что габо сделали с Риммером, а она, Агата, все-таки тоже человек, хоть и совсем маленький… «Не тяни!» — раздраженно говорит себе Агата, а вслух произносит:

— Полукруглый зал… Мне нужен дуче… Пожалуйста…

Агата очень надеется, что ее слова выглядят жалобно и просительно, ей кажется, что-то такое вполне удалось — буквы получились кругленькие, детские, розоватые, — но габо смотрит на Агату, как будто не понимает слов или не хочет понимать. Тогда Агата вспоминает, что в стеклянном зале есть огромная скульптура — синий куб с алым венцом и черными лучами, им пока не объясняли, что это такое, но Агата знает, что куб был построен еще до Войны за Свободу, — значит, и тут, в Венисвайте, он должен быть. Агата зачерпывает тяжелого вязкого песка и пытается слепитьиз него кубик — вода быстро размывает песок, но Агата видит, что габо отлично ее понял. Тогда Агата осторожно садится габо на спину, обнимает его — и быстро-быстро, так, что от движения воды у Агаты болят глаза, габо несет ее — но совсем не к стеклянному залу! Вверх, вверх, еще минута — и Агата опять там, где ночуют утонувшие люди, в темном зале, заросшем водорослями.

— Да нет же! — хочет сказать Агата, она даже наклоняется за песком, чтобы опять слепить кубик, но габо выныривает из-под нее и быстро уплывает.

«Вот же дурак!» — раздраженно думает Агата, но теперь ей, по крайней мере, ясно, что делать; медленно-медленно Агата снова плывет вниз и ждет, когда мимо проплывет какой-нибудь габо помоложе. Агата еще только приближается к нему — как вдруг габо сам подплывает к Агате, хватает ее крыльями, прижимает к круглому животу — и через минуту упирающаяся и отбивающаяся Агата снова все в том же темном мшистом зале, где провела ночь, а габо исчезает в воде. Агата близка к тому, чтобы разрыдаться. Габо явно не хотят помогать ей — но, может, габо не любят дуче? Упрямая Агата плывет вниз в третий раз, габо, который попадается ей теперь, постарше, и Агата не говорит о дуче ни слова, а просто жалобно просит отвезти ее в Полукруглый зал, даже кланяется немножко и разводит руками — мол, вот какая я маленькая беспомощная девочка; минута — и третий габо, сбросив Агату в темном зале утонувших людей на желтый мох, уплывает прочь. Агате так хочется плакать, что у нее болит горло. Эмилия подплывает к ней и тихо гладит по голове.

— Скажи спасибо, что они тебя не разорвали, дурочка. Унды тоже ненавидят людей, тут все ненавидят людей, — говорит Эмилия. — Ах, дурочка, дурочка. Нашла у кого просить помощи. Габо ненавидят живых людей, скажи спасибо, что ты еще маленькая.

Меньше всего на свете Агате хочется говорить габо «спасибо» хоть за что-нибудь, и вообще, с чего бы ундам ненавидеть людей? Вон, на каждом празднике унды дарят дуче такие прекрасные подводные подарки — даже на фронтоне собора са’Марко днем и ночью сияет крест из подаренных ундами тысячи двухсот гигантских перламутровых раковин. Агата сжимает кулаки — не хватало еще расплакаться перед Эмилией.

— Да почему же ненавидят? — спрашивает она.

— Не надо тебе знать, — говорит Эмилия медленными осторожными буквами, и рассерженная Агата пальцем протыкает пузырек, буквы тают и идут ко дну, Агата отворачивается. — Прости, пожалуйста. Мне просто очень нужно к сестре. Ты маленькая, ты не понимаешь, — жалобно говорит Эмилия.

Агата пытается представить себе, что Торсон, или Мелисса, или, того хуже, Андрей страдают там, наверху, и думают о смерти, и могут превратиться в одного из этих несчастных утонувших людей, и сердце у нее сжимается от жалости к Эмилии, но вслух Агата бурчит:

— Посмотрим, — шершавыми буковками и быстро протыкает пузырек пальцем.

— Ну давай я проведу тебя, куда хочешь, — говорит Эмилия. — Пока я с тобой, к тебе по крайней мере не пристанет никто из наших. Придется прятать тебя от габо, но как-то мы справимся.

Агата ничего не отвечает — она поворачивается спиной к Эмилии и плывет прочь. Эмилия плывет за нею, но Агате это все равно.

Сцена 11, записанная в честь святого Лето, покровителя реаниматоров, браконьеров, заступников, рвущихся вперед и разноглазых