Помоги проекту - поделись книгой:
Блейдс заставила Хелен почувствовать, что внимание врача сосредоточено только на ней – таков был ее метод взаимодействия со всеми пациентами. Главным всегда был поиск зерна индивидуальности в каждом человеческом существе, однако у всех Страждущих было нечто общее, и за много лет Грейс выработала парадигму лечения: делай все возможное, чтобы установить взаимопонимание, потому что без взаимопонимания помочь невозможно. Будь доступной 24 часа в сутки 7 дней в неделю, и когда придет время – именно в этот момент в дело вступает искусство психотерапии, – начинай процесс восстановления. При всем при том цели должны быть реалистичными: о прежнем счастье, как до появления монстра, не может быть и речи.
Но это не значит, что успех непрочен. Почти всех пациентов можно подвести к тому, чтобы они получали удовольствие, а удовольствие – питательная среда для исцеления.
Последний принцип Грейс применяла и к себе самой: почаще позволять себе отпуск.
Процесс лечения мог занимать месяцы, годы, десятилетия. Или вечность. У Грейс были пациенты, которые ходили к психотерапевтам и десять, и двадцать лет. Чтобы избавиться от ужаса, который они испытали, когда сама она еще училась в начальной школе.
Хелен, плакавшая в ее объятиях, вполне могла стать одним из них – заранее этого знать нельзя. Люди непредсказуемы, и именно это делало профессию Грейс такой интересной.
Она почувствовала, как женщина напряглась. А потом издала хриплый стон и всхлипнула.
Доктор Блейдс крепче обняла Хелен и начала покачивать ее, словно младенца. Та еще раз всхлипнула, затихла и впала в состояние, похожее на транс – на ее губах застыла безмятежная улыбка. В точности как и предполагала Грейс – обычно она точно угадывала, что происходит в душе у пациентов. Тем не менее психотерапевт старалась держаться скромно, потому что ее работа не имела отношения к исцелению. Собственно, речь и не шла об исцелении.
Тем не менее почти всем пациентам становилось немного лучше – какие еще профессии способны доставить такое удовольствие?
В этом месяце у Блейдс наступило временное затишье в работе, так как поток пациентов уменьшился, и она спланировала очередной отпуск. Завтра последний день, а потом она уедет на две недели.
Отпуск был понятием растяжимым. Иногда Грейс улетала куда-нибудь подальше, селилась в роскошных отелях и с головой погружалась в приключения. Иногда оставалась дома и просто бездельничала.
Самым приятным было то, что она сама себе хозяйка, и поскольку никаких конкретных планов на следующую неделю у нее не имелось, она могла перебирать любые варианты, от Малибу до Монголии.
Когда Грейс работала, ее журнал записи пациентов был заполнен на много месяцев вперед, а окно в нем если и появлялось, то только после того, как пациенты вылетали из гнезда. Она не занималась саморекламой, но молва о ней разошлась среди судей и адвокатов – и, что еще важнее, среди их впечатлительных помощников и секретарей, которые ценили ее работу. Ее бизнес держался в основном на хвалебных отзывах клиентов.
Расценки у нее были чуть выше средних, и все платили либо чеком, либо наличными при входе в кабинет – ни скидок, ни страховых полисов, ни квитанций. И дело было не в деньгах, поскольку Блейдс могла прекрасно прожить и без практики. Отношения обязаны быть деловыми и этичными, а это предполагало отказ от пациентов с кучей долгов.
Лечение должно быть партнерством, которое ценят обе стороны, и это требует тяжелой работы от всех участников. Грейс не привыкла бежать от трудностей, а к тому времени, когда Страждущие приходили к ней, они уже были готовы делать все, что нужно.
Дай им бог здоровья.
Хелен по-прежнему льнула к врачу. Она была на пятнадцать лет старше Блейдс, но сегодня, в этом тихом, милом кабинете, психотерапевт была матерью, а ее клиент – ребенком.
Грейс была младше большинства своих пациентов, но ей казалось, что она старше на несколько веков. Она подозревала, что никто из них не думал о ее возрасте. Их интересовало только одно – ее способность им помочь. Так и должно было быть.
Полтора месяца назад ей исполнилось тридцать четыре, но при необходимости она могла сойти за двадцатипятилетнюю. Одаренная студентка, Грейс защитила докторскую диссертацию по клинической психологии в удивительно юном возрасте, спрессовав шестилетний курс в четыре года – она была второй за всю историю Университета Южной Калифорнии, кому это удалось.
Первым был преподаватель, который вел у Грейс обязательный семинар по детской клинической психологии. Она не любила работать с детьми, но Алекс Делавэр, как никто другой, сумел сделать этот предмет интересным. Вне всякого сомнения, он был блестящим человеком, скорее всего, одержимым, мотивированным, склонным к перфекционизму и с не самым легким характером. Но Блейдс ценила его прямоту, а его успехи в борьбе с научной бюрократией подвигли ее последовать его примеру.
Теперь, достигнув возраста, когда отказывающиеся взрослеть маменькины сынки все еще «пытаются разобраться в себе», Грейс наслаждалась взрослой жизнью.
Ей нравилось все, что сопровождает зрелость, – ее место в жизни, роскошь, которой она себя балует, повседневный ритм и привычки. Даже внешность – впрочем, без перехода в эгоцентрическое заблуждение.
Мужчины называли ее красивой, но объяснялось это послеоргазменной Y-хромосомной близорукостью. Она была в лучшем случае привлекательной, и ее тело состояло скорее из плоскостей, чем из округлостей. Слишком широкие плечи и слишком узкие бедра скрывали ее тонкую талию – до фотографии на развороте модного журнала ей было так же далеко, как до луны.
Что подтверждали и ее груди.
В четырнадцать Блейдс льстила себе, называя их дерзкими и полагая, что в свое время они расцветут и приобретут пышность. Когда ее возраст удвоился, она стала радоваться дерзости.
Широко расставленные карие глаза Грейс нельзя было назвать выразительными. Ее очень удивляло, когда мужчины утверждали, что видели крошечные золотистые искорки рядом со зрачками. Сама она не могла их обнаружить, сколько ни пыталась.
Один надоедливый будущий поэт назвал ее глаза «двумя колодцами драгоценной руды». Но это была скорее уж не руда, а пирит. Лицо, на котором сидели эти глаза, было слишком длинным для идеального овала, хотя его тонкие кости были обтянуты гладкой смуглой кожей. Россыпи светло-коричневых родинок встречались в самых интересных местах по всему телу. Еще один мужчина назвал эти мазки пуантилиста «десертом» и принялся лизать их. Грейс позволила ему это, но потом почувствовала себя собачьей миской с водой.
Волосы можно было записать ей в плюс – шелковистая каштановая масса, выглядевшая превосходно при любой стрижке. Несколько месяцев назад она позволила стилисту из Беверли-Хиллз дать волю фантазии, результатом чего стала пышная копна, которая заканчивалась прямо над лопатками и легко приводилась в порядок простым встряхиванием.
Но победителем был… подбородок. Твердый, заостренный, четко очерченный и сильный.
Ни намека не нерешительность.
Хелен разомкнула объятия: ее лицо было спокойным и уверенным. Она взяла предложенную салфетку и села в кресло пациента.
Сеанс очень затянулся, чего Грейс старалась избегать. Но нужно проявлять гибкость, а сегодня Хелен была последним пациентом. У Грейс оставалось еще много сил на то, что ждало ее вечером.
Тем не менее она слегка повернула голову, чтобы клиентка обратила внимание на бронзовые часы в стиле модерн, стоявшие на каминной доске.
Губы Хелен сложились в букву «О».
– Простите, доктор… Позвольте заплатить за дополнительное время.
– Ни в коем случае, Хелен.
– Но, доктор Блейдс…
– Было очень приятно с вами повидаться, Хелен. Я горжусь вами.
– Правда? Даже несмотря на то, что я расклеилась?
Этот вопрос женщина задавала каждый год.
– Хелен, то, что я сегодня видела, – это честность.
– Лучшая политика? – Пациентка попыталась улыбнуться.
– Не всегда, но в данном случае лучшая. Вы замечательный человек.
– Прошу прощения?
Грейс повторила комплимент. Хелен покраснела и опустила взгляд на свои новенькие ковбойские сапоги, не подходящие к платью, но все равно симпатичные.
Теперь она жила на ранчо в окрестностях Бозмена с новым мужчиной ее мечты, крупным, практичным, похожим на дубовую доску человеком, который любил охоту и рыбалку и жалел, что не может добраться до того ублюдка, который…
– Иногда, доктор Блейдс, мне кажется, что честность – самая худшая из всех вещей, – сказала клиентка.
– Возможно. Однако посмотрите на это так, Хелен: честность подобна одному из ружей Роя. Правильно пользоваться ею может только обученный человек.
Клиентка задумалась.
– О… да. Понимаю…
– Мне кажется, Хелен, вы на пути к тому, чтобы стать в этом деле большим специалистом.
– О… спасибо, доктор Блейдс… Пожалуй, мне пора… Рано утром у меня самолет.
– Приятного путешествия.
Еще одна натянутая улыбка.
– Думаю, у меня получится, доктор Блейдс. Вы всегда говорили: в какой-то момент мы должны решить, что должны быть добрыми к себе.
Грейс встала и сжала руки Хелен, а через секунду отпустила левую и, продолжая держать ее за правую, вывела пациентку из кабинета. Делала она это ловко и изящно, как опытный танцор танго, чтобы Хелен чувствовала, что ее поддерживают, а не отвергают. Они молча прошли по пустому полутемному коридору, который вел в приемную, и добрались до входной двери, где клиентка остановилась.
– Доктор, можно мне… Вы понимаете?
Еще один привычный вопрос.
Грейс улыбнулась.
– Конечно, электронной или обычной почтой. Или «Пони-экспресс», если вам удобнее.
Тот же ответ, что и всегда. Женщины рассмеялись.
– И еще, Хелен: если окажетесь в Лос-Анджелесе, вспомните обо мне, – добавила Блейдс. – Хотя бы просто поздороваться.
Теперь улыбка пациентки была сердечной и широкой, без намека на конфликт. Когда они так улыбались, Грейс понимала, что выбрала правильную профессию.
– Я о вас всегда помню, доктор Блейдс. Всегда.
Глава 3
Кабинет Грейс раньше был главной спальней коттеджа в английском деревенском стиле, который служил ее профессиональной штаб-квартирой. Симпатичный маленький домик постройки двадцатых годов находился на тихом углу одной из ничем не примечательных улочек Западного Голливуда и, как и многие его соседи, прятался за высокой зеленой изгородью.
Это место находилось в пешей доступности от квартир в Беверли-Хиллз, но достаточно далеко от роскошных кварталов, а также лихорадочной суеты Бойстауна в Западном Голливуде. Угловое расположение было не случайным – Блейдс настаивала, чтобы пациенты могли входить с одной улицы, а выходить на другую.
На первый взгляд люди, обращавшиеся к ней за помощью, имели много общего, однако они никогда не встречались друг с другом. Другой психотерапевт мог бы возразить, указав, что пациентам с посттравматическим синдромом полезно делиться друг с другом своими переживаниями.
Возможно, но, по мнению Грейс, важнее была потребность в глубоком зондировании, в магии бесед один на один. Иногда она думала о себе как о своего рода эмоциональной вакцине.
В ее кабинете были мягкие кресла, мягкий свет и приглушенные краски, а единственным, что напоминало о ней самой, были рамки с дипломами, сертификатами и почетными званиями на стене позади письменного стола.
В доме были деревянные панели на стенах, лепнина с орнаментом в виде греческого ключа, декоративные ниши, облицованный плиткой камин и окна с ромбовидными стеклами. Прямо в день покупки дома Блейдс принялась мыть и красить дубовые полы, а затем, ползая на четвереньках, натерла их. Освоив азы шитья – много проб и еще больше ошибок, – она соорудила занавески из некрашеного шелка, найденного в комиссионном магазине, и повесила их на старинные латунные стержни, которые купила через Интернет.
Результат: рабочая обстановка. То, что
Теперь, когда рабочий день закончился, Грейс налила себе стакан воды и прошла в гостиную, которая была переоборудована в приемную. Раздвинув занавески на двух окнах, выглянула в темноту.
Звезд не было – такие вечера она любила больше всего.
Заперев входную дверь на два замка и выключив свет, Грейс вернулась в кабинет и отперла вместительный шкаф, предназначенный для гораздо более богатого гардероба, чем тот, что помещался в нем теперь. Из маленького кожаного футляра она достала пару цветных контактных линз, продающихся без рецепта, – у нее собралась уже целая коллекция.
Сегодня будут голубые, через которые немного просвечивает естественный карий цвет, и в результате получается загадочный оттенок цвета морской волны. Сбросив бордовые туфли без каблуков, женщина расстегнула рабочий халат – один из дюжины белых шелковых халатов с застежкой до низу, которые сшил ей портной из Гонконга, дважды в год приезжавший в Лос-Анджелес на закрытые показы моделей, – и стянула черные слаксы мужского покроя, также приобретенные у мистера Лэма в количестве двенадцати штук. За слаксами последовали трусики и бюстгальтер, место которых заняло вечернее платье.
Грейс выбрала его вчера – из серого кашемира, узкое и облегающее фигуру, с длинными рукавами и воротником «хомут», которое она окрестила «цельнокроеным чудом». Шелковая подкладка делала белье ненужным. Нейтральный серый цвет подчеркивал красоту каштановых волос, юбка заканчивалась на дюйм ниже колен, обещая интересное путешествие, а рукава выставляли руки в выгодном свете.
Ни пуговиц, ни молний, ни каких-либо украшений. Надевается через голову, с поднятыми руками, и скользит по телу, словно жидкий лосьон.
Красно-коричневые замшевые туфли ручной работы были изготовлены сапожником из Барселоны, специализировавшимся на обуви для фламенко. Теперь шоколадного цвета портфель с одной застежкой и такого же тона сумка-кисет, в которой уже лежали деньги, помада и серая матовая «Беретта» калибра 22 – и она готова.
Время развлечься.
Прошло уже довольно много времени – несколько месяцев, – с тех пор как Грейс позволила себе Прыжок. Воздержание не имело ничего общего с неуверенностью в себе или сдержанностью – это был вопрос профессиональной ответственности. При таком насыщенном графике работы доктор Блейдс была обязана сосредоточиться на душевном здоровье пациентов.
Но это не означало отсутствия нескольких маленьких «прыжков».
Возвращаясь домой поздно вечером по Калифорнийскому шоссе № 1 и убедившись, что пустая дорога плавно идет под уклон, она медленно нажимала на педаль газа своей «Астон Мартин».
Разгоняла машину до семидесяти, восьмидесяти, девяноста, ста двадцати миль в час.
И на этой скорости неслась вперед, зажмурив глаза.
Радость невесомости.
Пару недель назад, в воскресенье, Грейс встала на рассвете и пошла пешком вверх по каньону, отходившему от шоссе в глубь суши. Она была единственным исследователем размеченных троп, которые, извиваясь, поднимались к горам Санта-Моника. Две мили женщина шла по маршруту, а потом разделась догола, скатала одежду, сунула ее в рюкзак и сошла с тропы, углубившись в кустарник.
Скоро заросли стали густыми, заслонив все ориентиры.
Потеря ориентации вызывала радостное возбуждение.
Она заблудилась.
Поддалась страху. Преобразовывала его в возбуждение.
Она заглядывала в глубины своего сознания, вспоминала, через что ей пришлось пройти и чего она достигла.
Главное – выжить.
Это потребовало времени, но в конечном итоге Грейс вышла к своей машине, грязная, исцарапанная и покрытая синяками. В памяти у нее четко отпечатались грозный рык и желтая шкура пумы.
Поделиться книгой: