Кель. Год Стального Ястреба (СИ)

Мне и правда рассказали все. Что право посетить город у нас раз в месяц. Жить мы будем здесь все время обучения, и это обязательное условие. Чему я был несказанно рад. Кадетам полагается стипендия и питание. И даже то, что уйти мы можем в любое время. Это как раз было не понятно. Зачем поступать если не хочешь учиться? Хотя если бы знал, что меня ждет, то наверное не удивлялся бы.

А ждали меня казармы на более чем полсотни первого курса кадетов, из которых к концу года осталось едва больше половины. Изнуряющие тренировки с четырех часов утра, от которых ныли все мышцы. Лекции по математике, истории, стратегии, тактике, географии, политологии, культуре, при том всех смежных государств. Техника рукопашного боя, боя на мечах, стрельба из лука и арбалета. И многое другое. Иногда нас поднимали по тревоге ночью, и мы бегали или отрабатывали удары.

После трех недель этого издевательства, я впервые думал уйти. Но вспомнил, что уходить мне некуда и, сцепив зубы, с еще большим рвением продолжал учебу.

А уже через месяц из практики вернулся второй курс. А вместе с ним и Сати.

- Кельвар? Как же я рада тебя видеть, – сказала она после общего построения.

Я тоже был рад. О чем и сказал тогда ей.

- Это сначала тяжело. Потом привыкнешь.

Тогда я не поверил в то, что к такому можно привыкнуть. Но уже через несколько месяцев, понял, что уже не так болят мышцы, что даже ночью просыпаешься. Уже не так сложно записывать за тараторящим лектором. Все меньше синяков остается после тренировок и все легче преодолевать препятствия на площадке. Я привыкал. Действительно привыкал.

Но стоило немного расслабиться, как нас нагружали еже больше.

Сати ни разу не жаловалась. Хотя в те редкие часы, когда нам позволяли отдохнуть, мы редко разговаривали об учебе. Она рассказывала о семье, родителях, братьях, которые уже закончил учебу и сестрах, что уже выскочили замуж и с каждым годом все больше увеличивают и так не малочисленное семейство. А я все больше отмалчивался, а на ее вопросы о семье отвечал нехотя и односложно. И вскоре она оставила любые попытки меня разговорить. Но несмотря ни на что, я ждал этих посиделок. Мне нравилось даже просто сидеть с ней рядом. Вдыхать запах пряного тэрхи и мятных леденцов. Нравилось, как она отбрасывает волосы, как выгибается подставляя солнечным лучам шею и лицо. Как натягивается на груди черная кадетская куртка. И мне все больше хотелось обладать ею. Как женщиной. А с другой стороны не хотелось терять, возможно, единственного друга. И я отгонял от себя эти мысли. И пусть в академии не пресекались отношения между кадетами. Не хотелось быть у всех на языке. Хватало и того, что на меня и так поглядывали косо, а Сати вообще пришлось доказывать свое право учиться здесь силой и ловкостью еще на первом курсе.

К тому же она была тем единственным человеком, который общался со мной просто потому что хотел. А не по делу. Все же здесь знали кто я. И кто мои родители.

Так и прошел год Красного Зайца и наступил Год Стального Ястреба.

Глава 3

В тот год, когда мне исполнилось пятнадцать, мой мир заиграл новыми гранями.

С того дня, как Черный Пес перечеркнул одной фразой всю мою дальнейшую судьбу, прошел год. Ровно год с тех пор, как я покинул родной дом и ушел по той дороге, на которую уже много веков не ступал ни один представитель нашего рода. Ровно год, как я зеленый и хилый пришел в стены академии. Год тяжелых тренировок и недоспанных ночей. Год зачитанных до дыр историй великих войн и сражений. Год, холодных зимой и душных летом, казарм. Год настороженных взглядов и едких слов. Которые, впрочем, менялись на более доброжелательные и порой уважительные. Год, который я впервые в жизни шел по своей дороге сам. Без родных и близких. Хотя нет. Это был год, когда со мной каждый шаг делала девушка с вспыльчивым ехидным нравом, огромными карими глазами и запахом пряного тэрхи. Которая, с каждым днем открывала мне мир, в котором живут обычные люди. Не холодные и надменные, как статуи в Главном Храме, а живые и теплые. Со светлыми улыбками и удивительными запахами.

И видят боги, в этот год я был счастлив.

Счастлив от того, что боль и усталость не позволяли думать о прошлом.

И все же порой, мои мысли возвращались к тем, кто так ни разу и не вспомнил обо мне. Те, кто когда-то были моей семьей, отреклись от родства. И пусть семейной книге я еще оставался, как единственный наследник мужского пола, но та запись была лишь завитушки на пожелтевшей бумаге. Иногда я злился на них. Иногда обижался. А порой думал, что лучше бы родился в доме булочника со светлим пухлым лицом и добрыми глазами, сыном которого был мой товарищ кадет Вел.

И все же я чувствовал себя счастливым.

Счастливым потому, что мое тело, незаметно для меня, приобрело силу и ловкость, о которой я и мечтать не мог. Теперь из зеркала на меня смотрел не подросток с тонкими руками и отчаявшимся взглядом, а кадет Кельвар Сальхэ. И он мне нравился. Высокий, черноволосый, загорелый и темноглазый. С прямым ровным носом и уверенным взглядом. И даже коротко остриженные волосы его не портили.

- Вы опора и защита Таххарии. Ее сила. Ее будущее. – вещал лейтенант Дархо поутру на тренировочной площадке. – Так что подтянулись, доходяги, и двадцать кругов по полосе препятствий. МАРШ!!!

И никто не возмущался. Не стонал и не просился. Все кто не осилил – ушли еще в первые два месяца учебы. Остальные же или не имели другого пути или действительно хотели пройти именно этот.

В тот день я снова стоял на той крыше. День моего пятнадцатилетия. Смотрел на такую же пеструю реку людей, изворачивающуюся на узких столичных улочках. Горячий ветер, напоенный запахами города, овевал лицо. Я вдыхал его полной грудью. Впитывал, разделял. Дворовая кошка… Булочник… Молочница… Аристократ верхом на лошади… Парень, только вышедший от любовницы…

Каждый запах, каждая отдельная нотка. Я мог стоя на крыше, рассказать, чем завтракал или занимался каждый. Например, девушка в мужских штанах и узкой сорочке, только что пила тэрхи на соседней улочке и ела мясной пирог. А сегодня утром была в академии…

И только после этого я понял, что это лавировала в толпе Сати. Но не стал ее догонять или окликать. Просто следил, как она быстрым уверенным шагом проходит мимо длинных рыночных рядов. Как склоняется над прилавком, что-то разглядывая. Как хмурится, закусывает губу…

Я смотрел на нее. Выделял из всех остальных ее запах и улыбался.

Улыбался шумной столице, жаркому солнцу, восточному ветру. Он и принес запах леса. Такой резкий, свежий, чуждый. Это был не сладко-терпкий запах таххарийских лесов. Он пришел сюда издалека. Оттуда где я никогда не был. И я начал рыскать взглядом по толпе. В душе разгорался азарт. Интерес. Чувство, словно у меня появилась возможность коснуться чего-то нового.

Они появились неожиданно. Трое. Женщина и двое мужчин. И мне, выросшему в семье колдунов, не составило труда разглядеть, кем они были. Женщина, невысокая и худощавая с тонкими и острыми чертами лица, светлыми глазами сероватой кожей. Волосы спрятаны под платок, повязанный на алларийский манер. Кажется, узлы накрученные на макушке, значат то, что женщина замужем. Но для себя решил посмотреть в учебнике. Рубашка длинной в пол, расшитая узорами, в которых если приглядеться, легко различить таххарийские защитные плетения, которые показывал когда-то мне отец. Синий широкий пояс. И золотистое плетение брачных татуировок на запястьях.

Мужчины были высокие. Один старше, второй моложе. Старший был шире в плечах его глаза отливали золотом. Младший был светлым, почти белым и с такими же светлыми глазами. И я даже подался вперед, стараясь разглядеть в нем черты присущие колдунам. Даже захотелось слезть и подойти к ним ближе. Но не шелохнулся.

Оба были одеты, как обычные охотники, пришлые с западной границы.

Их запах, свежий, немного горьковатый с нотками сладости и прелых листьев.

Она улыбалась. Улыбалась как жена булочника или торговка. Как обычный человек. Смотрела на мир с восхищением ребенка. Что-то говорила мужчинам и смеялась. Примеряла ожерелье из стекляшек и ракушек и лукаво подмигивала старшему охотнику. Он улыбался в ответ, обнимал за плечи, целовал в макушку.

Тогда я подумал, что мне мерещится. Что не может колдовка быть такой. Или может то из-за того, что алларийка? Так и не алларийка вроде. По всему видно было, что кровь в ней таххарийская.

Окончательно сбитый с толку, я пытался сравнить ее со своей матерью. Внешне они были даже чем-то похожи. И в то же время совершенно разные. И дело не в одежде или цвете глаз. А вот в чем, я так и не мог понять.

И тут она развернулась и посмотрела мне просто в глаза. И пусть между нами было достаточное расстояние, чтобы я мог быть уверен в том, что она, не обладая звериным зрением, разглядит меня достаточно хорошо. Все же по спине пополз строй мурашек. Теперь, когда она смотрела мне просто в глаза, я смог разглядеть их цвет. Цвет расплавленного серебра. Или жидкой ртути. С точкой черного зрачка.

Ее веселье и беззаботность растаяли, как снег под солнцем. Сейчас она была напряжена и сосредоточена. Даже вздрогнула, когда старший мужчина обнял ее за плечи, что-то шепнул на ухо. Жаль, что я не мог расслышать, о чем он говорил. Она ответила, так же тихо. Как шелест сухих листьев. И так же пристально разглядывая меня. А после улыбнулась и махнула рукой, подзывая.

Видят боги, я был растерян и сбит с толку настолько, что поднялся и направился к ним. Двигал мной не страх, перед колдунами, который заставлял всех и каждого склонять головы и гнуть спины. Мне было любопытно. Кем была женщина, с даром, но совершенно непривычная, необычная, чуждая.

Ноги сами несли меня к ним. Толпа обтекала застывших в ожидании пришлых потому последних пять шагов, что нас разделяли я прошел гордо вскинув голову и глядя на них, а не изгибаясь и пробираясь между вечно спешащими куда-то жителями столицы.

И вот приблизившись к ним, я застыл, не совсем понимая, зачем вообще подошел. Почему так спешил? Или это и есть ее дар? А почему нет, может она умеет подчинять волю других людей. А по тому, как мерцали сейчас ее глаза, ясно было, что дар у нее сильный. Она казалась старше, чем на первый взгляд. В уголках глаз затаились морщинки, которых у колдовок разглядеть невозможно было вплоть до самой старости. Уж слишком мало эмоций они проявляли, чтобы морщинки эти проявиться могли. И в то же время какой-то юной, свежей, полной жизни и счастья.

Я поймал себя на том, что мне нравится она. Вот такая живая и светлая. И покраснел, когда она тихо засмеялась.

- Ты тоже мне нравишься, – сказала она и я покраснел больше прежнего.

Она сделала полшага вперед, оказавшись совсем близко. Так близко, что кроме ее лесного запаха я не чувствовал больше ничего.

- Меня Крысой зовут, – сказала она чуть склонив голову к плечу. – Мать Кристианной назвала, а муж, - она чуть улыбнулась, взглянув на старшего охотника. – Тианной. А тебя звать как?

Я ошарашено молчал. Как такое быть может. Колдовка, сильная колдовка. А имя свое коверкает, как попало. Если бы мать моя хоть кому такое позволила. Ни мужу, ни детям, ни разу не разрешила, ни на букву имя сократить. Колдуны имя свое берегут, больше чего другого. А эта… у меня даже слов не было.

- Ну что не так? – нахмурилась она. – Или имени не помнишь своего? Или тайна страшная? – подмигнула она мне.

Просто так подмигнула, как дочка швеи с Драконьей улицы, куда я за рубашками новыми заходил.

- Кель, – почему-то тоже сократил свое имя.

Поначалу, когда в академии кадеты сокращали мое имя, я злился. Даже дрался, думая, что так меня унизить пытаются. От того на меня смотрели косо, и поговаривали, что я малость не в себе. Но потом привык. Сейчас же впервые сам имя сократил.

- Кель, – чуть растягивая мое имя, от чего оно показалось похожим на густую карамель. – Хорошее имя. Это муж мой, Альвар, - взяла она за руку старшего мужчину, а я невольно отметил, что не только колдуном он был, но еще и воином. – И сын, Дайко.

На сына она смотрела с такой нежностью, что у меня внутри все сжалось. А ведь и капли дара в нем не было. Светловолосый и голубоглазый. Высокий, поджарый и возможно в своих лесах был лучшим охотником. Но колдуном не был. Обычный, как я или Сати, или любой другой кто на этой улице. Человек. «Пыль». А ведь Кристианна эта ничего плохого в этом не видела. Любила его даже такого.

И мне снова вспомнилась мать. Любила ли она меня когда-нибудь? Или любила того кем я, по ее мнению, должен был стать?

Колдовка Кристианна сняла с шеи оберег. На простой бечевке. Но это обычный человек не заметил бы, что бечевка та особым образом выплетена была. И светлые искры по ней пробегали. А вплетена в нее была защита от стали, удача, сила и еще что-то, что я разобрать не мог. И не в кусочке дерева, повисшем на веревке, оберег был. А именно в самой бечевке.

Я зачарованно смотрел, как она повязывает ее мне на шею, что-то шепчет, как ветер в листве. Наговор.

Воздух напрочь из груди вылетел. Здесь посреди улицы, она творила колдовство. Не прячась за стенами. Не скрывая силы. Она разливалась вокруг, ластилась к коже, свежим ветром с горьковатыми нотками. А я ошарашено смотрел на эту женщину, отчаянно стараясь понять, зачем она это делает. Ведь колдовке больно и тяжело силу выпускать. Ее дар внутри нее. И в то же время понял, какой ценный дар она преподнесла чужому человеку. Да еще и не колдуну к тому же.

- Это мой тебе подарок на День рожденья, – сказала она, заправляя за ворот кусочек шлифованного дерева.

- Спасибо, – прохрипел, я не веря, что все это по настоящему со мной происходит.

- Хватит его смущать, Тианна. Пора нам. Али забыла, зачем пришли? – позвал ее муж.

- Помню я, – ответила, рук с плеч моих не убирая. – Ты не терзай себя, Кель. Иди той дорогой, что выбрал. Смело ступай. На ней поворотов будет, распутий, обрывов да ухабов. Но ты сильный. А то, что дар колдовской не достался, так то и не конец света. Вон сын мой тоже обычный человек, и муж дара давно лишился. Дочка только унаследовала силу колдовскую. Ан-ничего. Живем и счастливы. И ты можешь. Если не оглядываться будешь, а вперед смотреть. До встречи, Кель.

С теми словами она чуть сжала мое плечо и резко развернувшись, подхватила под руку своего мужа колдуна и сына простого человека. Она ушла, а я так и остался стоять посреди улицы. Толпа сомкнулась за ними. Захлестнула меня со всех сторон.

Я стоял и думал, что завидую им. Всем троим и даже той дочери, которую мне не довелось встретить. Они были семьей. Единым целым, с разными сверкающими гранями.

- Ты чего? – спросила подошедшая Сати. – Что-то случилось?

Я не ответил, обняв ее за плечи, и решительным шагом выбираясь из человеческой реки.

И только оказавшись подальше от, вызывающей головную боль, толпы, я отпустил ее и тяжело опустился на корточки.

- Кель, что случилось? – обеспокоенно спросила она.

Все же я не смог ей рассказать. Просто потому, что не смог бы объяснить словами свои чувства.

- Ничего важного, – ответил я тогда ей.

Соврал. Потому как встреча с колдовкой навсегда изменила мой мир. Перевернула с ног на голову мою жизнь. В тот день я понял, что моей вины нет в том, что случилось в день моего четырнадцатилетия.

- Идем праздновать мой День рожденья, – предложил я ей.

- Захочешь рассказать, я выслушаю, – смирилась она с моим молчанием. – Но с тебя чашка тэрхи.

- Хоть две, – согласился я, поднявшись и беря ее за руку.

- И мясной пирог, – продолжила она вымогательство.

- Как пожелает прекрасная дева.

Она рассмеялась и шутливо, но ощутимо, толкнула меня кулаком в плечо.

- Только в благодарность за тэрхи и пирог, я буду требовать поцелуй.

- Хоть два, – передразнила она меня и мы оба смеясь пошли пить тэрхи, который я так и не смог полюбить.

Глава 4

С того дня когда я встретил странную колдовку на улице, прошло четыре года.

Летом Года Черного Пса, Сати закончила учебу и отбыла на границу, получив место помощника командира на заставе, через которую проходил торговый путь из Алларии в Таххарию. И хоть войны между нашими государствами не было уже давно, я тревожился за нее.

И скучал по ней.

Она стала для меня больше чем другом.

Тогда, год спустя, зимой Года Золотой Коровы, мы стали больше чем друзья.

Ее старший брат получил распределение на один из кораблей таххарийского военного флота. И его квартира на окраине столицы, осталась пустовать.

Сати в тот день была сама не своя, а я все не мог понять, что с ней сталось.

- Я тебе показать хочу кое-что, – сказала она, кусая губы и краснея.

Ее поведение было так непривычно, что я забеспокоился. Всю дорогу до окраины меня терзало любопытство и тревога. Грязный снег чавкал под ногами, а ветер развернувшийся с запада, пронизывал даже через теплую форменную куртку. Сати раскраснелась. В тот день она была непривычно красива. Ее карие глаза светились.

И когда мы вошли в маленькую квартиру ее брата я понял, что она задумала.

В ту ночь мы любили впервые друг друга, как мужчина и женщина.

В ту ночь я познал страсть, которая лишает разума, и подчиняет душу желаниям тела.

Она была непривычно нерешительна. Хоть и спланировала все задолго до того, как привела меня туда. В воздухе витал запах вина и фруктов, смешивался с ароматом тэрхи и ее страха.

- Зачем мы здесь? – спросил я, остановившись посреди комнаты.

Она молчала. Стояла ко мне спиной и молчала. И только спустя несколько мгновений, длинной в вечность, ответила:

- Потому что я так хочу.

А дальше… все было, как во сне.

Ее руки, стягивающие с меня куртку и рубашку. Пальцы, пробегающие по телу. Губы, лишающие воздуха и зажигающие огонь во всем теле… тихий стон и громкий вскрик…

Все это казалось нереальным. И в то же время самым настоящим…

Я больше ничего не спрашивал у нее. Ни в тот день. Ни через неделю. Ни через месяц. Такие ночи стали нашей традицией. Обычаем и таинством, разделенным на двоих. И я ждал их. Ждал всю неделю, ворочаясь на жесткой койке в казарме, не в силах бороться с желанием, которое накатывало, стоило только подумать о податливом теле Сати.

Сейчас же мне ее не хватало. И не только как женщины, а и как друга.

И пусть за эти годы у меня появились и другие друзья, тот же Вел, или улыбчивый Сатэм, хмурый и вечно серьезный Корх, или уверенный в себе Дарм. Но ее мне не хватало особенно. Может потому, что она была единственным человеком, который прикасался к моему прошлому. Напоминание о том, кем я был. А может, была другая причина, но оформить в слова я ее не мог.

- Сколько ты будешь киснуть? Смотреть тошно, – бурчал Сатэм.

Сначала я разозлился на него и уже собирался дать в зубы. Но, заметив искреннюю тревогу в его темных глазах, остыл. Только сказал в ответ устало: