Помоги проекту - поделись книгой:
Глава 4
«Писать „свою жизнь"»: Толстой пытается написать автобиографию или мемуары
Толстой дважды пытался написать свою жизнь в виде автобиографии или мемуаров, но обе попытки окончились неудачей. Как объяснить, что автор «Детства», «Войны и мира» и «Анны Карениной» оказался неспособным к этой, казалось бы, нетрудной задаче? Как он приступил к делу и почему потерпел неудачу?
Первые попытки: биография писателя (1878)
В 1878 году Николай Страхов (конфидент и редактор Толстого) готовил к печати подборку из его художественной прозы для антологии «Русская библиотека». Издатель попросил его предоставить краткую биографию писателя, и Страхов обратился к Толстому. Жена Толстого Софья Андреевна взяла эту задачу на себя, но когда биографический очерк был готов, Толстой вмешался в дело. Он объяснил Страхову (21-22 ноября 1878 года):
Биография <.> вышла превосходная для меня, и для меня только. <.> Мне интересно восстановить в памяти свою жизнь. И если Бог даст жизни и я когда-нибудь вздумаю писать свою историю, то это будет для меня канва чудесная; но для публики это немыслимо. Мы выберем на днях по вашим вопросам факты и пришлем вам11341.
Через несколько дней Толстой послал Страхову в письме новый вариант, основанный исключительно на фактах:
27-28 ноября 1878 г. Ясная Поляна
Граф Лев Николаевич Толстой родился в 1828 году, 28 августа, Тульской губернии, Крапивенского уезда, в сельце Ясная Поляна, родовом имении его матери, княжны Волхонской <.>
История его жизни разворачивается медленно, со многими деталями семейного происхождения, детства, отрочества и юности. Подробно представлена его служба в армии и начало деятельности писателя:
В 1851 граф Л. Н. Толстой поехал с <.> братом Николаем на Кавказ. <.> он поступил на службу <.> в 4-батарейную батарею 20-ой артиллерийской бригады, стоявшую в станице Старогладовской, на Тереке. На Кавказе граф Л. Н. Толстой в первый раз начал писать в романической форме. Им задуман был большой роман, из начала которого составились Детство, Отрочество и Юность <.>
Только три предложения описывают последние шестнадцать лет его жизни (1862-1878), после женитьбы, в которые Толстой стал отцом шестерых детей и автором двух знаменитых романов (которые он упоминает в одном ряду с учебниками для крестьянских детей):
В 1862 году Л. Н. Толстой женился в Москве на Софье Андреевне Берс. С той поры он безвыездно живет в именьи своем, Ясная Поляна, занимаясь воспитанием шестерых детей своих. В эти 16 лет написаны были
Повествование о жизни - «родился», «поехал», «начал писать», «поступил на службу», «женился» - заканчивается в безвременном настоящем: «С той поры он безвыездно живет в именьи своем, Ясная Поляна <...>»
«Моя жизнь»: «из своих воспоминаний и впечатлений»
(1878)
В том же 1878 году (в год своего пятидесятилетия) Толстой предпринял и другую попытку написать свою жизнь. Напомню, что в это время Толстой был занят интенсивной перепиской со Страховым, в которой вопрос о том, «что такое моя жизнь, что я такое?», был поставлен в философском ключе. Начиная с апреля Толстой призывал своего корреспондента подойти к этой задаче и в биографической перспективе: рассказать свою жизнь. (История этой переписки изложена в Главе 2 настоящей книги.) Не сообщая об этом Страхову, Толстой и сам предпринял попытку описания своей жизни. 22 мая 1878 года он записал в дневнике: «Начал писать „свою жизнь"» (48: 70). Слова «свою жизнь» заключены в кавычки и подчеркнуты. (В апреле 1878 года Толстой после долгого перерыва возобновил свой дневник, но уже в июне вновь прекратил ежедневные записи, к которым он вернется только в 1881 году.) Что же это значило - писать «свою жизнь»?
Толстой начал свою историю, озаглавленную «Моя жизнь», просто: он повторил от первого лица начало своего биографического очерка: «5 мая 1878 года. - Я родился в Ясной Поляне, Тульской губернии Крапивенского уезда, 1828 года 28 августа. - » (23: 469). (Заметим, что рукопись датирована как если бы это была дневниковая запись: «5 мая 1878 года».) Затем он остановился и сделал комментарий методологического характера: «Это первое и последнее замечание, которое я делаю о своей жизни не из своих воспоминаний и впечатлений» (23: 469).
Как и его первый, относящийся к 1851 году, автобиографический замысел, «История вчерашнего дня» (в котором он поставил себе целью написать все «впечатления» вчерашнего дня), это был эксперимент. Толстой писал как писалось, наблюдая за собой, и то и дело вставлял комментарии о самом процессе писания.
Как явствует из этого комментария, Толстой нашел традиционный зачин биографического повествования неудовлетворительным. В самом деле, в автобиографии фраза «я родился», сделанная не на основе своих воспоминаний и впечатлений, так же неуместна, как и фраза «я умер»*136*.
Толстой продолжал свои замечания о методе. Прежде всего он прояснил свои интенции: «Я хочу попытаться описать все, что передумал и перечувствовал за эти 50 лет». Описать свое «внешнее положение», продолжал Толстой, было бы слишком легко; «описать все то, что сделало мою душу» было бы слишком трудно. Толстой решил попытаться найти середину: не делая догадок и предположений о том, как то или иное впечатление повлияло на развитие его личности, описывать «последовательно те впечатления, которые я пережил в эти 50 лет <...>, невольно избирая то, что оставило более сильные отпечатки в моей памяти» (23: 469).
Он начал с первых воспоминаний, с секции, озаглавленной «1828-1833», от рождения до пятилетнего возраста. Но прежде чем приступить к делу, Толстой заметил, что не может расставить свои первые воспоминания по порядку, а о некоторых даже не знает, «было ли то во сне, или наяву». Затем он перешел к воспоминанию:
Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. Надо мной стоят нагнувшись кто-то, я не помню кто, и все это в полутьме, но я помню, что двое и крик мой действует на них: они тревожатся от моего крика, но не развязывают меня, чего я хочу, и я кричу еще громче. Им кажется, что это нужно (т. е. то, чтобы я был связан), тогда как я знаю, что это ненужно, и хочу доказать им это, и я заливаюсь криком противным для меня самого, но неудержимым (23: 469-470).
Толстой немедленно оговаривается, что он не уверен, относится ли это воспоминание к периоду младенчества и является ли оно воспоминанием в собственном смысле, но тем не менее настаивает на подлинности и значительности этого первого впечатления:
Я не знаю и никогда не узнаю, что это такое было: пеленали ли меня, когда я был грудной, и я выдирал руку, или это пеленали меня уже, когда мне было больше года, чтобы я не расчесывал лишаи; собрал ли я в одно это воспоминание, как то бывает во сне, много впечатлений, но верно то, что это было первое и самое сильное мое впечатление жизни. И памятны мне не крик мой, не страдания, но сложность, противоречивость впечатления. Мне хочется свободы, она никому не мешает, и я, кому всё нужно, я слаб, а они сильны (23: 470).
Читатели последующих поколений могут увидеть в этих образах предвиденье психологических и художественных открытий будущего, таких как Deckerinnerungen Фрейда. Согласно Фрейду («Ьber Kindheits- und Deckerinnerungen», 1899), многие детские воспоминания представляют собой «экранные воспоминания», то есть проекции: это короткие сценки, сконструированные бессознательно, «почти как художественные произведения». Такие воспоминания имеют отчетливый визуальный характер: субъект как бы видит себя со стороны, но знает при этом, что ребенок - это «я сам». Анализируя одно воспоминание из своего собственного опыта, Фрейд пришел к выводу, что такие образы являются амальгамой нескольких разновременных воспоминаний и впечатлений и что они служат как «экран» для проекции проблем, которые беспокоят человека в тот момент, когда он вспоминает, наслаиваясь на ситуацию настоящего момента. Фрейд назвал такие воспоминания «ретрогрессивными». Но это не означает, настаивал Фрейд, что они не являются подлинными: это воспоминание не
Г1371
единственно возможные детские воспоминания .
Первое воспоминание Толстого можно рассматривать как символическое выражение тех проблем, которые занимали пятидесятилетнего писателя: сцена с пеленанием говорит о трудностях самовыражения (как объяснить себя другому) и о диалектике свободы и несвободы, которая возникает в отношении «я» и «другой».
Описывая свое первое воспоминание, Толстой использовал и образ, который он мог помнить из чтения Руссо (он знал многие пассажи из Руссо наизусть). Руссо сетовал в «Эмиле», что человек родится, живет и умирает в рабстве: при рождении его затягивают в свивальник, по смерти заколачивают в гроб, а в течение всей жизни человек скован социальными учреждениями, которые есть не что иное, как подчинение, стеснение, принуждение*138* Подкрепленное этими литературными ассоциациями, первое воспоминание Толстого заключает в себе целую философскую концепцию о насилии над человеком.
Как Толстой ни старался, ему удалось вспомнить лишь еще один эпизод из первых лет жизни: «Я сижу в корыте, и меня окружает странный, новый <.> запах какого-то вещества, которым трут мое голенькое тельце <...>» Это воспоминание о том, как новизна впечатления (запаха отрубей) «разбудила меня»: «я в первый раз заметил и полюбил мое тельце» (23: 470). (Заметим, что Толстой не единственный, для кого купание связано с осознанием своего тела*139*.)
Но если для современного читателя эти сцены кажутся предвестием таких опытов двадцатого века, как теории Фрейда (или проза Пруста), исследующих пути конструирования памяти, для Толстого их смысл был иным.
Толстого беспокоило то, что из первых пяти лет своего детства он мог вспомнить только отдельные впечатления: он не помнил, как его кормили грудью, как отняли от груди, как он начал ползать, ходить, говорить, и этот факт привел его к вопросам философского характера:
Когда же я начался? Когда начал жить? И почему мне радостно представлять себя тогда, а бывало страшно; как и теперь страшно многим, представлять себя тогда, когда я опять вступлю в то состояние смерти, от которого не будет воспоминаний, выразимых словами (23: 470).
Эти философские вопросы восходят к понятию о памяти у Августина (в его «Исповеди») и в конечном счете к платоновской теории предсуществования души. Как и Августин, Толстой рассматривал ограничения памяти не как психологический феномен, требующий анализа (как это было с Фрейдом), а как богословскую проблему природы души.
Толстого беспокоила метафизическая проблема - то, что он мало помнил из своего младенчества и ничего не помнил из состояния до рождения, в которое он опять вступит после смерти. То «я», о котором здесь идет речь, - это бессмертная душа. Спрашивая себя, «когда же я начался?», и стараясь проникнуть в то состояние после смерти, «от которого не будет воспоминаний, выразимых словами», Толстой следовал за «Исповедью» Августина. (Об этом речь пойдет ниже.)
Толстой озаглавил следующую секцию «1833-1834», и здесь он столкнулся с трудностями технического характера: начиная с шестого года жизни воспоминаний было уже много, они вставали в его воображении без порядка, так что «трудно решить, какое было после, какое прежде, и какие надо соединить вместе и какие разрознить», то есть как организовать воспоминания в последовательность, в историю, в повествование (23: 473).
Одна из таких картин привела его к мысли, что воспоминания похожи на сны:
Я просыпаюсь, и постели братьев, самые братья, вставшие или встающие, Федор Иванович в халате, Николай (наш дядька), комната, солнечный свет, истопник, рукомойники, вода, то, что я говорю и слышу, - все только перемена сновидения (23: 473).
Эти образы напоминают начало «Детства» - знаменитую сцену пробуждения. Но если тогда, в 1852 году, Толстой использовал эту картину как отправную точку романного сюжета, начинающегося историей одного дня, сейчас, в 1878 году, он задумался о философском вопросе: как отличить сон от настоящей жизни, или яви. Толстой рассуждает об общей природе того, что он называет «сновидения ночи» и «сновидения дня»: «И основой для тех и других видений служит одно и то же» (23: 473).
Заметим, что эта проблема разработана Паскалем, который готов был предположить, что, как и время ночного сна, другая половина жизни, которую мы считаем явью, всего лишь второй сон, немногим отличающийся от первого, от которого мы пробуждаемся в смерти (Pens^ es, параграф 131).
Философскими рассуждениями о сне и яви закончился первый мемуарный замысел Толстого, «Моя жизнь» (в печатном варианте этот текст занимает около пяти страниц)1140 Опыт показал, что написать «свою жизнь» на основании воспоминаний и впечатлений было невозможно - и по техническим причинам (непонятно, как соединить их и расставить по порядку), и по метафизическим. Начав с, казалось бы, очевидного, «Я родился в Ясной Поляне <.> 1828 года 28 августа», Толстой вскоре перешел к философским рассуждениям о природе памяти и бессмертии души.
«Воспоминания»: «полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений» (1903-1906)
Толстой вернулся к мысли восстановить в памяти свою жизнь только в 1902 году. В это время его ученик и сотрудник Павел Бирюков взялся за составление биографии Толстого для французского издания его сочинений, и Толстой обещал предоставить ему сырой материал в виде своих «воспоминаний» или «автобиографии»11411. Но вскоре он начал колебаться. На этот раз его страшила другая трудность, а именно моральная проблема: как «избежать Харибды - самовосхваления (посредством умалчивания всего дурного) и Сциллы - цинической откровенности о всей мерзости своей жизни». Как он объяснил в письме к Бирюкову, Толстой чувствовал, что если «написать всю свою гадость, глупость, порочность, подлость - совсем правдиво, правдивее даже, чем Руссо, - это будет соблазнительная книга. Люди скажут: вот человек, которого многие высоко ставят, а он вон какой был негодяй, так уж нам-то, простым людям, и Бог велел» (73: 279, 20 августа 1902).
Заметим, что в это время Толстой уже был автором «Исповеди». Однако он все еще думает о книге воспоминаний о своей жизни - это явно другой замысел и другой жанр.
Толстой вернулся к этому замыслу только в декабре 1902 года, во время серьезной болезни и в мыслях о смерти: однажды ночью во время бессонницы он стал диктовать свои воспоминания. Первая серия записей, относящихся к детству, была отослана Бирюкову в феврале 1903 года. Между 1903 и 1906 годами Толстой записал и отослал еще несколько отрывков, из которых составился фрагментарный текст под общим заглавием «Воспоминания». Публиковать его при жизни Толстой не собирался (74: 141). У этих воспоминаний была другая цель - Бирюков начал работать над многотомной биографией Толстого, и эти записи послужили для него материалом11421.
Толстой предварил свои «Воспоминания» введением методологического характера, в котором описал самый процесс работы: сначала, незаметно для себя, он стал вспоминать только одно хорошее; затем он заболел, и во время болезни мысль его постоянно обращалась к воспоминаниям - «эти воспоминания были ужасны» (34: 345). Здесь Толстой процитировал «Воспоминание» Пушкина:
Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток; И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю.
В августе 1878 года Страхов, которого Толстой призывал тогда написать свою жизнь, процитировал эти строки Пушкина в письме к Толстому. Теперь, более чем через двадцать лет, Толстой повторил эти слова в применении к собственному замыслу, при этом он заметил: «я только изменил бы так: вместо строк
Толстой читал свою жизнь с отвращением. Но вскоре он понял, что не вся жизнь была так ужасно дурна, и разделил ее на четыре периода: первые 14 лет, или «невинный» период детства; затем 20 лет «распущенности», то есть честолюбия, тщеславия и, главное, похоти; потом третий, 18-летний период, от женитьбы до «духовного рождения» - период жизни, не осуждаемой общественным мнением, но посвященной «эгоистическим интересам» семьи и литературы; и последний период, от «духовного рождения» до смерти, в котором он живет теперь и с точки зрения которого видит значение всей своей прошедшей жизни (34: 346-347).
Толстой придавал огромное значение своему замыслу: он намеревался написать такую «историю жизни», всех четырех периодов, которая «будет полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений и которым люди нашего времени приписывают незаслуженное ими значение» (34: 348).
Приступая к этой работе, он перечитал «Детство» и «пожалел о том, что написал это: так это нехорошо, неискренно, литературно написано» (34: 348).
В «Введении» к своим «Воспоминаниям» Толстой поместил также запись из дневника, которую он сделал, когда, серьезно заболев, начал вспоминать о прошлом:
6 января 1903 г. Я теперь испытываю муки ада: вспоминаю всю мерзость своей прежней жизни, и воспоминания эти не оставляют меня и отравляют жизнь. Обыкновенно жалеют о том, что личность не удерживает воспоминания после смерти. Какое счастье, что этого нет. Какое бы было мученье, если бы я в этой жизни помнил все дурное, мучительное для совести, что я совершил в предшествующей жизни. А если помнить хорошее, то надо помнить и все дурное. Какое счастье, что воспоминание исчезает со смертью <.> Да, великое счастье - уничтожение воспоминания; с ним нельзя бы жить радостно. Теперь же, с уничтожением воспоминаний, мы вступаем в жизнь с чистой, белой страницей, на которой можно писать вновь хорошее и дурное (34: 346).
Как явствует из этой записи, приступив к «Воспоминаниям», Толстой (как это было и с его первым мемуарным замыслом, «Моя жизнь») думает о воспоминаниях, которые простираются за пределы смерти.
Тогда пятидесятилетний Толстой размышлял о периоде до рождения (он спрашивал: «Когда я начался?»). Теперь, приближаясь к восьмидесяти, он думал о том, что будет после смерти. Тогда Толстой сожалел о пределах человеческой памяти (ему бы хотелось помнить больше); теперь он радовался тому, что воспоминания прекращаются со смертью. Помнить стало для него бременем.
Толстой не заметил противоречия: радуясь тому, что воспоминания уничтожаются со смертью, он тем не менее представлял себе, что и после смерти можно писать свою жизнь, только на чистой, белой странице.
«Воспоминания»: «Связно описывать события и свои душевные состояния я не могу»
«Родился я и провел первое детство в деревне Ясной Поляне» - так Толстой начал свои «Воспоминания» (34: 351). Понимая, что невозможно писать только из своих непосредственных воспоминаний и впечатлений (как он пытался делать в отрывке «Моя жизнь»), он начал (в Главах 1 и 2) с истории семьи, которую знал по рассказам других. Ему было особенно важно восстановить «духовный образ» матери, которую он не помнил (мать умерла, когда Толстому было два года). Когда он приступил к тому, что пережил и помнил (в Главе 3), Толстой решил не говорить о «смутных младенческих, неясных воспоминаниях, в которых не можешь еще отделить действительности от сновидений» и начал с того, что ясно помнил, - с тех лиц, которые окружали его в первые годы (34: 355). Однако он отметил в рукописи, отосланной Бирюкову, куда относятся его первые воспоминания из отрывка «Моя жизнь», связав два текста (34: 375.)
Он описал отца (в Главе 3), бабушку (в Главе 4), двух тетушек (в Главах 5 и 6), решил не описывать учителя, потому что уже описал его в «Детстве» под именем Карла Ивановича, описал девочку-ровесницу, которая воспитывалась с Толстыми, Дунечку (в Главе 7), и затем остановился. Глава 8 начинается с рассуждения о трудностях писания:
Чем дальше я подвигаюсь в своих воспоминаниях, тем нерешительнее я становлюсь о том, как писать их. Связно описывать события и свои душевные состояния я не могу, потому что я не помню этой связи и последовательности душевных состояний (34: 372). Толстой думал о разных способах организовать свои воспоминания. Так, у него явилась мысль бросить хронологический способ изложения и написать воспоминания, «связанные с каждой отдельной комнатой» (34: 600). Но это не принесло облегчения: воспоминания не шли. Он решил, что будет продолжать «как придется» (34: 372).
В Главе 8 Толстой пишет о ближайших людях прислуги, которые оставили в нем добрую память, потом переходит к описанию братьев и сестры, начиная с младшего, Митиньки. В Главе 9, прежде чем приступить к смерти Митиньки от чахотки в 1856 году, он делает замечание философского характера:
Как мне ясно теперь, что смерть Митиньки не уничтожила его, что он был прежде, чем я узнал его, прежде, чем родился, и есть теперь, после того, как умер.
Как показывает это замечание, в то время как Толстой боролся с техническими проблемами автобиографического повествования (в каком порядке расставить воспоминания), он думал и о жизни вне времени и пространства.
С описанием смерти Дмитрия «Воспоминания» остановились. Затем, решив писать как вспомнится, Толстой вспомнил о важном эпизоде из детства: «Да, Фанфаронова гора. Это одно из самых далеких и милых и важных воспоминаний» (34: 385).
Это было воспоминание о брате Николеньке, имеющее явный символический смысл (оно часто цитируется биографами Толстого):
[он* объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями. (Вероятно, это были Моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья.) <.> Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру (34: 386).
Эта тайна, продолжал Толстой, была написана на зеленой палочке. Он заканчивает свое детское воспоминание просьбой похоронить его тело в том месте, где зарыта зеленая палочка:
Эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я, так как надо же где-нибудь зарыть мой труп, просил в память Николеньки закопать меня. Кроме этой палочки, была еще какая-то Фанфаронова гора, на которую, он говорил, что может ввести нас, если только мы исполним все положенные для того условия <.> (34: 386).
Толстой пытался затем продолжать свое повествование (перейдя к воспоминаниям о брате Сереже), но вскоре вернулся к теме зеленой палочки, истолковав свое воспоминание в философском ключе: «Это состояние было первым опытом любви, не любви к кому-нибудь, а любви к любви, любви к Богу» (34: 391).
Как и первое воспоминание Толстого (о страданиях младенца, затянутого в пеленки), образ муравьиного братства следует логике экранных воспоминаний, описанных Фрейдом: эта сцена из детства заключает в себе проекцию тех проблем, которые занимали Толстого в настоящем. В своих «Воспоминаниях» Толстой эксплицитно связал это детское воспоминание с сегодняшним днем:
Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано то, что должно уничтожить все зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает (34: 387). Вскоре после этого Толстой прервал свои «Воспоминания». Печатный текст составляет около 50 страниц, написанных, с большими перерывами, в течение более чем трех лет. Последний эпизод относится к 1837 году и описывает переезд семьи из Ясной Поляны в Москву. В это время Толстому еще не было десяти лет. В конце концов оказалось, что в описании собственной жизни он не способен продвинуться дальше детства. Незаконченный текст «Воспоминаний» был опубликован в 1911 году, через год после смерти Толстого . К этому времени сырые материалы воспоминаний Толстого были использованы Бирюковым в его биографии (первый том вышел в 1906 году)*144*.
В своем дневнике Толстой фиксировал ход работы над воспоминаниями. В июне 1903 года: «хотел продолжать воспоминания, но не мог:
дней Толстой записал свои философские рассуждения о природе времени и памяти и о сущности жизни:
Жизнь, истинная жизнь только в настоящем, т. е. вне времени. <.> Всегда в каждый момент жизни можно вспомнить это, перенести свою жизнь в настоящий момент, т. е. в сознание Бога. И как только сделаешь это, так отпадает все, что может тревожить, воспоминания прошедшего, раскаянье, ожидание или страх будущего <.> (55: 48-49). В этих строках Толстой переосмыслил само значение слова «вспомнить»: «вспомнить» надо
том, что истинная жизнь - вне времени, а значит, и вне памяти. В это время Толстой напряженно думал о прошлом: по просьбе Бирюкова он с большой неохотой читал черновик первого тома его биографии, во многом основанный на его воспоминаниях11461.
«Зеленая палочка»: «Ou suis-je? Pourquoi suis-je? Que
suis-je?»
Из этих автобиографических опытов ясно, что Толстой так и не мог решить, что же это значит - «писать „свою жизнь"». Описать только те впечатления, которые оставили сильные отпечатки в памяти? Написать историю своей жизни, которая будет полезнее людям, чем все тома его сочинений? В декабре 1904 года, когда работа над «Воспоминаниями» приостановилась, он начал еще один проект.
декабря 1904 года он отметил в дневнике: «Начал
Этот очерк начинается с образа человека, просыпающегося после долгого сна в новом, незнакомом ему жилище, забыв все, что было прежде. Толстой рассуждает, что сначала такой человек постарался бы уяснить, кто и зачем поместил его в это место. Затем он задумался бы о своем происхождении. Но если речь идет о подлинном «я» («когда начался я, настоящий я»), человек не найдет удовлетворительного ответа:
Мне говорят, что я появился несколько лет тому назад из утробы моей матери. Но то, что появилось из утробы моей матери, есть мое тело, - то тело, которое очень много времени не знало и не знает о своем существовании и которое очень скоро, может быть, завтра, будет зарыто в землю и станет землею. То, что я сознаю своим я, появилось не одновременно с моим телом. Это мое
Как следует из этого опыта, биографическое повествование, основанное на воспоминаниях или на рассказах других, казалось Толстому неудовлетворительным ответом на занимавший его вопрос «Кто я?». Биографическое «я» («я родился в Ясной Поляне 1828 года 28 августа») - это не настоящее «я». Для Толстого дело было не в воспоминаниях о его жизни, а в существовании души вне времени и вне пространства.
Вопрос о том состоянии, до рождения и после смерти, от которого нет воспоминаний, выразимых словами, волновал Толстого уже тогда, когда в 1878 году он начал свой первый автобиографический опыт, «Моя жизнь». Теперь, в 1904-1905 годах, параллельно с плохо шедшей работой над «Воспоминаниями», в «Зеленой палочке» Толстой попытался определить себя в другом ключе. Он пришел к выводу, что ответы на вопрос «Кто я?» даются религией и без этих ответов нельзя жить на свете человеку (36: 407). В биографическом повествовании нельзя было найти ответа на этот вопрос. Можно предположить, что дело было в том, что повествование, начинающееся со слов «я родился», неизбежно должно было прийти к концу со смертью автора, а эта мысль была для Толстого неприемлемой.
И тем не менее он продолжал писать о себе и в биографическом ключе. Даже «Зеленая палочка», которая была попыткой другого, религиозного самоопределения, исходила из конкретного образа детства, зафиксированного в «Воспоминаниях». Впрочем эпизод с зеленой палочкой не упоминается в очерке Толстого, который целиком сводится к рассуждениям о природе души, и только заглавие отсылает к биографическому факту.
(Замечу, что и в «Воспоминаниях» идея Бога присутствует, но как бы за пределами текста: в последнем черновике, имеющемся в архиве Толстого, слово «Бог» написано крупными буквами на внутренней стороне обложки11481.)
После смерти Толстого в ноябре 1910 года его тело было захоронено в соответствии с желанием, впервые выраженным в «Воспоминаниях», на том месте на краю оврага, где была зарыта зеленая палочка. (На могиле нет ни креста, ни камня, ни надписи.) Завершая последний том своей биографии (для которой были написаны «Воспоминания»), Бирюков предложил символическое прочтение этого факта:
Потянулась процессия к могиле, вырытой у головы оврага, в лесу, в одной версте от дома, именно там, где, по преданию, была зарыта братом Николаем «Зеленая палочка», чудесный талисман, тайна возрождения человечества. <.> Любовь и Разум, озарявшие эту великую жизнь, освободились от оболочки личности. И наступила новая эпоха распространения
Г1491
Поделиться книгой: