Помоги проекту - поделись книгой:
Обучался он в группе № 147. Списки ее сохранились — все 23 человека, но о том, как сложилась их судьбы, куда эти люди подевались, абсолютно ничего не известно, хотя студенты-политехники и пытались впоследствии, в 1960— 1970-е годы, найти хоть кого-то из тех, кто учился вместе с героем. Не получилось, не удалось. Оно и неудивительно — впереди у страны и у них у всех, у этих студентов, были большая война, да еще и несколько локальных войн, и чудовищная блокада Ленинграда, а кого-то и репрессии могли коснуться…
Зато известно, что одновременно с Лягиным на том же механическом факультете, на одном с ним курсе, обучался создатель прославленного танка Т-34 Михаил Кошкин. Если Виктор по возрасту был немолодым студентом — как-никак, поступил в 20 лет, — то Михаил Ильич для своих однокурсников вообще был стариком, не только по возрасту, но и по жизненному опыту. Ему уже было за тридцать, он воевал и был ранен в мировую войну, затем прошел всю Гражданскую и в 1919-м, на Северном фронте, был принят в ряды ВКП(б). До революции Кошкин успел окончить лишь три класса церковно-приходской школы, после чего начал работать, зато после Гражданской войны он с отличием окончил военно-политические курсы в Харькове, а вскоре, после увольнения из армии, был направлен в Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова. Во время учебы Михаил достаточно близко познакомился с такими легендарными в советской истории личностями, как Сергей Киров и Серго Орджоникидзе, и это впоследствии очень ему помогло. По окончании университета Кошкина направили в город Вятку, где он сначала руководил кондитерской фабрикой — кстати, в юности он трудился именно на кондитерской фабрике, но только в Москве, — а затем, что называется, «пошел по партийной линии», причем весьма успешно. Уже в 1928 году Кошкин возглавил отдел агитации и пропаганды Вятского губернского комитета партии большевиков.
Казалось бы, «жизнь удалась» и впереди у Михаила Ильича новые высоты в «партийной карьере»; однако не прошло и года, как он написал личное письмо Кирову, который тогда возглавлял не только ленинградскую парторганизацию, но и был первым секретарем Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б). В письме была изложена совершенно необычная просьба: отпустите, мол, с партийной работы — хочу получить техническое образование! Мироныч, как известно, был мужиком толковым, да и сам некогда окончил Казанское механико-техническое училище, а потому просьбе этой внял. Так Кошкин из высокопоставленного партийного чиновника губернского масштаба вдруг превратился в обыкновенного студента.
По окончании теперь уже Ленинградского индустриального института (про все реформы и переименования мы уже говорили) Михаил Ильич был направлен в конструкторское бюро завода «Красный путиловец», который в конце того же 1934 года будет переименован в Кировский завод. Широко известно, что завод этот выпускал тракторы — но все-таки главной его продукцией являлись танки. Недаром же через два года Михаил Кошкин «За отличную работу в области машиностроения», как значилось в соответствующем указе, — был награжден боевым орденом Красной Звезды. Произошло это весной 1936-го, а в конце того же года приказом наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе Михаил Ильич был назначен руководителем КБ Харьковского завода им. Коминтерна, который официально именовался «паровозостроительным», но тоже выпускал танки.
Именно там Михаил Ильич Кошкин и создал свой шедевр — танк Т-34. В феврале 1940 года, в мороз, по бездорожью, две первые «тридцатьчетверки» дошли от Харькова до Москвы, где в Кремле, на Ивановской площади, были показаны высшему руководству страны, затем подвергнуты всесторонним испытаниям и после того благополучно возвратились обратно. Танк был рекомендован для немедленной постановки на производство. Михаил Ильич сам участвовал в пробеге Харьков — Москва — Харьков, и жесточайшая простуда, наложившаяся на огромное переутомление, окончательно подорвала его здоровье… Кошкин умер 26 сентября 1940 года. Признание, награды, премии, слава — все это придет к нему уже посмертно.
Когда мы говорим про «оружие Победы», то тремя его символами являются для нас танк Т-34, гвардейский реактивный миномет «катюша» и штурмовик Ил-2.
На этом мы и обрываем рассказ о первом главном конструкторе танка Т-34, соученике нашего героя по Политехническому институту. Мы не знаем, насколько тесно они общались, какие между ними были отношения. Безусловно — неблизкие, потому как это были совершенно разные люди, однако их имена не только написаны золотом на беломраморных досках, установленных в нынешнем Санкт-Петербургском политехническом университете Петра Великого — они навсегда останутся в истории нашего Отечества. А потому важно знать, что на каком-то отрезке времени судьба свела двух этих замечательных людей под крышей одного замечательного учебного заведения.
…Впрочем, если немного углубиться в историю Политехнического университета, то можно узнать, что в том же 1934 году, что Кошкин и Лягин, из стен Ленинградского индустриального института вышли также Николай Степанович Казаков[10], всю Великую Отечественную войну руководивший Наркоматом тяжелого машиностроения, и Яков Федорович Капустин[11] — секретарь Ленинградского горкома в дни блокады, уполномоченный Государственного Комитета Обороны по эвакуации предприятий города, впоследствии репрессированный по «ленинградскому делу». Можно вспомнить еще и выпускников других факультетов воссоединенного в 1933 году Политеха, но тогда уже мы слишком далеко уйдем от нашего героя.
Зато совершенно обязательно нужно сказать про Глеба Косухина, полярного летчика — не соученика Виктора, но его родственника и друга, человека, с которым он общался именно в то время. В николаевской областной газете «Южная правда» о нем было написано так:
«Это друг юности разведчика. Он женат на младшей сестре героя — Софье Александровне. Это он, Глеб, помогал молодому студенту Политехнического института Виктору Лягину, когда ему приходилось трудно с учебой. Это он вместе со своим другом по воскресным дням отправлялся в дальние прогулки…
— Мы с ним на лыжах ходили, — рассказывает Глеб Владимирович Косухин. — Любил он лыжню в русский морозец…»{20}
Есть люди, интересные лишь тем, что им довелось (посчастливилось, случилось — кому как!) общаться с замечательными людьми. Но все-таки, если в физике притягиваются друг к другу разноименно заряженные тела, то в человеческих отношениях получается обычно наоборот. Если человек «заряжен положительно», то он и притягивает к себе положительных людей, и чем интереснее личность — тем больше вокруг нее других интересных людей.
Глеб Владимирович Косухин происходил из старинного рода мастеров-самоучек. Известно, что когда в 1933 году в авиационной катастрофе погиб его старший брат, он заявил, что займет его место. И действительно, Глеб не только участвовал во многих арктических экспедициях в качестве бортмеханика, но и не раз сидел за штурвалом самолета. В годы Великой Отечественной войны он участвовал в обороне Советского Заполярья, а после войны продолжал свою не самую заметную, но такую важную и ответственную работу на Крайнем Севере. Один из наших знаменитых полярников писал о Косухине как о «представителе славного племени арктических бортмехаников». Имя его еще появится на страницах нашей книги.
А мы возвращаемся непосредственно к периоду учебы Виктора Лягина в Политехническом — будем называть его подлинным наименованием — институте. Как мы уже увидели, науки он осваивал достаточно успешно. Но вот характеристика, не имеющая даты, — она подписана директором института и заведующим отделением машинных двигателей. В характеристике значится: «В Институте <является> инструктором коллектива ВЛКСМ и комсоргом группы. Социально-экономическому циклу ЛЯГИН уделял недостаточно внимания. Политическая подготовка средняя. Дисциплинирован и выдержан. Академическая подготовка выше среднего. Может быть использован на работе в цеху».
Приходится сделать вывод, что из общего числа учебных предметов Виктор выбирал для себя то, что считал наиболее важным — то есть те специальные дисциплины, которые, как он понимал, действительно будут ему необходимы в последующей трудовой деятельности. Однако не совсем понятно, как у фактически профессионального комсорга — сколько лет уже Лягин занимался комсомольской работой! — может быть «средняя» политическая подготовка? Ведь он, насколько можно судить по документам, с первого курса был членом институтского комитета комсомола, заместителем секретаря факультетской ячейки ВЛКСМ…
Между тем семья Лягиных увеличилась: 21 декабря 1930 года родилась дочка Татьяна, Тата, как называли ее родные, и это, понятно, требовало дополнительных расходов. Да еще с ними жила Мария Александровна, получавшая мизерную вдовью пенсию, а старшая сестра Анна Александровна тоже не была состоятельным человеком…
О том, как жилось тогда семье Лягиных, свидетельствует весьма интересный документ — заявление, на котором отпечатана типографская «шапка»: «В Ленинградский Машиностроительный Институт». Хотя строчкой выше типографским опять-таки способом указано: «Писать четко и чернилами», — в заявлении, после отпечатанного «Прошу выдать мне удостоверение в том, что я состою в числе студентов ЛМИ для…» следует не слишком разборчивая скоропись простым карандашом: «…получения хлеба за время отпуска». Дата — «7 июля 1933 года». Хлеб тогда, несмотря на голод в ряде районов страны, стоил достаточно недорого — значит, с деньгами было действительно туго. И потому требовалось, что называется, подрабатывать.
Известно, что на каких только работах не подрабатывают студенты — дворниками, грузчиками, официантами… А вот Виктор Лягин, в отличие от большинства своих «собратьев», изначально стал трудиться по специальности. Так он и указал в автобиографии, датированной 7 апреля 1938 года, — явно это писалось по запросу НКВД:
«Со 2-го курса работал на предприятиях Ленинграда:
— 1931–1932 гг. — конструктором на заводе им. К. Е. Ворошилова;
— 1932–1933 гг. — инженером на Ленкомтрансе;
— 1933–1936 гг. — старшим инженером в проектном институте Гипроспецмашпроект».
Вот они характерные для Лягина целеустремленность и упорство: работать не только для заработка, но и получать при этом профессиональный опыт, чтобы прийти на производство уже по-настоящему подготовленным специалистом. Недаром даже при этой подработке у Виктора наблюдается карьерный рост — до должности старшего инженера. И работал он, как можно понять, очень добросовестно — именно поэтому Лягин по распределению будет направлен на тот же Гипроспецмаш, уже на «свою» должность.
В общем, понятно, что лишнего времени для прохождения «лишних» учебных предметов у Виктора просто-напросто не было: нужно было изучать то, что он считал необходимым, заниматься общественной работой, уделять должное внимание семье, подрабатывать, получая при этом не только деньги, но и бесценный опыт, да еще и с чужими детьми возиться, как требовала его душа… Ну и про спорт, разумеется, забывать не будем. А тут еще в институте у Лягина произошли какие-то неприятности, из-за чего его лишили стипендии… Ситуация эта весьма таинственная — о ней сбивчиво рассказывается все в том же сборнике, изданном Политехническим университетом:
«Осенью 1933 г. возникла курьезная проблема. Лягин по ошибке был включен в список студентов, снятых со стипендии, вместо своего однофамильца, обучавшегося в другой группе. Об этом говорит служебная записка, направленная заместителем начальника факультета в сектор кадров. Справедливость была восстановлена»{21}.
Берем вышеуказанную записку, однако никаких обещанных «курьезов» (в особенности — для нашего героя) мы там не находим. Заместитель начальника факультета — в подписи удалось разобрать «Аста…», далее следует загогулина — сообщает в «Сектор кадров», что «по ошибке студ. Леучнин (или Леучпин — в общем, как-то так. —
К сожалению, никаких подробностей о произошедшем инциденте мы не имеем, хотя и можем предполагать, что стипендии Лягин был лишен не за учебу и тем более не за пассивное отношение к общественной жизни. Скорее всего, что-то произошло по «дисциплинарной» линии. По имеющимся у нас сведениям — не задокументированным, но полученным из достоверных источников, — Виктор был, что называется, «тот еще гусар» по характеру, привычкам, замашкам. Не исключаем, что это бурлила дворянская кровь, тщательно скрываемая, — не столь ведь и давно (до известных событий октября 1917-го) студенты — «белоподкладочники», то есть происходившие из дворянских, состоятельных семей, — старались «гусарить» изо всех сил. Слово это, если обратиться к Толковому словарю Владимира Ивановича Даля, означает «молодцевать из похвальбы, франтить молодечеством». Вполне возможно, что Лягин и «домолодцевался» до лишения стипендии. Хорошо хоть не отчислили — но, впрочем, на выпускном курсе подобное случается крайне редко и в совершенно исключительных случаях. Значит, до такого исключительного случая не дошло.
А время шло, и выпуск из института становился все ближе… Вот что вспоминала старшая сестра героя Анна Александровна:
«Рос простой паренек. Очень любил все русское. Веселый, добрый, упрямый. Вернее, упорный. Когда диплом в институте защищал, все у него с чертежами не ладилось. Встанет вот из-за этого письменного стола: “Аня, помоги, пожалуйста…” А я ему: “Витюша, я же в этом ничего не понимаю”. А он шутит: “Ты все понимаешь, ты у нас умная, тетя Аня…” И снова садится за письменный стол. Я, говорит, их все равно одолею. И одолел. Диплом защитил с отличием»{22}.
Диплом был по специальности «инженер-механик по конструированию автомобилей и тракторов», тема дипломной работы — «Шасси трехтонной грузовой машины для междугородного сообщения». Как можно понять, тема сугубо мирная, тогда как Михаил Ильич Кошкин, получивший ту же специальность инженера-механика, защитил диплом на тему «Коробка переменных передач среднего танка». Кошкин уже четко знал, чем он будет заниматься в жизни.
Итак, Виктор Лягин окончил курс обучения. И тут возникает вполне закономерный вопрос: как можно оценить уровень его образования? Хороший из него получился инженер или плохой? Сильный или слабый? Ответ однозначный: из стен Политехнического института Лягин вышел с образованием европейского уровня. Это не комплимент и не какие-то красивые слова — уровень своей подготовки ему пришлось демонстрировать в экстремальных, в полном смысле слова боевых условиях, и его профессионализм оценивали люди, изначально не испытывавшие к нему никаких теплых чувств, зато прекрасно разбиравшиеся в предмете. На тех «экзаменах», которые достаточно скоро пришлось сдавать Виктору, расплатой за любую ошибку могла стать его жизнь, а пересдача была исключена. Но мы о том расскажем несколько позже…
Об инженерской жизни Лягина, к сожалению, нам особо писать нечего. После выпуска он, как мы знаем, фактически остался старшим инженером в проектном институте «Гипроспецмашпроект», где подрабатывал еще в студенческие годы; в апреле 1936 года был назначен (или переведен?) почему-то инженером строительно-квартирного отдела Ленинградского военного округа; в ноябре того же года стал инженером-технологом Ленинградского станкостроительного завода им. Ильича, притом совмещал основную работу с выполнением обязанностей секретаря комитета ВЛКСМ. (Это указано в одних документах, тогда как в других документах значится, что он был членом комитета ВЛКСМ, как там написано, «Станко-завода» и заместителем секретаря комитета с 1937 по 1938 год.) Кстати, в институте он был членом месткома, местного комитета профсоюза, еще с 1933 года, то есть постоянно совмещал работу на производстве с общественной деятельностью. Что ж, это было в духе того времени…
А вот в личной жизни произошла катастрофа — в 1935 году скончалась от брюшного тифа Ольга Лягина. Родные вспоминали, что Виктор очень тяжело переживал это страшное и нелепое горе, долго не мог прийти в себя, свыкнуться с потерей любимого человека, с возникшей вдруг пустотой… Да и вообще, этот удар поразил всю их дружную семью, в которой Ольгу очень любили. Отныне маму маленькой Таточке заменила тетя, Анна Александровна. В общем, жизнь круто и неожиданно изменилась не в лучшую сторону.
В ноябре 1936 года Виктор перешел работать на станкостроительный завод имени Ильича — этот бывший завод братьев Экваль получил название «завод “Ильич”» еще в 1922 году. Любят у нас в России своих вождей — до умопомрачения! А так как в 1917 году здесь — точнее, в том числе и здесь — создавались первые в Петрограде красногвардейские отряды, то Головинский переулок, на котором стоит предприятие, перекрестили в Красногвардейский.
От тех мест, где проживал Виктор Лягин, завод находился неблизко — на другом берегу Невы, за Большой Невкой, неподалеку от печально известной Черной речки, и добираться до него на городском транспорте приходилось достаточно долго. Но что делать? В те времена места работы особенно не выбирали — направили и пошел туда, где, как считается, ты нужнее.
Вот что рассказывал о нашем герое его коллега — инженер-технолог завода имени Ильича Б. Т. Ганфельд (такие его инициалы указаны в газете «Ленинградский станкостроитель», хотя в книге «Право на бессмертие» он именуется Борисом Михайловичем):
«Как сейчас помню тот день, когда в одной из комнат технологического отдела, где я работал, появился атлетически сложенный, подтянутый блондин с серыми глазами. Он сразу же произвел на нас, работников отдела, приятное впечатление, как человек, уверенно идущий в жизнь.
Всесторонне развитый инженер, Виктор одновременно глубоко и серьезно увлекался искусством, литературой, хорошо знал иностранные языки. Особую страсть питал к спорту. Можно с уверенностью сказать, что он легко мог стать выдающимся чемпионом в каком-либо из видов спорта, если бы посвятил себя целиком этим занятиям, но они для него были лишь необходимой потребностью. Он настойчиво и мастерски занимался легкой атлетикой, лыжным, конькобежным спортом, борьбой, боксом, яхтой, плаванием…»{23}
А вот какая характеристика дается Виктору в справке, подготовленной Управлением ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области 16 июля 2008 года:
«В 1970-х годах ветераны завода им. Ильича отмечали, что В. А. Лягин был энергичным парнем, который, как казалось его сверстникам, “знал и умел всё”: играл на рояле, водил машину, ездил на мотоцикле и на лошади, любил фотографировать, страстно увлекался парусным спортом, владел разговорным немецким и английским языками».
К сожалению, подробных характеристик, подобных этой, но только датированных 1930-ми годами, у нас не имеется. Тогда всё писалось по делу и, соответственно, гораздо проще. Вот, например, документ, полученный из Центрального архива ФСБ России:
«Характеристика о гражданской работе командира запаса тов. Лягина Виктора Александровича — работающего на Станкозаводе им. Ильича в должности технолога.
В занимаемой должности работает с “28” ноября 1936 г.
Текст характеристики
ЛЯГИН Виктор Александрович, 1908 г. рождения, национальность — русский, социальное происхождение — служащий, образование — высшее техническое, член ВЛКСМ с 1923 года.
На заводе работает с 28 ноября 1936 года в должности инженера-технолога. 1-го января 1938 года назначен ответственным исполнителем по изобретательству и рационализации по совместительству.
За время работы на заводе проявил себя дисциплинированным, добросовестным работником, знающим свое дело.
В общественной жизни завода принимает активное участие, как пропагандист и секретарь Комитета ВЛКСМ завода. 25 февраля 1938 г. принят в кандидаты ВКП(б).
Руководитель учреждения
Секретарь парткома
Председатель профкома (подписи)».
Уточним, что «командирами» тогда именовали офицеров РККА — соответственно, студенты ряда вузов по выпуску становились «командирами запаса».
Сейчас мы уже знаем, что именно в то время к Виктору Александровичу Лягину проявило непраздный интерес такое серьезное ведомство, как НКВД — Народный комиссариат внутренних дел СССР. Поспешим успокоить наиболее впечатлительных читателей: наркомату Лягин был интересен не в качестве очередной «жертвы сталинских репрессий», но как потенциальный сотрудник. Почему так произошло и чем этот интерес был вызван, мы подробно расскажем в следующей главе.
Но вот, кстати, еще одна характеристика, написанная уже после ухода Лягина с предприятия, — известно, что на заводе имени Ильича он работал до 3 июля 1938 года:
«Ленинградский Станкостроительный завод им. “ИЛЬИЧА”
13 сентября 1938 г.
ХАРАКТЕРИСТИКА
на кандидата ВКП/б/ ЛЯГИНА Виктора Александровича
ЛЯГИН В. А. работал на станкостроительном заводе им. Ильича с Октября 1936 г. по Июнь 1938 г. в должности инженера-технолога. Тов. Лягин за все время пребывания на нашем заводе вел активную работу в парторганизации, работал Зам. Секретаря Комитета ВЛКСМ. Являлся хорошим пропагандистом по изучению политграмоты.
Тов. ЛЯГИН политически грамотный, выдержанный и благонадежный.
Секретарь Парткома: /Орлов/».
Ну, то, что мы и говорили: не то секретарь, не то заместитель секретаря комитета ВЛКСМ! При этом обе бумаги почти что одновременно подписал один и тот же господин… извините, товарищ Орлов, секретарь парткома, адресуя их не куда-нибудь, а в НКВД. Как видим, наш бездушный бюрократизм традиционен — процветает при любой формации. А вот то, что граждане боялись «всевластного НКВД» — похоже, что «эти слухи сильно преувеличены», как сказал писатель Марк Твен по совершенно иному поводу. Боялись бы — так хотя бы документы в адрес этого ведомства добросовестно готовили! И нам, историкам, тогда бы было гораздо проще…
Кстати, где-то в это время Лягин женился во второй раз. Супругой его стала Людмила Михайловна (она же — Лия Моисеевна) Разумянская, но кто она — мы не знаем, неизвестно и то, почему брак этот оказался недолговечным — он был расторгнут в самом начале 1939 года.
Однако это будет впереди, а мы сейчас расскажем о том, как и почему столь круто изменилась судьба нашего героя.
Глава третья
«ПРЕДЛОЖИЛИ ПОЙТИ В РАЗВЕДКУ…»
Итак, летом 1938 года Виктор Лягин был принят на службу в НКВД.
Современный читатель имеет об этой организации довольно-таки скудное и весьма приблизительное представление, потому как в основном ему об этом ведомстве известны лишь разного рода «ужастики», поступающие, как правило, с телеэкрана. Но думается, что 80 лет тому назад обывательские (прибегнем к такому довольно многозначному термину) представления о данном основательно засекреченном ведомстве были не намного шире — а если без тогдашних «ужастиков» (мол, слышали, что опять кого-то за что-то забрали), так и вообще…
Даже наш всезнающий «Политический словарь» в статье «Народный комиссариат внутренних дел (НКВД)» растолковывает это понятие более чем лаконично и довольно-таки невнятно, к тому же пытаясь свести все к историческим экскурсам: мол, это «орган государственной безопасности Советского Союза, главное орудие советского народа в борьбе с иностранными разведками, с их агентами — шпионами, вредителями, диверсантами, террористами»{24}.
Далее в статье следует рассказ про ВЧК — Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, образованную 20 декабря 1917 года; товарищ Сталин, указывает словарь, назвал ее «грозой буржуазии, неусыпным стражем революции, обнаженным мечом пролетариата». Заметим, что в отличие от своих преемников, монотонно читавших по бумажке казенные банальности, Иосиф Виссарионович в своих речах был весьма оригинален и даже афористичен. Затем в статье говорится про реорганизацию ВЧК в ГПУ — Государственное политическое управление, — произошедшую в декабре 1921 года; через два года ГПУ было преобразовано в ОГПУ, Объединенное — далее по тексту — управление, которое «продолжало вести борьбу с контрреволюционными заговорами и шпионажем. Одновременно оно повело борьбу с экономической контрреволюцией и вредительством». (Лезть в дебри, объясняя, что означает «экономическая контрреволюция», мы не будем, но уточним, что подобная борьба началась аж в 1928 году с приснопамятного «шахтинского дела» — и пошло-поехало; впрочем, до сих пор неизвестно, сколько во всех этих громких делах было пресловутой «липы», а сколько — подлинного вредительства.)
После слов об ОГПУ следует коротенькая справка, касающаяся теперь уже непосредственно НКВД: «Постановлением ЦИК СССР от 10 июля 1934 г. ОГПУ было реорганизовано в Народный комиссариат внутренних дел (НКВД). С помощью своей разведки советский народ под руководством партии большевиков разоблачил и разгромил троцкистско-бухаринские и буржуазно-националистические контрреволюционные гнезда… Советская разведка пользуется любовью и постоянной помощью всех трудящихся в борьбе с врагами народа»{25}.
При чем здесь разведка — абсолютно непонятно. Совсем не она громила всяческие «контрреволюционные гнезда». Впрочем, сама разведка на ту пору — речь идет о лете 1938 года, когда наш герой был зачислен в ряды НКВД, — являлась всего лишь 5-м отделом Первого управления данного наркомата. А еще, помимо внешней разведки, в состав НКВД СССР — кроме отдела охраны правительства, контрразведки, Особого отдела (то есть военной контрразведки) и ряда других подразделений, объединенных в рамках ненадолго упраздненного на то время Главного управления государственной безопасности (ГУГБ), — входили и Рабоче-крестьянская милиция, и пограничные войска, и пожарная охрана, и недоброй памяти ГУЛАГ, то есть Главное управление лагерей (впрочем, не будем опять-таки наивно утверждать, что эти лагеря были забиты исключительно ни в чем не повинными «жертвами сталинских репрессий»), ну и еще целый ряд различных структур.
Так что сказанное нами вначале «был принят на службу в НКВД» ничего конкретного не открывает. Зато мы можем объяснить, почему именно герой нашей книги был туда приглашен.
На всем протяжении истории Советского государства его руководство с большой опаской относилось к тем, кто должен был защищать это государство от происков внешних и внутренних врагов — то есть к армии и спецслужбам. По таковой причине популярные в народе военачальники в мирное время быстро оказывались не у дел, а руководителями спецслужб обычно ставили беззаветно преданных «первому лицу» и чрезвычайно исполнительных высокопоставленных сотрудников партийного (впоследствии — и комсомольского) аппарата, готовых возглавить любую работу. В свою очередь, партработники, ставшие вдруг чекистами, старались окружать себя своими собственными «беззаветно преданными» и избавлялись от старых профессиональных кадров, потому как не могли не чувствовать их превосходства. Ведь такое, как известно, не прощается — кто из начальства любит подчиненных умнее себя? К тому же многознание профессионалов многих страшило: как известно, в ходе «политических игр» наверх чаще выходят не самые умные, но наиболее хитрые и ловкие — а потому и, к сожалению, неизбежно чем-то себя замаравшие на своем карьерном пути…
С 10 июля 1934 года Наркоматом внутренних дел СССР руководил Генрих Григорьевич Ягода (Енох Гершевич Иегуда), чекист с 1919 года, член Центрального комитета ВКП(б). Конечно, ничто в нашей жизни просто так не происходит, и в высшее руководство спецслужбы Генрих Григорьевич (уже с 1923 года он исполнял обязанности заместителя председателя ОГПУ) попал не только благодаря своим заслугам и таланту. Ягода был «человеком Свердлова», точнее, родственником председателя ВЦИКа, то есть второго лица в советской государственной иерархии. Его отец приходился двоюродным братом отцу Якова Михайловича, а сам Генрих Григорьевич был женат на племяннице Свердлова.
История свидетельствует, что Ягода был далеко «не подарок», он ревностно выполнял указания «верхов», старательно раскручивая приснопамятный «маховик репрессий», однако, насколько известно, все же противился масштабным фальсификациям дел о «подпольных антисоветских организациях», за что потом и поплатился. Тем более что его родственника Якова Михайловича давно уже не было на свете и заступиться за Ягоду теперь было некому…
25 сентября 1936 года Сталин, находившийся вместе со Ждановым на отдыхе в Сочи, направил в Москву членам политбюро телеграмму следующего содержания:
«Считаем абсолютно необходимым и срочным назначение тов. Ежова на пост наркомвнутдела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД»{26}.
В результате уже на следующий день на смену Ягоде пришел Николай Иванович Ежов — секретарь ЦК ВКП(б) и председатель Комиссии партийного контроля. То есть представитель высшей партийной номенклатуры, ранее, в отличие от Ягоды, никакого отношения к органам государственной безопасности не имевший. Придя в наркомат, «железный сталинский нарком», как тут же восторженно окрестила Ежова партийная печать (впрочем, иной печати тогда у нас в стране и не было), нанес сокрушительный удар по чекистским кадрам (о прочих его заслугах в деле борьбы с «врагами народа» мы сейчас не говорим):
«Одним из первых шагов Ежова на посту наркома стало указание о том, что органы госбезопасности должны развернуть чистку, начиная с самих себя. 18 марта 1937 года Ежов выступил на собрании руководящих работников Наркомата внутренних дел, на котором заявил, что “шпионы” заняли в НКВД ключевые посты. Он потребовал “твердо усвоить, что и Дзержинский испытывал колебания в 1925–1926 годах. И он проводил иногда колеблющуюся политику”. Это был сигнал о том, что репрессии коснутся и ближайших соратников Дзержинского. Вскоре волна арестов в НКВД захлестнула и его руководящих работников»{27}.
Г. Г. Ягода, первый в истории Генеральный комиссар государственной безопасности — звание, равное Маршалу Советского Союза, — был тогда переведен на работу в Наркомат связи СССР. Хотя тоже наркомом, но все-таки уровень здесь у него был уже совершенно не тот, что у наркома внутренних дел… А полтора года спустя, 8 марта 1938 года, он, теперь уже подсудимый по делу антисоветского «правотроцкистского блока», которое рассматривала Военная коллегия Верховного суда Союза ССР, давал следующие чистосердечные показания на вечернем судебном заседании:
«Я должен здесь со всей ответственностью заявить, что виною тому, что Советская власть и органы НКВД только в 1937–1938 годах смогли вскрыть и ликвидировать контрреволюционную деятельность организации правых и “правотроцкистского блока”, является моя предательская работа в системе Народного Комиссариата Внутренних Дел. Если бы советская разведка была свободна от контрреволюционной группы правых и шпионов, которые благодаря мне сидели в аппарате НКВД, заговор против Советской власти, несомненно, был бы вскрыт в своем зародыше»{28}.
Ну, просто, извините, бред собачий! Получается, что проверенные и перепроверенные руководители спецслужбы и есть самые главные враги и заговорщики! Однако это всё говорилось на открытом процессе, перед переполненным залом, и тот же Ягода прекрасно понимал, какой именно будет вынесен ему приговор… Почему же он не крикнул — мол, товарищи, не виноват я, все это придумано, а меня, несчастного, силой вынудили подписать признания? Финал, понятно, был бы тот же самый — однако на тот свет Генрих Григорьевич отправился бы отнюдь не в качестве изменника и заговорщика. Почему он не решился изменить показания — непонятно. Очень сложный вопрос, до сих пор остающийся без ответа…
Зато теперь уже известно, что в результате «чистки», проведенной «железным наркомом», органы внутренних дел и государственной безопасности понесли воистину ужасающие потери. При этом репрессиям подвергались и виноватые, и правые: во времена так называемой «ежовщины» оказались расстреляны и такие кровавые палачи, как Яков Саулович Агранов или Карл Викторович Паукер[12], и такие пламенные патриоты социалистического Отечества, чекисты воистину «с чистыми руками и горячим сердцем», как уже известный нам Артур Христианович Артузов или Андрей Павлович Федоров[13] — и многие, многие иные…
Впрочем, как ни усердствовал Николай Иванович, но в конце концов и его самого записали во «враги народа»: сначала, в апреле 1938 года, он был по совместительству назначен наркомом водного транспорта, затем, в декабре того же года, оставил должность наркома внутренних дел, а в апреле 1939-го арестован… На судебном процессе Ежов заявил: «Я “почистил” 14 000 чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я их мало “почистил”». Расстреляли Ежова 4 февраля 1940 года, и он, как и его предшественник Ягода, реабилитации не подлежит…
Обо всем этом мы рассказали потому, что в результате «правления» Ягоды и Ежова в Наркомвнуделе (было такое официальное сокращение) возник серьезнейший дефицит кадров. И тогда «наверху» было принято беспрецедентное решение. «В марте 1938 года в органы государственной безопасности Центральный Комитет партии мобилизовал около 800 коммунистов с высшим образованием, имевших опыт партийной и руководящей работы. После шестимесячного обучения в Центральной школе НКВД их направили как в центральный аппарат, так и в периферийные органы. Большая группа из них… была отобрана для работы в 5-м (Иностранном) отделе НКВД СССР»{29}, — вспоминал Павел Михайлович Фитин, один из «рекрутов» того самого набора, вскоре ставший начальником советской внешней разведки. Имя этого замечательного человека еще не раз встретится читателям на страницах нашей книги.
Очень важный для нас момент отмечает историк Сергей Владимирович Сергутин: «В конце 1938 года ЦК ВКП(б) направил на работу в разведку свыше 200 молодых коммунистов с высшим образованием из числа партийных, советских и комсомольских работников»{30}. То есть четвертая часть всех «новобранцев» получила назначение именно во внешнюю разведку.
В числе этих восьмисот, взятых на службу в НКВД, а несколько позже — и отобранных в разведку двухсот молодых коммунистов, оказался и герой нашей книги…
Впрочем, кое-кто из авторов, писавших про Виктора Лягина, предлагает свой вариант развития событий:
«В некоторых исследованиях утверждается, что уже в 1935 году, вскоре после устройства на работу, Виктору предложили пойти в разведку, но он отказался, сославшись на свое стремление работать по специальности. Однако, скорее всего, речь могла идти только о первом знакомстве.
Лягина проверяли и проверяли долго. Затем должны были дать первые задания…
Коллеги по заводу им. Ильича не могли не заметить, что Виктор стал все реже появляться на заводе. Обратили внимание и на его увлечение фотосъемками. Поскольку время было суровое и манкировать служебными обязанностями никому не дозволялось, окружающие должны были о многом догадываться»{31}.
Вообще-то, от предложения «пойти в разведку» тогда отказываться было как-то не принято — особенно среди коммунистов. Как говорилось, «партия приказала» — и лепет о том, что, мол, «хочу работать по специальности», в расчет не принимался.
К тому же, если верить автору вышеприведенных строк, получается, что оперативного работника «засветили» изначально: мол, «окружающие должны были о многом догадываться». Ну а если бы вдруг среди этих «окружающих» оказался «не наш человек»? Сидит себе такой под видом простого инженера, а сам при этом работает на каких-то своих зарубежных «хозяев», и нет на него майора Пронина[14]! Думаете, вражеских агентов у нас тогда не было? Да как бы не так!
…Помнится, был такой случай — произошел он уже во время Великой Отечественной войны, но имел, как оказалось, гораздо более глубокие корни. 9 сентября 1941 года особым отделом одной из воинских частей был арестован по подозрению в членовредительстве красноармеец Рейбруд — 1911 года рождения, уроженец Винницкой области, еврей по национальности. И тут, в ходе доверительного разговора этого солдата с военными контрразведчиками, выяснилось, что Рейбруд еще с 1933 года являлся… агентом германской разведки! Он работал в Москве на так называемом «спецстроительстве № 5» и разрешил своей знакомой, некой Розенфельд, что-то на том объекте тайком пофотографировать. После успешно прошедшей «фотосессии» его и завербовали, предложив выбирать одну из двух работ: либо шпионить в интересах гитлеровского рейха, либо — после соответствующей информации, анонимно переданной в НКВД, — валить лес в сибирской тайге. Рейбруд, очевидно по причине своего слабого здоровья, предпочел первый вариант и с тех пор не только помогал другим «фотографам», но и сам, по возможности, похищал какие-то чертежи. Трудился он на шпионской ниве достаточно успешно, так и не попав в поле зрения тех самых «всевидящих органов». Хотя вполне возможно, что особой пользы от этого агента и не было — недаром же, когда началась война, гитлеровские «хозяева» приказали ему добровольно поступить в ряды Красной армии, потому как из-за своего болезненного состояния здоровья он призыву не подлежал.
Для выполнения задания резидент щедро снабдил Рейбруда отравляющими веществами, предназначенными для заражения водных источников, и сигнальными ракетами — а ведь это уже, извините, не бумажки из мусорных корзин тырить! С таким «арсеналом» попадешься — не отвертишься… В общем, шпион решил спасать свою шкуру. Проще всего было бы прийти с повинной в особый отдел, но тогда пришлось бы сознаваться и в почти десятилетней шпионской деятельности; можно было бы просто тайком выбросить все полученное снаряжение в отхожую яму и честно воевать, в надежде, что затеряешься — это было вполне возможно в летней неразберихе 1941-го — или погибнешь смертью храбрых… В крайнем случае, можно было бы попробовать перебежать к немцам, заявив, что он, мол, старый агент и попал под подозрение, — однако Рейбруд так перепугался всего происходящего на фронте, да и своих немецких хозяев он, очевидно, тоже смертельно боялся, что произвел позорный самострел…
Так где гарантия, что такой вот тип не трудился рядом с нашим героем и, сделав соответствующие выводы — если уж «о многом догадывался», — не передал их «куда не следует»? Вот, мол, товарищ Лягин работает на НКВД — обратите на него внимание — и всё, «расшифрован» разведчик!
Ладно, долго разжевывать не будем — ведь сначала проверяли, а потом уже что-то предлагали, и фотоувлечение тут явно было совсем ни при чем (чего такого или кого именно мог фотографировать Виктор на родной территории в интересах НКВД?), да и сразу после проверки никто заданий не давал, сначала нужно было научить сотрудника, как эти задания выполнить, а уж потом…
Поделиться книгой: