Помоги проекту - поделись книгой:
И она открыла три карты. Все они были полностью черными.
- И что это должно означать? Откуда ты взяла эту колоду? – спросила Дорота.
Дервишка быстро собрала карты и энергично перетасовала их.
- Это та колода, которую мне подарила ты, - сказала она и развернула колоду рубашками вниз.
Дорота наклонилась, разыскивая странные картинки, но увидала лишь знакомые. Младшие Арканы с королями, дамами и числами, а так же Старшие Арканы, изображающие Шута, Папессу и так далее. Все они были знакомы и выглядели совершенно нормально.
- Чудо-юдо излучает невидимую силу. Карты насытились ею, когда я стояла рядом с ним, - пояснила дервишка. – Сейчас, когда я делаю гадательный расклад, они меняются. На них появляются ранее не существовавшие фигуры и картинки. Невероятно! Я стала владетельницей по-настоящему волшебного инструмента!
Дорота взяла несколько карт и тщательно осмотрела их. Поцарапала одну картинку, понюхала картон, покрытый твердым лаком.
- Излучает силу, говоришь? Словно зажженная лампа, только светящаяся невидимым светом? – Дорота наморщила брови. – А вдруг это действует и на людей? Ведь ты стояла возле этого чего-то и сама поглощала эту невидимую силу. Ты себя нормально чувствуешь? Ничего не беспокоит?
Дервишка небрежно махнула рукой.
- Со мной все в порядке, - фыркнула она. – Похоже, эти лучи проникают исключительно в неживую материю.
Хане, шумно прозванный визирским, оказался ненамного большим предыдущего. Михал Пиотровский первым прошел в его ворота и осмотрелся с понурой миной. Хане в Турции называли различного рода харчевни и постоялые дворы. Все они немного отличались от европейских, но, в основном, только архитектурой, все остальное было таким же, как и по всему свету. Главное здание служило для ночлега, его окружали сараи и деревянные хозяйственные постройки, конюшни, кухня и сараи.
Пан Михал был ротмистром панцирной хоругви на королевской службе, и он отвечал непосредственно перед канцлером Яном Гнинским, посланником короля Яна в Порту. Так что внешне он соответствовал панцирному – несмотря на чудовищную жару, на стеганке-гамбезоне была надета тяжелая кольчуга, а на голове мисюрка. Когда он соскочил с коня, вооружение металлически зазвенело. Пиотровский был опытным солдатом, к тому же в возрасте, потому что пересек уже границу тридцати пяти лет. На висках у него появились первые седые волосы, но они оставались единственными свидетелями прожитых годов. Двигался он все так же упруго и энергично, словно молодой.
Михал бросил поводья одному из сопровождавших его младших всадников и направился к главному зданию. Ему было поручено провести инспекцию хане до прибытия Гнинского. Только пан Михал сразу же заметил, что хане решительно мал для потребностей посольства. И от злости он заскрежетал зубами. Полякам необходимо было разместить шестьсот лошадей и несколько десятков повозок и карет, найти расположение для нескольких сотен человек: чиновников, солдат и челяди. Турки с самого начала не облегчали им задания. Сначала целых два дня не позволяли въехать в Стамбул, держа ляхов в шатрах на раскаленном и высохшем в порох холме, после чего предоставили хане, в котором поместилась сотня людей. Остальные ночевали на мостовой окружающих улиц. В конце концов, после протеста, поданного во дворец Топкапи, янычарский проводник провел их в этот, якобы, больший хане, из которого по приказу падишаха выбросили всех гостей и хозяев.
Упомянутый янычар сопровождал их от Семиградья, служа в качестве проводника и командира султанского эскорта. Сейчас он догнал пана Михала еще перед входом и раскрыл перед ним дверь, как обычно широко усмехаясь. Улыбка Абдул Аги была симпатичной, кроме того он всегда вел себя по-приятельски, старался помочь. Носил он светлый, неизменно чистый мундир, а к нему высокую белую шапку, называемую
- Надеюсь, что помещения убрали, - сказал он, беря в руку масляный светильник.
Оказалось, что комнаты в хане узкие и темные. В некоторых маленькие окошки располагались под потолком, поэтому через них вовнутрь попадало совсем немного как солнца, так и свежего воздуха. в свою очередь, наибольшие помещения были заполнены ровно выставленными кроватями, а находящиеся там окна были плотно прикрыты ставнями. После входа в такое помещение в нос пана Михала ударила волна смрада, столь сильная, что пришлось отступить. Воняло здесь людскими испражнениями, потом и гнойными ранами. Старый панцирный неоднократно слышал подобный запах – для него он ассоциировался с лазаретами, в которых умирали раненные солдаты.
- Матерь Божья, да этот хане – это же госпиталь, - заявил он, отступив в коридор.
- Зато убранный и необычайно просторный. Наверняка вы разместите в нем почти что все посольство. Лошадей придется разместить в конюшнях соседней
- Так это визирь выделил нам это жилище? И кто же, если можно знать? – спросил Пиотровский.
- Сам великий Кара Мустафа отдал такой приказ, - с уважением ответил янычар. Он вознес глаза к небу в притворном вдохновении, благодаря Аллаха за столь великолепного начальника, после чего подмигнул панцирному и рассмеялся.
Веселье суповара было чрезвычайно заразительным, так что пан Михал тоже усмехнулся. Для обоих было очевидным, что, предоставляя полякам в спешке опорожненный госпиталь, визирь делал это им назло, желая сделать жизнь как можно менее приятной. Только оба не имели на процесс ни малейшего влияния, а посол должен был за подобную милость визиря еще и поблагодарить.
Они вышли наружу, и Пиотровский махнул поручику Мерославскому. Вся панцирная хоругвь уже находилась во дворе. Солдаты спешились с лошадей и собрались вокруг колодца, из которого как раз вытаскивали первую бадью с водой.
Лишь бы только из злости Мустафа паша не приказал бы этот колодец отравить, - подумал пан Михал.
- Откройте все ставни в хане, - приказал он поручику. Вынесите все кровати, сенники свалите в одну кучу и спалите. Слишком вонючие или измазанные гноем койки тоже сжечь.
- Есть, - кивнул Мерославский. – Вообще-то, было бы лучше спалить всю эту халабуду. Но это, возможно, когда будем выезжать.
Несколько панцирных осталось при лошадях, занимаясь добычей воды из колодца и заполнением ею деревянных корыт; остальные ввалились за поручиком в средину. Через пару мгновений из глубины хане раздалась громкая ругань и проклятия. Окна растворились и через них полетели койки, чтобы с громким треском развалиться на дворе. Пам Михал с Абдулом отошли в тень, отбрасываемую сараями. Прежде чем панцирные убрали изнутри все госпитальное снаряжение, несколько солдат с наиболее слабыми желудками сомлели, их начало рвать, потом они улеглись в тени рядом с офицерами. Измученные жарой панцирные стащили с себя кольчуги, кольчужные капюшоны и мисюрки, некоторые вообще разделись до пояса. Интересно все это пока что не выглядело, так что Пиотровский пока что не собирался высылать всадника с приглашением для начальства. Подобными видами и неудобствами канцлера Гнинского лучше было не нервировать.
Ко всему прочему, совершенно без предупреждения, во двор заехали непрошеные гости. Пан Михал недовольно сморщил брови. Кавалькаде всадников и телег предшествовали гусары в обязательных леопардовых шкурах и с крыльями во главе с поручиком Семеном Блонским, наглым и спесивым сарматом, который с презрением относился ко всем, стоящим ниже его. Рядом с ним ехал молодой и любезный Якуб Кенсицкий, с другой же стороны – его уже гораздо менее любезный кузен Кшищтоф Кенсицкий. Их сопровождал ксендз Вавжинец Лисецкий в белой рясе ордена цистерцианцев. Телеги сопровождали полтора десятков гусарских челядников-почтовых и несколько измученных солнцем и похмельем, а по этой причине, менее энергичных рыцарей.
- Панцирные чего-то размякли, - заметил Кшиштоф Кенсицкий, гусарский товарищ двадцати с лишком лет, рябой на лице после пережитой в детстве оспы, зато одаренный необычно светлыми, синими глазами.
Семен Блонский ехидно усмехнулся в усы и в качестве приветствия кивнул пану Михалу.
- Мой привет, господа! Вижу, что вы успели не только подружиться с бусурманином, но даже выбиваете сенники, оставшиеся от его побратимов. Разве пристойно нечто подобное солдату, служащему Речи Посполитой.
- Да успокойтесь, сударь, - фыркнул ксендз Лисецкий. – Его милости Пиотровскому приходилось и не такими вещами заниматься во время посольства к туркам. Якобы он посещал султанский лагерь во время неудачного похода подольского чесника, пана Карвовского. Не уважили тогда посольского достоинства, всех сопровождающих чесника ограбили догола, избили, а после того разные неприятности им строили. Слишком все это гадко, чтобы рассказывать… Так или иначе, те, что спаслись, и вправду многое пережили, так что ничего удивительного, что могли болеть разумом.
- Ну, я такого не слышал, чтобы от насилия в зад бусурманели, - Семен усмехался все шире. – Слыхал я, что чесника Карвовского тоже обокрали, так что пришлось домой, в страну, ему пешком возвращаться, а ордынцы сзади его по пяткам розгами угощали. Если так к послу отнеслись, страшно подумать, что сделали его не столь значащим товарищам. И, видно, всю дорогу с ними содомией занимались. Так может от них наш панцирный так поганых полюбил? Ничего удивительного, что с янычарами так братается и приказывает военным после них грязь убирать.
Пан Михал, который пока что лишь зубами скрежетал, слушая оскорбления в свой адрес, потому что гусары разговаривали так, чтобы он их прекрасно слышал, в конце концов не сдержался. Он глухо зарычал и вытащил саблю, выходя из тени. Блонский издевался над ним с самого начала похода, когда узнал, что имеет дело с одним из презираемых по всей Речи Посполитой шляхтичей из бедной Мазовии, так называемым мазовецким мелкопоместным. Пиотровский и вправду принадлежа к бедной и необразованной шляхте, что занималась земледелием и бедствовала на неурожайных землях.
Пан Михал терпеливо сносил грубоватые шуточки, и он вынес бы еще больше клеветы, не мигнув глазом, он ведь привык к ним и умел брать себя в руки. Но Семен Блонский ударил в самую точку, намекая на то, что панцирного насиловали. Никакой шляхтич не мог спустить подобного оскорбления, в противном случае он потерял бы лицо.
- А ну-ка пролай все это еще раз, крысиный язык, а не то испробуешь моей сабли, - прорычал он, быстро выходя против Блонского.
Семен тоже не был молокососом, хотя на несколько лет по возрасту и опыту он Пиотровскому уступал. Не обладал он и подобными ростом и силой, зато славился необычной скоростью и превосходным владением саблей. Она сразу же появилась в его руке, как только пан Михал выступил из тени. Шляхтичу с черным языком не мешал ни тяжелый гусарский панцирь, ни прикрепленное к спине черное крыло. Он пошел на панцирного, смеясь, как будто наконец-то ему встретилось нечто приятное.
- Перестаньте, господа! – крикнул молчавший до сих пор Якуб Кенсицкий.
Самый молодой из гусар считался спокойным и малоразговорчивым. У него были длинные светлые волосы, завивавшиеся на концах, к тому же у него были такие же синие глаза, как и у кузена Кшищтофа. Он выгнулся в своем седле в сторону и махнул рукой, словно таким образом желал сдержать сцепившихся шляхтичей.
Сабли скакнули одна к другой и отразились с металлическим звоном. Это Семен атаковал первым, причем сразу, без какой-либо милости, нанося удар "накрест". Это был страшный рубящий удар, обожаемый польскими фехтовальщиками, так как парировать его было очень сложно, зато он давал возможность плавного повторения или немедленный переход в повторное наступление. Так что сабля шмыгнула снизу наискось, отбитая паном Михалом, она перескочила на другую от него сторону и упала, тоже наискось. Таким образом она исполнила стальной крест, который заставил Пиотровского отступить на шаг. Панцирный ответил несколько неуклюжим наступлением, нацеленным на голову противника, силой трех быстрых ударов чуть ли не забивая того в землю.
- Хватит! Вы что, белены объелись?! – возмутился ксендз Лисецкий и соскочил с коня.
- Опустите сабли, господа! – настаивал Якуб Кенсицкий, тоже спрыгнув на землю.
Мужчины вскочили между дерущихся, подвергаясь риску того, что их могут порубить. Цистерцианец широко расставил руки, его ряса захлопала словно ангельские крылья. Якуб, в свою очередь, поднял ладони, в которых не было оружия, инстинктивно закрывая глаза и готовясь принять удар.
- Мученик хренов, - буркнул, увидав его одухотворенное лицо, пан Михал, но отступил и опустил саблю.
- Вы что, забыли, где мы находимся? – прошипел ксендз. – В самом сердце империи, с которой уже много лет ведем войну. Здесь мы представляем величие Речи Посполитой! Не только пан Гнинский, но в определенной степени все мы являемся послами. А вы тут хватаетесь за грудки, словно мелкие шляхтичи, что перепили водки в остерии и поспорили относительно величины грудей дочки корчмаря. Как не стыдно!
- Так он же назвал меня крысиным языком, - буркнул несколько кающимся тоном Семен.
- Так, мил'с'дарь ты сам его на это спровоцировал, - заметил Якуб.
- А не вмешивался бы ты, кузен, в дела старших. Это ротмистр Пиотровский напал на пана Блонского, все это видели, - заявил Кшиштоф Кенсицкий.
- Хватит уже этого, сабли в ножны. И немедленно, - решительно потребовал ксендз. – Оба вы повели себя недостойно. Вы оскорбили авторитет нашего посольства, да еще и на глазах турецкого офицера. Мне весьма жаль, но мне придется обо всем сообщить канцлеру Гнинскому.
Оба все так же кипящих злостью шляхтича поглядел на указанного ксендзом янычара. Абдул Ага сидел в тени, обмахиваясь шапкой. Он слегка, как и обычно, усмехался, его лицо не выражало ничего, кроме вежливой заинтересованности. Но все понимали, что еще сегодня Порта узнает о спорах и отсутствии дисциплины в рядах польских воинов.
И наверняка воспользуется этой информацией.
II
Мультиличность извлекла из вспомогательного кластера инфополя пакет с личностями воинов. Их накапливали для ведения наступательных операций и вторжений в материальных реальностях. Для захвата открытого мира они могли оказаться даже излишне агрессивными и разрушительными, но Мультиличность не собиралась дифференцировать и разделять воинов, так как ей было противно копаться в их отвратительных разумах. Вот почему она пользовалась запакованным и заблокированным пакетом.
Демиург был переслан вместе со всей армией вторжения. Он был определен командующим операции, и ему дали свободу действий. С момента пересечения портала он должен был обрести не только телесность, но и полнейшую волю. Предтехнологический мир не был охвачен правовой опекой, его не защищали какие-либо союзы или принадлежность к сети, в связи с чем методы действий были произвольными, их не регулировали какие-либо конвенции. Демиург мог сделать все что угодно, вся планета принадлежала ему.
Он не ожидал особых военных сложностей – завоевание и уничтожение цивилизации на данном этапе развития никогда не представляли собой проблемы. Как это ни парадоксально, но больше всего проблем доставлял низкий технологический уровень автохтонов. С ним было связано отсутствие доступа к промышленным инфраструктурам и необходимость построения армией технической базы вторжения. В зависимости от разновидности местных мыслящих существ, это требовало больше или меньше сил и являлось основной причиной задержек. Ведь не всегда удавалось выдрессировать покоренный вид, иногда необходимо его было полностью уничтожать.
Демиург принял это во внимание, подбирая корпус вторжения из доставленных в пакете личностей. Он сформировал первую ударную роту, которая должна была вторгнуться в локальную реальность и образовать в ней плацдарм. Демиург не планировал высылать разведку, собираясь ударить с ходу, бросая через портал все подразделение. Проблемой было лишь достаточное количество захваченных тел. К порталу должно было приблизиться как можно больше автохтонов, одаренных достаточно развитым мозгом, который можно было бы заполнить личностями солдат. То есть первым этапом вторжения будет материализация, и он, Демиург, реализует ее посредством перехвата и деформации тел местных мыслящих существ.
Демиург отобрал и пробудил офицеров своего ударного подразделения после чего приблизился вместе с ними к порталу. Теперь им следовало ожидать только подходящего случая. Пока же портал оставался в состоянии пониженной активности, излучая исключительно низкоэнергетическое эзотерическое излучение.
Ян Гнинский прошел через Средние Врата, оставляя большую часть свиты с лошадьми за первыми воротами и осмотрелся по Второму Двору султанского дворца Топкапи. С любопытством глянул мельком на Врата Счастья и охраняющих их белых евнухов, после чего перенес взгляд на находящиеся за ними дворцовые застройки. Над воротами высилась башня, в окне которой появилась статная особа в шелковом, сияющем от золота кафтане и в белом тюрбане. Посол из Лехистане слегка кивнул ей, догадываясь, что к нему приглядывается некто значительный. Быть может, какой-нибудь визирь или иной сановник из Дивана.
Мехмед IV, падишах-император, по прямой линии потомок и наследник Османа I и Сулеймана Великолепного, слегка усмехнулся и ответил милостивым кивком. Он не отступил от окна, разглядывая посольскую свиту, состоящую из нескольких одетых в жупаны и кунтуши польских дворян. Среди подбритых шляхетских голов выделялся высокий юноша, у которого еще усы не проклюнулись, который тоже увидел султана и теперь пялился на него, раскрыв рот. Его сопровождал католический священник в ниспадающей до земли белой сутане и с серебряным крестом на груди.
- Кого же это посол привел с собой, Талаз? – спросил султан.
Талаз Тайяр, хотя ему и было более тридцати лет, все время сохранял юношескую красоту. Двигался он с грацией и легкостью, типичной для давнего танцора и великолепно выученного фехтовальщика. Он вообще был знаменит чуть ли не женской красотой. Талаз слегка подкрашивал себе глаза и пользовался крепкими духами, не сторонился он дорогих шелков и украшений. После вопроса султана он согнулся в изящном поклоне и мельком глянул сквозь узорчатые оконные решетки.
- Юноша этот – сын польского вельможи, иновроцлавского каштеляна Тадеуш Янецкий, высланный в посольство ради обучения. Наверняка отец собирается выучить его на дипломата, но, судя по отсутствию живинки, написанному на лице юноши, это будет делом нелегким, - ответил тот без малейшего колебания. Долгополый – это ксендз Лисецкий, исповедник посла и его доверенный приятель. Подозреваю, что, как и все священники, он доносит своему епископу, скрупулезно отмечает каждый грешок Гнинского и каждое его словечко, чтобы передать его своим иерархам. Все остальные – это советники, некоторые из них – это доверенные люди короля Яна, некоторые могут предоставлять услуги различным магнатским родам. Эти будут докладывать своим суверенам: Потоцким, Радзивиллам, Замойским.
Султан нетерпеливо махнул рукой. Уж настолько сильно, чтобы еще и интересоваться фамилиями польских магнатов, он Лехистаном не интересовался. Врага знать хорошо, особенно его слабости, только не перегибая палку. Тем не менее, он кивнул в знак признания заслуг Тайяра. Его главный разведчик, как и всегда, был превосходно подготовлен и знал все обо всех. Талаз занимал пост
Через пару минут к послам вышел главный драгоман, то есть официальный переводчик-дипломат. Вот уже много лет им был грек Александр Маврокордатос. Пускай иноземец, да еще и христианин, он верно служил османской империи. Тайяр неоднократно его просвечивал, но ни малейшего изъяна в характере драгомана не обнаружил.
В конце концов вся толпа исчезла в дворцовых павильонах, и султан отошел от окна. Сегодня чести приема падишахом посольство не удостоится, для этого еще рановато. В соответствии с церемониалом, вначале ляхи должны были убедить великого визиря, что они этого достойны. Так что Мехмед IV не должен был еще морочить себе ими голову. Вместо того он собрался отправиться в гарем и позволить женщинам немножко помучить его сплетнями и ласками. Опять же, необходимо было приглядеться к
- Позволь, повелитель, мне удалиться, - сказал
- Это нечто, вроде как, называют чудом-юдом, - вздохнул Мехмед IV. – Кара Мустафа утверждает, что оно может нам пригодиться. Он наложил лапу на чудо-юдо, но, похоже, ага янычар тоже заинтересовался этим чем-то. Его охраняет уже целый батальон пехотинцев. Действительно, самое время, чтобы мы этим занялись и что-то с этим сделали. Отправляйся туда и закрой дело. Пускай это нечто исчезнет. Если этим чем-то нельзя будет воспользоваться, погрузите его на барку, вывезите подальше от берега и затопите. Сосредоточься только лишь на этом. О ляхах тебе беспокоиться нечего, переговоры продлятся еще много месяцев.
- Естественно. Впрочем, нам и так известно, чем они завершатся, - признал шпион. – Поляки сорвали бучацкие пакты, теперь же захотят нарушить и те договоры, что были заключены в Журавно. Они не желают платить дани и пытаются отодвинуть угрозу с нашей стороны, подкупая нас подарками. Они привезли их больше десятка телег.
- Лехистан измучен войнами, он слаб. Это вот гротескно кичащееся богатством посольство – тому самое лучшее доказательство, - сказал султан. – Даже если бы посол перекупил всех пашей и визирей, я не соглашусь на вывод войскс Украины и Подолья. Быть может, отдадим им Белую Церковь и Паволочь, но не более того. Я возобновлю предложение: вместе против России, либо никакой речи о каких-либо уступках.
- Такое было бы возможно, если бы Лев Лехистана принял ислам и приказал сделать то же самое подданным, но это предложение он уже отбросил. Впрочем, все его предшественники сделали то же самое. Слишком много вокруг них прислужников папы римского, католических священников, которые держат руку на пульсе и даже не допускают того, чтобы король обдумал подобную мысль.
- Даже забавно, что папа римский спасает задницу царю и православной России. Но он понимает, что если бы родился турецко-польский союз, он не остановился бы на покорении России. Полумесяц за несколько лет покорил бы всю Европу, - с улыбкой произнес султан, на мгновение позволив увлечь себя мечтам. – Красивый сон, не правда ли? Зеленые знамена Магомета, развевающиеся в Риме, Вене, Париже, Лондоне…
- Весь север, с его зимами и льдом, мы отдали бы Льву Лехистана, а ты, император, владел бы всей остальной Европой, - Талаз поклонился.
- Все это сладкие мечты, а нам необходимо спуститься на землю. Поначалу позаботимся о том, чтобы не утратить владений в Африке, то есть Египта и побережья Красного моря. Опять же, необходимо упорядочить дела на собственном дворе. Так что займись ликвидацией чуда-юда, дорогой Талаз. Не могу я уже слушать тех глупостей, которые повторяют женщины в гареме. Одни говорят, что из твари выйдет новый Магомет, другие – будто бы сам сатана. Хватит, покончим уже с этим.
Двери гарема раскрылись и в них встал Кизляр Ага, начальник евнухов. Он испепелил взглядом Тайяра, останавливая того на месте. В женские помещения мог входить исключительно падишах. Так что
Пан Михал в самый последний миг удержался, чтобы не стукнуть Тадеуша по башке. Вот только неудобно было лупить подопечного, к тому же - при людях. Молоденький отпрыск иновроцлавского каштеляна засмотрелся на женщин, кормящих котов, что чуть не свалился в сточную канаву. Панцирный в самый последний момент схватил его за воротник жупана и притянул к себе. И это был не первый раз в течение буквально получасовой прогулки по улицам Стамбула. Парень был до невозможности рассеянный, все время его занимали не те вещи, которыми заниматься следовало. Он глядел на архитектуру, вместо того, чтобы себе под ноги, пялился на прохожих, вместо того, чтобы думать, куда идет. По этой причине парень наскочил на прилавок продавца мяса на палочках и чуть не растоптал покрытого паршой нищего. И всем при этом он восхищался и радовался, как соответствовало бы полнейшему придурку.
Ротмистр Пиотровский сносил все это, не моргнув глазом, но жара ужасно его разозлила. Опять же, в нескольких шагах за ними ехали верхом три знакомых гусара, сопровождавших ксендза Лисецкого. Эти сукины сыны фыркали при всякой сотворенной Тадеушем глупости и понимающе подмигивали друг другу, шепотом обмениваясь замечаниями. Они не смели громко насмехаться над панцирным, который сделался нянькой увальня, чтобы не провоцировать очередной скандал. За последний поединок всех наказали. Пану Михалу пришлось взять опеку над юным каштеляничем, на которого пан Гнинский сам уже, похоже, смотреть не мог, ну а гусары исполняли службу в качестве охраны ксендза Лисецкого. ак что панцирный сделался опекуном дурачка голубых кровей, а гусарам приходилось сносить спесивого священника и лазить за ним, не имея возможности промочить горло.
- Так мил'с'дарь видел, что делали те женщины? – горячился Тадеуш. – Они кормили котов мясом, купленным с прилавка! Они тратили деньги на бездомных котов! А все говорят, будто бы турки – это кровожадные дикари.
- Ты еще увидишь продавцов птиц в клетках, которых особенно религиозные мусульмане покупают только лишь затем, чтобы ради утешения Аллаха выпустить их, - сказал пан Михал, оттирая пот со лба. – Жалко, что с таким же запалом они не отпускают пойманных врагов, предпочитая мучить их в подземельях или на галерах.
- Басурмане любят животных и детей, к ним они добры и заботливы, а вот по отношению к врагам способны быть буквально невообразимо жестокими, - прибавил ксендз Лисецкий с высоты лошади. – Не забывайте, что для них мы иноверцы, заслуживающие мук. Так что не следует обманываться сладкими сценками, которые ты видишь на улице, Тадеуш. Впрочем, сейчас ты увидишь, как эти дикари относятся к христианским пленникам.
Парнишка покачал головой, поворачиваясь с улыбкой к священнику. Из-за этого он чуть не попал под тележку водоноса. Пану Михалу вновь пришлось спасать его из неприятности к утехе гусар.
Наконец они добрались до постоялого двора в одном из портовых кварталов. Здесь, прячась в тени одного-единственного дерева, сидело четверо татар. Увидав поляков, они вскочили на ноги, после чего пара из них бросилась бегом к застройкам, а остальные двое вышли навстречу прибывшим. Лучше всех одетый ордынец поклонился ксендзу, принимая его, вполне верно, за начальника. При этом он абсолютно проигнорировал пана Михала и Тадеуша.
- Меня зовут Еникей Бей, - представился он по-польски, приложив руку к груди. Меня наняла
- Что за наглость, - буркнул Семен Блонский, кладя руку на рукоять сабли. – Язычник будет продавать нам наших же людей. Это так же, будто бы мы покупали у вора украденные ним ценности.
- Остынь, мил'с'дарь! – рассердился ксендз. – Здесь мы гости и обязаны вести себя в соответствии с принятыми здесь принципами. Мы должны выкупить людей, а не оскорблять хозяев и их союзников.
Долгополый соскочил с коня, после него так же поступили и гусары. Лошадями занялся один из двух челядников, сопровождавших поход. Все остальные пошли за беем, который провел их в застройки. Поляки прошли по узкому коридору и очутились в обширном, светлом помещении. На полу, который, собственно, представлял утоптанную глину, было разложено десятки постелей из одеял и подушек, набитых соломой. На них сидели женщины, одетые в одинаковые простые платья из серой холстины. Все они занимались, в основном разговорами, хотя некоторые из них что-то трудолюбиво шили. При виде зашедших все замолкли, прерывая свои занятия. На поляков не обратила внимания лишь светловолосая девушка в турецких шароварах и сорочке, стоящая за конторкой и записывающая замечания, которые ей диктовала высокая женщина в богатом турецком одеянии.
Поделиться книгой: