Помоги проекту - поделись книгой:
Они стояли в объятиях вьюжного, порывистого ветра на самом краю похожей на аэродром крыши новой шестнадцатиэтажки. Внизу жили своей далёкой смешной жизнью армады ярких, крошечных светлячков. Вон там, далеко, целая колония разноцветных мигающих огоньков — это рекламы центральной площади. Друг за другом по нитям дорог ползут жучки-машины. Поднимается в гору трамвай-гусеница. Где-то сразу у подножия затерялся тусклый фонарик Янкиной хрущёвки.
— Эх-х!.. Лепота!
Агранович смотрел на Янку из-под лохматой рыжей шапки с лукавой нежностью. Длинный шарф, выбившийся из расстёгнутого пальто, развевался на ветру белым знаменем, как у Маленького Принца из сказки Экзюпери. Поцелуй, словно экстремальный аттракцион «Американские горки», зашкаливая допустимый уровень восторга, обжёг Янке губы. На долю секунды сознание оставило её, она будто провалилась в наркоз. Агранович ещё крепче прижал к себе девушку… и шагнул с крыши…
Янка не сразу поняла, что произошло. В области желудка образовалась невесомость и странное щекотание. Как вспышки замелькали отрывочные мысли: «Падаем! Разобьёмся… И всё… ЭТО ПРЕКРАСНО! Вот она, самая необычная на свете, самая неземная ЛЮБОВЬ! Пусть же и закончится так же внезапно и необычно. Мы НАВСЕГДА будем вместе. Наши имена теперь будут связаны смертью — это крепче, чем брак. Лучше, чем прожить долгую, нудную жизнь, ведущую от страсти к ненависти и неизменно к ещё более страшному — равнодушию… Даже через много лет люди будут вспоминать: «А слышали, двое влюблённых спрыгнули когда-то с крыши этого дома? Очень романтическая история!..» Что-то я уже слишком долго рассуждаю!»
— Мы падаем?
— Мы летим!
— Земля, прощай!
Янка гортанно захохотала, как безумная, открытым морозному воздуху ртом. Воздушные струи трепали щёки, делая их лица схожими с диснеевскими персонажами. Ветер дёргал за полы одежды, ерошил волосы. Нереальность происходящего наполнила всё Янкино существо эйфорией и электричеством. Она неистово махала руками-крыльями. Непроизвольно издаваемые ею в пылу самозабвенного полёта гортанные звуки, похожие на весеннее карканье, роднили её с огромной вороной-мутантом, вырвавшейся из постылого заточения в застенках исследовательского института, предусмотрительно прихватившей с собой такого же мутировавшего самца. Агранович по-отцовски бережно поддерживал обезумевшую от счастья «птицу», снисходительно наблюдая за постепенной адаптацией подопытного экземпляра к новым условиям обитания.
— А говорят, что у самоубийц, прыгающих с большой высоты, сердце разрывается ещё в падении, — отрывисто прокричала Янка, словно оглохшая.
— Точно, чуть не разорвалось. Не бойся, лети!
Он мягко оттолкнул Янку, предоставляя потоку нести её самостоятельно, как учат детей плаванию опытные мускулистые тренеры в престижных бассейнах. Открой же ты, наконец, глаза!..
— Янка, Янка! Открой глаза! Ты вставать собираешься или нет? Что тебе, на занятия не идти, что ли, сегодня? Ты знаешь, сколько времени уже? — мама Ира тормошила ошалевшую от ночных полётов дочь, частично-поисковым методом, свойственным опытным педагогам.
«Как я оказалась дома? Не помню. Сидели с Аграновичем в кафешке. Выпили вино цвета рубина, всего по одному бокалу, а не так чтоб «уехать» в никуда. Целовались на крыше. Ветер был сильный. Мы упали? Ничего не помню… Нет же, НЕТ!!! Это был только сон! На самом деле — проторчала «Под аркой» на ледяном ветру, пока не потеряла последнюю надежду. Замёрзла до слёз. Вернулась домой за полночь и рыдала в подушку, пока не провалилась в забытьё. До сих пор наволочка мокрая!»
День тянулся за днём, приближался мужской праздник. Зима злилась от осознания неизбежности того, что её официальная власть вот-вот закончится. Ей хотелось в последние дни своего правления вытворить нечто этакое и растрезвонить о своих проделках по всему свету, преувеличивая их до неузнаваемости.
Агранович исчез, будто его никогда и не было. Янка старательно отгоняла плохие мысли и успокаивала себя тем, что он занят неотложными делами и скоро появится. На улице, в салоне автобуса Янка безотчетно искала взглядом знакомый силуэт в пушистой рыжей шапке и каждую минуту была готова к чудесной встрече. Она постоянно вела с Аграновичем мысленные беседы, что-то доверительно рассказывая и представляя, что он отвечает. Янка не замечала, как странно выглядит со стороны, когда на её лице полярно и резко меняются выражения или надолго застывает загадочная улыбка.
Выходные она посвятила поиску подарка для Аграновича. После многокилометровых хождений по вещевому рынку остановила свой выбор на шикарном светло-сером джемпере и, ни на секунду не задумываясь, истратила на него две бережно сохранённые стипендии.
Загадочный возлюбленный исчез без всяких объяснений. Спрятался. Затаился и молчал, мотая на кулак нервы воздыхательницы, как и положено всем загадочным возлюбленным. Янка искала его в Интернете, требовала выдать его номер по «09», изучала телефонные справочники. Всё было тщетно. Испепеляющие душевные муки она выражала в диких графических зарисовках с неизменным центром композиции — пылающим в огне телефоном, ведь все надежды были возложены именно на этот глупый аппарат с трубкой.
Семейные вечера можно было бы назвать невыносимо скучными, если бы не обилие бодрящих актов устрашения со стороны мамы Иры. Несмотря на все ужасы домашней войны, Янка никуда не выходила, боясь, что в её отсутствие позвонит Агранович и тогда мама Ира, по своему обыкновению, начнет разговор с тренировки командного голоса: «Поздороваться бы не мешало для начала! Вас этому в школе не учили, молодой человек? Потрудитесь представиться, — с каждым словом резко повышая тон. — По какому поводу? Зачем? Для чего? А кто вы вообще?!» Надо быть законченным мазохистом, чтобы ещё хоть раз позвонить в подобный штаб НКВД.
— Сиди теперь на телефон медитируй, а он уж давно забыл, как тебя зовут! — шипел злобный внутренний голос.
— Нет! С ним что-то случилось. Обещал позвонить, значит, позвонит! Агранович — самый лучший на свете человек! Он очень занят! — горячился светлый оппонент, отстаивая своё мнение раз от разу всё неувереннее и печальнее.
— Ах, занят? Чем это, например?
— Может, он заболел и ему очень-очень плохо?
— Слинял, слинял, слинял! Как и все твои предыдущие ухажёры, — не унимался вредный внутренний скептик.
Однажды вечером, когда тонкая ниточка, на которой ещё кое-как держалась надежда, натянулась до предела, раздался телефонный звонок. Это был не просто звонок. Янка почувствовала мощные флюиды любви, исходящие вместе с его дребезжанием. Сорвав трубку, кинулась в свою кладовку, из которой, скрываясь от мамы Иры, вела особо важные телефонные разговоры. Но, не сдержавшись, нарушила на бегу необходимую конспирацию и почти закричала в трубку:
— Саша! Сашенька! Это ты?! Куда пропал? Почему так долго не звонил?
Но она жестоко ошиблась, приняв незнакомца за Аграновича.
— Извините, я, наверное, ошибся номером, — придавленно пролепетал парень на другом конце провода и повесил трубку.
Заботливая бабушка, воспитанная в духе средневековой морали, часто наставляла Янку, что мол, все мужики — кобели, как добьются своего — поминай как звали. Причём все коварные развратники напоследок объяснялись с безутешными родителями опозоренной девушки непременно одной и той же фразой: «Коню дают овёс — он не отказывается». Может, по законам Пламенеющей готики, резкая перемена в отношениях с Аграновичем была бы логична. Но, к большому Янкиному сожалению, пресловутого «овса» она ещё не успела ему предложить, если не считать несколько поцелуев на морозе.
Янка заперлась в тёмной кладовке, оглушённая и раздавленная. Со слезами на глазах долго и злобно хохотала, вспоминая, как придирчиво выбирала джемпер, как не раз опозорилась, путая имена, называла всех подряд Сашами. Изрисовала его портретами все тетради, да и в зарисовке обрубовочной головы, состоящей из углов и плоскостей, явно угадывались знакомые черты — вытянутый овал лица и нос необыкновенно красивой формы. Чтобы не разразиться безобразным криком, она заткнула себе рот перстнем, как соской-пустышкой. Долго посасывала прохладный гладкий камень, успокаиваясь таким грудничковым способом.
Часть 3
ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ
Весеннее обострение
Вот она пришла, весна, как паранойя…
Да, я знаю, как сходят с ума.
Да, я знаю, как сходят с ума.
Да, я знаю, как сходят с ума…
«Справочное бюро» располагалось в торце облезлого здания, на втором этаже. Маленькое окошечко, напоминающее амбразуру вражеского дзота, помещалось на окрашенной «туалетным» цветом двери, но было наглухо запечатано фанеркой. Очевидный факт подтверждался ещё и надписью «ЗАКРЫТО». Немного удивившись столь закономерному явлению, наивная девушка долго стояла, осознавая, как неотвратимо облетают сжёванные лепестки мечты. Услышав за дверью слабые признаки присутствия жизни, Янка решилась постучать. В замурованной канцелярской норке усилился раздражённый шорох.
Янка очень боялась всех официальных контор. Перед любой административной дверью ей приходили на ум дикие фантазии, как даже самый ничтожный чиновник, а особенно чиновница, лишь завидев просителя, превращается в голодного вампира. Вытягиваются острые клыки. Загибаются чёрные ногти. Слабеет безвольная жертва, отдавая свою кровь какому-нибудь главному бухгалтеру.
Набравшись смелости, Янка постучала ещё раз, громче. Фанерный лаз безмолвствовал, но зато со скрипом отворилась сама дверь. На Янку с нескрываемым пренебрежением вопросительно смотрели две молодые девушки. Беспардонное вторжение нарушило их спокойное интимное чаепитие с половинкой кремового торта:
— Ну, и что вы, девушка, ломитесь, в самом-то деле? Ясно ж написано: «Закрыто»! Седьмое марта — короткий день. Приходите после праздников.
Янка осознавала, что если сейчас ничего не решится, то до «послепраздников» она просто не доживёт:
— Я вас прошу! Мне очень нужно. Срочно. Это очень-очень важно!
— Значит, вам важно, а что мы тоже люди и рабочий день у нас закончен, это для вас совершенно не важно?
— Нет, это важно, важно. Но помогите! Я — художница, я вам портреты нарисую. Вот возьмите, пожалуйста. С праздником вас! С наступающим! — Янка достала из рюкзачка несколько этюдов.
— Ух, ты! Это маслом, да? Дай-ка мне вот этот, и тот ещё. Надь, возьми-ка вот себе с чайничком на кухню. Ну, ладно, что у вас там?
— Мне нужен адрес. Агранович Александр, предположительно проживает в районе Старого города, год рождения тоже предположительно…
Янка выбежала на улицу, крепко сжимая заветную бумажку, не веря своему счастью: «Получилось! Вот она, судьба, у меня в руке, на этом мятом сером клочке!»
Рачительная мама Ира чётко рассчитывала расходы и выдавала дочери деньги на строго ограниченное количество поездок в городском транспорте. Лимит на сегодняшний день был исчерпан, поэтому Янке предстояла длительная пешая экскурсия в исторический район города.
Похудели и затвердели последние остатки чёрных сугробов, крыши оскалились чудовищными сосульками, истекающими обильной слюной, земля стыдливо обнажила свои изгаженные проталины. Янка шла очень быстро, временами переходя на бег. Со стороны могло показаться, что за ней кто-то гонится. В лицо без стыда плевал мартовский ветер, как наглый, распоясавшийся подросток. Словно хотел унизить Янку, а заодно охладить её импульсивное решение.
Вдруг она остановилась посреди дороги, так резко и неожиданно, что на неё с удивлением оглянулось сразу несколько прохожих. Янке вспомнилось недовольное лицо мамы Иры, когда кто-либо, рискуя быть проглоченным заживо, решался заявиться в гости без приглашения и предварительного звонка. «Зачем я иду? И что скажу ему? Может, он весь такой загадочный, потому что вообще давно и крепко женат? Ведь ясно ж дал понять, что я НЕ НУЖНА ему». Догадки одна страшнее другой терзали Янкино воображение.
Мимо проносились торопливые людские потоки, а она, часто останавливаясь, подолгу смотрела прямо на ветер: «Повернуть, пока не поздно?» Слёзы текли по щекам тёмными дорожками, смывая остатки дешёвой туши: «Представляю, как у меня сейчас распух нос и глаза, наверное, красные. Красотища! Но всё равно. Пойду. Если не сейчас, то потом никогда не решусь. Нужно довести дело до конца. Сделаю ВСЁ, что от меня зависит. Хуже всего — неизвестность».
Этот дом, стоящий в стороне от шумных магистралей, Янка узнала сразу, будто он был знаком ей всю жизнь. «Библиотечный кружок», возвращаясь как-то раз с пляжа, выкурил здесь по паре сигарет (прочли по статейке). Тихий, уютный дворик был словно специально укрыт со всех сторон от недобрых взглядов противников «литературных чтений». Янка вспомнила, что плакала здесь однажды, блуждая по городу в поисках успокоения от многочисленных обид, претерпеваемых ею в трудных семейно-крепостных условиях. Этот милый четырёхэтажный «особнячок» так нравился ей, что она его даже нарисовала ещё тёплой осенью во время пленэрных зарисовок, выбрав в модели из-за странности архитектуры. Дом имел множество рукавов, россыпь окон разных размеров и конфигураций. Соседство эркеров, лоджий, балкончиков и вынесенный наружу лифт составляли такой эклектический салат, что невозможно было не удивиться столь необычному сооружению. Но самое ценное, что отличало этот шедевр замысловатого модернистского зодчества от однотипных серых кварталов, — чудесный двор. Всегда безлюдный, заросший кустами сирени, отлично маскирующими его от суетности городской жизни.
На металлической двери подъезда, к счастью, не оказалось ни кодового замка, ни домофона. Янка шла, как на эшафот, заставляя себя подниматься по широким ступеням. Всё в этой монументальной парадной, не похожей на стандартные лестничные клетки, казалось странным и одновременно очень знакомым: «Подъезд не запирается, а чистенько и цветы на подоконниках. Удивительное рядом…»
Дверь с заветной цифрой «семь» сразу же выросла перед Янкой, как только она взошла на третий этаж. Квартира оказалась единственной на площадке. Янка в нерешительности остановилась. Она тяжело дышала, будто поднялась на высокий холм. Но чем дольше стояла, тем яростнее колотилось сердце и сильнее сбивалось дыхание. Она попыталась успокоиться и принялась рассматривать дверь. Массивная, тёмно-вишнёвая дверь с необычным звонком-ручкой, которую нужно было крутить вокруг своей оси. Словно вросшая в дверное тело, видавшая виды металлическая табличка не оставляла сомнений в правильности адреса «Серафим Агранович». «Все они там ангелы и серафимы, что ли?» — удивилась Янка.
Набравшись смелости, она осторожно приблизилась к грозным вратам. Припав ухом к прохладной двери, прислушалась, стараясь угадать, что происходит внутри. Янка услышала заразительный женский смех. Тем не менее в его переливах проскальзывали жутковатые воющие нотки. Второй мужской голос, явно принадлежащий Аграновичу, рассказывал хохотунье подробности какого-то забавного случая, возобновляя всё новые вспышки смеха, переходящего в визг. «Эх, была — не была! Раз у них так весело, значит, бить не будут, по крайне мере, сразу» — ободрила себя Янка и постучала в дверь, боясь притронуться к чудному звонку.
Её не услышали, да и где было расслышать, когда хохотали всё громче и уже вдвоём. Наконец, после неоднократного требовательного стука, неприступная крепость забряцала всеми многочисленными цепями, замками, засовами и сдалась. На пороге возникла растрёпанная рыжая женщина без возраста в бесстыже-прозрачном пеньюаре и с чёрными подтёками туши на нижних веках. «Гелла!» — в ужасе промелькнуло в Янкиной голове. Вся Янкина напускная любезность и отвага моментально испарились. Она чуть слышно пролепетала:
— Здравствуйте, а Сашу позовите, пожалуйста.
— А Саши здесь нет, — бойко ответила «Гелла», смахивая выступившие от смеха слёзы и продолжая похохатывать.
— А не подскажете, когда он будет?
— Его здесь никогда не будет, он здесь не живёт.
— Извините, — выдавила из себя Янка захлопнувшейся массивной тёмно-вишнёвой двери.
Окно напротив
И никому я не могу поведать тайну,
Что есть на свете место моей смерти.
Не время, как у всех, а только место,
Клочок земли, удобренный слезами.
… Я только здесь испытываю счастье…
И это место под окном твоим!
Мелкий, колючий дождь поднатужился и припустил полновесными струями, желая доказать, что он не какой-нибудь ноябрьский нытик, а разухабистый весенний ливень, предвестник первых гроз. Казалось, что во дворике от обилия кустарников темнеет быстрее, чем повсюду. Ручьи дружно объединились в разливанный поток, покрывающий всю земную твердь. Янке чудилось, что она — единственный оставшийся в живых житель планеты посреди всемирного потопа. Зрелище было ещё более странным оттого, что она сидела на покосившейся детской качельке под стеной дождя, поджав промокшие ноги, совершенно одна. Перед ней маячила незавидная перспектива долгого возвращения домой по тёмным, сырым улицам.
Долго, не мигая, смотрела она в светящийся прямоугольник окна на третьем этаже, как смотрят в экран зомбированные компьютерными играми дети. От холодных струй едва спасало ржавое подобие крыши, водружённое над качелями, и натянутый до бровей капюшон куртки. Дождь настойчиво стучал по клавишам тысячью невидимых клавиатур, печатающих под протяжный качельный скрип печальные Янкины мысли. «Я — битый пиксель на мониторе жизни», — поэтично выразила она все свои знания информационных технологий. Посреди этого чёрного журчащего, беспрерывно текущего со всех сторон света, с неба, с крыши, деревьев, живого потока Янка вдруг ощутила необыкновенное блаженство от осознания отверженности, упоения своей горькой, неразгаданной тайной: «Только здесь я дома. Вот оно, моё место!»
Она приходила сюда каждый вечер, чтобы увидеть волшебное прямоугольное светило, роднившее с воспоминаниями о нём. Иногда, когда очень повезёт, ей удавалось увидеть в окне неясные силуэты. В своих мечтах Янка часто под покровом невидимости пробиралась туда: влетая с порывом ветра в открытую форточку, проходя сквозь стену, заползая крошечным насекомым в загадочные чертоги квартиры номер семь. Больше всего на свете она хотела бы проникнуть в комнату Саши, но никак не могла представить себе обстановку, он просто не мог органично существовать ни в одном современном интерьере. Поэтому ей виделся то заваленный древними манускриптами готический кабинет Фауста, то причудливое пространство НЛО, заполненное сияющим туманом.
Мутные, мокрые сумерки сменялись непроглядной тьмой, противоречить которой осмеливались только два светлых пятна, загадочная планета Сашиного окна и огонёк Янкиной сигареты. На этом необъяснимо притягивающем магическом месте Янкину душу раздирали наплывающие друг на друга противоречия. Радостное возбуждение вдруг резко сменялось отчаянной безысходностью: «Умереть бы мне здесь под твоим окном, как бездомной собаке».
Дождь прекратился так же неожиданно, как начался, будто кто-то там наверху резко закрутил гигантский кран. С карнизов, веток деревьев и навеса над качелькой наперебой зацокали увесистые капли. «Вот он, мой унылый, дождливый, никому не нужный день рождения», — печально констатировала для себя Янка. Далеко, в непроглядной тьме, угасли все детские надежды на этот праздник. Но одна, самая главная, пожалуй, осталась — загаданное желание. Янка вспомнила, как всего пару часов назад мама Ира преподнесла подарок в своей неподражаемой манере — в неистребимой злобе кинула в лицо имениннице свои, почти новые, сапоги на высоких каблуках, сама в которых ковылять была уже не в силах. Неприятности, связанные с домашним чествованием, были с лихвой компенсированы счастливой возможностью загадать желание и задуть свечи на синем фирменном мамином торте «Негр в пене». Желание было только одно. Оно безгласным криком раздирало изнутри: «Хочу видеть ЕГО-О-О-О!!!»
Стоически вытерпев необходимый минимум присутствия за праздничным столом, Янка улизнула из отчего дома под пьяные запевы родни. На всех парусах неслась она сюда — на ржавую капельку, куда стремилась теперь ежечасно, где был отныне её храм, алтарь и настоящий праздник. Ведь там каждую минуту было возможно чудо — мог появиться он! И тогда всё выяснится, что рыжая Гелла наврала, и они с Аграновичем станут счастливы и снова улетят в бесконечное звёздное небо! Янка проводила в заветном «Сашином дворике» почти всё свободное время, но ни наглую Геллу, ни её таинственного собеседника увидеть пока не удавалось. А это означало, что встреча возможна, она впереди и может быть очень скоро или прямо сейчас…
Время шло. Дни тянулись за днями. Ничего не менялось. Ожидание счастливой встречи отодвигалось всё дальше и меркло где-то далеко в унылых суетных буднях. Иногда, встрепенувшись, Янка вновь предпринимала отчаянные попытки поиска следов своей потерянной любви то в Интернете, то в телефонном справочнике. Но никак не могла решиться повторить подвиг и зайти в подъезд Аграновича ещё раз. Как только она подходила к вожделенному объекту и дотрагивалась до дверной ручки, сердце начинало бешено колотиться в горле, пульсировать в висках. От страха она впадала в оцепенение и предобморочное состояние. Опасный аттракцион повторялся с завидной регулярностью, продолжая провоцировать к новым попыткам. В очередной раз потерпев фиаско, Янка ретировалась на свою, ставшую уже родной качельку и ощутила наплывающую острую душевную боль.
Чаще всего такие моменты накатывали на неё дома, тогда, уединившись перед зеркалом, она брала большую цыганскую иглу и с каменным выражением на лице прокалывала себе мочку уха. Замена невыносимого душевного страдания физической болью приносила облегчение до следующего рецидива: «Чего только не сделаешь ради выживания!» Незажившие дырочки можно было неоднократно раздирать серьгами, продлевая сомнительное удовольствие. За два последних месяца на её левом ухе прибавилось четыре серебряных колечка. Это мазохистское увлечение пирсингом пришло случайно, когда Янка, спасаясь от депрессии домашней работой и пытаясь зашить грубой ниткой свои драные тапки, нечаянно вонзила толстую иглу глубоко в палец. Изматывающая душевная тоска, словно испугавшись укола, спряталась и на время затаилась. Довольно сносное настроение длилось почти весь вечер. Даже ночью она не стала по обыкновению захлёбываться в рыданиях, глуша их в обильно смоченной подушке, а забылась крепким сном ткачихи, перевыполнившей план. Но сегодня боль, притаившись на время, накрыла её, застав врасплох, растерянной и безоружной: «Почему всё так? Люблю его больше жизни. Я бы сделала для него всё. Хочешь, бери мою жизнь. Не жалко! А ведь мы могли бы быть счастливы. Неужели эта боль будет длиться вечно?»
Янка судорожно подкуривала сигарету, трясясь, как в лихорадке, так что со стороны можно было принять её за наркоманку в период ломки. К сожалению, спасительной цыганской иглы под рукой не оказалось. «Напутали, видать, эти суки со справки. Не было там никогда никакого Саши и нет, а в квартире алкашка какая-то живёт, б… на пенсии. Вот и всё! Хватит выдавать желаемое за действительное!
— А как же табличка на двери?
— Пора уже взглянуть правде в глаза. И нечего здесь сидеть-высиживать каждый день. Не нужна ты ему, чего ещё непонятно-то?
— Почему?
— Да потому, что ты — страшная, толстая. А на что ты надеялась, идиотка? — кричали внутри Янкиной головы злые голоса: «Что же мне остаётся? Раз любимому и единственному на свете я не нужна, то ждать нечего — отдамся первому встречному. Возьму и выйду замуж. Да! За любого, кто первый предложит. А чего время терять? С сегодняшнего дня совершеннолетие катит в глаза, а с годами-то я краше не стану. Останусь отвратительной вредной старой девой, как Резина. Вот ужас-то где!» Подлая боль меж тем усилилась многократно, и терпеть её, казалось, больше нет сил: «Сейчас прожгу руку сигаретой, может, отпустит?» Она уже поднесла к самой ладони зажжённую сигарету, предчувствуя, как ожог и запах жареного мяса вырвут её из холодного отчаяния. Вдруг, над самым ухом, из темноты раздался голос, показавшийся ей знакомым:
— Девушка, прикурить разрешите.
«Да уж первый встречный оказался на редкость оперативен», — с горькой усмешкой подумала Янка и протянула в темноту свою зажигалку.
— А сигаретки, извините, вольному стрелку не найдётся?
«Разговорчивый слишком. Ещё и впрямь привяжется», — ужаснулась Янка и с нескрываемым раздражением, совсем как мама Ира, сунула открытую пачку в том же направлении и чуть не свалилась от неожиданности со своего скрипучего трона, когда тусклый огонёк мельком осветил лицо незнакомца. Молодой человек был удивительно похож на Аграновича. Блондин, тот же тип лица, прямой, чуть загнутый по-кавказски нос. Темнота и воспалённое Янкино воображение моментально дорисовали образ, придав ему ещё больше схожести.
— А я гляжу, ты всё в нашем дворе. Кого пасёшь?
— Вам не всё равно? И не тыкайте мне, пожалуйста! Мы с Вами гусей вместе не пасли!
— Дык какие проблемы, давай попасём! — пошловато загоготал парень и смачно сплюнул.
«Нет, это явно не Агранович! Ничего общего!» — Янка молча встала и решительно двинулась прочь от назойливого незнакомца.
Мефистофель.
Ты ж мне черкни расписку долговую,
Чтоб мне не сомневаться в платеже…
…Листка довольно. Вот он наготове.
Изволь тут расписаться каплей крови.
…Кровь, надо знать, совсем особый сок.
— Не, ну чё сразу убегаешь то? — парень крепко держал Янку за рукав. — Я, мош, такую девчёнку всю жизнь искал. Да я, мош, тебе всю душу готов отдать!
— Ерунда какая! Не гони!
— Я гоню?! Ну, нахн. Ты меня плохо знаешь!
Было ясно, что парень очень желает познакомиться, но в силу ущербного интеллекта получалось это у него из рук вон плохо. Понимая, что так просто от него не избавиться, Янка достала из внутреннего кармана карандаш с блокнотом, где делала ежедневные зарисовки:
— Тогда пиши.
— Чё? — парень с энтузиазмом схватил блокнот и карандаш.
— Я такой-то, такой-то, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, отдаю данной девушке свою бессмертную душу, безвозмездно то есть даром. Число, месяц.
— Подпись?
— После… У тебя булавки нет?
— А чё?
— Необходима капелька крови. Так, для формальности.
Поделиться книгой: