Помоги проекту - поделись книгой:
Священник соединил руки Протасова и Лиды, накрыл их епитрахилью и повел новобрачных вокруг аналоя, на котором лежало Евангелие, бормоча:
– Благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, изобилие плодов, взаимную любовь и согласие подаждь, Господи, рабам Твоим, ныне браковенчанным Василию и Лидии, и сохрани их на многая лета!
– Многая лета! Многая лета! Многая лета! – провозглашали в один голос диакон, Иона Петрович, Феоктиста и мальчишка-конюший.
Обряд был окончен.
Глава восьмая. Первая брачная ночь господ протасовых
Священник сунул венчальные свечи Ионе Петровичу и со множеством телодвижений, означающих почтение и уважение, однако же непреклонных, буквально выдавил и новобрачных, и всех прочих из храма. Как только они оказались на ступеньках, двери церкви были мгновенно закрыты и заложены изнутри засовами, как если бы священник опасался вражеского штурма.
– Ну что, дети мои, – ласково сказал Иона Петрович, глядя то на Лиду, то на Протасова, чьи освещенные луной лица выражали какие угодно чувства, только не счастье и блаженство, однако это мало смущало дядюшку, потому что его собственное лицо, пусть даже и донельзя усталое, выражало искреннюю радость. – Вот вы и повенчаны, вот и соединены на вечные времена! И пусть сейчас вам кажется, что судьбина слишком уж своевольно вами распорядилась, да и я подстегивал ее с неподобающей ретивостью, поверьте, настанет день – и вы поблагодарите меня, ибо не зря и не нами сказано: кто дольше живет, тот и видит дальше.
– Благодарствуем, – церемонно, с полупоклоном, заявил Протасов. – Поверьте, что мы с новобрачной супругой моей, Лидией Павловной, будем вечно Бога молить за вас и за ваши старания по благоустройству нашей судьбы! – Лида даже вздрогнула: звучавшая в этих словах злая, бессильная ирония могла прожечь даже каленое железо, а не только ее чувствительную душу, однако Иона Петрович не проронил ни слова, лишь улыбнулся – добродушно, по-отечески. – А теперь, ежели позволите, мы отбудем в Протасовку.
– Свадебные подарки передам вам несколько позже, – сказал Иона Петрович. – Тебе, Лидуша, достанется драгоценное зеркальце, кое носила некогда моя мать, а твоя бабушка, – это наша семейная реликвия. Ну а вы, Василий Дмитриевич, получите то, чем так долго мечтали завладеть. Ну а пока сочту за честь доставить вас к родному порогу и самолично объясниться с Анаисией Никитичной!
С этими словами Иона Петрович заковылял к тройке.
– Благодарствую, – снова поклонился Протасов. – Однако же сейчас еще ночь, и подымать бабулю Никитишну ради такой безделицы, как мое тайное венчание с девушкой, о которой она прежде и слыхом не слыхала, я не намерен. Засим прощайте!
С этими словами он подбежал к тройке, выхватил из кармана складной нож, одним взмахом рассек веревку, которой был привязан к задку повозки Эклипс, вскочил в седло – от радости вновь почуять на своей спине любимого хозяина конь радостно заржал и взвился было на дыбы, однако был немедля укрощен, – потом рывком, с легкостью впечатляющей, подхватил с земли Лиду, а эту девушку, между нами говоря, назвать пушинкой не смог бы даже самый романтический из поэтов! – плюхнул ее в седло перед собой, даже не дав помахать на прощанье дядюшке, тем паче проститься с ним теплее, – и свистнул не менее разбойничьи, чем это делывал Касьян. Эклипс осел было на задние ноги, запрядал ушами, однако тотчас Лиде почудилось, что конь оторвался от земли и полетел, расстилаясь над дорогой, настолько стремительным сделался его скок.
Лиде Карамзиной никогда еще не приходилось сидеть в седле перед всадником. К тому же рука Протасова, придерживавшая ее, была жестка, жестока и немилосердна, супруг меньше всего заботился об удобстве Лиды. Ветер бил в лицо, высекая слезы, да еще Протасов поворотил коня с проезжей дороги на какую-то лесную тропу, и ветки так и норовили хлестнуть Лиду по лицу, одна даже вцепилась в шаль и чуть не сорвала ее. Протасов, впрочем, и не подумал остановиться, и Лида совсем прилегла к шее коня, уповая только на милосердие Божие.
На счастье, эта безумная скачка довольно скоро окончилась, и впереди под луной сначала мелькнул серп окружающей имение реки, потом показались купы пронизанных бледным светом садовых деревьев и клумб, а за ними – стоящий чуть на взгорке барский дом.
Бешеный бег Эклипса замедлился, он пошел медленной рысью, а затем и вовсе шагом. Лида, забыв страх, неотрывно смотрела на двухэтажный деревянный дом с портиком, украшенным колоннами, с пятиаршинными окнами. На всех были ставни: некоторые закрыты, а некоторые так и оставались распахнутыми, отчего окна казались заполненными лунным сиянием. С обеих сторон к дому примыкали каменные галереи с деревянными пристройками и флигелями. Перед фасадом лежали пышные клумбы с фигурными цветниками, позади виднелся немалый сад. Словом, по общему типу усадьба Протасова слегка напоминала Березовку, вот только дом оказался двухэтажным, да и вообще все было устроено с куда большим размахом.
Василий Дмитриевич направил коня вокруг дома, минуя парадное крыльцо, и вскоре остановился у черной лестницы. Спешился сам, снял с седла Лиду, которая чуть не упала и схватилась за рукав мужа… Когда это слово пришло на ум, она снова чуть не упала.
– Держитесь, ради бога, Лидия Павловна, – холодно проговорил Протасов, – понимаю, что вы устали до изнеможения, однако скоро сможете отдохнуть.
Дверь приотворилась. Сердце Лиды пропустило один удар, когда она вообразила появление незнакомой старухи, этой самой бабули Никитишны, которая сейчас устроит дикий скандал. Отчего-то ей казалось, что эта самая Анаисия Никитична, бабка Протасова, окажется престарелым подобием Авдотьи Валерьяновны… Однако на крылечко выскользнул заспанный парнишка-конюшонок, который принял поводья Эклипса и повел его куда-то к пристройкам, – как легко можно было догадаться, к конюшне.
– Милости прошу, – негромко сказал Протасов, придерживая перед Лидой дверь и подхватывая под руку, когда она споткнулась на пороге. – Думаю, чем скорей мы ляжем спать после этой безумной ночи, тем легче будет свыкнуться со случившимся.
Лида замерла, подняла к нему лицо, всмотрелась, пытаясь уловить выражение его глаз, однако в сенях было слишком темно.
«Чем скорей мы ляжем спать…» – сказал Василий Дмитриевич. Что он имел в виду? Он же не мог иметь в виду, что… что они лягут в одну постель! В одну супружескую постель, как и положено молодоженам… И только тогда вполне свершится таинство брака. «И благословил их Бог, говоря:
– Идемте же, ну? – нетерпеливо сказал Василий Дмитриевич и подтолкнул Лиду вперед.
Пройдя сквозь низенькую дверку, они попали из сеней в просторный зал первого этажа, из которого поднималась наверх широкая лестница.
– Моя спальня наверху, – сообщил Василий Дмитриевич, – ну а для вас покои, конечно, не готовы, так что придется вам заночевать в моих.
Лида не знала, как поднялась по лестнице. Возможно, она шла сама, возможно, Василий Дмитриевич тащил ее за руку и пихал в спину – нет, она не помнила и даже потом не могла вспомнить, как ни старалась!
От лестницы на втором этаже в обе стороны отходили два коридора, в каждый из которых смотрело несколько дверей. Василий Дмитриевич увлек Лиду в левый коридор и вскоре толкнул одну из дверей. За ней открылась комната с широко распахнутым окном. Занавеси разносило ветром по сторонам, и бледно-голубоватые, словно бы дымящиеся полосы лунного света лежали на полу.
– Ах, что за луна нынче, – пробормотал Василий Дмитриевич. – Отроду не помню такой луны! Так и следит за нами всю ночь, глаз не сводит! Надо будет ставни прикрыть, не то не удастся заснуть.
Он подошел к окну, высунулся, глубоко, шумно вдыхая посвежевший ночной воздух, поймал створки ставен и сомкнул их. В секунду стало темно: свет проникал теперь только в щели между плашками, из которых были собраны ставни. Горела только единственная свеча в тяжелом канделябре, с которой Василий Дмитриевич поднялся в комнату и оставил у двери. Теперь же он перенес ее на столик возле окна. И Лида наконец оглядела эту просторную комнату с большой кроватью в алькове и узким диваном под стеной. В комнате стояли также два кресла и платяной шкаф; в дальнем углу, между подвернутыми шторами, можно было разглядеть небольшую дверь.
– Извольте, Лидия Павловна, – проговорил Протасов, вручая ей подсвечник, которым только что зажег еще одну свечу, и Лида только сейчас сообразила, что, пока она осматривала его комнату, Василий Дмитриевич не сводил глаз с ее лица. – За той дверью моя гардеробная, где, надеюсь, вы найдете все для умывания. Думаю, мы оба порядком пропылились нынче. Быть может, вы голодны? Я могу позвать кого-нибудь принести ужин, хотя вряд ли он будет достоин называться праздничным…
– Благодарю, – шепнула Лида, продираясь сквозь комок в горле, – я не голодна. И правда, мне надо пойти умыться…
Протасов снова указал в сторону гардеробной. Лида вошла в нее и закрыла дверь за собой, поставила свечу и огляделась. Это была небольшая комнатка без окон: ножная каучуковая ванна на полу, какую незадолго до смерти купил и ее отец; в стеклянных вазочках бруски сладко пахнущего мыла; на лавках сложены полотняные полотенца, стоит несколько тазов и кувшинов; бочка в половину ее роста полна воды – конечно, холодной, однако Лиду теперь бросило в жар от волнения, и холодная вода была для нее благом.
Она принялась раздеваться, мучительно изгибаясь и выкручивая руки, чтобы расстегнуть крючки на спине, ломая пальцы, чтобы выбраться из перекошенного кринолина. Мелькнула мысль, что завтра ей будет совершенно не во что одеться, ведь все вещи остались невесть где при дороге, так что придется предстать перед пугающей бабулей Никитишной в самом неприглядном виде, однако сейчас у нее уже не было ни духовных, ни физических сил, чтобы переживать еще из-за этого. Мысли о том, что сейчас предстоит ей и Василию Дмитриевичу, поглощали ее совершенно. Почти не сознавая, что делает, Лида совершенно разделась, встала в ножную ванну и принялась поливать себя водой, щедро намыливаясь. Она не поленилась вымыть и голову, только позже спохватившись, что причесаться нечем: мелкий гребешок, найденный в гардеробной, сразу застрял в ее волосах, и Лида, побоявшись сломать, отложила его. Тогда она, постаравшись вытереть волосы как можно лучше, просто заплела их в две косы.
Теперь предстояло решить, в чем выйти из гардеробной. Не осталось ничего, как снова набросить на себя дневную сорочку, а плечи прикрыть все той же шалью, которая перенесла сегодня столько испытаний, даже побывав венчальной фатой.
Наконец Лида осмелилась приотворить дверь и выглянуть в комнату.
Свеча в ее руке дрожала так, что узкий язычок пламени вдруг погас, однако на прикроватном круглом столике горела еще одна свеча, и в полутьме и полной тишине слышалось сонное дыхание Протасова.
Лида подошла к кровати, но она оказалась пуста. Через минуту девушка обнаружила, что Василий Дмитриевич спит на диванчике – спит не раздеваясь, сбросил только сюртук. Возможно, прилег на минутку, ожидая, пока Лида выйдет из гардеробной, да и уснул, сраженный усталостью.
А Лида, слушая его сонное дыхание, вглядываясь в спокойное загорелое лицо со сведенными к переносице бровями, тоже ощутила, что она устала почти до потери сознания. Ничто не волновало ее сейчас, ничто не тревожило: ни прошлое, ни будущее, а в настоящем было только одно желание – лечь спать.
Она вернулась к постели и только тут увидела, что поверх подушки лежит ночная батистовая сорочка, щедро отделанная кружевом.
Интересно, откуда она здесь взялась? Уж не Протасов ли приготовил ее для Лиды, понимая, что ей не во что переодеться на ночь?
Лида задула свечу и в наставшей темноте сняла свою дневную сорочку и надела эту. Ткань была мягкая, легкая, и кружево сплетено с необычайным искусством, батисту под стать. Как попала в эту мужскую спальню такая сорочка? Сам Василий Дмитриевич уж точно не мог ее носить, значит…
Лида слишком устала, чтобы пуститься по тропе догадок, которая могла завести слишком далеко: подумала только, что не миновать ей оказалось того, чего она еще с утра опасалась: ночевать в чужой сорочке!
Она забралась на кровать, юркнула под одеяло, чувствуя, как предутренней прохладой повеяло из окна, и уже опустила было голову на подушку, однако спохватилась, что Василию Дмитриевичу будет зябко на его диванчике в одной рубашке, а потому соскочила с кровати и подошла к нему, размышляя, чем бы укрыть. Однако ничего подходящего не нашлось. Пришлось набросить на Василия Дмитриевича его же пыльный сюртук, ну а поверх – свою многострадальную шаль.
После этого Лида вернулась в постель, заползла под одеяло с головой, поджала озябшие ноги к подбородку, зевнула, вдыхая незнакомые запахи этой постели, этой комнаты, – и заснула прежде, чем успела подумать о том, насколько же странной выдалась ее первая брачная ночь.
Глава девятая. Бабуля Никитишна
– А это-то какое! Ну и наворочено… А под юбку, видать, надо эти обручи просовывать. Вот смех! Вот где смех-то!
Незнакомый голос разбудил Лиду. Несколько мгновений она не могла понять, где находится, потом вспомнила сумасшедшие события минувшей ночи – да так и обмерла.
Она заснула в спальне Василия Дмитриевича, в его кровати, а он лег на диванчике. Но кто болтает здесь так вольно и привольно, ничуть не стесняясь спящей Лиды и не боясь ее разбудить? Но о чем идет болтовня, вот вопрос? О каких-то нарядах? Но откуда здесь взялись наряды?!
Вообще-то на этот вопрос существовал только один ответ: Степан привез вещи Лизы в Березовку, а Иона Петрович отправил их в ее новый дом, в Протасовку. Однако и крепко же она спала, если даже не слышала, как их заносили в спальню! А потом горничная девка пришла сюда убирать, удивилась, откуда появилась тут женская одежда, и давай ее рассматривать и вслух обсуждать…
Ну и распустилась здешняя прислуга! А может быть, девка Лиду просто не видит? Не знает, что она здесь, не знают, что барин женился?
Или… или наоборот, ее появление служанку не удивляет? Или она привыкла к тому, что в постели Василия Дмитриевича появляются женщины? А они, конечно, появляются – иначе откуда взялась бы та ночная сорочка, в которой Лида спала?!
Неприятные догадки, которые ночью прогнала смертельная усталость, сейчас, на свежую голову, вернулись и принялись безжалостно жалить Лиду. У нее мигом испортилось настроение.
Ох, сейчас достанется от нее этой не в меру любопытной обнаглевшей горничной девке на орехи!
Лида высунула голову из-под одеяла и приподнялась на постели. Ну да, так и есть: у двери воздвигнута целая гора из ее кофров, частью еще запертых, частью уже открытых, а между ними снует и вынимает одно платье за другим какая-то сухонькая седая дама в белом чепчике и синем платье, но отнюдь не модного цвета е́lectique[55], а в каком-то роброне «времен очаковских и покоренья Крыма», как выразился бы Александр Грибоедов, если еще не более старомодном. И особа эта ничуть не похожа на служанку своим пусть старомодным и поблекшим, но все-таки затейливо сшитым муслиновым[56] платьем, маленьким, едва прикрывающим затылок, кружевным чепчиком и черепаховой лорнеткой[57] на золотой цепочке, с помощью которой она разглядывала Лидины наряды!
Старая дама была так увлечена этим занятием, что даже не заметила, как Лида села на постели, спустила ноги с кровати, поправила свалившуюся с плеч сорочку, пригладила волосы и потянула к себе шаль, которой она ночью укрывала Василия Дмитриевича и которая теперь оказалась висящей на спинке кровати.
Кто ее повесил туда? Да кто же, как не Василий Дмитриевич! Значит, он подходил, смотрел, как Лида спит…
Надо надеяться, у нее не был в эту минуту открыт рот? Или, не дай бог, не похрапывала ли она? Или, что еще хуже, не раскрылась, не лежала ли полуголой?!
А ведь если бы они вчера не были оба настолько измучены, если бы Василий Дмитриевич не уснул на диване, возможно, он лег бы в одну постель с Лидой – и тогда… Что случилось бы тогда? Достаточно ли им было просто лежать рядом? Или же Лиде нужно было раздеться догола, чтобы таинство брака свершилось?
А Василий Дмитриевич? Он тоже разделся бы? И Лида смогла бы увидеть его без одежды?
От этой мысли она так разволновалась, что обо всем прочем забыла и сильно вздрогнула, когда рядом прозвучал насмешливый голос:
– Так вы проснулись, милочка?
Лида оглянулась и обнаружила, что незнакомая старая дама в муслине стоит подпершись одной рукой, а другой поднеся к глазам лорнетку, и теперь объектом ее самого пристального внимания являются не Лидины наряды, а она сама.
– Здра… здравствуйте, – пробормотала Лида. – Кто вы, сударыня?
– А вы, значит, та самая малютка, которая умудрилась совратить моего внука, а потом женить его на себе? – не отвечая на вопрос, произнесла дама, продолжая лорнировать ее. – Вам удалось совершить подвиг, который до вас не удавался всем окрестным, уездным, волостным и даже губернским дамам!
– Что я сделала? – не веря своим ушам, переспросила Лида. – Совратила Василия Дмитриевича? Что вы такое говорите?! Никого я не совращала!
– А что в таком случае вы делаете в его постели? – вопросила незнакомка. – Да еще в сорочке его покойной матери?! По традиции, которая передается в нашей семье из поколения в поколение, мужчина из нашего рода отдает материнскую сорочку своей новобрачной жене в первую ночь!
– А, ну да, – спохватилась Лида, – мы в самом деле обвенчались, однако у меня и в мыслях не было совращать Василия Дмитриевича ни этой ночью, ни прежде!
– В самом деле? – ухмыльнулась старая дама. – А это что? – Она дернула Лиду за подол. – И это что? – Она с обвиняющим выражением указала перстом на постель.
– А что? – растерялась Лида. – Ну, сорочка, ну, простыни… что вас так удивляет, сударыня?
– Ах, вы не понимаете! – издевательски, несколько даже демонически захохотала дама. – Меня удивляет то, что они чистые! На них нет ни следа вашей девственной крови, то есть вы лишились девственности отнюдь не после первой брачной ночи, а гораздо раньше, бесстыдно совратив Василия – возможно, в той самой беседке, где вас застиг ваш дядюшка, после чего моему внуку и пришлось на вас жениться!
Ее внук? Василий Дмитриевич – внук этой старой ведьмы?! Стало быть, это и есть Анаисия Никитична по прозвищу бабуля Никитишна?
Добродушное наименование, впрочем, ей ничуточки не шло! Видно было, что это строгая хозяйка, которая всем заправляет в доме и у которой горничные и в самом деле по струнке ходят, как предупреждал дядюшка! Ну что ж, Лида – не горничная, ходить по струнке перед вздорной старухой она не намерена! С другой стороны, это бабушка ее мужа, а значит, к ней следует относиться с пиететом… Вот только где его взять после таких оскорбительных реплик?!
Стыдливость Лиды была возмущена до крайности. Однако сейчас было не до того, чтобы краснеть, охать, разражаться слезами оскорбленной невинности или вообще плюхаться в обморок, как следовало бы поступить непорочной девице, услышавшей такие речи! Надо защищаться от свирепой старухи!
– Видите ли, сударыня, – стараясь держаться хотя бы с относительной почтительностью, проговорила Лида, – вы лишены возможности увидеть то, что вам так хочется, просто потому, что никакой брачной ночи у нас с Василием Дмитриевичем не было. Мы спали врозь. Я – здесь, а он – там, – она указала на диван. – Кроме того, я увидела вашего внука впервые только сегодня, около пяти часов пополудни, так что у меня не нашлось бы времени совратить его, даже если бы я чувствовала такое желание, а его, признаюсь честно, я вовсе не чувствовала!
– Врете, милочка, – ухмыльнулась Анаисия Никитична. – Я еще не видела ни одной девицы или дамы, которая не желала бы совратить Васеньку!
– Мне остается лишь сожалеть, что круг ваших знакомств столь узок, – смиренно, однако с изрядной толикой ехидства проговорила Лида, в глубине души признавая правоту старой дамы.
Не то чтобы она об этом думала, увидев Василия Дмитриевича впервые… То есть, конечно, у нее и в мыслях не было ничего подобного… Однако, может быть, то волнение, которое охватило ее при встрече с ним, желание видеть его, прикасаться к нему и было намерением его совратить?..
Ну что же, так оно или нет, Лида намеревалась все отрицать!
Она ожидала нового нападения и набиралась сил для защиты, однако, к ее изумлению, старая дама расхохоталась во весь голос и сказала – не то с осуждением, не то с восхищением:
– А ты востра, оказывается! Вот и хорошо! Тебя зовут Лидия? Прекрасное имя. Но мне нравится, как называет тебя Иона Петрович – Лидуша. Я тоже буду тебя так звать. А мое имя – Анаисия Никитична, для самых близких – бабуля Никитишна. Очень немногие имеют право называть меня так! Твоя тетушка Авдотья Валерьяновна чуть не на коленях молила о разрешении, но я осталась тверда.
– А почему? – спросила Лида, растерянная и обрадованная той добросердечной интонацией, с которой вдруг заговорила Анаисия Никитична.
– Терпеть не могу всех этих вертихвосток, которые так и норовят совратить моего Васеньку! – свирепо произнесла Анаисия Никитична, и эта уже знакомая Лиде песня могла бы ее здорово насмешить, если бы она могла смеяться над отношениями Авдотьи Валерьяновны и Василия Дмитриевича… ее, Лидиного, собственного мужа!
– Думаю, ей-то это удалось! – глухо пробормотала Лида, удивляясь незнакомому чувству, которое внезапно куснуло ее за самое сердце. Ей и раньше больно было слышать об этой связи, но тогда Василий Дмитриевич был ей посторонним человеком, а теперь… Теперь она просто готова была убить Авдотью Валерьяновну!
– Не ревнуй, – добродушно посоветовала Анаисия Никитична. – Глупо ревновать мужчину к тому, что было до тебя! До свадьбы он должен хорошенько перебеситься, чтобы потом на сторону не тянуло, а вот после свадьбы все зависит от его жены! Жена должна быть такой, чтобы мужа влекло только к ней!
Лида беспомощно хлопнула глазами:
– Но как же… – Она развела руками, выразительным взглядом окидывая постель, где провела ночь в полном одиночестве.
Судя по всему, Василия Дмитриевича не слишком-то влекло к своей новобрачной супруге, а как сделать, чтобы это изменилось, Лида не знала.
– Помогите мне, бабуля Никитишна! – взмолилась она, бросаясь к старой даме, падая перед ней на колени и поднося к губам ее сухонькую ручонку, унизанную тяжелыми перстнями. – Вы так опытны… судя по вашим словам, вы, наверное, прожили жизнь, насыщенную любовными приключениями… вы так хорошо знаете мужчин… Помогите мне!
– Ты мне польстила, – усмехнулась Анаисия Никитична, отнимая у Лиды свою руку и заставляя девушку подняться. – Думаю, еще ни одна старая дева не получала таких комплиментов, которыми ты меня осыпала!
– Как – старая дева?! – во все глаза воззрилась на нее Лида. – Но ведь Василий Дмитриевич ваш внук!
– Точнее сказать, внучатый племянник, – смущенно улыбнулась Анаисия Никитична. – Его родной бабушкой была моя старшая сестра Анна. Именно она вышла замуж за бравого гусара Феденьку… за Федора Васильевича Протасова… – Легкий вздох приподнял худенькую грудь, затянутую муслином, и вздох этот очень многое сказал Лиде! – У нее родился сынок Митенька, но вскоре сестра моя умерла, и воспитывала Митеньку я. Федор Васильевич, едва сын родился, в полк уехал: на дворе был восемьсот двенадцатый год, француз с нами воевать пришел! Федор Васильевич из походов воротился без ноги, тяжко раненным, на сына поглядел, да недолго потом прожил. Вот я и осталась одна: Митеньку растила, потом Васеньку да с Протасовкой годами управлялась, потому что наше имение Самсоново досталось старшему брату моему.
– Да вы тут все кругом родня, как я погляжу, – подивилась Лида, вспомнив, что Авдотья Валерьяновна тоже была Протасова, а гнусный Модест Филимонович – Самсонов.
– Бывает такая родня, что не только хуже чужих, но и хуже врагов, – отмахнулась Анаисия Никитична. – Всю жизнь с братом и его детьми тягаемся из-за приданого моего! Он, против обычая, против воли покойных родителей, ничего мне не выделил, да и Аннушка бесприданницей замуж пошла. Но там любовь была великая, а мне за всю жизнь так и не посчастливилось…
– Откуда же тогда вы все знаете – про мужчин, про любовь, про то, что между мужчиной и женщиной бывает, и что муж должен сначала нагуляться? – жадно спросила Лида.
– Да из романов, откуда же еще?! – захохотала Анаисия Никитична. – Всю жизнь книжной мудростью жила. К тому же не забывай: мне пришлось и хозяйством в Протасовке заниматься. А где хозяйство, там и люди. А где люди, там и любовь, семьи, ссоры, смерть и жизнь… Бабы наши часто мне душу открывали, я и судила, и рядила, и мирила, и сватала, и детей крестила! На счастье, Василий заботливый хозяин, а вот отец его Митенька не бог весть каким был, поэтому и…
Она умолкла, махнула рукой.
– Что поэтому? – нетерпеливо спросила Лида.
– Поэтому каждый грош на устройство дел шел, – после небольшой заминки ответила Анаисия Никитична. – И не на что было мне такие наряды покупать, как у тебя. А что же это за диво! – воскликнула она и с девичьей легкостью бросилась снова копаться в ворохе верхних и нижних юбок, лифов с рукавами и без, разнообразнейших шалей, сорочек дневных и ночных, корсетов, панталон с кружевами и оборочками, чулок и туфелек, эскарпенов[58] с завязками и уличных кожаных башмачков, пелеринок, шляпок, чепчиков, перчаток, вееров…
– Что за чудо эти веера! – вскричала старая дама, хватая сразу два: один муаровый[59], переливчатый, зеленый, с наборным станком[60] из слоновой кости, другой из органди[61], расшитый крошечными разноцветными букетиками, на деревянном станочке.
Лида смотрела на нее с умилением, как на ребенка. Ну кто бы мог подумать…
– Зеленый веер подает надежду, – заявила Анаисия Никитична, – а вот это движение ее отнимает! – С этими словами она перехватила к веер в левую руку, раскрыла его и приложила к левой щеке. – Я говорю: «Нет!» А вот это – «Я вас люблю!» – Старая дама взяла веер правой рукой и указала на сердце. – «Я жду ответа!» – Сложив веер, она резко ударила им по ладони.
Поделиться книгой: