Политическая экономия рантье

В самом деле, процесс труда, процесс «добывания благ» и их распределения проходит всегда в известных исторически-различных формах, которые только и вызывают известные социально-экономические явления. Нельзя же видеть, подобно «полковнику Торренсу», а также Бём-Баверку «в камне дикаря — начало капитала»[88], а в самом дикаре — капиталиста. Только когда на основе товарного производства[89] средства производства становятся монопольной собственностью одного класса и в качестве таковой противопоставляются собственности рабочего на единственный находящийся в его распоряжении товар — рабочую силу, — только тогда и возникает то своеобразное отношение, которое называется капиталом, а следовательно, только тогда возникает и «прибыль капиталиста». То же и с рентой. Один факт различия в плодородии почвы на разных земельных участках или же пресловутый «закон убывающего плодородия почвы» (даже если бы он существовал в той форме, в какой его признают самые крайние мальтузианцы) — отнюдь не вызывали бы появления на свет божий поземельной ренты. Последняя возникает лишь тогда, когда на основе товарного производства земля монополизируется классом поземельных собственников. Различие же в плодородии разных участков и вышеупомянутый «закон» являются лишь техническими условиями, «возможностями» социального феномена — ренты[90]). Поэтому напрасны жалобы Бём-Баверка на некоторых его критиков, где Бём обвиняет последних, что они не различают «сущности дела» от «формы проявления» («Erscheinungsform»). «Сущность» капитала состоит не в том, что он — «совокупность промежуточных продуктов» (это есть «сущность» средств производства), а в том, что он есть своеобразное общественное отношение, влекущее за собой целый ряд совершенно неизвестных другим эпохам экономических явлений. Можно сказать, конечно, что капитал есть Erscheinungsform для средств производства в теперешнем обществе, но нельзя сказать, что современный капитал есть форма проявления капитала вообще, который идентичен со средствами производства.

Историческим характером обладает и явление ценности. Даже если признать правильным индивидуалистический метод австрийской школы и стараться вывести ценность из «субъективной ценности», т. е. из индивидуальных оценок единичных лиц, то и тогда до́лжно принять во внимание то обстоятельство, что в психике теперешнего «производителя» и в психике производителя в натуральном хозяйстве (а тем более в психике «человека, сидящего у ручья» или голодающего в пустыне) имеется совершенно различный материал. Современного капиталиста — будь то представитель промышленного или торгового капитала — совершенно не интересует потребительная ценность продукта: он «работает» при помощи нанятых «рук» исключительно ради прибыли, его интересует лишь меновая ценность.

Отсюда ясно, что даже основного для политической экономии явления, явления ценности, нельзя объяснить, «вывести» из того общего всем векам и народам положения, что вещи могут удовлетворять какую-либо человеческую потребность. А последнее и есть «метод» австрийской школы[91].

Итак, мы приходим к заключению, что австрийская школа, отвлекаясь от особенностей капитализма, стоит на совершенно ложном методологическом пути. Политическая экономия, которая хочет объяснить общественно экономические отношения, т. е. отношения между людьми, должна быть исторической наукой. «Поэтому» — как весьма метко и ядовито говорит Энгельс: «кто пожелает объединить одними законами экономику Огненной Земли и экономику современной Англии, тот, очевидно, не извлечёт на свет божий ничего, кроме самых банальных общих мест»[92]. Под эти «общие места» можно подвести более или менее остроумный фундамент, но даже последнее обстоятельство не поможет объяснить заранее исключённые особенности капиталистического строя. Таким образом, то гипотетическое «хозяйство», которое «строит» Бём-Баверк и «законы» которого он исследует, оказывается настолько удалённым от нашей грешной действительности, что перестаёт быть с нею соизмеримым.

Это начинают отчасти сознавать и творцы нового направления. Так, например, Бём-Баверк в последнем издании своего сочинения о капитале пишет:

«В особенности охотно я хотел бы заполнить один пробел… речь идёт об исследовании того, что означает и что в состоянии сделать влияние т. н. «социальной категории» — силовые отношения, возникающие из социальных учреждений… Эта глава социальной экономии не написана ещё удовлетворительным образом… Не написана она и сторонниками теории предельной полезности»[93].

Впрочем, можно заранее предсказать, что эта «глава» сторонниками теории предельной полезности «удовлетворительно» написана быть не может, т. к. они рассматривают «социальное» не как органическую часть «чисто-экономического», а как вне экономики стоящую внешнюю величину.

В противовес Бёму Штольцман, один из представителей «социально-органического метода», на которого мы часто ссылались, замечает (по поводу, разумеется, своих работ): «Объективизм… вступает в новую стадию, он делается не только социальным, он делается «историческим»; не остаётся более никакой пропасти между систематико-логическим и историко-реалистическим исследованием…»[94]. Однако, эта задача соединения абстрактного метода классиков с «объективизмом» и «историчностью» была решена — и притом без всяких этических благоглупостей — задолго до Штольцмана Карлом Марксом.

Таким образом, и здесь впереди всех идёт «устаревшая» теория пролетариата[95].

3. Точка зрения производства и точка зрения потребления

«Первая теоретическая разработка современного способа производства — писал Маркс — необходимо исходила из поверхностных явлений процесса обращения… Действительная наука современной политической экономии начинается лишь с того времени, когда теоретическое исследование переходит от процесса обращения к процессу производства»[96]. Наоборот, Бём и вся австрийская школа ставят во главу угла анализ потребления.

В то время как Маркс рассматривает общество, прежде всего, как «производственный организм», хозяйство — как «производственный процесс»[97], у Бём-Баверка производство отступает на задний план, и на первое место выдвигается анализ потребления, потребностей и желаний хозяйствующего субъекта[98]. А раз это так, то не мудрено, что исходным пунктом этого анализа являются не хозяйственные блага, как продукты, а (a priori) данное их количество, их «запас», неизвестно откуда взявшийся. Этим, в свою очередь, совершенно предопределяется и всё учение о ценности, как центральный пункт теоретической системы. Если заранее устранён производственный фактор, то ясно, что должна быть построена «внепроизводственная» теория ценности. В связи с этим стоит и оригинальное приложение метода «изолирующей абстракции»: так, Бём-Баверк при анализе ценности заставляет своих Робинзонов не производить блага, а терять или «лишаться» их; при этом самая возможность производства или воспроизводства рассматривается лишь, как «осложняющий момент», а не как такое явление, которое подлежит анализу в первую голову[99]. Вполне логично, что основным понятием австрийской школы является «полезность», из которой выводится и понятие субъективной, а затем и объективной ценности. Понятие полезности отнюдь не предполагает никаких «трудовых затрат», никакого производства; оно выражает не активное, а чисто пассивное отношение к вещам, не «предметную деятельность», а отношение к неизменному данному. Поэтому понятие полезности с успехом может функционировать в примерах, где действующими лицами являются «потерпевшие крушение», «близорукие» на необитаемом острове, голодающие «путники» и прочие порождения профессорской фантазии.

Однако, ясно, что такая точка зрения заранее исключает какую бы то ни было возможность понять общественные явления в их развитии. Последнее имеет своим двигателем рост производительных сил, рост производительности общественного труда, расширение производительных функций человеческого общества. Без потребления нет производства — это несомненно: потребности всегда являются движущим мотивом хозяйственной деятельности. Но, с другой стороны, производство самым решительным образом влияет на потребление. Маркс различает троякого рода влияние: во-первых, поскольку производство создаёт материал для потребления; во-вторых, поскольку оно определяет его вид, его качественный характер (Weise); и, наконец, в-третьих, поскольку оно создаёт новые потребности[100].

Так представляется дело, если мы рассматриваем соотношение между производством и потреблением вообще, т. е. вне зависимости от исторически определённой структуры. Если же мы будем рассматривать капитализм, то сюда присоединится ещё один важный момент. А именно, говоря словами Маркса, «общественная потребность, т. е. то, что регулирует принцип спроса, существенно обусловливается отношением различных классов друг другу и их взаимным экономическим положением, а следовательно, во-первых, отношением всей прибавочной стоимости к заработной плате и, во-вторых, соотношением различных частей, на которую распадается прибавочная стоимость (прибыль, процент, земельная рента, налоги и т.п.)»[101]. Это же отношение классов друг к другу, в свою очередь, формируется и изменяется под влиянием роста производительных сил.

Итак, прежде всего: динамика потребностей обусловливается динамикой производства. Отсюда вытекает: во-первых, что при анализе динамики потребностей необходимо исходить из динамики производства; во-вторых, что данное количество продукта, предполагающее статику в области производства, предполагает и статику в области потребления, т. е. статику во всем комплексе экономической — а, следовательно, и всякой другой — жизни[102].

Маркс поставил во главу угла именно «развитие производительных сил»: ведь целью всей гигантской теоретической работы, которую произвёл Маркс, было, по его же собственным словам, «открыть экономический закон движения современного общества»[103]. Но открыть «закон движения» там, где нет никакого движения, где предполагается данным «упавшее с неба» количество продуктов, довольно мудрено[104]. Поэтому можно заранее ожидать, что точка зрения потребления, лежащая в основе построения австрийцев, найдёт себе выражение в бесплодии теории во всех тех вопросах, которые касаются общественной динамики, т. е. самых важных вопросов, разрабатываемых политической экономией. «Как развивается техника в капиталистическом обществе, откуда происходит капиталистическая прибыль, — все эти вопросы они (т. е. представители австрийской школы. Н. Б.) не в состоянии правильно поставить, не говоря уже о том чтобы разрешить» [105].

Любопытны в этом отношении те признания, которые сделал один из горячих сторонников теории предельной полезности, Иосиф Шумпетер. Он имел мужество открыто заявить, что во всех случаях, где речь идёт о развитии, австрийская школа не может сказать ничего.

«…Наша статическая система» — пишет он — «объясняет не все хозяйственные явления (она не объясняет, например, процента и предпринимательской прибыли…)»[106].

«…Наша теория, поскольку она солидно обоснована, отказывается от объяснения важнейших явлений современной жизни»[107].

«…Она не годится по отношению ко всякому (курс. автора. Н. Б.) явлению, которое… можно понять только с точки зрения развития. Сюда принадлежат проблемы образования капитала и другие, в особенности проблема экономического прогресса и кризисов»[108].

Таким образом, оказывается, что новейшая теория буржуазных «гелертеров» пасует перед самыми коренными вопросами, задаваемыми современностью. Гигантское и стремительное накопление капиталов, их концентрация и централизация, неимоверно быстрый технический прогресс, наконец, специфическое капиталистическое явление — цикличность промышленных кризисов, до основания потрясающих всю общественно-хозяйственную систему, — всё это, по признанию Шумпетера, — «книга за семью печатями». И как раз в этой области, где отказывается работать мысль учёного буржуа, теория Маркса сделала особенно много, настолько много, что искалеченные части марксова учения у свирепых врагов марксизма часто считаются последним словом премудрости[109].

4. Итоги

Мы разобрали 3 неправильных исходных пункта австрийской школы: её субъективизм, неисторичность и точку зрения потребления. Эти три логические черты, которые связаны с тремя основными психологическими чертами буржуа-рантье, влекут с неизбежностью три основных недостатка теории австрийской школы, постоянно повторяющихся в различных частях общей теоретической «системы»: порочные круги, которые связаны с субъективным методом; неумение объяснить специфически исторические формы капитализма, которое вытекает из неисторической точки зрения и, наконец, полное банкротство во всех вопросах экономического развития, банкротство, которое необходимо связано с точкой зрения потребления. Не нужно думать, однако, что все эти «мотивы» действуют независимо друг от друга; как психические, точно так же и логические комплексы являются величинами сложными, где различные элементы переплетаются друг с другом, и где их действие выступает в усиленном или ослабленном виде в зависимости от других сопутствующих элементов.

Поэтому каждая из конкретных ошибок, которые обнаружатся при дальнейшем детальном анализе теории Бём-Баверка, сможет «опираться» не на один, а сразу на несколько «мотивов» мышления новых теоретиков рантье. Это не мешает, однако, тому, что из ряда переплетающихся моментов мы выделяем три основных, к сочетаниям которых сводится бесчисленное множество «промахов» Бёма, ясно показывающих полную неспособность буржуазии «конца века» к теоретическому мышлению.

Глава II. Теория ценности

1. Значение проблемы ценности. 2. Ценность субъективная и объективная. Определения. 3. Полезность и ценность. 4. Величина ценности. Единица оценки.

1. Значение проблемы ценности

Основным вопросом политической экономии, начиная с самого её возникновения и до последнего времени, был и есть вопрос о ценности. Все остальные вопросы — о заработной плате, о капитале и ренте, о накоплении капиталов, о борьбе крупного и мелкого производства, о кризисах и т. д. — прямо или косвенно связаны с этим коренным вопросом.

«Учение о ценности стоит, так сказать, в центре всей политико-экономической доктрины» — совершенно справедливо говорит Бём-Баверк [110]. Это и понятно. Для товарного производства вообще и товарно-капиталистического производства, детищем которого является политическая экономия, в частности, основной, всеохватывающей категорией служит цена, а следовательно, и её норма — ценность. Товарные цены регулируют распределение производительных сил капиталистического общества, а форма обмена, предполагающая категорию цены, является формой распределения общественного продукта между различными классами.

Движение цен приспособляет предложение товаров к спросу на них, путём повышения или понижения нормы прибыли, в зависимости от чего капиталы переливаются из одной отрасли производства в другую; низкие цены — орудие, которым капитализм прокладывает дорогу и, в конце концов, завоёвывает мир; низкими ценами капитал вытесняет ремесло, а крупное производство одерживает победу над мелким.

В форме покупки рабочей силы, то есть в форме ценностного отношения, совершается договор между капиталистом и рабочим — предварительное условие обогащения капиталиста. Прибыль, т. е. денежное, ценностное, а отнюдь не «натуральное», выражение прибавочного продукта, является движущим мотивом современного общества, и именно на этом основан весь процесс накопления капитала, который разрушает старые формы хозяйственной жизни и в своём развитии резко отличается от них, как совершенно своеобразная историческая фаза хозяйственной эволюции, и т. д., и т. д. Поэтому вопрос о ценности привлекал и привлекает к себе внимание теоретиков-экономистов гораздо более, чем всякий другой вопрос из области политической экономии: Смит, Рикардо, Маркс — клали в основу своих исследований анализ ценности[111]. Учение о ценности сделала краеугольным камнем своей доктрины и австрийская школа; поскольку она, с одной стороны, выступала против классиков и Маркса, с другой — создавала свою собственную теоретическую систему, она занималась, главным образом, вопросом о ценности.

И вот, несмотря на то, что ещё Милль считал учение о ценности в основном уже законченным[112], оно стоит, действительно, в центре современных теоретических дискуссий. В противоположность Миллю, Бём-Баверк считает, что учение о ценности «было и оставалось одним из самых неясных, самых запутанных и всего менее разработанных отделов экономической науки»[113]; однако, он надеется, что исследования австрийской школы положат конец такому состоянию науки, ибо «внесена, наконец, в хаотическое брожение идей творческая мысль, от плодотворного развития которой следует ожидать полного и окончательного разъяснения вопроса о ценности»[114].

В дальнейшем мы постараемся дать должную оценку этой «творческой мысли»; предварительно же мы заметим следующее. Очень часто критики австрийской школы указывают на то, что она «смешивает» ценность и потребительную ценность, что её учение относится скорее к психологии, чем к политической экономии и т. д. Всё это, по существу, верно. Однако, нам кажется, что таких заявлений отнюдь недостаточно: необходимо стать на точку зрения авторов критикуемой теории, понять всю систему в её внутренней связи, а затем уже показать её противоречивость, её несостоятельность, вытекающую из основных ошибок. Существует, например, масса различных определений ценности. Определение Бём-Баверка будет самым резким образом отличаться от определения, скажем, Маркса. Но нельзя ограничиться указанием, что Бём-Баверк говорит не о том, о чем следует. Нужно показать, почему требуется говорить не об этом — во-первых. А во-вторых, нужно показать, что принятые критикуемой теорией предпосылки или приводят к противоречивым конструкциям, или просто не объясняют, не охватывают ряда важных экономических явлений.

Но где же в таком случае опорный пункт критики? Ведь если само понятие ценности совершенно разнородно у различных направлений, т. е. если ценность Маркса не имеет никаких общих точек соприкосновения с ценностью Бём-Баверка, то как же возможна критика вообще? Здесь нас выручает следующее обстоятельство. Как ни разнообразны, даже подчас противоположны определения ценности, всё же у всех есть нечто общее. Этим общим является то, что ценность мыслится, как норма обмена, что понятие ценности служит нам для объяснения цен[115]. Правда, объяснением одних лишь цен дело не ограничивается, или, вернее, не должно ограничиваться, но всё же непосредственно теория ценности служит основанием для теории цен. Если данное учение о ценности разрешает вопрос о ценах без внутренних противоречий, оно является правильным; если этого нет, оно должно быть отвергнуто.

Исходя из этих соображений, мы и приступим к критике Бём-Баверка. В предыдущей главе мы видели, что цены, согласно Бёму, суть результаты индивидуальных оценок. Соответственно этому всё «учение» распадается на две части: первая изучает законы образования индивидуальных оценок — «теория субъективной ценности»; вторая — законы образования их равнодействующей — «теория объективной ценности».

2. Ценность субъективная и объективная. Определения.

Мы знаем, что, согласно воззрениям субъективной школы, основу социально-экономических явлений следует искать в явлениях индивидуальной психологии; по отношению к цене это выразится в том, что анализ цены должен быть сведён к анализу индивидуальных оценок. Если сравнить постановку вопроса о ценности у Бёма с постановкой того же вопроса у Маркса, то сразу видна принципиальная разница: у Маркса понятие ценности является выражением общественной связи между двумя общественными явлениями, производительностью труда и ценами, причём эта связь в капиталистическом обществе (в противоположность простому товарному хозяйству) представляется сложной связью[116]; у Бёма понятие ценности служит выражением связи между общественным явлением цены и индивидуально-психологическим явлением единичной оценки.

Эта единичная оценка предполагает оценивающего субъекта и оцениваемый объект; результат соотношения между ними и есть субъективная ценность австрийской школы. Субъективная ценность не есть, таким образом, какое-либо свойство вещи: это лишь определённое психическое состояние оценивающего субъекта; если же говорить о вещи, то это будет значение её для данного лица. Итак, «ценностью в субъективном смысле мы называем то значение, какое имеет известное материальное благо или совокупность известного рода материальных благ для благополучия субъекта»[117]. Таково определение субъективной ценности.

Нечто иное представляет из себя объективная ценность Бём-Баверка. «Ценностью в объективном смысле», говорит он, «мы называем… способность вещи давать какой-нибудь объективный результат. В этом смысле существует столько же видов ценности, сколько существует внешних эффектов, на которые мы хотим указать. Существует питательная ценность различных блюд, удобрительная ценность различных удобрительных веществ, эксплозивная ценность взрывчатых веществ, отопительная ценность дров и угля и т. д. Во всех подобных выражениях из понятия ценность изгоняется всякое представление о том, какое значение имеет она для счастья или несчастья субъекта»[118]. К подобного же рода нейтральным по отношению к «счастью или несчастью субъекта» объективным ценностям Бём-Баверк относит объективные ценности, носящие экономический характер: «меновую ценность», «доходную ценность», «ценность производства», «наёмную ценность» и проч. Из них наиболее крупное значение имеет объективная меновая ценность. «Под меновой ценностью разумеется объективное значение материальных благ в сфере обмена, или, другими словами, когда говорят о меновой ценности материальных благ, то имеют в виду возможность получить в обмен на них известное количество других материальных благ, при чем эта возможность рассматривается, как сила или свойство, присущие самим материальным благам»[119]. Таково понятие объективной меновой ценности.

Последнее определение несостоятельно и по существу и даже с точки зрения последовательно проведённого взгляда самого Бём-Баверка. В самом деле, меновая ценность товара, как его «объективное свойство», ставится здесь на одну доску с физико-химическими свойствами товарных тел; другими словами, «полезный эффект» в техническом смысле слова отождествляется с экономическим понятием меновой ценности. Это — точка зрения грубого товарного фетишизма, который является отличительным признаком вульгарной политической экономии, ибо в действительности «товарная форма и отношение ценности продуктов, в котором она проявляется, не имеют абсолютно ничего общего с их физической природой и вытекающими из неё вещными отношениями»[120]. С точки зрения самого Бём-Баверка нельзя, в сущности, утверждать того, что он утверждает. Если объективная ценность есть результат субъективных оценок, то она не может быть поставлена на одну доску с физико-химическими свойствами вещей; наоборот, она принципиально отлична от последних: в ней не может быть «ни атома материи», ибо она происходит и слагается из нематериальных элементов, каковыми являются индивидуальные оценки различных «хозяйствующих субъектов». Как это ни странно, но здесь приходится констатировать, что чистый «психологизм», который так характерен для австрийской школы и для Бём-Баверка, может уживаться с вульгарным ультра-материалистическим фетишизмом, взглядом по существу дела совершенно наивным и некритическим. Протестуя против понимания субъективной ценности, как чего-то присущего вещи самой по себе, вне зависимости от оценивающего субъекта, Бём-Баверк, при определении объективной ценности, приравнивает последнюю к нейтральным по отношению к «счастью или несчастью субъекта» техническим свойствам вещей, совершенно забывая, что в таком случае не может быть той генетической связи между субъективной и объективной ценностью, какая предполагается его же собственной теорией[121].

Итак, перед нами две категории ценности; из них первая является величиной основной, вторая — производной. Поэтому нам придётся прежде всего заняться разбором теории субъективной ценности. Эта часть теории к тому же является именно той её частью, где были сделаны наиболее оригинальные попытки обосновать учение о ценности на новом базисе.

3. Полезность и ценность (субъективная)

Для австрийской школы «руководящим понятием является полезность»[122]; в то время, как у Маркса полезность является лишь условием для возникновения ценности и не играет никакой роли в образовании той или иной величины её, у Бём-Баверка ценность выводится из полезности, служит её непосредственным проявлением[123].

Бём-Баверк различает, однако (по его мнению, в противоположность старой терминологии, для которой полезность и потребительная ценность якобы всегда были синонимами), полезность вообще и ценность, которая является, так сказать, квалифицированною полезностью. «Отношение к человеческому благополучию, — говорит Бём-Баверк, — может выражаться в двух существенно различных формах. Низшую форму мы имеем тогда, когда данная вещь обладает вообще способностью служить для человеческого благополучия. Напротив, для высшей формы требуется, чтобы данная вещь являлась не только причиной, но вместе с тем и необходимым условием человеческого благополучия… Низшая форма называется полезностью, высшая — ценностью»[124].

Это различие иллюстрируется двумя примерами: в первом — перед нами «человек», сидящий «у обильного источника пригодной для питья воды»; во втором — «другой человек, который путешествует по пустыне». Ясно, что стакан воды будет иметь различное «значение для благополучия». В первом случае он отнюдь не является «необходимым условием», во втором же случае полезность выступает в своей «высшей» форме, так как потеря каждого стакана из запаса нашего путника может отразиться на нём весьма внушительно.

Отсюда вытекает такая формулировка относительно «происхождения ценности». «Ценность материальные блага приобретают тогда, когда имеющийся налицо запас материальных благ этого рода оказывается настолько незначительным, что для удовлетворения соответствующих потребностей его или не хватает вовсе, или же хватает в обрез, так что, если отбросить ту часть материальных благ, об оценке которой именно и идёт дело в том или ином случае, то известная сумма потребностей должна будет оставаться без удовлетворения»[125].

Итак, в основу анализа товарных цен — ибо всякая теория ценности служит ближайшим образом для объяснения цен — кладётся «квалифицированная полезность» благ, т. е. как раз то, что Маркс исключает из своего анализа, как не относящуюся к делу величину.

Рассмотрим этот вопрос ближе. Мы не должны забывать, что поле зрения австрийской школы — это мотивы хозяйствующих субъектов в их «чистом», т. е. наиболее простом виде. «Наша задача — пишет сам Бём-Баверк — и должна именно заключаться в том, чтобы отразить как бы в зеркале житейскую практику казуистических решений и возвести те правила, которыми инстинктивно с такой уверенностью владеет простой человек-практик, на степень столь же верных, но уже вместе с тем и сознательных, научных принципов»[126]. Посмотрим, как отражает «житейскую практику» теоретическое «зеркало» главы новой школы.

Современный способ производства характеризуется, прежде всего, тем, что это есть производство на рынок, а не для собственного потребления. Он является конечным звеном цепи различных производственных форм, где развитие производительных сил и соответствующее ему развитие меновых отношений разрушили прежнюю натурально-хозяйственную систему и создали совершенно новые экономические явления. Можно различать три стадии этого процесса превращения натурального хозяйства в товарно-капиталистическое.

На первой стадии центр тяжести лежит в производстве на себя, на рынок поступают лишь «излишки продуктов»; эта стадия характерна для начальных форм развития меновых отношений. Постепенно рост производительных сил и обострение конкуренции приводят к перемещению центра тяжести в сферу производства на рынок. Внутри хозяйства потребляется лишь незначительная часть общего количества производимых продуктов (такого рода отношения часто приходится наблюдать теперь в земледелии, в области крестьянского хозяйства). Но процесс развития на этом не останавливается; общественное разделение труда прогрессирует и, наконец, достигает такого пункта, когда типичным становится массовое производство на рынок, причём внутри хозяйства производимые им продукты не потребляются совсем.

Каковы же те изменения в мотивах хозяйствующих субъектов, в их «житейской практике», которые должны были происходить параллельно этому процессу?

Кратко на это можно ответить так: уменьшается значение субъективных оценок, основанных на полезности. Вначале «man stellt (um in heutiger Terminologie zu sprechen) noch keine Tauschwerte her (die rein quantitativ bestimmt sind), sondern ausschliesslich Gebrauchsgüter, also qualitativ unterschiedliche Dinge»[127]. Наоборот, на более поздних степенях развития годится пословица: «der gute Hausvater soll mehr bedacht sein auf den Profit und die lange Dauer der Sachen, als auf eine momentale Befriedigung und gegenwärtigen Nutzen» [128].

В самом деле. Натуральное хозяйство предполагает, что производимые им «блага» имеют для него потребительную ценность; на следующей стадии перестаёт иметь значение потребительная ценность «излишка»; дальше уже большая часть производимых продуктов не оценивается субъектом хозяйства по её полезности, так как последняя для него не существует; наконец, на последней стадии весь производимый единичным хозяйством продукт не представляет внутри хозяйства никакой «полезности». Таким образом, типичным становится полное отсутствие основанных на полезности оценок благ со стороны производящих их хозяйств[129]. Но не нужно думать, что так обстоит дело лишь с продавцами. Не лучше обстоит оно и с покупателями. Это особенно ясно проявляется при анализе оценок торговцев. Ни один торговец, начиная с самого крупного оптовика и кончая самым мелким разносчиком, не думает вовсе о «полезности» или о «потребительной ценности» своих товаров. В его психике просто нет того материала, который тщетно старается разыскать Бём-Баверк. Несколько сложнее обстоит дело с покупателями, покупающими продукты потребления (о средствах производства речь будет ещё впереди) для себя. Но и тут нельзя идти по пути, предложенному Бём-Баверком. Ибо каждая «хозяйка» в своей «практике» исходит от установившихся цен — с одной стороны, и суммы имеющихся в распоряжении денег — с другой. Только в этих пределах может происходить известная расценка по полезности. Если за некоторое количество денег можно купить x товаров A, или y товаров B, или z товаров C, то всякий отдаёт предпочтение тому товару, который для него наиболее полезен. Но такая оценка предполагает рыночные цены. Далее. Оценка каждого данного товара опять-таки отнюдь не определяется его полезностью. Яркий пример — средства существования. Ни одна хозяйка, отправляющаяся на базар, не оценивает хлеба по бесконечно большой субъективной ценности; наоборот, её оценка колеблется около установившейся уже на рынке цены; то же происходит и со всяким другим товаром.

Таким образом, изолированный человек Бём-Баверка (всё равно, сидит ли он у ручья или путешествует «по раскалённой пустыне») перестаёт быть, с точки зрения «хозяйственных мотивов», соизмеримым не только с капиталистом, предлагающим свои товары, или торговцем, покупающим для продажи, но и с простым покупателем, поставленным в условия товарно-денежного хозяйства, независимо от его функции в качестве капиталиста или торговца. А отсюда следует, что в основу анализа цен нельзя положить понятие «потребительной ценности» (Маркса) или «субъективной потребительной ценности» (Бём-Баверка). Точка зрения последнего самым резким образом противоречит действительности, объяснить которую Бём-Баверк берётся.

Наш вывод, что в основу анализа цен нельзя положить анализ потребительной ценности, справедлив и по отношению к тому периоду товарного производства, когда на рынок сбывается не весь продукт, а «излишек продукта», так как речь идёт не о ценности потребляемого в пределах хозяйства, а как раз о ценности этого «излишка»; цены образуются из оценок товаров, а не просто продуктов; субъективные же оценки потребляемого внутри хозяйства продукта не имеют влияния на образование товарных цен. Поскольку же продукт становится товаром, потребительная ценность перестаёт играть свою прежнюю роль[130]. «Что этот товар полезен для других, есть лишь предпосылка его обменоспособности, но потребительная ценность моего товара, как бесполезного для меня, отнюдь не является и масштабом моей индивидуальной оценки, не говоря уже о масштабе объективной величины ценности»[131].

С другой стороны, оценка продукта по его меновой ценности захватывает, при достаточно развитом обмене, даже ту часть продукта, которая входит в сферу потребления самого производителя. Как очень хорошо говорит В. Лексис, «в денежно-хозяйственной меновой системе вообще все блага рассматриваются и высчитываются, как товары, даже если они предназначены для собственного потребления производителя»[132].

Однако, потеря потребительной ценностью её прежней роли проявляется особенно ярко при массовом производстве на рынок, когда весь продукт выбрасывается в сферу обращения, потому что здесь субъективная оценка по полезности самым видимым образом исчезает по отношению ко всему производимому данным хозяйством продукту.

Отсюда становится понятным стремление Бём-Баверка изобразить современную социально-хозяйственную организацию, как неразвитое товарное производство. «При господстве производства, основывающегося на разделении труда и обмене, в продажу поступает в большинстве случаев избыток продуктов»[133]; при современной организации труда «каждый производитель производит лишь некоторые продукты, но производит их в количестве, превышающем его собственные потребности в них»[134]. Так описывает Бём капиталистическое «народное хозяйство». Подобное описание не выдерживает, конечно, никакой критики; но оно снова всплывает у тех писателей, которые хотят построить теорию ценности на базисе полезности. О Бёме поэтому можно слово в слово сказать то же самое, что сказал Маркс о Кондильяке: «Мы видим, что Кондильяк не только смешивает потребительную и меновую ценности, но, поистине ребячески, на место общества с развитым товарным производством подставляет такое общество, где производитель сам производит свои средства существования, а в обращение пускает только излишек над своим потреблением» [135].

Итак, Маркс был вполне прав, отвергая потребительную ценность как основу для анализа цен. Наоборот, одна из коренных ошибок австрийской школы лежит в том, что «руководящий принцип» её теории не имеет ничего общего с современной капиталистической действительностью[136]. Это, как мы увидим ниже, не может не отразиться на всём дальнейшем построении.

4. Величина ценности. Единица оценки

Чем же определяется величина субъективной ценности? Другими словами, от чего зависит та или иная высота индивидуальной оценки «блага»? В ответе на этот вопрос и заключается, главным образом, то «новое слово», которое было сказано представителями австрийской школы и её «заграничными» сторонниками.

Так как полезность какой-нибудь вещи есть её способность удовлетворять ту или иную потребность, то, естественно, необходим некоторый анализ потребностей. Здесь следует, согласно учению австрийской школы, иметь в виду, во-первых, разнообразие потребностей, во-вторых, напряжённость потребностей в пределах одного какого-либо их вида. Различные потребности можно расположить по степени их возрастающей или убывающей важности для «благополучия субъекта»; с другой стороны, напряжённость потребности определённого вида зависит от степени её насыщения: чем более она удовлетворена, тем менее она «настоятельна»[137].

На основании этих соображений и была построена Карлом Менгером знаменитая «шкала потребностей», которая, в том или ином виде, фигурирует во всех сочинениях, касающихся вопроса о ценности с точки зрения новой школы. Приводим таблицу в том виде, в каком она имеется у Бём-Баверка.

  I

Вертикальные ряды, отмеченные римскими цифрами, обозначают здесь различные виды потребностей, начиная с наиболее важной; цифры же в пределах каждого вертикального ряда иллюстрируют уменьшение настоятельности данной потребности по мере её насыщения.

Из таблицы, между прочим, видно, что конкретная потребность более важной категории может быть по своей величине ниже конкретной потребности менее важной категории, в зависимости от степени удовлетворения. «Насыщение» в вертикальном ряду[138] может понизить величину потребности I до 3, 2, 1, тогда как в то же время, при слабой насыщенности в ряду VI, величина этой абстрактно менее важной потребности конкретно может держаться на цифре 4 или 5[139].

Чтобы решить теперь вопрос, какой конкретной потребности соответствует данная вещь (ибо этим и определяется субъективная её оценка по полезности), «мы просто-напросто должны посмотреть, какая именно потребность осталась бы без удовлетворения, если бы не существовало оцениваемой вещи; это и будет та потребность, которую нам нужно определить»[140].

Пользуясь этим методом «лишения», Бём-Баверк приходит к такому результату: так как всякий предпочитает оставить неудовлетворённой наименьшую из подлежащих удовлетворению потребностей, то оценка выпавшего блага будет определяться наименьшей потребностью, которую оно (это благо) может удовлетворить. «Величина ценности материального блага определяется важностью той конкретной потребности (или частичной потребности), которая занимает последнее место в ряду потребностей, удовлетворяемых всем наличным запасом материальных благ данного рода»; или, короче, «ценность вещи измеряется величиной предельной пользы этой вещи»[141]. Это и есть знаменитое положение всей школы, откуда и самая теория получила название «теория предельной полезности», тот всеобщий принцип, из которого выводятся все остальные «законы».

Вышеописанный способ определения ценности предполагает определённую единицу оценки. В самом деле, величина ценности есть результат измерения; всякое же измерение предполагает определённую единицу меры. Как же обстоит дело у Бём-Баверка в этом отношении?

Здесь австрийская школа наталкивается на чрезвычайно важное затруднение, из которого она до сих пор не выбралась, да и не сможет выбраться. Прежде всего, следует иметь в виду ту колоссальную роль, которую играет выбор единицы с точки зрения Бёма. «Наша оценка, — говорит последний, — одного и того же рода материальных благ, в одно и то же время, при одних и тех же условиях, может принимать различный вид единственно в зависимости от того, оцениваем ли мы лишь отдельные экземпляры или же более значительные количества этих материальных благ, принимаемых за цельную единицу»[142]. При этом, в зависимости от выбора единицы оценки, не только будет колебаться величина ценности, но может быть поставлен вопрос и относительно самой ценности вообще, её существования. Если (пример Бёма) сельскому хозяину нужно 10 гектолитров воды в день, а их у него имеется 20, то гектолитр не представляет никакой ценности; напротив, если за единицу мы примем величину, большую 10 гкл,, тогда эта величина будет обладать ценностью. Таким образом, само явление ценности будет зависеть от выбора единицы. В связи с этим стоит и другое явление. Предположим, что у нас имеется ряд благ, предельная полезность которых падает по мере возрастания их количества; пусть эта падающая полезность выразится цифрами 6, 5, 4, 3, 2, 1. Если у нас имеется 6 единиц данного блага, то величина ценности каждого из них будет определяться предельной полезностью этой именно единицы, т. е. будет равна 1; если мы примем теперь за единицу совокупность двух прежних единиц, то предельная полезность каждой из этих двойных единиц будет не 1×2, а 1+2, не 2, а 3; ценность трёх единиц будет не 1×3, а 1+2+3, т. е. не 3, а 6 и т. д.; другими словами, «оценка более значительных количеств благ не находится в соответствии с оценкой одного экземпляра этих же самых материальных благ» [143]. Итак, единица оценки играет здесь существенную роль. Какова же эта единица? На сей вопрос Бём-Баверк (да и другие «австрийцы») определённого ответа дать не могут[144]. Сам Бём возражает на вышеприведённое указание следующим образом: «Это возражение, — говорит он, — мы считаем неосновательным. Дело в том, что единицу оценки люди совсем не могут выбирать по своему произволу, нет, в тех же самых внешних обстоятельствах… находят они и принудительные требования относительно того, какое именно количество… нужно принять при оценке за единицу»[145], Однако, ясно, что эта определённость единицы может существовать, главным образом, в тех случаях, когда обмен является случайным, нетипичным для хозяйственной жизни. Наоборот, при развитом товарном производстве его агенты как раз не чувствуют на себе давления принудительных норм при выборе «единицы оценки». Промышленный капиталист, сбывающий свой холст, крупный торговец-оптовик, покупающий и продающий его, целый ряд посредников мелкого калибра, — все они могут измерять свой товар и аршинами, и вершками, и кусками (т. е. совокупностью аршин, принятых за единицу), причём во всех этих случаях никакого «различного вида» их оценка принимать не будет. Они могут «лишаться» своих товаров (современная продажа и есть регулярный процесс выпадения товаров из производящего их или просто владеющего ими хозяйства), и им совершенно безразлично, какой физический масштаб будет приложен для измерения проданных «благ». То же явление мы наблюдаем и при анализе мотивов покупателей, покупающих товар для собственного потребления. Дело объясняется в высшей степени просто: оценки современных «хозяйствующих субъектов» зависят от рыночных цен, а на рынке цены отнюдь не зависят от выбора единицы.

Сюда присоединяется и другое обстоятельство. Выше мы видели, что ценность совокупности единиц по Бёму отнюдь не равна ценности единицы, помноженной на их число. Если у нас имеется ряд 6, 5, 4, 3, 2, 1, то ценность 6 единиц (всего «запаса») будет равна сумме 1+2+3+4+5+6. Это вполне логичный вывод из основных посылок теории предельной полезности. Но это не мешает данному положению быть абсолютно неверным. И опять здесь виноваты исходные пункты теории Бём-Баверка, его пренебрежительное отношение к социально-историческому характеру экономических явлений. В самом деле, ни один агент современного производства и обмена — ни продавец, ни покупатель — не высчитывает ценности «запаса», т. е. определённой совокупности благ, по бём-баверковскому методу. Теоретическое зеркало главы новой школы не только искажает здесь «житейскую практику»: его «отражения» просто не имеют соответствующих фактов. Для всякого продавца N единиц стоят в N раз больше одной единицы, то же явление наблюдается и по отношению к покупателям. «Для фабриканта пятидесятая прядильная машина на его фабрике имеет то же самое значение и ту же самую ценность, что и первая, а общая ценность всех 50 равна не 50+49+48…+2+1 = 1 275, а просто-напросто 50×50 = 2 500»[146]. Однако, несоответствие между «теорией» Бёма и «практикой» так разительно, что сам Бём должен был так или иначе затронуть вопрос. Вот что он пишет по этому поводу: «В нашей обыденной… жизни далеко не часто приходится наблюдать описанную выше казуистическую особенность (т. е. отсутствие пропорциональности между ценностью суммы и ценностью единицы. Н. Б.). Происходит это оттого, что при господстве производства, основывающегося на разделении труда и обмене, в продажу поступает в большинстве случаев (!) избыток (!!) продуктов, совсем не предназначенный для удовлетворения личных потребностей собственника…» [147]. Прекрасно. Но беда вот в чем. Если эта «казуистическая особенность» в современном хозяйственном строе не наблюдается, то ясно, что закон «предельной полезности» есть всё, что угодно, но не закон капиталистической действительности, ибо вышеупомянутая «особенность» есть логическое продолжение закона предельной полезности, с которым она возникает (логически) и с которым она падает.

Таким образом, отсутствие пропорциональности между ценностью суммы и количеством слагаемых есть для современных хозяйственных отношений фикция; при этом она настолько противоречит жизни, что даже Бём не может последовательно провести свою собственную точку зрения. Указывал на случаи косвенных оценок, Бём пишет: «…Раз мы имеем возможность констатировать, что одно яблоко для нас столь же дорого, как и восемь слив, а одна груша для нас столь же дорога, как и шесть слив, то мы имеем возможность… прийти к третьему положению, что одно яблоко для нас на одну треть дороже одной груши»[148] (Речь идёт о субъективных оценках). Это рассуждение правильно по существу. Но как раз неправильно с точки зрения самого Бём-Баверка. А именно, почему мы приходим в данном случае к «третьему положению», что одно яблоко на одну треть «дороже» груши? Да потому, что ценность 8 слив больше ценности 6 слив на одну треть. Но это предполагает, в свою очередь, пропорциональность между ценностью суммы и количеством единиц: только в том случае ценность 8 слив больше ценности 6 на одну треть, если ценность 8 слив больше ценности одной сливы в 8 раз, а ценность 6 — в 6 раз.

Этот пример лишний раз показывает несовместимость теории Бёма и экономических явлений, как они нам даны в действительности. Его рассуждения, быть может, годятся для объяснения психологии «заблудившегося путника», «поселенца», «человека, сидящего у ручья», да и то лишь постольку, поскольку все эти «индивидуумы» лишены возможности производить. В современном же хозяйстве такие мотивы, какие предполагает Бём, были бы психологической невозможностью и бессмыслицей.

Глава III. Теория ценности (продолжение)

1. Учение о субституционной пользе. 2. Величина предельной пользы и количество благ. 3. Величина ценности благ при различных способах употребления. Субъективная меновая ценность. Деньги. 4. Ценность комплементарных благ. 5. Ценность производительных благ. Издержки производства. 6. Итоги.

1. Учение о субституционной пользе

Теперь мы подходим к пункту, где новой теории придётся натолкнуться на один из самых крупных подводных камней, и где даже такой опытный рулевой, как Бём-Баверк, не сможет спасти её от неизбежного крушения. До сих пор мы рассматривали наиболее простые случаи оценки благ; мы предполагали, вместе с Бём-Баверком, что оценка блага зависит от предельной полезности, которую имеет именно это благо. На самом же деле всё обстоит не так просто. Послушаем самого автора:

«…Существование развитых меновых сношений, — говорит он, — может порождать… значительные усложнения. А именно, давая возможность во всякое время обменивать материальные блага одного рода на материальные блага другого рода, меновое хозяйство даёт вместе с тем возможность перекладывать недочёт в удовлетворении потребности одного рода на потребности другого рода… утрата ложится на предельную пользу материальных благ, служащих для замены утраченной вещи. Следовательно, предельная польза и ценность вещи одного рода определяются в данном случае предельной пользой известного количества материальных благ другого рода, употребляемых для приобретения экземпляра на место утраченного»[149].

Это явление иллюстрируется следующим примером:

«Я имею только одно зимнее пальто. Его у меня украли. Заменить его другим экземпляром такого же рода я не могу. Но вместе с тем я не могу оставить без удовлетворения ту самую потребность, для которой предназначалась украденная вещь… Ввиду этого я постараюсь переложить утрату на другие мои потребности, менее важные; и вот, продав некоторые материальные блага, предназначавшиеся первоначально для иного употребления, я покупаю себе на вырученные таким путём деньги новое зимнее пальто»[150]. Для продажи придётся пожертвовать такими благами, которые имеют наименьшее «значение». Здесь, впрочем, могут быть, кроме продажи, различные случаи, характер которых определяется положением нашего «хозяйствующего субъекта». Если он богат, «то те 40 флоринов, которые нужны для покупки нового зимнего пальто» (курсив наш. Н. Б.), будут взяты из наличного запаса денег — соответственно сократятся расходы на предметы роскоши; если он — среднего достатка, тогда придётся экономить в течение более или менее долгого времени; если и это невозможно, тогда придётся прибегнуть к продаже или закладу вещей; и только в случае крайней бедности нельзя «переложить» утрату — тогда придётся ходить без пальто. — Итак, во всех случаях, кроме последнего, оценка вещи происходит не изолированно, а в связи с оценкой других вещей. «Я думаю, — говорит по этому поводу Бём, — что из всех субъективных определений ценности, какие только совершаются у нас, бóльшая часть принадлежит к этому разряду. В особенности это следует сказать относительно оценки безусловно необходимых для нас материальных благ… мы почти всегда оцениваем упомянутые материальные блага не по их непосредственной предельной пользе, а по «субституционной предельной пользе» (Substitutionsnutzen) материальных благ другого рода»[151].

Эти рассуждения стоят гораздо ближе к действительности, чем те, о которых мы говорили раньше. Но зато они имеют весьма большое отрицательное «значение» для «благополучия» всей теории Бём-Баверка и иже с ним. В самом деле, откуда, например, появилась у Бёма цифра «40 флоринов»? И почему именно 40, а не 50 или 1 000? Ясно, что Бём в данном случае просто-напросто предполагает данными рыночные цены. Раз вводится, как необходимое определяющее условие, продажа и покупка или только покупка, то тем самым вводится и объективно данная цена[152]. Этого не скрывает и сам Бём-Баверк, довольно ясно формулируя изложенное положение: «Необходимо, впрочем, — говорит он, — заметить, что и при существовании даже в высшей степени развитого менового хозяйства… мы делаем это (т. е. оцениваем по «субституционной пользе». Н. Б.) лишь тогда…, когда цены продуктов и условия удовлетворения различных видов наших потребностей таковы, что если бы утрата вещи падала именно на те самые нужды, которые удовлетворяются этой вещью, то лишились бы удовлетворения потребности относительно более важные, нежели в том случае, если употребить для замещения утраченного экземпляра путём обмена вещь, предназначенную для удовлетворения потребностей другого рода» [153].

Таким образом, сам Бём-Баверк признает, что наша субъективная оценка предполагает здесь (т. е., по скромному заявлению Бёма, в большинстве случаев) объективную величину ценности. Но так как задача Бёма как раз в том и состоит, чтобы последнюю величину вывести из субъективных оценок, то ясно, что всё развитое нашим автором учение о субституционной пользе есть не что иное, как ложный круг: объективная ценность объясняется субъективными оценками, которые, в свою очередь, объясняются объективной ценностью. И этот теоретический скандал приключился как раз тогда, когда перед Бёмом вплотную стала проблема: объяснить не какое-нибудь гипотетическое, никаких общих точек соприкосновения с действительностью не имеющее, а настоящее, реальное хозяйство, которое характеризуется именно «развитым обменом»[154]. Любопытнее всего то, что Бём знает о «серьёзном теоретическом затруднении», которое имеется в данном пункте для теории предельной полезности. Всё же Бём старается выпутаться из сети противоречий. Эта попытка спасти теорию сводится к следующему: оценка зимнего пальто в 40 флоринов основывается «на антиципации тех условий, которые должны создаться лишь на рынке»[155]; поэтому подобные предварительные оценки «оказывают на практическую деятельность лишь такое же влияние, как и какая-нибудь неопределённая надежда, что нужный товар можно будет купить за известную цену, напр., за 40 гульд. Удастся купить за такую цену — хорошо; не удастся,— человек не просто возвращается домой с пустыми руками, а отказывается от разбитой действительностью надежды и соображает, позволяет ли ему его положение дать за товар более высокую цену, или же нет» [156]. Последний вопрос зависит, по Бём-Баверку, от того, имеется ли к услугам покупателя один или несколько рынков. В первом случае, «когда нужную вещь можно приобрести только на данном рынке, покупатель, без сомнения, будет предлагать за неё более высокую цену и в крайнем случае согласится дать цену, соответствующую высоте непосредственной предельной пользы» [157]… «Следовательно, — заключает Бём, — в образовании цены равнодействующей будет играть роль не низкая косвенная предельная польза покупаемой им вещи, основывающаяся на предположении определённого уровня рыночных цен, а, напротив, более высокая непосредственная предельная польза этой вещи — вывод очень важный для нашей теории цен»[158]. Во втором случае «гипотетическая оценка, пожалуй (!), ещё даст покупателю возможность, в поисках за низкой ценой, перейти из одной части рынка в другую; но она нигде не может воспрепятствовать цене повыситься до уровня непосредственной пользы товара»[159]. А отсюда такой вывод: «субъективные оценки, основывающиеся на предположении возможности купить оцениваемую вещь по определённой цене, служат для нашего поведения на том рынке, на котором, по нашему расчёту, должна реализоваться упомянутая возможность, достойным внимания психическим этапом, но отнюдь не руководящим началом, от которого зависит решение вопроса в конечном счёте. Роль такого руководящего начала, напротив, и тут играет высота непосредственной предельной пользы товара»[160].

Так старается Бём-Баверк разрешить вышеописанное «теоретическое затруднение». Как, быть может, заметил читатель, объяснение Бём-Баверка есть только кажущееся объяснение; на самом же деле оно висит в воздухе. Возьмём опять наиболее яркий пример: средства существования. Субъективная ценность их, основанная на полезности (берём единицу, соответствующую наименьшему пределу насыщения и наивысшей потребности), будет бесконечно велика; с другой стороны, пусть оценка, основанная на антиципации рыночных условий, будет равна 2 рублям. Когда будет возможно предложенное Бёмом решение? Другими словами, когда наш «индивидуум» согласится отдать какую угодно цену, «всё, что угодно, за кусок хлеба»? Ясно, что только при совершенно ненормальных рыночных условиях, и не просто ненормальных, т. е. уклоняющихся от нормы, а совершенно исключительных, т. е. таких, когда нельзя, в сущности, говорить об общественном производстве, общественном хозяйстве etc. в обычном смысле слова. Быть может, «в осаждённом городе» (один из примеров, излюбленных Бёмом) или на потерпевшем кораблекрушение судне, или у заблудившихся в пустыне возможен такой случай. В современной же жизни, при предположении нормального хода общественного производства и воспроизводства, ничего подобного не бывает. Бывает нечто совершенно иное. Между величиной субъективной оценки по полезности и величиной предполагаемой рыночной цены (в нашем примере, между ∞ и 2 рублями) существует целая лестница возможных цен (мы уже не говорим о возможном отклонении вниз от 2 рублей). Обычно, каждая конкретная индивидуальная сделка совершается на уровне, очень близком к «антиципированной» цене, и в целом ряде случаев достигает полного совпадения (ср., напр., фиксированные цены). Как бы то ни было, ясно одно: при нормальном ходе общественного производства соотношение между общественным спросом и общественным предложением таково, что индивидуальные оценки по полезности отнюдь не играют руководящей роли и даже не выступают на поверхность общественной жизни[161]. Этот наш пример годится для обоих случаев, предполагаемых Бём-Баверком и отмеченных нами выше. Нам остаётся разобрать ещё один случай, которого касается автор. Это — покупка для перепродажи, где «покупатель оценивает товар не по его потребительной ценности, а по его (субъективной) меновой ценности»[162]. В подобных случаях дело происходит, по Бём-Баверку, следующим образом: «Рыночная цена определяется прежде всего определением меновой ценности товара со стороны торговца; эта оценка основывается на предполагаемой рыночной цене второго рынка, а последняя, в свою очередь, между прочим (!!) — на оценках товара покупателями, принадлежащими к району этого второго рынка»[163]. Здесь дело представляется ещё более сложным. Бём утверждает, что оценка покупателей вещи зависит исключительно от денежной суммы, которую можно выручить «при перепродаже её на другом рынке (за вычетом, конечно, провозной платы и торговых расходов» [164] и разлагает эту денежную сумму на оценки покупателей (оценки по полезности) второго рынка. Однако, всё это далеко не так просто. Торговец стремится получить максимальную торговую прибыль, высота которой зависит от целого ряда условий. Некоторые из них указывает сам Бём-Баверк: провозная плата и торговые расходы. Что это значит? Да не что иное, как введение новых рядов (и притом весьма различных по составу) товарных цен, которые почему-то принимаются за величину, в объяснении не нуждающуюся. На самом же деле каждая из составных частей этих расходов должна быть объяснена. Далее Бём-Баверк думает, что он достиг конечного пункта объяснения, когда дошёл до оценок покупателей второго рынка. Однако, это с его стороны лишь самообман. Ибо эти оценки, в свою очередь, разлагаются дальше. Они ведь вовсе не совершаются по чистой «полезности», ибо, с одной стороны, здесь имеются свои торговцы, которые перепродают товары на дальнейшие рынки; с другой стороны, даже простые покупатели оценивают товар не прямо, а по его «субституционной пользе». Присутствие торговцев заставляет нас переходить вместе с последними на третий рынок, но так как и там могут оказаться торговцы, то мы должны будем перейти к четвёртому, пятому и т. д. ad infinitum. Затем, как мы видели, сюда же вплетается данность целого ряда товарных цен и оценок по субституционной пользе. Таким образом, в результате всё явление разлагается на множество элементов, из которых ни один не может быть объяснён сколько-нибудь удовлетворительно.

Мы должны остановиться ещё на одном контр-возражении Бём-Баверка, которое имеет общий характер: а именно, Бём хочет сделать общий отвод упрёку в том, что у него имеется порочный круг.

«Существенное для решения вопроса о порочном круге,— пишет наш автор, — состоит обычно в том, что те субъективные ценностные оценки, которые опираются на предполагаемое образование конкретной рыночной цены, отличны от тех, на которые опирается образование этой самой рыночной цены, и наоборот. Кажущийся круг зависит от диалектического однозвучия обоих употреблённых здесь слов «субъективные ценностные оценки», если при этом не выяснено и не принято во внимание, что то же самое наименование покрывает не один и тот же феномен, а различные конкретные феномены, которые только выступают под одним и тем же видовым обозначением»[165].

Это положение Бём иллюстрирует следующим примером:

«Парламентский клуб имеет и «клубную принудительную дисциплину»: его члены должны голосовать в парламенте так, как это решило большинство общего собрания клуба. Ясно, что здесь решение клуба весьма хорошо объясняется голосованием отдельных членов клуба, а позднейшее голосование его членов в парламенте так же хорошо объясняется решением клуба, причём в объяснении нет ни малейшего намёка на порочный круг»[166].

Таким образом Бём хочет оправдаться тем, что у него одни субъективные оценки объясняются другими субъективными оценками. Мы должны добавить, что за «вторыми» следуют «третьи», «четвёртые» и т. д. То обстоятельство, что все они различны, нисколько не спасает дела. Ведь и теория издержек производства, против которой с таким жаром сражаются сторонники теории предельной полезности, тоже отсылала от одних издержек к другим, от одних цен к другим. Но от этого она не переставала быть сплошным теоретическим кругом. Причина опять-таки ясна: речь идёт у нас об объяснении одной категории явлений через другую категорию явлений, а вовсе не о сведении однородных явлений друг к другу. В последнем случае имеется возможность лишь бесконечного (или почти бесконечного) удаления в пространстве и времени, так что всякая данная оценка будет выводить нас далеко за пределы современности: мы будем без устали развёртывать кинематографическую ленту в обратном порядке. Но это отнюдь не решение теоретической проблемы, а бесконечное отсылание от Понтия к Пилату.

Данное положение дел, конечно, не случайность. Как мы указывали выше, Бём должен был запутаться в ложном кругу, так как к этому его с неизбежностью толкала индивидуалистическая позиция школы. «Австрийцы» не понимают, что индивидуально-психологическое содержание личности определяется общественной средой, что «индивидуальное» у общественного человека есть в громадной степени «социальное», что «социальный атом» — такое же измышление австрийцев, как «болезненный пролетарий первобытных лесов» Вильгельма Рошера[167]. Поэтому дело идёт сравнительно гладко, пока анализируются «мотивы» и «оценки» придуманных Робинзонов, и, наоборот, появляются непреодолимые затруднения, лишь только речь заходит о «современности»: от психики «изолированного субъекта» нельзя перекинуть теоретического моста к психике человека товарного производства: если же взять психику последнего, то «объективные» элементы экономических явлений товарного мира тем самым уже даны, а, значит, их и нельзя вывести целиком из индивидуально-психологических явлений, не впадая при этом в определения idem per idem.

В учении о субституционной пользе обнаруживается, таким образом, неправильность методологических основ австрийской школы и наиболее ясно выступает её полная теоретическая несостоятельность. Определение субъективной ценности через объективную, которая сама выводится из субъективной, — это центральная ошибка Бёма. Поэтому она в изменённой форме будет встречаться и при разрешении целого ряда других проблем более частного характера[168].

2. Величина предельной пользы и количество благ