Кель. Год Стального Ястреба (СИ)

Гуйда Елена

Кель. Год Стального Ястреба

Пролог

Год Стального Ястреба, как известно, год охоты и свадеб. Потому в год этот чаще всего в мир приходят лучшие следопыты, охотники, воины. Те, кто ни за что не минуют своей добычи. Те от кого невозможно уйти. Те, кто всегда получают то, что хотят или добиваются этого любой ценой. И чем недосягаемей добыча, чем сильнее она сопротивляется, тем слаще победа.

В Год Стального Ястреба, приходят в мир самые сильные колдуны. Те, кому под силу изменить привычный и правильный ход событий. Перекраивать мир, по своему разумению. Те, кому сами боги и светлые и темные, благоволят.

Я, пришедший в этот мир в год Стального Ястреба, знал это с самых пеленок. Помнил из сказок, что рассказывала на ночь мать. Слышал в шелесте листьев в лесу, треске сухих веток, в голосе ветра. В запахах, что ловил чутким обонянием.

- Ты станешь великим колдуном. – повторяла мать, глядя на меня своими черными глазами. – Перед тобой склонят головы и цари, и князья.

Жаль, что дар ее не был пророческим.

И мать, которую даже за глаза называли не иначе как Колдовка Соальвианна, и отец, Хальтран, уже давно были, починаемые на всю таххарийскую столицу Тверхем, колдунами. С их словом считались властьимущие от мелкого чиновника или городского стража, до царя и генерала. И имена их никогда не сокращали и говорили шепотом. И потому, мать никогда не опускала глаз, не смотрела на людей. Я часто видел, как она, тонкая и маленькая, одним взглядом могла заставить сжаться опытного воина. И тогда она казалась выше, могущественней, властней самого царя.

Отец был немного другим. Рожденный в Год Янтарного Волка он был жесток с врагами и суров с теми, кого считал друзьями и близкими. Я думал, что нет в мире колдуна, который смог бы превзойти его в силе. В его янтарных глазах читалась мощь, с которой считался любой.

- Есть, Кельвар. Власть колдуна в страхе. Люди боятся того, что не могут объяснить, понять, и этот страх дает нам больше чем дар. Но стоит им понять, что даже не смотря на дар мы смертны…

Отец уже тогда учил меня быть колдуном. Собранным и властным. Рассказывал о тайнах, которые недоступны другим. Учил обрядам и мертвым письменам. Открывал мир, полный красок и запахов силы. Той силы, которой я должен был ощутить по праву рождения. Рассказывал, чем отличается дар колдуна и колдовки.

- Дар колдовки, Кель, внутри нее. Она может видеть, впитывать, ощущать. Редко случается, что она силу отдать может, вложить в заговор или создать амулет. Или же сплести заклятие. На такое единицы способны. Да и то тяжко им это дается. Колдун же наоборот. Чувствует и видит редко. Его сила наружу рвется. А вот почуять или увидеть что, ему не под силу.

Я же ловил каждое его слово. Повторял про себя, чтобы не дай великие боги, не забыть. И ждал, когда проснется мой собственный дар.

И как же я завидовал старшей сестре. Рожденная в Год Огненной Вороны, маленькая и хрупкая Таллианна, открывшая дар, в одиннадцать лет, была их гордостью и счастьем. Мать не отходила от нее. Обучала, рассказывала, объясняла.

Талли менялась на глазах. Порыжели волосы, а глаза наливались огненными сполохами. В чертах появилось что-то хищное. Заострился нос, четче очертились скулы и запали щеки, а кожа стала отливать золотом. Она стала еще тоньше. Пальцы стали похожи на куриные лапки с острыми коготками, окрашенными, как сполохи огня. И даже запах ее изменился. Пахла она теперь жаром, или даже лучше сказать огнем.

А мне же мать повторяла, что однажды я стану великим колдуном. И я верил. Всем сердцем верил. До того дня. Того проклятого дня, когда я вмиг лишился всего. Дома, семьи, веры и мечты.

Глава 1

В мальчиках колдовской дар просыпается раньше. Где-то в восемь-десять лет. И развивается быстро. Часто в двадцать-двадцать пять колдун вступает в полную силу и с тем же остается до самой смерти. У колдовок все иначе. Их сила редко просыпается раньше, чем роняют первую кровь, и растет дольше, но продолжительней. Бывали случаи, что колдовки развивали дар до глубокой старости. Правда, редко. И все же бывали.

И вот я ждал. Подпитывал надежды и ожидания, вспоминая слова колдовки, которая была моей матерью. Но год шел за годом. А я оставался все таким же простым человеком. «Пыль». Так называла таких людей колдовка Сольвианна. И я с ужасом понимал, что сам этой «пылью» так и останусь. И в первую очередь для нее. Все чаще я ловил на себе ее задумчивый взгляд. Все чаще в ее глазах мелькало презрение. А порой даже боль. Или брезгливость. И я чувствовал, что действительно перед ней виноват. А в голове все реже звучало «ты станешь великим колдуном». И все отчетливей понимал – не стану.

Понял это и отец.

Это был Год Красного Зайца. Именно в этот год часто реки судьбы меняли свое русло или даже поворачивали вспять. Именно он напоминал людям, как все изменчиво и непостоянно. Именно он давал понять, что даже самый матерый и сильный хищник однажды тоже может стать добычей.

Моя же река остановилась и, как мне тогда казалось, пересохла.

В тот жаркий летний день, день моего четырнадцатилетия, я должен был предстать перед Высшим Колдуном Таххарии.

Теольхатам Черный пес. Таких, как он, боялись. Боялись безотчетно. И даже колдуны склоняли головы перед ними.

Вот и мне было страшно. Страшно ступать на желтые ступени Главного Храма Тверхема. Страшно смотреть по сторонам, или даже просто поднять голову и оторвать взгляд от полированных плит под ногами. Страшно взглянуть в глаза Черному псу… Но не Тоельхатама боялся, а того что он может сказать. И он сказал:

- В этом мальчике нет и капли дара, Хальтран.

Отец ничего не сказал. Ни слова. Развернулся, и даже не оглянувшись и разу, на застывшего и прижатого к земле грузом боли и стыда, меня. А мне было стыдно. Стыдно посмотреть в глаза матери и увидеть разочарование. И страшно поймать на себе тот взгляд, которым она награждала «Пыль».

Так и случилось. Отец все так же молчал. Но это было тяжелое молчание. Один взгляд в ее сторону, который я едва успел заметить. Быстрый, и все в него он вложил больше, чем смог бы вложить в тысячи слов. И боль разорвала все внутри. Я стал чужим в этом доме.

И она тоже не сказала и слова. Просто развернулась и ушла.

- Позор нашего рода! – сказала Талли, и я увидел ненависть в ее оранжевых глазах, сжался, ожидая новых слов обвинения. Но…

Это было все, что она тогда мне сказала. Больше я никогда не слышал ее голоса обращенного ко мне. Больше она не видела во мне маленького любимого брата. Только «Пыль».

И я остался один. В огромном доме, который столько лет оберегал меня от всего мира. Дом, полный прислуги и рабов, стал пустым. Или я исчез для него. Дом, в котором некогда чувствовал себя счастливым. Он казался теперь тесным. Душил. Гнал прочь от своих стен, в которых не смел искать защиты, такой как я.

И я убежал.

Бежал по узким наводненным людьми улочкам Тверхема. Горло и нос обжигали тысячи запахов. Таких насыщенных, что начинала кружиться голова. Уши резало нестерпимо громкими звуками. И я бежал от них. Наталкивался на кого-то, сбивал с ног. В спину летели проклятья и ругань, но я ни на миг не остановился. Казалось, что кто-то гонит меня в спину подталкивает. И еще… что стоит мне оглянуться и на месте дома, в котором я вырос, увижу руины. Стоит остановиться и меня снесет волной отчуждения и неприятия.

Свернул в переулок. Не помню уже, как выбрался на крышу. И только там позволил себе остановиться. Перевести сбившееся дыхание. Окинуть взглядом столицу, похожую на крепость из песка. Взглянуть, как копошиться внизу толпа тех, кого мать называла пылью.

Что делать дальше? Куда идти?

- Учти, бросишься с крыши, отдирать тебя от плит никто не будет. Здесь паскудно убираются.

Я услышал ее голос чуть позже, чем ощутил запах. Она не таилась. Шла ко мне, легко, как кошка, ступая по крыше. Девушка, чуть старше меня самого. Обычная, без капли дара. И все же маняще красивая. Светлые волосы и карие глаза, чуть округлые щеки и, очерченные рубашкой и мужскими штанами, изгибы. Никакой присущей колдовкам худобы. Обычная. И в то же время притягательная. И я испытал что-то, чего доселе не испытывал никогда. Застучало бешено сердце, пересохло в горле… Она пахла пряным тэрхи и мятными леденцами. И этот запах щекотал нос, словно выбившееся из подушки перо.

- Ты кто? – спросил я, удивляясь хрипоте в голосе.

- Сати, – улыбнулась девушка. – А ты?

- Кельвар.

- Колдун, – и в ее голосе прозвучало столько презрения, что я даже опешил.

Следовало бы вскинуть подбородок и поставить ее на место. Но, наверное, был слишком удивлен ее реакции, чтобы это сделать. Или просто душевные силы оставили меня, когда Черный Пес вынес приговор.

- Я не колдун, – почему-то сказал я.

Получилось жалко. И я поджал губы.

- Хорошо. Ненавижу колдунов, – вмиг повеселев, сказала она.

- За что?

Она пожала плечами:

- А за что их любить? Заносчивые высокомерные твари.

В ее словах было столько ненависти, что я поперхнулся своим возмущением. Понял, что скажу хоть слово в защиту ненавистных ей колдунов и больше не увижу ее. Потому смолчал. Трусливо смолчал, боясь снова остаться в одиночестве.

- Хочешь тэрхи?

Я кивнул. Просто потому, что не хотел ее отпускать. Я готов был пить горячий, горький и резко пряный тэрхи, только чтобы быть рядом с ней. Той, которая не смотрела на меня, как на пыль. Хотя бы сейчас. Пока так сложно найти твердую почву под ногами.

- Тогда я покажу тебе, где продают лучший терхи в столице, – весело сказала она и легко спрыгнула на балкончик, чуть выступающий из-под крыши. – Ну, что стоишь? Идем.

И я пошел за ней. Даже не зная, что именно в этот день река моей жизни прокладывает новое русло.

Глава 2

- Я поступаю в военную академию, – коротко сказал я, обращаясь к спине отца, сидящего с бокалом вина в своем кабинете.

В его, всегда чистом и светлом кабинете, сейчас царил полумрак, разрываемый только одиноким язычком пламени, танцующем на фитиле свечи. В воздухе стоял кислый запах вина.

Отец пил. Просто запивал досаду за недоразумение, которым боги имели великодушие наградить его, потомка нескольких поколений сильнейших колдунов.

- Откуда такое решение? – спросил он устало, и я снова почувствовал, как виноват перед ним, перед матерью.

И, наверное, именно поэтому не смог рассказать ему о девушке по имени Сати, которая так ярко и искушающе рассказывала о военной академии, в которую поступила еще в прошлом году. И пусть она не скрывала, как сложно ей было в ней учиться наравне с мужчинами, она была счастлива там.

- Уже сейчас я могу начистить рожу любому, кто косо на меня глянет, – с гордостью говорила она. – А к концу обучения стану настоящим воином.

И даже сейчас, стоя перед отцом и говоря о том, что изменит всю мою жизнь, я улыбался. Перед глазами был не провонявший вином сумрачный кабинет отца, а ее довольная улыбка. А нос щекотал пряный запах терхи.

- Я так хочу, – только и сказал я отцу.

И он кивнул. Наверное, он хотел что-то сказать. Но только вздохнул. И только мой, почти звериный, слух позволил услышать, что это был вздох облегчения. Я не нашел в себе сил подумать об этом. Хотелось скорее убраться их этого дома подальше.

Потому, несмотря на то, что на город уже давно опустились сумерки, а на небо высыпал мелкий жемчуг первых звезд, я собирал вещи. Лихорадочно, быстро. Нужные и ненужные, не желая оставлять здесь даже упоминания о себе. Мать ни разу не зашла ко мне. И этому я был только рад. В ту ночь я чувствовал, как рвутся нити, который связывали меня с родом сильнейший таххарийских колдунов. Как трещит мой, много лет лелеемый, мир. Следовало бы жалеть. Страдать. Или что там положено делать, когда навсегда уходишь из отцовского дома. Понимаешь, что никогда не посмеешь больше первым заговорить с собственными родителями. И возможно они даже пройдут мимо, встретив тебя на улице, чтобы не марать себя разговором с простым человеком.

И все же чудилось, что это не треск разваливающегося на части мира, а так лопается скорлупа, что прятала от меня мир. И пусть он был другим. В нем не стояло колдовство на первом месте. И все же он тоже был необыкновенным. Особенным. И пах он приключениями, тэрхи и мятными леденцами.

Я ушел с рассветом. Никто не вышел меня проводить. Никто не выглянул в окно. Не сказал и слова напутствия. Словно и не было меня. Словно и не называл никто молодым господином, дорогим сыном, любимым братом… Больно? Больно. Но это была та боль, которая заставляет не просто идти, бежать вперед.

К военной академии я прибыл к полудню.

Тяжелые ворота из таххарийского дуба, окованные железом, были закрыты, оставив лишь небольшую калитку с маленьким окошком. В нее я и попробовал пройти. Именно попробовал. Потому как едва переступил высокий порожек, как получил удар под дых такой силы, что воздух разом вылетел из легких, и я рухнул на колени прямо в пыль.

- Кто? – раздался голос над головой.

- А ты? – едва сделав вдох, спросил я.

- Не дорос вопросы задавать. Кто?

От удара ногой в живот я увернулся каким-то немыслимым способом. И тут же встал, чтобы если не обороняться, то хоть уворачиваться от ударов. Но их не последовало. И все же я не спешил расслабляться. Подумал только, встречали ли здесь Сати так же?

- Зачем ты здесь, сын колдовского рода? – уже спокойней спросил страж.

И я позволил себе расслабиться. Взглянуть на него. Высокий, лет двадцати на вид. На первый взгляд обычный человек. И все же в нем ощущалось что-то опасное, хищное. Сразу вспомнилось, как легко перепрыгивала с балкона на балкон Сати. Наверное, я задумался. И снова получил молниеносный удар. В этот раз в челюсть.

- Я спросил – ты должен ответить. Итак. Кто ты и зачем пришел сюда?

Я сплюнул кровь, наполнившую рот и прошипел сквозь зубы:

- Кельвар Сальхэ. Хочу поступить в академию, – ответил я.

- Все еще хочешь?

Я не задумывался. Хоть, наверное, и стоило бы. Просто у меня не было другого пути.

- Да.

Юноша кивнул.

- Идем.

И он пошел, не оглядываясь, не проверяя, иду ли я следом. Я не задерживаясь, сцапал вывалянную в пыли сумку и пошел следом. Он сделал знак рукой в воздухе. И когда я оглянулся, у ворот уже стоял другой парень. А я так и не понял, где был тот другой, что занял место стража.

Мощенная, как и во всем Тверхеме, желтыми камнями, дорожка вывела к одноэтажному строению. Простое, без украшений, балконов, ставень. Разве что решетки на окнах. Желтый камень, грубо обтесанный, но подогнанный настолько, что щели в кладке можно было разглядеть, только приблизившись вплотную.

- Разрешите, лейтенант Дархо? – спросил парень, постучав в дверь.

- Да, – ответили из-за двери и мы вошли.

Кабинет лейтенанта Дархо был так же лишен всего, что можно было бы назвать лишним. Стол два стула. Шкаф с бумагами и тумба у стола. Огарок свечи, наклеенный просто на столешницу. Стопки бумаг, чернильница и перо. И идеальная чистота. Просто идеальная. Даже в нашем доме с более чем тридцатью горничными в штате, не бывало никогда такой чистоты.

И вот за столом сидел мужчина, возрастом приблизительно, как и мой отец, с темными с заметной проседью, волосами, могучими плечами, и такими же руками, без двух пальцев на правой и трех на - левой.

Юноша, который меня сопровождал, встал, натянувшись как струна.

- К вам посетитель. Кельвар Сальхэ. Желает поступить в ряды кадетов, – четко сказал страж и я невольно напрягся.

- Свободен, - буркнул лейтенант и парень, судя по всему тоже кадет, ушел.

Я остался стоять, не сводя глаз с лейтенанта. Разбитая челюсть ныла, а во рту не пропадал привкус крови. Но меня больше волновало то, что мне предстоит сейчас.

- Принят, – сказал лейтенант Дархо, не поднимая на меня взгляда и продолжая читать какую-то бумагу.

У меня даже дыхание перехватило. Не совсем понимая, правда ли это я переспросил:

- Простите, что?

И тогда он все же оторвался от своих записей и взглянул на меня.

- Что не понятно?

- Все понятно, – сказал я почему-то, так ничего и не поняв толком.

- Через два кабинета направо тебе объяснят все подробней. А сейчас пошел вон, – рявкнул он и я, кажется, понял, почему будущих кадетов так встречают. Просто чтобы не попадать в этот кабинет и не встречаться с начальством.