Помоги проекту - поделись книгой:
Великому и могущественному господину Генриху,[2] милостью Божьей королю Кипра, его дорогой сестре Эммелине, королеве, и благородному господину Жану Ибелину, его брату, канцлер Армении шлет свой преисполненный любви привет…
…Пять лет прошло со смерти отца теперешнего хана, но татарская знать и рыцари так далеко рассеялись по земле, что с большим трудом удалось за пять лет собрать их в одном месте, чтобы посадить на трон вышеупомянутого хана. Одни из них были в Индии, другие — в стране Катай, иные — в странах Кашгар и Танхат. Последняя и есть та земля, из которой пришли в Вифлеем три волхва, чтобы поклониться новорожденному Господу Иисусу. Да будет известно: так велика была и есть сила Христа, что население этой страны исповедует христианство, а вся страна Катай чтит трех волхвов[!]. Я сам был в их церквах и видел изображения Иисуса Христа и трех волхвов, из которых один принес ему золото, другой — ладан, а третий — мирру. Благодаря трем волхвам случилось так, что веруют они во Христа и что хан и его народ стали теперь христианами… Мы нашли многочисленных христиан, рассеявшихся по всему Востоку, и много красивых высоких старинных церквей превосходной архитектуры, разграбленных турками…
Знайте: папа направлял послов к царю, хану татар, чтобы выяснить, действительно ли они христиане и почему тот разослал народ свой губить христианские страны и уничтожать их население. На это царь-хан ответил: наш Господь Бог приказал его предкам и родоначальникам рассылать свой народ убивать и уничтожать злых людей. И когда папа спросил его, исповедует ли он христианство, тот ответил, что об этом знает Бог. Если же папа [52] тоже хочет знать это, то пусть придет в его страны, посмотрит и узнает, как обстоит дело у татар.[3]
Во имя Всемогущего великого Бога, обращается Эршикадай, наместник Властелина Земли и Великого хана, к Великому королю, поставленному над многими землями, ревностному борцу и сильному мечу мира, поборнику победы религии христианской, сыну апостольской веры, Королю франков. Да умножит Бог его власть и да сохранит ему его королевство на многие годы!..
Пусть Всевышний Творец с любовью ниспошлет свое благословение встрече нашей и пошлет нам единение. После этого привета пусть узнает король, что мы данным письмом ничего, кроме пользы для христианского вероучения, не преследуем… Я молю Бога, да дарует он победу войскам христианских королей и торжество над их врагами, презирающими крест… Все христиане должны быть свободны от повинностей, дани, барщины, дорожного сбора и тому подобных тягот. Они должны жить в почете и уважении; никто не смеет прикасаться к их имуществу, а все разрушенные церкви должны быть отстроены заново.
Никто не должен мешать им молиться со спокойным и радостным сердцем за вашу власть…
С этой целью мы послали преданных и достойных уважения людей, Сабелдини Монсфата Давида и патера Марка, чтобы они с глазу на глаз сообщили, как обстоит у нас дело. Пусть сын [?] поймет их слова как должно и отнесется с доверием к ним самим и к сказанному в их письмах. Да возвысится в своем величии Властелин Земли. Так он узнает, что в слове Божьем нет никакого различия между латинским, греческим, армянским, несторианским и яковитским исповеданиями и всеми другими, поклоняющимися кресту, ибо у нас они все едины. А посему просим мы, чтобы блистательный властелин не делал между ними различия, чтобы проявлял он сострадание ко всем христианам, и да будут длительными его. сострадание и кротость.
Дано в конце мохаррема, и да ниспошлет Всевышний свое благословение.
Таково письмо, посланное Эршикадаем, татарским наместником, к королю франков на Кипр…[4] [53]
За письмом Эршикадая, напечатанным выше, идет следующая фраза:
Упомянутые послы сообщили королю, что мать ныне властвующего царя Риотхана — христианка, дочь властелина, которого зовут священником Иоанном, и что он по увещеванию своей матери и весьма благочестивого архиепископа Малахии в день Епифании принял таинство крещения и с ним 18 сыновей царя и много других, особенно знатных людей.[5]
Папа Иннокентий IV, пославший Карпини в Монголию, был особо ревностным сторонником идеи обращения язычников в христианство. За время своего правления, длившегося 11 1/2 лет, этот папа неоднократно пытался распространить христианство среди язычников и побудить христиан-еретиков из Восточной Европы и Азии объединиться с католической церковью. Он не ограничился письмом к великому хану в Каракорум, но послал еще 21 марта 1245 г. соответствующее письменное напоминание царю волжских болгар[6] и 1 ноября 1246 г. султану Марокко ал-Мураде.[7] От последнего прибыло в Рим 10 июня 1250 г. ответное, довольно любезное письмо.[8] Однако никаких существенных результатов это не дало.
Папа Иннокентий, разумеется, не сам придумал идею о всемирной проповеди христианства. Она подсказывалась духом времени и в начале XIII в. немало содействовала основанию двух монашеских орденов — Доминиканского и Францисканского, которые и взяли на себя в дальнейшем руководство миссионерской деятельностью в языческих странах. Еще в 1221 г. один летописец сообщал о папе Гонории III (1216—1227):
«И Гонорий также не только не отказался от обращения в христианстве; языческих народов и сарацин, но, чтобы ускорить это дело, приказал всем европейским епископам, каждому из своей епархии, послать к апостольскому престолу четырех, а в крайнем случае двух проповедников, выделяющихся своей ученостью и безупречным поведением; он сам хотел потом направить их к различным народам».[9]
Столь же горячее, сколь и напрасное, стремление тогдашних пап к расширению сферы господства римской церкви можно объяснить только тем, что сами они, как и все люди того века, глубоко заблуждались, преувеличивая численность и значение христиан-сектантов в восточных странах, а также их склонность к слиянию с римской церковью. В Риме полагали, что можно [51] завоевать для католицизма широкое поле деятельности, прежде всего в монгольской Центральной Азии. Поэтому именно с 1245 г. несколько западноевропейских клириков отправились в различные области Азии, завоеванные монголами, либо в качестве миссионеров, либо в составе дипломатических посольств папы или французского короля. Все они питали необоснованные надежды на значительные успехи римской церкви, надежды, которые почти во всех случаях привели к глубокому разочарованию.
Самым дальним из всех странствий, предпринятых духовными лицами в XIII в., было путешествие монаха-доминиканца Андре Лонжюмо (Лонжюмель). С точки зрения истории культуры значение его путешествия не может идти в сравнение с достижениями Карпини, Рубрука или Поло. Лонжюмо не оставил описания своих приключений, но они все же представляют интерес, хотя ни как миссионер, ни как дипломатический деятель доминиканец не мог добиться успеха. В неудаче повинен не столько сам Лонжюмо, сколько дух того времени и глубокое заблуждение высшего духовенства относительно религиозных убеждений монголов и живших среди них христиан-несториан.
Первое путешествие с миссионерскими целями брат Андре начал, вероятно, как спутник ранее названного Ашелина (стр. 48, 49) в 1245 г. Из Лиона, где тогда заседал знаменитый собор, он направился сначала в Акру, а оттуда через Антиохию, Алеппо и Ниневию (Мосул) к какому-то малоизвестному городу в Персии, расположенному в 17 днях пути от Ниневии. Здесь Андре случайно встретил одного крупного монгольского правителя, в свите которого находился сановник Симеон, христианин несторианского толка. В течение 20 дней Симеон принимал Лонжюмо приветливо, относился к нему с глубоким почтением и проявил желание, подобно другим сановникам-христианам, написать папе письмо,[10] в котором он назвал себя «викарием Востока» и «раббан-ата», что по-сирийски и тюркски означает «монах-отец».[11] Из письма Симеона вытекало, что сам он побывал у великого хана в Каракоруме.[12] Этот несторианец полностью игнорировал предложение о союзе с римской церковью, но в остальном обращался к папе с большим почтением и писал ему:
«Находящиеся под покровительством Бога вас устно известят о том, что они у нас видели и слышали».[13]
Андре, доставивший это письмо папе, видимо, провел полтора года в Персии и за это время хорошо усвоил персидский язык. После того как Лонжюмо весной 1247 г. вернулся в Лион, король Людовик Святой попросил его, как знатока страны, людей и языка, сопровождать его в затеянном им Седьмом крестовом походе. Андре принял это предложение, отправился к королю и в его свите 17 сентября 1248 г. прибыл на Кипр. Во время многомесячного [55] пребывания крестоносцев на этом острове произошло два события, имевших для Андре большое значение. Прежде всего король Генрих Кипрский получил письмо, отрывки из которого приведены в начале главы. Это письмо написал ему из Самарканда 7 февраля 1248 г. армянский канцлер-христианин Смбпат (Синибальд), брат армянского царя Этума (Хайтона) (см. гл. 122).
Едва стало известно на Кипре это письмо, сообщавшее о благополучном исходе путешествия послов царя Армении к великому хану Гуюку и рисовавшее, несомненно, в слишком радужных красках положение христиан в Центральной Азии, как 14 декабря в гавань Кирению прибыли к французскому королю Людовику IX (1226—1270) два монгольских посла. Сами послы были христианами и звались Давидом и Марком; они доставили королю известия от монгольского военачальника христианина Ильчикадая, наместника Персии и Армении, а также его письмо, составленное на персидском языке. 20 декабря послы передали это письмо королю Генриху в Никозии, куда они прибыли накануне. В нем говорилось, что в странах, подвластных монголам, проживает очень много христиан.[14]
Послы, кроме того, утверждали, что самого великого хана и большую часть его окружения можно считать христианами.[15] Это сообщение, пробудившее, разумеется, большие надежды, было явно «ложным, рассчитанным на прямой обман»[16] или по меньшей мере на получение политических выгод посредством крайнего преувеличения и приукрашивания действительности.
Однако король Людовик IX, разумеется, поверил этому сообщению и загорелся надеждой оказать большую услугу христианству, если ему удастся с помощью послов установить прямой контакт с великим ханом. Но кто же мог выполнить эту миссию лучше, чем Андре Лонжюмо, уже до некоторой степени знакомый с монголами и знающий их язык? И Лонжюмо действительно был назначен главой миссии, а в спутники ему были даны два офицера из свиты короля, два священника и два других доминиканских монаха, Жан и Гильом.
25 января 1249 г. король дал прощальную аудиенцию монгольским послам и монахам, которых они должны были сопровождать. Королевское посольство через Антиохию снова направилось в Персию к наместнику Ильчикадаю, с которым Андре был уже знаком. Из Персии Лонжюмо прислал королю свое первое сообщение, которое, к сожалению, не сохранилось. Дальше путь шел по Центральной Азии через Таласс в Монголию. Путешествие протекало без особых приключений. Но когда послы французского короля прибыли в Каракорум, их ожидало там большое разочарование: Гуюк умер в апреле 1248 г., а нового великого хана еще не избрали. [56]
В Каракоруме в период междуцарствия правила вдова Гуюка, по имени Огул-Каймиш,[17] женщина чрезвычайно ограниченная, чуждая высшим духовным интересам, совершенно не разбиравшаяся в христианском вероучении. Среди ее придворных не нашлось ни одного настоящего благочестивого христианина, да и вообще ни одного человека, который позаботился бы о европейцах. Хотя правительница монголов и приняла посольство, но расценила его прибытие в Каракорум так же, как ее покойный муж Гуюк приезд миссии Карпини. Она сочла, что король Людовик не то приносит ей свою покорность, не то просит о помощи. Огул-Каймиш не сочла нужным сдерживать обычное монгольское высокомерие; ее ответ был крайне дерзким. Она требовала от короля Людовика уплаты дани в знак его покорности и угрожала в случае непослушания свергнуть его власть и уничтожить его народ.
Надежда на распространение католичества в Центральной Азии и на создание для него там постоянной опоры не сбылась, как и надежда на массовое крещение монголов по католическому обряду. Мечты, навеянные слишком радужным описанием канцлера Смбпата, растаяли, как воздушный замок. Между тем Смбпат писал, несомненно, bona fide [вполне искренне. —
Между тем французский король сам испытал много трудностей. 5 апреля 1250 г. в Египте он был захвачен сарацинами в плен и находился у них почти целый год. Наконец он получил свободу ценой тяжелого выкупа и направился в Малую Азию, прибыв в Цезарею 29 марта 1251 г.
Подъему угнетенного настроения Людовика вряд ли мог способствовать дерзкий ответ монгольской правительницы, переданный ему, видимо, через несколько дней (король покинул Цезарею 15 апреля).[19] Людовик IX глубоко сожалел о том, что вообще послал миссию в Монголию!
И тем не менее даже теперь европейцы не хотели отказаться от полюбившейся им идеи обращения монголов в христианство, хватаясь за каждую соломинку. Даже тот же король Людовик вскоре еще раз послал миссию в Каракорум, рассчитывая добиться успеха другими средствами. Это второе французское посольство было одним из самых выдающихся достижений средневековья в области географических исследований. Оно связано с именем Гильома Рубрука. Хотя это посольство с политической и миссионерской точек зрения оказалось таким же безрезультатным, как и предыдущее, тем не менее его культурно-историческое и географическое значение столь велико, что оно вписало славную страницу в историю средневековых научных исследований.
Андре Лонжюмо, как уже сказано, не оставил описания своих приключений. Однако об исторической подоплеке этого путешествия нас правдиво осведомил его современник и брат по ордену Венсан Бове (Винцентиус Белловаценсис). В хронике Венсана Бове, умершего в 1264 г.,[20] записи о миссии Андре Лонжюмо, вероятно, основаны на первоисточнике. К сожалению, о самом путешествии она сообщает не более того, что приведено в отрывке, цитированном в начале главы. Изложение событий обрывается как раз на сообщении о том, что Андре Лонжюмо написал королю Людовику Святому о начале своего путешествия и что перевод этого письма был отослан дальше во Францию королеве-матери.[21]
Примечательно, что имя монгольского наместника Ильчикадая, письмо которого к королю Людовику было причиной отправления миссии Андре, в дальнейшем, очевидно, считалось неизменным именем или титулом монгольского правителя Туркестана и Хорасана. Во всяком случае, письмо папы Иоанна XXII от 2 ноября 1329 г., в котором высказывалась благодарность, за радушие, оказанное христианам, было направлено «Эршикадаю, императору татар Хорасана, Туркестана и Индостана».[22]
Глава 121. Миссия Виллема (Гильома) Рубрука к монголам
(1253—1255 гг.)
(Гл. 1). Итак, да знает ваше священное величество, что в лето Господне 1253 г. седьмого мая въехали мы в море Понта, именуемое в просторечии великим [majus] морем… Мы прибыли в область Газарию, или Кассарию [Крым]… Итак, мы прибыли в Солдаию [Судак] 21 мая, а раньше нас приехали туда некие купцы из Константинополя, которые сказали, что туда явятся послы из Святой Земли, желающие направиться к Сартаху… Итак, мы направились в путь около 1 июня с четырьмя нашими крытыми повозками и полученными от них двумя другими, на которых везли тюфяки, чтобы спать ночью; сверх того они дали нам пять верховых лошадей, ибо нас было пять лиц… Итак, выехав из Солдаии, на третий день мы нашли Татар. Когда я вступил в их среду, мне совершенно представилось, будто я попал в какой-то другой мир…
(Гл. 11). С тех пор как мы выехали из Солдаии и вплоть до Сартаха, два месяца, мы никогда не лежали в доме или палатке, но всегда под открытым небом или под нашими повозками, и мы не видели никакого селения и даже следа какого-нибудь строения, где было бы селение, кроме огромного количества могил Команов…
(Гл. 15). Итак, мы с великим трудом странствовали от становища к становищу, так что не за много дней до праздника блаженной Марии Магдалины (2 июля) достигли большой реки Танаида [Дон], которая отделяет Азию от Европы… [переправа, вероятно, у Богучар или Павловска[1]]… Тогда, взяв лошадей и быков, мы поехали от становища к становищу, пока, 31 июля, не добрались до местопребывания Сартаха…
(Гл. 17). Итак, мы нашли Сартаха близ Этилии [Волга], в трех днях пути от нее…
Тогда я подал ему вашу грамоту с переводом по-арабски и сирийски. Ибо я приказал переложить ее в Аконе [Акра] на оба языка и письмена… [Ознакомившись с письмом, Сартак ведет себя сдержанно и на следующий день приказывает передать послам, что [59] он не полномочен решать вопрос и что они должны поехать к его отцу Бату.]
(Гл. 20). Что касается до Сартаха, то я не знаю, верует ли он во Христа или нет. Знаю только, что христианином он не хочет называться, а скорее, как мне кажется, осмеивает христиан… В те же четыре дня, когда мы были при дворе Сартаха, о нашей пище вовсе не заботились, кроме того, что раз дали нам немного кумысу… Итак, мы добрались до Этилии, весьма большой реки. Она вчетверо больше, чем весьма глубокая Сена…
(Гл. 21). Итак, мы спустились на корабле от этого поселка до двора Бату [вблизи Саратова]… [Следует описание довольно радушного приема у Бату. Однако и Бату считает себя неполномочным вести переговоры с послами и приказывает им ехать в Каракорум к великому хану Мангу [Мункэ], чтобы у него выпросить решение о допущении христианских миссионеров.]
(Гл. 22). И мы ехали с Бату, спускаясь возле Волги, в течение 5 недель… Ибо нам приходилось, за недостатком лошадей итти пешком… Наконец, около праздника Воздвижения Святого Креста [14 сентября] пришел к нам некий богатый Моал, отец которого был тысячником, что считается важным среди них, и сказал: «Я должен отвести вас к Мангу-хану; это — путь четырех месяцев, и там стоит столь сильный холод, что от него раскалываются камни и деревья. Смотрите, сможете ли вы выдержать»… На второй день после Воздвижения Святого Креста мы выехали, причем у нас троих было две вьючные лошади, и мы ехали не переставая в восточном направлении вплоть до дня праздника Всех Святых…
(Гл. 24). Нет числа нашим страданиям от голода, жажды, холода и усталости. Пищу они дают только вечером. Утром дают что-нибудь выпить или проглотить пшена… Накануне дня Всех Святых мы оставили дорогу на восток, так как Татары уже значительно спустились к югу, и направили, через какие-то горы [Кара-тау[2]], путь прямо на юг, в течение 8 дней подряд… Через неделю после праздника Всех Святых мы въехали в некий Саррацинский город, по имени Кинчат [на реке Таласс[3]]… В то время там ходили по льду, и еще раньше, начиная с праздника Святого Михаила [29 сентября], в степи стояли морозы…
(Гл. 25)… От упомянутого поселка мы направились к востоку прямо к вышеупомянутым горам [Киргизский хребет[4]]… Через несколько дней после этого мы въехали в горы, на которых обычно живут Каракатаи, и нашли там большую реку, через которую нам надлежало переправиться на судне [Или]… На следующий день, переправившись через те горы, которые составляли отроги больших гор, находившихся к югу, мы въехали [60] на очень красивую равнину, имеющую справа высокие горы, а слева некое море или озеро [озеро Балхаш], тянущееся на 25 дней пути в окружности. И эта равнина вся прекрасно орошена стекающими с гор водами, которые все впадают в упомянутое море… Мы нашли там большой город по имени Кайлак [у Капала], в котором был базар, и его посещали многие купцы. В нем мы. отдыхали 12 дней…
(Гл. 29). Итак, мы выехали из вышеупомянутого города [Кайлака] в праздник Святого Андрея и там поблизости, в трех лье, нашли поселение совершенно несторианское. Войдя в церковь их, мы пропели с радостью, как только могли громко: «Радуйся, Царица», так как уже давно не видали церкви… Среди больших гор в юго-восточном направлении тянулась долина, а затем между горами было еще какое-то большое море [Эби-Нур[5]]… Итак, мы переправились через долину, направляясь на север, к большим горам, покрытым глубокими снегами, которые тогда лежали на земле. Поэтому в праздник Святого Николая [6 декабря] мы стали сильно ускорять путь…
(Гл. 30)… Затем мы снова поднялись на горы, направляясь все к северу.
(Гл. 31). Наконец, в день блаженного Стефана [26 декабря], мы въехали на равнину, обширную, как море, так что нигде на ней не виднелось никакой горки, а на следующий день, в праздник Святого Евангелиста Иоанна [27 декабря], мы прибыли ко двору упомянутого великого государя… Нашему проводнику был назначен большой дом, а нам троим — маленькая хижина,, в которой мы едва могли сложить наше имущество, сделать постели и развести небольшой огонь… На следующий день нас повели ко двору, и я полагал, что могу итти босиком, как в наших краях, почему и снял сандалии…
(Гл. 32). В это утро у меня отмерзли концы пальцев ног, так что больше я не мог ходить босиком… [Мункэ принимает путешественников неплохо, но сдержанно и надменно. Он разрешает им пребывание при его дворе.]
(Гл. 41). В Вербное воскресенье [5 апреля 1254 г.] мы были вблизи Каракарума…
(Гл. 44).Там находятся двенадцать кумирен различных народов, две мечети, в которых провозглашают закон Магомета, и одна христианская церковь на краю города… Следуя за двором, мы прибыли туда в воскресенье перед Вознесением [17 мая]…
Именно это происходило около конца мая, а мы оставались там весь январь, февраль, март, апрель и май. Я же, не слыша никаких известий про царя или упомянутого священника и боясь, что нам придется возвращаться зимою, суровость которой мы [61] испытали, поручил спросить у Мангу-хана, что он хочет делать с нами, так как мы охотно остались бы там навсегда, если ему это было бы угодно; если же нам надлежит вернуться, то нам легче вернуться летом, чем зимою… [24 мая новый прием у Мункэ. Он разрешает им выехать. По его повелению, 30 мая происходит большой публичный диспут между приверженцами различных религий, представленных в Каракоруме, а через день — обстоятельная беседа Рубрука с великим ханом о вопросах веры, после чего дается согласие императора на обратное путешествие. Мункэ хочет дать письмо королю Людовику. Наконец, 10 июля миссия отправляется обратно, но брат Бартоломео из-за болезни остается в Каракоруме.]
(Гл. 49). Итак, мы ехали до Бату два месяца и 10 дней, не видя за это время ни разу города или следа какого-нибудь здания, кроме гробниц, за исключением одной деревеньки, в которой не вкушали хлеба [Эмель]. И за эти два месяца и 10 дней мы отдыхали только один-единственный день, так как не могли получить лошадей…
Прибыл же я ко двору Бату в тот же день, в который удалился от него в истекшем году [16 сентября]… и с радостью обрел служителей здоровыми… Затем я пустился в путь к Сараю ровно за две недели до праздника Всех Святых, направляясь прямо на юг… [Следует описание возвращения через Страну аланов и Армению, Каппадокию,[6] Иконий, Аяс, Кипр, Антиохию в сирийский Триполи и прибытия туда 15 августа 1255 г.]
(Гл. 53). Мне кажется бесполезным, чтобы какой-нибудь брат ездил впредь к Татарам так, как ездил я, или так, как едут братья проповедники; но если бы Господин Папа, который является главою всех христиан, пожелал отправить с почетом одного епископа и ответить на глупости Татар, которые они уже трижды писали Франкам… то он мог бы сказать им все, что захочет, и даже заставить, чтобы они записали это. Именно они слушают все, что хочет сказать посол, и всегда спрашивают, не желает ли он сказать еще; но ему надлежит иметь хорошего толмача, даже многих толмачей, обильные средства и т.д.[7]
Король Людовик Святой после полного провала дипломатической миссии Андре Лонжюмо, как будто, должен был бы понять, что нужно отказаться от [62] надежды обратить монголов в христианство. Тем не менее он все-таки утешал себя мыслью, что можно было бы, пожалуй, направить к ним еще одну достойную миссию, которая вела бы работу в более широких масштабах, если бы среди монгольских правителей нашелся действительно крещеный христианин, готовый защитить и всячески поощрять римских миссионеров. Наши сведения о мировоззрении монголов того времени основательнее, чем те, которыми располагали европейцы XIII в. Поэтому нам кажется непостижимым, как после фактического крушения двух попыток завязать сношения с монголами можно было упорно придерживаться столь предвзятых мнений. Вот что пишет по этому поводу Альтанер:
«Все время возвращаешься к мысли, что ни миссионеры, занимавшиеся проповеднической деятельностью, ни приближенные папы не были способны трезво и правильно оценить действительное положение вещей и принять на основании этого необходимые меры. Строились грандиозные планы, и большие надежды наполняли сердца, а под конец все это закончилось полным крахом».[8]
Возможно, это суждение слишком резко. Виллем Рубрук, во всяком случае, правильно понял всю безнадежность пропагандистской деятельности среди монголов, как это показывает заключительный раздел его книги, цитировавшийся в начале главы. Папу и короля Франции можно извинить зато, что они все еще предавались дорогим их сердцу иллюзиям даже после возвращения Андре Лонжюмо. Ведь к ним поступали и совершенно определенные сообщения о широком распространении христианства в Центральной Азии, не верить которым не было оснований.
Сообщал же канцлер Смбпат, упомянутый в предыдущей главе, в своем письме из Самарканда от 7 февраля 1948 г.:
«Мы нашли многочисленных христиан, расселившихся по всему Востоку, и много красивых высоких старинных церквей превосходной архитектуры, разграбленных турками».
Основываясь на таких сообщениях, полагали, что еще можно добиться успеха с помощью какого-нибудь представителя монгольской правящей династии, ставшего христианином. Брат Андре принес в Кесарию известие, в котором король Людовик нашел сладостное утешение: царевич Сартак, сын властелина Золотой Орды князя Бату, завоевавшего в 1236 г. Русь, исповедует христианство! К этому брату по вере и хотел обратиться король Людовик, чтобы проложить путь христианским миссионерам в подвластные монголам страны. Поскольку царевич Сартак, как и его отец, видимо, кочевал в Поволжье, достаточно было, как полагали, проделать короткий путь, чтобы добиться осуществления столь заветной цели. И король решил отправить на Волгу еще одно посольство, руководителем которого назначил францисканского монаха Виллема Рубрука.
Но чтобы эта попытка завоевать доверие правителя не была еще раз ложно истолкована в обидном и унизительном для короля смысле, его [63] посланцы получили категорическое предписание воздерживаться от каких бы то ни было политических переговоров и ограничиться только миссионерской деятельностью среди монголов.
Остается еще под вопросом, можно ли считать, что царевич Сартак действительно был христианином. Критические замечания Рубрука по этому поводу порождают серьезные сомнения. Видимо, с этим царевичем, находившимся на довольно низком культурном уровне, дело обстояло точно так же, как и с большинством других монгольских «христиан». Им приписывали больше рвения к христианской вере, чем они в действительности проявляли. Учитывая глубокое безразличие всех монголов к религии, вряд ли можно сомневаться в том, что даже в случае крещения, если оно действительно состоялось, христианство их было чисто внешним и считалось ими средством для защиты от злых демонов. Одно замечание Рубрука в этой связи представляется более убедительным, чем длинные ученые трактаты: по наблюдениям французского посла, монголы, включая «христианского» царевича Сартака, под христианами подразумевали какой-то западный народ.
Родившийся, вероятно, между 1220—1230 гг. францисканский монах Виллем происходил из фламандской деревни Рубрук недалеко от Касселя (Фландрия). Раньше предполагали, что его родиной был город Рейсбрук. Однако это предположение отпадает, так как один из современников Рубрука определенно пишет о нем, как о «фламандском чтеце»,[9] чего нельзя было сказать об уроженце брабантского города Рейсбрука. Одно случайное упоминание о Рубруке как о «французе» тоже больше подходит к фламандцу, поскольку Фландрия была тогда французским ленным владением.
Этот еще юный монах, которому Людовик IX поручил возглавить миссию к Сартаку, жил преимущественно во Франции и сопровождал короля в его крестовом походе. Рубрук, видимо, лично хорошо знал Андре Лонжюмо. После того как король дал ему поручение к Сартаку, францисканец отправился сначала в Константинополь, где тогдашний латинский император Балдуин II (1228—1261)[10] также дал ему рекомендательное письмо к царевичу. Рубрук, вероятно, предполагал совершить путешествие только в Поволжье. Но вопреки первоначальным намерениям его поездка превратилась в самое замечательное путешествие по Центральной Азии из всех, какие были осуществлены до Марко Поло. Как проходило это путешествие, показывают приведенные выше отрывки из первоисточника.
Из отчета о путешествии видно, что Рубрук с большим опозданием прибыл в ставку Сартака и что там он горько разочаровался в своих надеждах, [64] так как «христианский царевич» не проявил никакой заботы о королевских послах и даже ни разу не обеспечил их питанием. Замечание Рубрука, что Сартак вовсе не христианин, а «монгол», показывает, пожалуй, всю глубину его разочарования. Виллем очень скоро осознал, что от Сартака нельзя ожидать ни малейшего поощрения католической миссии. Царевич просто отослал французских посланцев к своему отцу Бату. Но когда Рубрук прибыл к Бату, тот заявил ему, как ранее Карпини, что это дело его совершенно не касается и что решение о деятельности миссионеров может принять только великий хан, находящийся в Каракоруме. Тогда Рубрук понял, что ему придется предпринять длительное путешествие, а это вначале, несомненно, не входило в его намерения. Он должен был отправиться в Монголию, если не хотел вернуться назад с пустыми руками.
Тот факт, что Рубрук ничего не добился от Сартака и Бату, пошел на пользу позднейшим поколениям, так как благодаря этому они получили выдающуюся книгу о путешествии, «величайший географический шедевр Средневековья».[11] Труд Рубрука не был правильно оценен, ибо его вскоре затмила еще более яркая книга Марко Поло, которому мы также не можем отказать в глубоком уважении и восхищении. Однако такой компетентный ученый, как Юл, склонен даже ставить отчет о путешествии Рубрука выше книги Марко Поло.[12]
Спутниками Рубрука были брат Бартоломео из Кремоны, клирик Россель, молодой раб с Востока Николай и весьма подозрительная личность — толмач, которого, видимо, звали Абдуллой. Рубрук называет его
Подобно Карпини, Рубрук вынужден был проделать большую часть утомительного путешествия в зимние месяцы. 27 декабря 1253 г., через 3 1/2 месяца после отъезда из резиденции Бату, он прибыл в ставку великого хана вблизи Каракорума. Несомненно, Рубруку был оказан лучший прием, чем его предшественнику Андре Лонжюмо со стороны ограниченной вдовы императора. Более того, Рубрук провел при дворе хана Мункэ свыше шести месяцев. Но своих истинных целей он не достиг. Мункэ, вероятно, вообще неправильно [65] понял, чего, собственно, от него добивались. Все же знаменательно, что по желанию великого хана 30 мая 1254 г. в Каракоруме был устроен религиозный диспут между христианами, магометанами и буддистами о преимуществах их религий, который, разумеется, не привел ни к каким практическим результатам. Об отношении хана ко всем вероучениям свидетельствует тот факт, что он однажды во время разразившейся в горах бури приказал приверженцам
«Если бы я, подобно Моисею, умел творить чудеса, он, может быть, уверовал бы».
Книга Рубрука написана на «варварской латыни»,[13] но она изобилует тонкими наблюдениями и в высшей степени интересными сообщениями культурно-исторического характера. Как заботливо собирал он сведения о том, чего сам наблюдать не мог, вытекает хотя бы из следующего факта. Только на основании расспросов Рубрук смог уже тогда сообщить, что Каспийское море это отнюдь не залив океана, как утверждали все географы без исключения вплоть до XVI в. Нас не должно удивлять, что, занимаясь исследованиями, Виллем часто становился жертвой заблуждений и легенд, распространявшихся теми лицами, на авторитет которых он полагался. Так, весть о Великой Китайской стене доходит до Рубрука в виде сообщения о том, будто в земле Катай [Китай] есть город с серебряными стенами и золотыми башнями.[14] Но в остальном даже о Китае, до которого сам Рубрук не доходил, он располагал довольно достоверными сведениями. Так, Виллем знал уже, что в Китае имеют хождение бумажные деньги,[15] о чем Европа, кроме него, узнала только от Марко Поло, что в городе «Сегин» (Сиань) есть христианский епископ.[16] Однако Рубрук сообщает также, что несториане позорят христианскую веру, так как они ростовщики, пьяницы и многоженцы. Справедливы ли были эти упреки и в какой мере, установить теперь нельзя. Следует принять во внимание, что Рубрук, естественно, испытывал антипатию к несторианской ереси. Не был свободен он и от предубеждений в своем отношении к представителям другой веры. Особенное отвращение вызывало у Рубрука мусульманство, что вполне естественно для благочестивого христианина эпохи крестовых походов. Волжских болгар, например, Рубрук называет однажды «самыми злейшими Саррацинами»[17] и не может воздержаться от характерного восклицания: «И я удивляюсь, какой дьявол занес сюда закон Магомета».[18]
Эта недостаточная объективность по отношению к худшим врагам христианской веры отвечала духу того времени. Ее проявляет также, но уже [66] по отношению к христианам, величайший мусульманский путешественник XIV в. Ибн-Баттута (см. гл. 139).
У Рубрука, как и у Карпини, мы находим яркое описание обширных связей, поддерживавшихся монголами. Связи эти были следствием расширения монгольской державы и строгой централизации управления огромной империей. Так, Рубрук сообщает как о чем-то вполне естественном, что вместе с ним в Каракоруме находились турецкие послы из Икония и послы из Индии, а также и о том, что индийцы привезли великому хану в подарок от своего повелителя 8 леопардов и 10 дрессированных борзых собак.[19] Вспоминает он и о поездке в Каракорум армянского царя Этума (см. гл. 122). Поражает нас также сообщение Рубрука о ценных советах, которые дал ему земляк из Фландрии, рыцарь Балдуин из Эно (
С культурно-исторической точки зрения книга Рубрука представляет собой настоящую сокровищницу, содержащую много интересных деталей. Так, например, в ней впервые упоминается о ходьбе на лыжах.
«Живут там также Оренгаи [тунгусы!], которые подвязывают себе под ноги отполированные кости и двигаются на них по замерзшему снегу и по льду с такой сильной быстротой, что ловят птиц и зверей».[20]
В другом месте Виллем упоминает, что среди башкир на Урале еще до него вели работу монахи-миссионеры.[21]
Чудесную книгу Рубрука с географической точки зрения весьма обстоятельно изучил Шмидт (см. примечание на стр. 58). Превосходное исследование об этом путешественнике опубликовал также Юл.[22]
Истинная цель путешествия Рубрука в Монголию ни в каком отношении не была достигнута. После многомесячного ожидания ясного ответа хана о допуске миссионеров в его страну Рубрук должен был еще раз осведомиться, остаться ли ему в Монголии для миссионерской деятельности или возвратиться на родину. Ответ был знаменательным: ему предлагалось вернуться домой. Следовательно, второе посольство французского короля кончилось так же безрезультатно, как и первое.
Позднее Марко Поло нашел несравненно более благоприятную почву для деятельности христианских миссионеров в странах, подвластных монголам, и с 1308 г. в Китае уже подвизался католический архиепископ (см. гл. 131). Но это объяснялось прежде всего тем, что во времена Поло вместо тупых и суеверных великих ханов, царствовавших в Каракоруме, в Пекине правил [67] действительно просвещенный и культурный монгольский император, великий Хубилай, внук и достойный преемник основателя династии Чингис-хана.
Когда Рубрук вернулся в Сирию, король Людовик IX уже опять охладел к Востоку, доставлявшему ему одни разочарования. Поэтому Рубрук должен был представить своему повелителю только письменный отчет о путешествии и о крушении надежд, которые питали христиане. Этому мы и обязаны тем, что весьма ценная книга Рубрука сохранилась до наших дней. Его спутник Госсель доставил в Париж отчет и подарки Сартака для короля Людовика, а сам Виллем остался в Акре и вернулся в францисканский монастырь. О его дальнейшей жизни почти ничего не известно.[23] Полагают, что он был знаком с великим английским ученым Роджером Бэконом,[24] который читал также и отчет о путешествии Карпини.[25] Если это соответствует действительности, то Рубрук еще раз побывал во Франции, что отвечало его сокровенному желанию: ведь когда Бэкон в 1250 г. первый раз посетил эту страну, Рубрук находился на Востоке. О дальнейшей судьбе этого путешественника и годе его смерти мы ничего не знаем.
Текст письма, направленного великим ханом королю Людовику, не приводится нами среди первоисточников в этой главе. С ним можно ознакомиться в издании Хербста.[26] Письмо не настолько интересно, чтобы стоило его цитировать. Мункэ тоже счел, что французский король изъявляет ему свою покорность. Одно предложение из письма интересно, пожалуй, привести, так как оно особенно типично как для чванливости монгольских правителей, так и для их фразеологии:
«Если Силою вечного Бога от восхода солнца и до захода весь мир станет единым в покое и радости, то…».
Казалось бы, сообщение Рубрука должно было положить конец заблуждениям французского короля и папы относительно желания монголов перейти в христианскую веру. И все же попытки установить с ними тесные связи не были оставлены: в Сорбоннском университете хотели тогда даже основать специальную кафедру монгольского языка.[27] Однако более трех десятилетий никаких попыток проповедовать монголам католическое учение не возобновлялось. Монгольские правители допускали в своем государстве исповедание как христианской, так и любой другой религии, однако в существе этой веры они не разбирались. Их кажущаяся «склонность» к христианству объяснялась не духовными запросами, а безразличием к религии и суеверными страхами. Это побуждало их не чинить никаких препятствий «большой массе» живших в Каракоруме пленников — венгерских, русских, аланских, грузинских и [68] армянских христиан — при отправлении ими своего обряда. Отношение монголов ко всем религиям и причину их привлекательной для нас веротерпимости можно особенно хорошо проиллюстрировать следующим отрывком из книги Марко Поло, свидетельствующим о том, что даже люди с таким незаурядным интеллектом, каким отличался Хубилай, были чужды христианскому учению. Поло пишет: «Зная, что это один из наших главных праздников, созвал всех христиан и пожелал, чтобы они принесли ту книгу, где четыре евангелия. Много раз с великим торжеством воскуряя ей, благоговейно целовал ее и приказывал всем баронам и князьям, бывшим там, делать то же. И то же он делал в главные праздники христиан, как в пасху и в рождество, а также в главные праздники сарацин, иудеев и идолопоклонников.
А когда его спрашивали, зачем он это делает, великий хан отвечал: «Четыре пророка, которым молятся и которых почитают в мире. Христиане говорят, что бог их — Иисус Христос, сарацины — Мухаммед, иудеи — Моисей, идолопоклонники — Согомом-баркан [Шакьямуни-бурхан], первый бог идолов. Я молюсь и почитаю всех четырех, дабы тот из них, кто на небе старший воистину, помогал мне».[28]
Отсюда ясно, что веротерпимость монголов объяснялась не высшими философскими принципами и не мудрым мировоззрением, возвышающимся над религиозными догмами, которые были свойственны героям Лессинга Натану и Саладину.[29] Скорее всего, она вытекала из неуверенности и нежелания портить отношения ни с одним из великих богов, так как монголы не знали и не хотели знать, какой из них был самым могущественным.
Хорошее знание чужеземных языков облегчало Рубруку усердное собирание материала во время его путешествия. Как отмечает Хильдебранд в цитировавшейся выше работе, Виллем, кроме родного фламандского языка, вероятно, владел еще по меньшей мере французским, арабским и хуже — латинским. Путешествуя, он приобрел некоторое знание татарского языка, ведь иначе он едва ли смог бы установить, что толмач при переводе говорил совсем не то, что ему поручали передать. Рубрук всегда испытывал особую радость, если на чужбине встречал человека, владевшего его родным фламандским языком.
Разумеется, Рубрука никак нельзя считать ответственным за провал миссионерской деятельности в Монголии. Бесспорно, он был самым выдающимся миссионером из всех христиан, ходивших в Монголию в XIII в. Кроме Хербста, опубликовавшего замечательное новое издание путевых записок Рубрука, этим путешественником и его великолепной книгой занимались и другие исследователи, посвятившие им солидные монографии.[30]
Неудача Рубрука, считавшегося опытным миссионером, как гром среди ясного неба поразила христианскую Европу того времени. Однако папа [69] Иннокентий IV, который скончался 7 декабря 1254 г., так и не дождавшись возвращения Рубрука, незадолго до своей смерти получил какие-то ложные сообщения, преисполнившие его «великой радостью». Это побудило папу 29 августа того же года обратиться с очень теплым письмом к мнимому христианину Сартаку, который представлялся ему могущественным
Виновником почти непостижимого заблуждения папы был человек, назвавший себя «священником Иоанном» и домашним капелланом «царя» Сартака. Он уверял, будто направлен Сартаком в качестве посла к папе, но в пути его взял в плен последний Гогенштауфен[34] — король Конрад IV (1250—1254), который надолго задержал его в Сицилии и отобрал все грамоты, в том числе и ту, где Сартак изъявлял свою готовность покориться папе. Только после смерти этого короля (21 мая 1254 г.) пленник был освобожден и смог продолжить свой путь к папе. Вот почему папа счел даже необходимым в своем письме к Сартаку объяснить причину длительной задержки «посла»!
Не подлежит сомнению, что этот «Иоанн» был обманщиком. Какие мотивы руководили им, установить теперь нельзя. Альтанер утверждает, что мнимый «Иоанн» происходил из Армении.[35] На чем основано это предположение, автор не смог установить, да это и не имеет никакого значения. Разумеется, царевич Сартак не получил письма папы, которое должен был ему доставить его «домашний капеллан». И очень хорошо, что это письмо не достигло адресата, иначе какое мнение о христианах составили бы себе монголы!
Только после возвращения Рубрука лопнул мыльный пузырь радужных надежд на монгольских христиан, так долго тешивший сердца европейцев.
Глава 122. Армянский царь Этум II в Каракоруме
(1254 г.)
В 1253 г.[1] армянский царь Хайтон [Этум] узнал, что татары покорили все царства, земли и государства вплоть до царства турецкого. Он созвал совет мудрейших и решил сам поехать к татарскому царю, чтобы легче завоевать его благосклонность и заключить с ним союз о мире. Но прежде он послал своего верного канцлера Армении, благородного Синибальда [Смбпата], чтобы тот получил согласие татарского царя на это путешествие, которое стало бы тогда более безопасным… [Следует описание четырехлетнего путешествия канцлера к великому хану, а затем поездки в Каракорум самого царя.] Мангу-хан был очень рад прибытию армянского царя, прежде всего потому, что… его еще не навещал ни один более великий государь. Поэтому он принял царя весьма благосклонно, с большими почестями и приставил к нему свиту из вельмож своего двора, которые должны были сопровождать его и оказывать ему почет… [Следует описание дипломатических переговоров, в ходе которых царь Этум ставит жесткие условия: после заключения союза великий хан должен креститься, разрешить строительство христианских церквей во всех государствах, подвластных монголам, принять участие в освобождении Гроба Господня от сарацин, помочь отнять у мусульман захваченные ими области Армении, покорить и разрушить Багдад. Великий хан якобы принял все эти условия, и его вместе со всеми придворными крестил армянский канцлер (?)].[2]
На обратном пути из Каракорума Рубрук встретился с христианским царем Армении[3] Этумом II (1224—1268), который тоже направлялся к великому хану, преследуя различные политические и религиозные цели. После того как в 1247 г. канцлер Смбпат, брат армянского царя, установил связи между Арменией и державой монголов (см. гл. 120), Этум счел разумным лично установить более тесный контакт с ее правителем. С этой целью 13 мая 1254 г. он отправился в путь из своей резиденции и 13 сентября прибыл [71] в Каракорум, где был принят радушно и с почетом. В Каракоруме Этум оставался до 1 ноября, а для возвращения избрал путь, проходивший через Джунгарию, Таласс, Отрар, Самарканд и Бухару. В пути он, видимо, где-то зимовал, а затем, проехав Хорасан, Мазандеран и Тебриз, 5 июня 1255 г.[4] вернулся в столицу своей страны Сис.
Миссия Рубрука, преследовавшая те же цели, как мы знаем, потерпела крушение. В отличие от этого царь Этум якобы добился полного успеха и даже согласия великого хана и его двора на принятие крещения. Это сообщение представляется абсолютно неправдоподобным и появилось оно, несомненно, из-за такого же чрезмерно оптимистического восприятия действительности, какое привело к заблуждению канцлера Смбпата, утверждавшего, что большинство монголов исповедует христианство (см. стр. 51, 52).
Великий хан якобы согласился на все жесткие политические условия царя Этума. Если это сообщение вообще соответствует действительности, то либо речь шла только о пустой формуле вежливости, либо монголы, как это бывало и раньше, совершенно не поняли, чего от них добивались. Возможно также, что толмачи при переводе опять передали совсем не то, что им говорили. Как бы то ни было, хан Мункэ не сделал в дальнейшем ни одной попытки оказать помощь в освобождении Гроба Господня или в отвоевании у мусульман армянских областей, как он якобы обещал. Только
Сообщение о достигнутых успехах, содержащееся в отчете о путешествии, не заслуживает полного доверия еще и потому, что оно исходило не от самого царя, а от его родственника, носившего то же имя. Последний не принимал участия в путешествии, но жил 50 лет спустя во Франции, где и было записано его сообщение (только в 1307 г.).[6] Поэтому в текст очень легко могли вкрасться искажения и тенденциозные вымыслы. Отчет об этом путешествии печатался не раз и в отдаленные времена. Так, в 1532 и 1537 гг. он выходил в издании Гринея в Базеле, а вскоре затем был включен в знаменитый сборник Рамузио.[7]
Тем не менее путешествие армянского царя в Монголию было действительно событием, заслуживающим внимания. Оно сопровождалось различным своеобразными эпизодами. Вначале царю нужно было проехать через земли, принадлежавшие султану Икония. Этум был в натянутых отношениях [72] с султаном и поэтому счел разумным выдать себя здесь за второстепенного члена посольства, для которого было испрошено у султана разрешение на свободный проход. В Эрзинджане Этум чуть было не был разоблачен, когда кто-то открыто обратился к нему, как к царю. Но находчивый руководитель посольства спас положение и подавил возможное подозрение: он обругал Этума и дал ему пощечину, как нерадивому слуге, после чего никто не мог бы поверить, что наказанный холоп был царем Армении. В Карсе посольство достигло области, подвластной монголам, и монгольский военачальник Байджу принял здесь царя с большими почестями. Дальнейший путь шел черев Албанскую страну[8] и Дербентские Ворота к Волге, так как Этум, подобно Рубруку, хотел сначала посетить Бату, правителя Золотой Орды. Ставка Бату находилась около Казани. Этуму устроили здесь весьма торжественный прием, и он получил вооруженную и почетную свиту для дальнейшего путешествия в Каракорум. В резиденции великого хана Этум пробыл 50 дней.
Поделиться книгой: