Схватка

Деникин стоял перед бушующим восторгом залам, растроганно улыбался, касаясь белоснежным платком кончиков усов. Выждав нужное мгновение, он поднял руку. Зал загремел аплодисментами с новой силой, но когда генерал спрятал платок в карман и вынул взамен несколько листков, зал быстро затих. Даже в этом сказывалась вековечная привычка казаков к дисциплине, к сильной руке.

— Господа, члены Войскового круга, — начал Деникин речь, — я так взволнован вашим приемом, так обвеян вашей лаской, что вряд ли сумею сказать все то, что хотел сказать, и сказать так, как хотел… С чувством душевного волнения, после года отсутствия, я вновь приехал в Новочеркасск, в тот город, где с огромным трудам, окруженные слепою стеной злобы, предательства и непонимания, три великих русских патриота Каледин, Корнилов и Алексеев начали строить заново русскую государственность. Я приехал исполнить свой долг: поклониться праху мертвых и приветствовать живых, чьими трудами и подвигами держится донская земля, — я приехал приветствовать Войсковой круг, олицетворяющий совесть, разум и волю Всевеликого войска Донского…

Речь Деникина лилась уверенно и спокойно. Немало времени потратил он на ее составление, понимая, что в такой день он должен быть не только убедительным, но и обязательно эмоциональным.

— Не могут же донцы допустить, — ронял генерал грустные слова в благодатную почву, — чтобы наглые пришельцы — красноармейцы — сели на их землю, лишили свободы, обобрали их до нитки и послали в братоубийственный бой против своих же казаков, как это делается в северных округах. Я верю в здравый разум, русское сердце и любовь к родине донского казака, я верю, что наша внутренняя разруха, которой я не могу и не хочу быть судьей, не отразится на нашей общей работе против врага Дона и России, и Дон будет спасен…

Сторонники Деникина стремились созвать вторую сессию Войскового круга как можно быстрее, особенно их натиск усилился после революции в Германии и, по сути, так и не удавшихся попыток установить связи с англичанами и французами, получить от них помощь. Союзники хотели на Юге иметь дело только с Деникиным, а уже через него с Красновым. Пришлось уступить. Но и этого было мало союзникам. Они, конечно, не афишируя своих устремлений, договорились о разделе влияния: Англии должен быть подчинен Кавказ и южная часть Донской области по линии реки Дон до Царицына, Франции — Крым, Таврия и северная часть Донской области.

10 февраля капитан Фуке, находившийся в это время в Новочеркасске, пригласил атамана Краснова в «Центральную» гостиницу и в присутствии французского консула Гильоме предложил подписать условия соглашения о помощи Войску Донскому.

Краснов мало хорошего ждал от этой встречи, но то, что он прочел, потрясло его:

«1. Мы вполне признаем полное и единое командование над собой генерала Деникина и его совета министров.

2. Как высшую над собой власть в военном, политическом, административном и внутреннем отношении признаем власть французского главнокомандующего генерала Франше д’Эсперро.

3. Согласно, с переговорами 9 февраля (26 января) с капитаном Фуке все эти вопросы выясняются с ним вместе и с сего времени все распоряжения, отдаваемые войску, будут делаться с ведома капитана Фуке.

4. Мы обязываемся всем достоянием Войска Донского заплатить все убытки французских граждан, проживающих в угольном районе „Донец“, и где бы они ни находились в происшедших вследствие отсутствия порядка в стране…»

Дальше Краснов не смог читать. Он положил руку на блестящий лист бумаги со страшными словами и, откинувшись на спинку кресла, пробормотал:

— Но, господа… Это же!.. Это же!..

— Это единственный возможный вариант нашего сотрудничества! — капитан Фуке встал, давая понять, что разговор окончен.

Краснов вскочил, как будто в ногах распрямились пружины:

— Я доложу эти предложения моему правительству.

Фуке развел руками…

Оттягивать дальше для атамана созыв Войскового круга не имело смысла. И так уж была на носу дата, которую он назначил для второй сессии еще в сентябре, — 14 февраля. Краснов решил довести до сведения депутатов Войскового круга требования французов и, чем черт не шутит, может на этом отыграть свое последнее сражение.

Но первый же день работы Круга показал: все его надежды тщетны. Когда походный атаман Денисов принялся докладывать о положении на фронтах, ему нечего было оказать: всюду разложение, отступление, неудачи.

По сложившейся традиции, никто не предъявляет претензий наказному атаману. Все направляют критику на походного атамана и начальника штаба. Затем зачитывается решение, в котором требуется отставка генерала Денисова и полковника Полякова.

Краснов с перначом в руках произносит речь и пытается представить доклад Денисова несколько в ином свете, рассказывает о французских требованиях. Его плохо слушают. Заканчивает он речь словами о том, что если Войсковой круг принимает отставку командующего Донской армией и его начальника штаба, то он, Краснов, тоже уходит в отставку. Круг молчит. И Краснов уходит. Так решилась почти полугодовая задача, кто кого — Деникин Краснова или Краснов Деникина.

Атаманом Всевеликого войска Донского избрали брата известного идеолога белоказачьего движения генерал-лейтенанта Африкана Богаевского, о котором позднее очень точно скажет прокурор Донской области Калинин: «Он обладал симпатичными свойствами, которые удовлетворяли в равной мере и Деникина, и Харламова, — полной бездарностью и умением никому не противоречить».

Так заменилась одна белая власть другой. Лагерь контрреволюции становился более тесным. Мрак над Доном густел.

Полмесяца назад «за рубеж», в Донбюро, ушли Ольга Ильина и Нина Бородкина. Если все сложилось удачно, они должны вот-вот вернуться. Но у комитета уже накопилось много различных важных документов — и донесения военного характера, и материалы областной конференции подпольщиков.

На этот раз в поездку отправлялись сразу трое — Анна, Варя, Вернидуб. Анна и Варя имели студенческие документы. Вернидуба прикрыли более основательно: у него была справка, в которой значилось, что инвалид Д. И. Вернидуб направляется в Харьков как уроженец этого города для получения протеза в ортопедической мастерской. Все его документы были подлинные, выданы союзом увечных воинов и подписаны почетным председателем генералом Чернояровым и председателем прапорщиком Ковшуридзе. Ими же была написана просьба оказать содействие при переходе через линию фронта.

Донбюро к этому времени уже перебралось в недавно освобожденный от белых Харьков. Посланцы ростовчан поездом доехали до станции Никитовка. Потолкались здесь на базаре и, прикинувшись случайными попутчиками, наняли подводчика, на санях добрались до Дидиевки, где находился передовой пост белых.

Комендант Дидиевки, старый полковник, небрежно взглянув на документы просителей, сказал:

— Чушь! Возвращайтесь, господа, в Никитовку. Никакого пропуска дать вам не могу— по справкам, извините, через фронт не ходят.

Вернидуб подошел к столу, тяжело стуча протезом, и сказал:

— Господин полковник, это написал генерал! А он, думаю, знает, что можно, а что нет.

Полковник устало улыбнулся.

— Мне нравится, молодой человек, ваша вера в авторитет старших. Но генерал — в Ростове, далековато. Я же — здесь. Не могу-с. Честь имею. А девицам вообще в такое время дома сидеть полагается. Вот-с! Ах да, вы студентки! Сиречь — необыкновенные. Но — увы, увы!

Тогда вмешалась Анна. Потихонечку подвигая полковнику документы, она умоляюще заглянула в его глаза:

— Господин полковник, как отца родного прошу — посмотрите всё же документы. Может, есть возможность выдать пропуск? Ну, посмотрите, — мне необходимо к маме. Папы давно нет, красные его убили. Ну пожалуйста, господин полковник!

Анна заранее положила в документы деньги и хотела, чтобы полковник увидел их. Да, кажется, полковник и сам уже заметил краешек купюры. Полистав для приличия документы, тяжело вздохнув: «Ну что с вами поделаешь!» — взял документы и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, протянул пропуск на три лица и документы, конечно, без денег.

— Только, господа, езжайте ночью. Дело более надежное.

Наняли подводчика, который заломил несусветную цену, но был ли тут смысл торговаться! И в ту же ночь связные переехали прифронтовую полосу, прибыли на Константиновский стекольный завод. Советские часовые отвели неизвестных в штаб своей части, там выслушали их, посмотрели матерчатые мандаты, которые пришлось выпороть из швов пальто, дали провожатого и на паровозе отправили в Дружковку, где уже был тыл красных. Затем посланцы ростовского подполья в поезде добрались в Харьков.

Здесь их поджидала относительная неудача: в Воронеже в это время проходило совещание по устройству Советской власти в освобожденных районах Дона, большинство ответственных работников были там. Ростовцы засобирались в Воронеж.

Член Донбюро Решетков сказал:

— Товарищ Дмитрий, ты очень заметен, я бы не советовал тебе ехать на совещание. Дождись здесь Анну и Варю.

Совет был разумным. Рисковать ни к чему.

В ожидании Анны и Вари Дмитрий много читал, расспрашивал товарищей, как складывается здесь Советская власть и видел, что все живут ожиданием близкого разгрома белогвардейцев.

Анна и Варя вернулись с товарищами, возбужденные и довольные, много увидевшие, много узнавшие. Привезли пятьсот тысяч рублей и директивы. Была среди них и такая:

«Секретно.

Донское бюро РКП, заслушав доклад делегата Ростово-Нахичеванского комитета РКП, констатируя сильный рост революционного настроения в массах, рабочих и крестьянских, Ростовского и Таганрогского районов, опережающих рост партийной организации:

1. Считает необходимым подыскать подходящих партийных товарищей и командировать в Ростов.

2. Считает необходимым, чтобы Ростовская и другие нелегальные партийные организации по-прежнему вели усиленную партийную работу, довели ее до максимальных размеров и взяли руководство стихийным движением в свои руки.

3. Партийные организации должны приложить все силы к парализованию всякого влияния других партий, в частности с. тр.[4], которые своими выступлениями могут направить стихийное настроение масс в нежелательном направлении.

4. Предлагается обратить внимание на подготовку к завоеванию положения в профессиональных союзах и других рабочих организациях через членов этих союзов.

5. Предлагается всем партийным организациям приложить все усилия к дезорганизации фронта и тыла противника, не забывая, что главным условием успеха дезорганизации является сильная партийная организация.

6. Ростово-Нахичеванский комитет РКП, являясь естественным ближайшим партийным центром для нелегальных организаций Ростовского, Таганрогского районов и даже Кубанской области, по мере возможности обслуживает эти организации литературой, информацией, указаниями о работе».

Эту директиву решили везти, большинство же документов выучили наизусть.

Из Харькова ехать решили порознь. Деньги разделили так: 200 тысяч рублей везет в протезе Дмитрий, там же и директива Донбюро, по 150 тысяч взяли девушки. В Донбюро предупредили, что денег больше Ростово-Нахичеванскому комитету не дадут, пока не будет представлен отчет: за комитетом числится большая сумма.

Дмитрий выехал два дня спустя после девушек. В Константиновке его встретил Зубков и сообщил, что Анна и Варя переехали фронт благополучно. Можно трогаться в путь и Вернидубу.

— Вам, наверное, легче найти подводу, — попросил Дмитрий Зубкова.

И утром сани понесли Вернидуба к станции Кривой Торец. Уже были видны строения станции, когда впереди вдруг появился разъезд белых. По форме Дмитрий определил — дроздовцы, а у него пропуск от красных, думал, может, еще встретятся свои. Вернидуб сунул пропуск в коробку из-под папирос и выбросил в снег.

— Кто такие? Куда едете? — старший разъезда придержал коня.

Дмитрий протянул документы. Дроздовец долго читал, шевеля губами, потом решительно сказал:

— Давай в комендатуру, там разберутся.

Не слушая больше Дмитрия, приказал извозчику:

— Паняй!

Комендант в чине капитана выслушал Дмитрия не перебивая. Потом кивнул охране:

— Выведите пока! И давайте подводчика.

Прошло каких-нибудь десять минут, зовут Вернидуба. Здесь же подводчик. Теперь комендант чувствует себя уже на коне, весел и насмешлив:

— Какой пропуск ты показал красным при переезде в прифронтовую полосу?

— Я показал те же документы, что и вам. Справку о том, что протез не готов и заказ аннулирован. Обойдусь пока старым, дорогое удовольствие — так ездить.

Последнюю фразу комендант пропускает мимо ушей. Показывая на подводчика, говорит:

— Этот мужичок, между прочим, мобилизован для отбывания трудовой повинности при штабе красных.

— А мне что до этого? Мне все равно — мобилизован он или нет. Я с ним договаривался об оплате за проезд, две трети денег выдал ему на месте, оставшуюся треть выплачиваю после переезда, сейчас должен заплатить. Разве ты не видел, — обратился Дмитрий к подводчику, — я платил и тому человеку, что тебя рекомендовал?

Не поднимая глаз, подводчик говорит:

— Все так и было в точности, господин комендант. Только тот человек, что со мной договаривался, служит в штабе красных.

— Да мне-то что с того, господин комендант, где он служит! Небось с деревяшкой не очень попрыгаешь, вот я и обратился к человеку с просьбой помочь…

— Не виляй, господин нехороший, — вдруг зло сверкнул глазами подводчик, — я не знаю, кто ты. Но пропуск от красных у тебя был, это точно. Ты еще его порвал в рукаве и выбросил вместе с коробкой папирос в снег.

Дмитрий уставился в его багровеющее лицо:

— Не понимаю, почему он на меня наговаривает, товарищ капитан…

Страшный удар сбил Вернидуба с ног. Казак, стоявший сзади, вложил в удар всю ненависть к слову «товарищ»… Дмитрий же не успел и осмыслить свою оговорку. Он упал на спину, гремя протезом.

Князь Волконский, начальник ОСВАГа[5], открыл совещание контрразведок, Добровольческой и Донской, коротким приветствием:

— Господа, от души поздравляю вас с объединением наших армий. Я имею в виду то, что все мы теперь, я надеюсь, будем работать рука об руку. Нам ни к чему соперничество. Нам к лицу взаимопомощь, взаимопонимание, сотрудничество. С возможностью таких взаимоотношений я поздравляю вас, поздравляю себя. Надеюсь, не вам напоминать о последних грустных событиях: забастовки на «Аксае», в порту, листовки и воззвания большевиков, деятельность организаций под названием «Донбюро РКП(б)» и «Ростово-Нахичеванский комитет РКП(б)», наконец, мятеж в Таганрогском округе… Мы оказались не в силах обеспечить спокойный тыл нашим войскам. Продолжаться до бесконечности так не может. Перед нами поставлена конкретная задача: в три недели с большевистским подпольем должно быть покончено. Кто не верит в это или не чувствует для этого достаточно сил — пусть подает соответствующий рапорт вышестоящему начальнику. На фронте нужна масса опытных офицеров (а я верю, что у нас опытные офицеры). Все. Обсуждать нам нечего. Желаю успеха, господа! Честь имею!

Князь стремительно вышел в боковую дверь, даже не взглянув на поднявшихся, замерших по стойке смирно офицеров.

После этого состоялись обсуждения директивы в «Мавритании» и «Белом слоне».

До поздней ночи засиделись в тот раз Татаринов и Бордовсков.

— Схожу-ка завтра узнаю у Гиви, как дела с Мурлычевьим и Вяземцевым. Может, от этого будем танцевать?

— Боюсь, что эти надежды нам ничего не дадут. Нужно, Виктор, перетряхнуть всех возможных знакомых Мурлычева. Причем не самых близких. Мне нужен прежде всего список, с кем встречался Мурлычев до ареста — старые и особенно новые связи. По-моему, тебе и карты в руки, как ростовцу. Я-то человек здесь чужой…

Бордовсков встал:

— Слушаюсь, господин капитан.

И все же прежде всего он пошел к Гиви, попросил у него по дружбе дело Мурлычева, внимательно полистал папочку, в которой и было-то всего десяток листков.

— Больше с ним не вожусь, — сказал Гиви, наблюдая за Бордовсковым. Передаю в военно-полевой суд, есаулу Канкрину. Того, что здесь собрано, вполне хватит, чтобы его расстрелять!

— Расстрелять? — Виктор криво улыбнулся. — Да чтобы его расстрелять, хватило бы всего, что было получено в первые дни. Значит, от него ничего не пошло.

— Нет, дорогой! Ни-че-го! Мы проверяли. 42-я линия, 20. Двор Вернидубов — старые друзья Мурлычева. Подозрителен Дмитрий, но инвалид, с протезом. Что можно о нем серьезно говорить? Семья Шкориненко — их интересует, чтобы было побольше заказов на обувь. До прошлого года здесь жил Емельян Василенко, без левой руки. Опять же — второй Аника-воин!.. Он сейчас на 1-й линии живет. Дружили, как говорится, по привычке. Наши агенты смотрели-смотрели, но ничего не увидели.

— А вот Гункин, Тюхряев… Еще этот Спирин?..

— Хочешь отличиться, дорогой? Как портит людей деникинщина! У нас ты не был таким…

— Не шути, Гиви. Смотрели их?

— Смотрели, дорогой. Гункин самогон варит. Тебя это интересует? Нет? Жаль. Тюхряев сидел в предварилке. Выпущен по красновской амнистии в августе. Часто ездит: у него С тестем много заказов на шитье, портные они неплохие. Протекцию хочешь? Нет? Спирины… Ну что Спирины? Большая семья, еле сводят концы с концами. Парни, конечно, вольнодумцы. Старший, Николай, член меньшевистского клуба «Свет и знание». Но кто сейчас света не хочет?.. Вот, так, дорогой… Все света хотят. Цыпленки тоже хочут жить. О!..

На следующий день Бордовсков положил на стол Татаринову список из трех фамилий и адресов — Гункин, Спирин, Тюхряев. Вернидуба, Василенко отмел сразу. Как человек бычьего здоровья, не верил он в возможности изувеченных людей. А Шкориненко… Там же недавно Сергей Ловчиков обыск производил. Сергей — парень малость тронутый, но свой, он рассказывал, что, кроме сапожных шпилек, там ничем и не пахнет: ведь теперь хорошая кожа такая редкость. Итак, Гункин, Тюхряев, Спирин…

— Будем смотреть, — сказал Татаринов. — От Шелабота, агента, поступили данные о том, что в типографии Тер-Абрамяна много пропадает шрифта, а недавно украли запчасти к «бостонкам»[6]. Видимо, что-то в этом есть. Займетесь, хорунжий?

И снова Бордовсков вытянулся:

— Слушаюсь, господин капитан!

Глава третья

В КАНУН ВЕСНЫ