Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: AION. Исследование феноменологии самости - Карл Густав Юнг на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

153 Вполне определенные исторические предпосылки могли побудить Нострадамуса назвать 1792 год началом новой эры. Например, кардинал Пьер д'Айи, опираясь на Альбумасара, пишет в своей concordantia[249] в связи с восьмым coniunctio maxima (Юпитер в объединении с сатурном в овне) , рассчитанным для 1693 г.:

"И после этого в 1789 г. будет десять полных обращений Сатурна, и произойдут они после указанного соединения через 97 лет или что-то около того... учитывая все это, скажем, что если мир до тех пор просуществует (что одному лишь Богу ведомо), то случатся тогда в мире великие и чудные перемены, в особенности в том, что касается законов и сект, ибо указанное соединение и обращения Сатурна совпадут с обращением или переменой направления движения верхнего круга, то есть восьмой сферы, а из этого и прочих подобных условий мы как раз и узнаем о перемене сект... откуда с большой долей вероятности можно заключить, что именно в это время явится Антихрист со своим законом и своей достойной осуждения сектой, противной закону Христову и враждебной ему; с полной же точностью момент его прихода мы не сможем назвать из-за несовершенства человеческих возможностей... Однако, если говорить лишь приближенно, что он придет примерно в то же время, то по астрономическим приметам можно сделать весьма правдоподобные догадки на сей счет. Таким образом, если астрономы говорят, что примерно в названное время случится перемена сект и вслед за Магометом придет некто могущественный, кто установит нечестивый магический закон; то следует нам из этого заключить с большою долей вероятия, что после секты Магомета придет не что иное, как закон Антихриста".[250]

154 В связи с исчислением 1693 года, Пьер д'Айи цитирует слова Альбумасара о том, что первое coniunctio maxima Сатурна и Юпитера произошло anno mundi 3200. К этому году Альбума-сар добавил 960 лет, что и дало 1693 г. н.э. в качестве года восьмого coniunctio maxima.[251] В III части своей книги, в главе 17, Пьер д'Айи подвергает данную точку зрения критике, называя ее "ложной дедукцией". В своем трактате, направленном против "суеверных астрономов" (1410), он утверждает, что христианская религия не должна подчиняться астрологическим законам. В частности, здесь он намекает на Роджера Бекона, возрождавшего теорию, согласно коей христианство находится в сфере влияния планеты Меркурия. Пьер д'Айи считает, что только суеверия и еретические мнения подвержены астрологическим влияниям, в особенности же с ними связан приход Антихриста.[252]

155 Мы, вероятно, будем правы, если сочтем эти расчеты известными Нострадамусу, предложившему заменить 1789 год на 1792. Обе даты не лишены смысла, и наше знание последующих событий подтверждает, что происходившее тогда существенным образом предвосхищало развитие, продолжающееся и в наши дни. Воцарение "Deesse Raison" (богини разума) фактически предваряло собой антихристианские тенденции, далее уже не прекращавшиеся.

156 "Обновление века" может означать наступление новой эры, примечательным образом совпавшее с новой системой летосчисления — революционным календарем, начинавшимся 22 сентября 1792 года и носившим явно антихристианский характер.[253] Стало явственным то, что втайне вызревало давно; современники и свидетели французской Революции воочию видели энантиодромию, начавшуюся в эпоху Возрождения и развивавшуюся параллельно астрологическому символу Рыб. Время это представлялось астрологически значимым по целому ряду причин. Прежде всего, в тот момент прецессия равноденствия достигла хвоста второй рыбы.[254] Далее, в 1791 году Сатурн находился в овне — огненном знаке. Кроме того, по традиции использовалась теория наибольших соединений! [255], а год восьмого coniunctio maxima (1693) брался за исходную точку расчетов на будущее[256]. Этот критический год накладывался на другую традицию, основывающуюся на десяти периодах обращения Сатурна, каждый из которых составляет триста лет. Пьер д'Айи цитирует Альбумасара, Magnae coniunctiones: "Они говорили, что перемены произойдут, когда завершатся десять полных обращений Сатурна, и что перемены Сатурна более всего подобают подвижным знакам" (овен-рыбы-весы-лев).[257] По Пьеру д'Айи, один период обращения Сатурна закончился в 11 г. до нашей эры; он связывает это с пришествием Христа. Другой период завершился в 289 году нашей эры; это он соотносит с манихейством. 589 г. провозвещает ислам, 1189 — важнейший понтификат папы Иннокентия III, 1489 — церковный раскол, а 1789 — само собой — приход Антихриста. Остальное может доделать фантазия, ибо архетип давно уже готов реализоваться и ждал лишь исполнения своего времени. Что узурпатор с Севера захватит власть,[258] легко понять, если учесть инфернальный характер Антихриста, являющегося не то дьяволом, не то сыном дьявола, то есть Тифоном или Сетом, чье огненное обиталище находится на Севере. Власть Тифона триадична: он имеет двоих союзников — на Востоке и на Юге. Эта власть соответствует "нижней триаде".[259]

157 Будучи ученым медиком и астрологом, Нострадамус был, конечно, знаком с [представлением о Севере, как области дьявола, неверующих и вообще всякого зла. Как заметил Святой Евхерий из Лиона (ум. 450)[260], эта идея восходит к стиху Иеремии 1,14: "От севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли",[261] а также к пассажам, подобным следующему (Исайя, 14,12 сл):

"Как упал ты с неба денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем "взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера.."[262]

158 Бенедиктинский монах Рабан Мавр (ум. 856) говорит, что "северный ветер есть суровость преследования" и "образ давнего врага".[263] Далее он добавляет, что северный ветер означает дьявола, как следует из книги Иова, 26,7: "Он распростер север над пустотою, повесил землю ни на чем".[264] Рабан интерпретирует это так: "Бог позволяет дьяволу править умами тех, кто лишен его благодати."[265] Святой Августин говорит: "Кто же он, этот северный ветер, если не тот, кто сказал: "Я возведу мой престол на севере и стану равен Высочайшему?" Дьявол правил злыми и владел народами", и так далее.[266] 158 Сен-Викторский монах Гарнерий утверждал, что "злой дух" зовется Аквилоном, северным ветром. Его холод означает "холодность грешников".[267] Адам Скот считал, что на севере находится некая ужасная драконья голова, из коей исходит все зло. Из ее пасти и ноздрей извергается дым тройственной природы,[268] "тройное неведение: добра и зла, истинного и ложного, подобающего и неподобающего"[269] "Это — тот дым, — говорит Адам Скот, — который пророк Иезекииль в своем видении Бога наблюдал исходящим с севера",[270] "дым", о котором говорит Исайя.[271] Наш благочестивый автор неустанно размышляет о том, насколько примечательно, что пророческое видение Бога было принесено на крыльях северного ветра, окутанное дьявольским дымом тройного неведения. Но нет дыма без огня. Посему, "великое облако" "вокруг себя имело сияние, и огонь постоянно вырывался из него, а посреди огня как бы сверкала бронза".[272] Северный ветер приходит из области огня и, несмотря на холод, это — "ventus urens" ("cжигающий ветер"), как называет его Григорий Великий, намекая на стих: Иов, 27,21 [273] Этот ветер — злой дух, "пробуждающий огонь вожделения в сердце" и подстрекающий все живое ко греху. "Дыханием злого побуждения к земным удовольствиям он возжигает сердца дурных людей". Как говорит Иеремия, 1,13: "вижу поддуваемый ветром котел, и лице его со стороны севера". В цитатах из Григория слышен слабый отзвук древнего представления о северном огне, еще весьма живо присутствующего у Иезекиля, чье огненное облако является с севера, откуда "откроется бедствие на несх обитателей сей земли".

159 При таких обстоятельствах вряд ли следует удивляться, что Нострадамус, предрекая приход Антихрисгл, предупреждает об узурпаторе с севера. Еще до Реформации Антихрист был популярной фольклорной фигурой, как доказывают многочисленные издания "Entkrist"[274] второй половины XV века.[275] Это и понятно, ввиду надвигавшихся событий духовного плана: близилось начало Реформации. Лютера с большой готовностью сочли Антихристом, и вполне возможно, что Нострадамус называет Антихриста, ожидаемого после 1792 года, "вторым Антихристом" по той причине, что первый Антихрист уже явился в обличьи немецкого реформатора, или даже раньше — в лице Нерона или Магомета.[276] В этой связи не будем упускать из виду спекуляции нацистов на том, что Гитлер продолжал и завершал дело реформации, доведенное Лютером лишь до середины.

160 Таким образом, Нострадамусу нетрудно было на основании имевшихся у него астрологических данных и возможных способов их интерпретации предсказать неизбежную энантиод-ромию христианской эры; сделав такое предсказание, он твердо поместил себя в ее антихристианской фазе и послужил рупором последней.

161 Завершив этот экскурс, вернемся к интересующей нас символике рыб.

VIII. ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ СИМВОЛА РЫБЫ

162 Мы прекрасно знаем, что едва ли не большую роль, чем Pisciculi Christianorum (христианские рыбки) в становлении христианских аллегорий сыграли образы пастуха и ягненка, — и Гермес Криофор ("несущий барана") стал прототипом "доброго пастыря", бога — покровителя паствы. Еще одним прототипом в своем пастушеском качестве служил Орфей[277]. Данный аспект Poimen (пастух) положил начало одноименной фигуре мистериальных культов, популяризированной в "Пастыре" Гермы (II век). Подобно "гигантской рыбе", упоми-наемрй в надписи Аверкия[278], пастух имел, вероятно, связь с Аттисом как темпорально, так и по региону распространения. Рейценштейн даже предполагает, что "Пастырь" Гермы происходит от сочинений Поимандра, происхождение которых носит чисто языческий характер[279]. Пастух, баран, символизм ягненка — все это соотносится с близящимся концом эры Овна. Две эры перекрылись в I веке н.э., и оба наиважнейших мистериальных божества той поры, Аттис и Христос, именуются пастырями, агнцами и рыбами. Символизм Poimen разработан у Рейценштейна с такой полнотой, что, пожалуй, мне здесь уже нечего добавить. Несколько иначе обстоит дело с символом рыбы. Не только источники по нему более обширны, но и сама природа этого символа, в частности дуализм его аспектов, провоцирует весьма определенные психологические вопросы, заслуживающие, на мой взгляд, подробного рассмотрения.

163 Как и у всякого героя, у Христа имелось детство, во время которого жизнь его была под угрозой (избиение младенцев, бегство в Египет). Астрологическую "интерпретацию" этих событий находим в Откр., 12,1: "Жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд". Она мучима родами; ее преследует дракон. Ей предстоит родить младенца мужского пола, "которому надлежит пасти все народы жезлом железным" В рассказанной здесь истории слышится эхо многочисленных сходных мотивов, как восточных, так и западных: это, например, истории Лето и Пифона, а также Афродиты и ее сына, прыгнувших, спасаясь от преследования, в Евфрат, где они были превращены в рыб;[280] это также история египетских Исиды и Гора. Сирийские греки отождествляли Деркето-Атаргатис и ее сына Ихтиса с созвездием Рыб[281].

164 Богиню-мать (каковой, собственно, и является увенчанная звездами женщина Апокалипсиса) обычно представляют девственницей (rcapGevoc;, virgo). Рождественский возглас "Дева родила, свет усиливается" является, по сути, языческим. Рассказывая о так называемом "Корионе" в Александрии, Епифаний[282] говорит, что в ночь Богоявления (с 5 на 6 января) язычники устраивали грандиозное празднество:

"Они проводят всю ночь без сна, распевая песни и играя на флейтах перед изображениями богов; когда же, с пением петуха, ночное веселье заканчивается, они, взяв факелы, спускаются в подземное святилище и выносят оттуда резное деревянное изображение обнаженного тела на носилках. На лбу этой скульптуры помещен золотой крест, на обеих руках — два других знака той же формы, и еще два — на коленях; и все пять знаков сделаны из золота. Это резное изображение они семь раз обносят вокруг середины храмового пространства, под звуки флейт и тамбуринов и под песнопения, а после процессии снова уносят его в крипту. Если же спросить их, что означает сие таинственное действо, они отвечают "Сегодня, в этот час, Кора, то есть дева, произвела на свет Эон".

165 Епифаний специально подчеркивает, что рассказывает не о христианской секте, но об идолопоклонниках, и делает это, дабы подтвердить ту идею, что даже язычники невольно свидетельствуют в пользу истинности христианства.

166 Дева в качестве зодиакального знака изображается несущей либо пшеничный сноп, либо ребенка. Некоторые авторы связывают ее с "женой" Апокалипсиса[283]. Во всяком случае, "жена" эта имеет отношение к пророчеству о рождении Мессии в конце времен. Поскольку предполагается, что автор Апокалипсиса был христианином, возникает вопрос: на кого указывает образ женщины, интерпретируемой как мать Мессии либо как мать Христа?[284] И с кем соотносится сын этой женщины, который (в дословном переводе с греческого) будет "пасти" (noi|i.aiveiv) язычников железным посохом"?

167 Поскольку данный пассаж содержит намеки, с одной стороны, на мессианское пророчество Исайи, 66,78, а с другой — на гнев Яхве (Псалом 2,9)[285], он, казалось бы, так или иначе должен относиться к будущему второму рождению Мессии. Однако в сфере христианских идей такая мысль попросту невозможна. Болл[286] говорит по поводу описания "агнца" в Откр., 5,6 слл.: "Эта крайне странная фигура с семью рогами и семью глазами никак не может быть объяснена в терминах христианства". К тому же у "агнца" проявляются кое-какие весьма неожиданные свойства: он воинственный агнец, завоеватель (Откр., 17,14). Сильные на земле должны будут прятаться от его гнева (Откр., 6,15 слл). Он сравнивается со "львом от колена Иудина" (Откр., 5,5). Этот агнец, напоминающий о Псалме 2,9 ("Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника"), производит впечатление скорее демонического барана[287], а вовсе не агнца, покорно идущего на заклание. Агнец Апокалипсиса, несомненно, принадлежит к категории рогатых чудовищ, упоминаемых в этих пророчествах. А потому необходимо рассмотреть вопрос, не оказало ли воздействия на автора Апокалипсиса представление, являющееся в какой-то мере антитезой Христу, — скажем, "umbra Jesu" (тень Исуса), в конце времен соединяющаяся с восторжествовавшим Христом посредством акта второго рождения. Эта гипотеза поможет объяснить как повторение мифа о рождении, так и тот странный факт, что одно из важнейших эсхатологических ожиданий — приход Антихриста — в Апокалипсисе только бегло упоминается. Семирогим бараном представлено практически все, что не ассоциируется с образом Иисуса[288]. Этот баран — настоящая фигура тени, однако его нельзя считать Антихристом — творением Сатаны. Ибо хотя чудовищный воинственный агнец представляет собой теневую фигуру в том смысле, что он выступает противовесом агнцу, принесенному в жертву, он далеко не так непримирим с Христом, как полагалось бы Антихристу. Таким образом, удвоение фигуры Христа не выводится из раскола между Христом и Антихристом; оно скорее связано с антиримскими настроениями иудео-христиан, вновь и вновь обращавшихся к своему мстительному богу и его воинственному Мессии. Автор Апокалипсиса мог быть знаком с иудейскими спекуляциями, известными нам из позднейшей традиции. Bereshith Rabbati Моисея-ха-Даршана сообщает нам, что Илия встретил в Вифлееме молодую женщину, сидящую у двери своего дома; рядом с ней на земле лежал новорожденный младенец, забрызганный кровью. Она пояснила, что ее сын родился в дурной час, как раз когда разрушался храм. Илия уговаривал ее позаботиться о ребенке. Когда он снова побывал там через несколько недель, то спросил ее о сыне. "Он не ходит, не видит, не говорит, не слышит, но лишь лежит, подобно камню", — отвечала женщина. Внезапно повеял ветер с четырех углов земли, унес младенца, и тот погрузился в море. Илия принялся сетовать, что со спасением Израиля теперь покончено, но bath kol ("голос") сказал ему:

"Это не так. Он будет оставаться четыреста лет в великом море и еще восемьдесят лет — в восходящем дыме детей Корея[289], восемьдесят лет — под вратами Рима; остальное же время он будет скитаться по великим городам, пока не настанет конец времен"[290].

168 Здесь описан Мессия, который, хотя и родился в Вифлееме, перенесен божественным вмешательством в потусторонний мир (море = бессознательному). С самого начала своего детства он находится под такой угрозой, что едва ли вообще в состоянии жить. Данная легенда служит симптомом необычайной слабости мессианского элемента в иудаизме и ожидающих его опасностей, чем и объясняется отсрочка прихода Мессии. Он будет скрываться 560 лет, и лишь по прошествии их начнется его миссионерская деятельность. Указанный срок пребывания в инертном состоянии недалек от 530 лет, упоминавшихся в талмудическом пророчестве (ср. пар. 133) — достаточно недалек, чтобы позволить нам произвести сравнение (если мы сочтем эту легенду относящейся к Христу). В безграничном море иудейских спекуляций обоюдные контакты такого рода могли скорее состояться, чем не состояться. Скажем, смертельная угроза для Мессии и его насильственная гибель представляют собой мотив, повторяющийся и в других рассказах о нем. Позднейшая традиция, главным образом каббалистическая, говорит о двух Мессиях — Мессии бен Иосифе (или бен Эфраиме) и Мессии бен Давиде. Они сравниваются с Моисеем и Аароном, а также с двумя сернами, в согласии с Песнью Песней Соломона, 4,5: "Два сосца твои, как двойни молодой серны".[291] Мессия бен Иосиф, согласно Второзаконию, 33,17 — "первородный телец", а Мессия бен Давид — едущий верхом на осле.[292] Мессия бен Иосиф идет первым, Мессия бен Давид — вторым[293]. Мессия бен Иосиф должен умереть, дабы "кровью своей искупить детей Яхве"[294] Он падет в битве с Гогом и Магогом, и Армил убьет его. Этот Армил — не кто иной, как Анти-Мессия, порожденный Сатаной на мраморной скале[295]. Он, в свою очередь, будет убит Мессией бен Давидом. После этого бен Давид спустит с небес новый Иерусалим и вернет к жизни бен Иосифа.[296] В позднейшей традиции бен Иосифу отводиться довольно странная роль. Та-бари, комментатор Корана, замечает, что Антихрист будет царем иудеев,[297] а в Mashmi'a Yeshu'ah Абарбанеля Мессия бен Иосиф, собственно и есть Антихрист. Таким образом, он не только характеризуется как страждущий Мессия по контрасту с Мессией победоносным, но и, в конце концов, воспринимается как антагонист последнего.[298]

169 Как показывают рассмотренные варианты традиции, упоминавшаяся слабость мессианского элемента состоит в его внутреннем расколе, в итоге превратившемся в полную пол-яризованность. Такой ход развития предвосхищается в персидской религиозной литературе, в дохристианской идее энантиодромии больших временных периодов и "порчи добра". Бахман Яст называет четвертый, железный век "злым царством демонов с растрепанными волосами, принадлежащих к расе Гнева"[299] С другой стороны, раздвоение Мессии служит выражением внутреннего беспокойства, вызываемого характером Яхве, чьи несправедливость и ненадежность должны были шокировать каждого мыслящего верующего еще со времен книги Иова[300]. Иов поставил свой вопрос весьма недвусмысленно; христианство дало на него столь же недвусмысленный ответ. Со своей стороны, иудейский мистицизм пошел собственным путем, и его спекуляции парят над глубинами, для сокрытия которых так много постарались сделать христианские мыслители. Я не собираюсь углубляться здесь в эту тему; упомяну лишь в качестве примера историю, переданную Ибн Эзрой. По его словам, в Испании был некий великий мудрец; о нем рассказывали, что он не мог читать восемьдесят восьмой псалом, ибо впадал от него в чрезмерную печаль. Речь идет о следующих стихах:

"Милости же Моей не отниму от него, и не изменю истины Моей. Не нарушу завета Моего, и не переменю того, что вышло из уст Моих. Однажды Я поклялся святостью Моею: солгу ли Давиду? Семя его пребудет вечно, и престол его, как солнце, предо Мною, Вовек будет тверд, как луна, и верный свидетель на небесах". Но ныне Ты отринул и презрел, прогневался на помазанника Твоего. Пренебрег завет с рабом Твоим, поверг на землю венец его. Разрушил все ограды его, превратил в развалины крепости его".[301]

170 Проблема здесь та же, что и в книге Иова. Будучи наивысшей ценностью и верховной доминантой в психической иерархии, образ Бога непосредственно соотносится с самостью или даже идентичен ей, и все происходящее с образом Бога непосредственно воздействует на нее. Любая неуверенность по поводу образа Бога причиняет самости глубокое беспокойство, и по этой причине указанный вопрос, будучи весьма болезненным, обычно игнорируется. Однако отсюда вовсе не следует, что он не задается в бессознательном. Более того, на него отвечают такие взгляды и верования, как материализм, атеизм и тому подобные субституты, распространяющиеся со скоростью эпидемии. Они пожинают плоды всегда и везде, где и когда человек тщетно дожидается подлинного ответа. Эрзац-продукт вытесняет действительный вопрос в бессознательное, тем самым нарушая непрерывность исторической традиции, являющуюся отличительным знаком цивилизации. Результатом оказывается сумятица и путаница в умах. Христианство настаивало на доброте Бога в его качестве любящего Отца и сделало все возможное, чтобы лишить зло субстанциальности. Раннехристианское пророчество относительно Антихриста и определенная часть идей поздней иудейской теологии должны были бы подсказать нам, что христианское решение проблемы, стоявшей перед Иовом, упускает из виду побочное следствие, зловещую реальность коего наглядно демонстрирует сейчас расколовшийся мир, в котором мы живем: за разрушением образа Бога следует уничтожение человеческой личности]. Материалистический атеизм с его утопическими химерами составляет религию всех тех рационалистических дви-жений, которые делегируют свободу личности массам и, тем самым, упраздняют ее. Сторонники христианства, со своей стороны, растрачивают энергию на простое сохранение полученного ими по наследству, даже не думая о том, чтобы соорудить пристройку к своему дому и сделать его попросторнее. Стагнация в таких вопросах в долгосрочной перспективе грозит летальным исходом.

171 По правдоподобному предположению Буссе, двойственность апокалиптического Христа представляет собой результат иудео-гностических спекуляций, отзвук которых слышится в упоминавшихся выше традициях. Интенсивная озабоченность гностиков проблемой зла выглядит резко контрастирующей с принудительным его сведением к нулю у Отцов Церкви, и это показывает нам, что данный вопрос стал актуальным уже к началу III века. В этой связи мы можем вспомнить взгляды, излагавшиеся Валентином,[302] согласно которому Христос родился "не без некоторого рода тени", а впоследствии он "отбросил прочь тень от себя"[303]. Валентин жил приблизительно в первой половине II в. н.э., Апокалипсис же был написан около 90 г.н.э., при императоре Домициане. Подобно другим гностикам, Валентин делал шаг вперед по сравнению с Евангелиями; по этой причине мне кажется вполне возможным, что под "тенью" он понимал закон Яхве, в условиях которого родился Христос. К таким взглядам его вполне могли подтолкнуть Апокалипсис плюс еще несколько мест в Новом Завете, равно как более или менее современные ему представления о демиурге и первой Огдоаде, состоящей из света и тени[304]. Трудно сказать с полной достоверностью, насколько оригинальны сомнения Оригена относительно окончательной судьбы дьявола;[305] во всяком случае, эти сомнения доказывают, что возможность воссоединения дьявола с Богом служила предметом обсуждения уже в самые ранние времена. Так и должно было быть, если христианская философия не хотела закончить дуализмом. Не следует забывать, что теория privatio boni не устраняет вечности ада и осуждения. Человеческая природа Бога — также одно из выражений дуализма, как показывают не стихавшие в ранний период истории церкви споры между монофизитами и сторонниками двух природ Христа. Помимо религиозного значении принятия решения в пользу полного соединения обеих природ, я должен попутно упомянуть наличие у монофизитской догмы важного психологического аспекта: она говорит (выражаясь психологическим языком) о том, что, поскольку Христос, как человек соответствует эго, а как Бог — самости, то он является одновременно эго и самостью, частью и целым. Говоря эмпирически: сознание никогда не бывает в состоянии охватить целое, но, вероятно, именно целое бессознательно проявляет свое присутствие в эго. Это должно быть эквивалентно наивысшему возможному состоянию хеХешак; (завершенной полноты или совершенства).

172 Я позволил себе ненадолго задержаться на дуалистических аспектах фигуры Христа, поскольку он, посредством символики рыбы, оказался ассимилирован кругом идей, выглядящих весьма далекими от евангельских, — миром идей языческого происхождения, насыщенных астрологическими верованиями в трудно представимой сегодня степени. Христос родился в начале эры Рыб. Никак нельзя исключать возможность того, что некоторые образованные христиане знали о coniunctio maxima Юпитера и Сатурна в знаке Рыб, имевшем место в 7 году до н.э. точно так же как, по сообщениям Евангелий, нашлись образованные халдеи, сумевшие определить место, где родился Христос. Учтем, однако, что Рыбы представляют собой двойной знак.

173 В полночь, в сочельник, когда (по старому летоисчислению) солнце вступает в знак Козерога, Дева восходит на восточном горизонте, а за ней вскорости следует созвездие Змеи, которую держит в руках "Змееносец". Это астрологическое совпадение представляется мне достойным упоминания, наравне с идеей о том, что две рыбы суть мать и сын. Последняя идея особо значима, ибо такое отношение предполагает, что две рыбы когда-то были единым целым. Действительно, вавилонская и индийская астрология знают лишь одну рыбу.[306] Позднее, эта мать [рыба] родила сына, который, как и она, был рыбой. То же произошло с финикийской Деркето-Атаргатис: сама будучи наполовину рыбой, она родила сына по имени Ихтис. Вполне возможно, что "знамение Ионы пророка"[307] восходит к более древней традиции, повествовавшей о героическом ночном путешествии и победе над смертью, когда герой оказывался проглочен рыбой ("китом-драконом"), а затем возрождался[308]. Имя спасителя Джошуа[309] (Иегошуа, Иешуа, греч. Иисус) связано с рыбой: Джошуа — сын Нуна, а "Нун" означает "рыба1'. Джошуа бен Нун из легенды о Хадире водил дружбу с рыбой, которая должна была быть съедена, но была возрождена к жизни каплей воды из источника жизни[310].

174 Мифологические Великие Матери обычно опасны для своих сыновей. Джеремиас упоминает изображение рыб на раннехристианском светильнике, где одна рыба поедает другую[311] Название самой яркой звезды созвездия Южной Рыбы — Фомальхаут, "рыбий рот" — может интерпретироваться именно в таком смысле, подобно тому, как в соответствующем символизме всевозможные формы поглощающей concupiscentia (вожделение) приписываются рыбам, считающимся "честолюбивыми, похотливыми, прожорливыми, алчными, развратными" — короче говоря, служащими эмблемой мирского тщеславия и земных наслаждений ("voluptas terrena")[312]. Этими своими дурными свойствами они более всего обязаны своей взаимосвязи с богиней материнства и любви: Иштар, Астартой, Атаргатис или Афродитой. В качестве планеты Венера проходит "exaltatio" (высшая точка) в зодиакальном знаке Рыб. Таким образом, и в астрологической традиции, и в истории символов, рыбы всегда наделялись указанными отрицательными качествами;[313] но они же, с другой стороны, всегда претендовали на особое значение высшего свойства. Подобные притязания, по крайней мере в астрологии, основаны на том факте, что всякий родившийся под знаком Рыб с большой вероятностью может стать рыбаком или мореплавателем, то есть завладеть рыбами или господствовать над морем. Здесь присутствует отзвук первобытного тотемистического тождества охотника и его добычи. Вавилонский герой Оаннес и сам был рыбой, а христианский Ихтис по определению — "ловец человеков". В символическом смысле, он — рыболовный крючок или приманка на удочке Бога, с помощью коей вылавливается Левиафан, то есть смерть или дьявол.[314] В иудейской традиции Левиафан есть своего рода евхаристическая пища, сохраняемая для верных в Раю. После смерти они облачаются в одеяния рыб.[315] Христос выступает не только рыболовом, но и рыбой, "евхаристически" поедаемой. Августин говорит в "Исповеди": "Но [земля] подает рыбу, извлеченную из глубин, за столом, уготованным тобою для верующих; ибо рыба извлечена была из глубин, дабы накормить нуждающихся на земле"[316] Святой Августин имеет в виду рыбную трапезу учеников в Еммаусе (Лука, 24, 43). Мы также встречаем "исцеляющую рыбу" в истории То-вита: ангел Рафаил помогает Товиту поймать рыбу, намеревавшуюся пожрать его, и показывает, как сделать из сердца и печени рыбы магический "дым", защищающий от злых духов, и как излечить слепоту его отца ее желчью (Товит, 6, 1 сл.)

175 Святой Пьетро Дамиани (ум. 1072) трактует монахов как рыб, поскольку все благочестивые люди — не что иное, как рыбки, прыгающие в сети Великого Рыболова[317]. В надписи Лектория (начало IV века) верующие названы "божественными потомками небесной рыбы".[318]

176 Рыба Ману выступает спасителем[319], в легенде идентифицируемым с Вишну, принявшим облик небольшой золотой рыбки. Он просит Ману взять его к себе, ибо опасается быть съеденным водными чудовищами[320]. Затем он чудесно, на сказочный манер растет, а под конец спасает Ману от великого потопа.[321] На двенадцатый день первого месяца индийского года в сосуд с водой помещают золотую рыбку и обращаются к ней с таким призывом: "Как ты, о Боже, принял облик рыбы и спас Веды, находившиеся в подземном мире, так же спаси и меня, о Кешава!"[322] Де Губернатис и позднейшие исследователи пытались вьшодить христианский символ рыбы непосредственно из Индии[323]. Индийское влияние, конечно, не исключено, поскольку контакты с Индией существовали еще до Христа, и разнообразные восточные влияния давали ощутить себя в раннем христианстве, как нам известно из сообщений Ипполита и Епифания. Тем не менее, нет серьезных причин выводить символику рыбы из Индии, ибо западный символизм рыбы настолько богат и, в то же время, настолько архаичен, что можно с полной уверенностью считать его автохтонным.

177 Поскольку Рыбы представляют мать и сына, ими уже неявно подразумевается трагедия ранней смерти сына и его воскресения. Как двенадцатый знак Зодиака, Рыбы обозначают конец астрологического года, но также и новое начало. Эта характеристика совпадает с притязаниями христианства на то, что оно — начало и конец всего, равно как с его эсхатологическим ожиданием конца света и прихода Божьего царства.[324] Таким образом, астрологические характеристики рыбы содержат существенные компоненты христианского мифа: во-первых, это крест; во-вторых, моральный конфликт и расслоение на фигуры Христа и Антихриста; в-третьих, мотив сына девственницы; в-четвертых, классическая трагедия матери и сына; в-пятых, опасность при рождении; в-шестых, мотив спасителя и целителя. Поэтому не будет неуместным соотносить обозначение Христа посредством рыбы с зарождавшейся тогда новой эрой. Если связь такого рода существовала еще в древности, она, очевидно, должна была либо быть молчаливым допущением, либо вообще храниться в тайне; ибо, насколько мне известно, в литературе раннего периода отсутствуют свидетельства того, что христианский символизм рыбы был бы выведен из зодиака. Более того, вплоть до II века н.э. астрологические свидетельства ни в коем случае не дают нам права каузально вьшодить антитезу Христос/Антихрист из полярного соотношения рыб: как показывает цитировавшийся выше материал, последнее не подчеркивалось в качестве сколько-нибудь существенного. Наконец, как справедливо настаивает Дельгер, Ichthys всегда считался одной рыбой, хотя в астрологической интерпретации мы обязаны акцентировать фактическое отождествление Христа лишь с одной из рыб, при том что роль второй отводится Антихристу. Короче говоря, у нас нет решительно никаких причин предполагать, что зодиакальный знак Рыб мог послужить прототипом Ихтис. I78 В сравнении с этим, языческий символизм сыграл гораздо большую роль.[325] Важнее всего здесь иудейский материал, собранный у Шефтеловица. Иудейская "чаша благословения"[326] иногда украшалась изображениями рыб, поскольку рыбы служат пищей блаженных в Раю. Чашу клали покойнику в могилу, как погребальный дар[327] Рыбы получили широкое распространение в качестве надмогильных символов. Христианская рыба чаще всего встречается именно в такой связи. Набожные израильтяне, живущие в "воде учения", уподобляются рыбам. В период около 100 г. н.э. эта аналогия казалась самоочевидной[328]. Рыба обладала также и мессианским значением[329] Согласно сирийскому Апокалипсису Баруха, Левиафан восстанет из моря с приходом Мессии[330]. Вероятно, он и есть "огромнейшая рыба" надписи Аверкия, соответствующая "рыбе из источника", упоминавшейся в религиозных дебатах при дворе Сасанидов (V век). Источник указывает на вавилонскую Геру, однако на христианском языке он означает Марию, к которой и в ортодоксальных, и в гностических кругах ("Деяния Фомы") обращались лтуут], "источник". Так, в гимне Синезия (ок. 350 г.) читаем: "Кладезь кладезей, всех начал исток, корень всех корней. Всех единств — одно..."[331] Об источнике Геры также говорится, что в нем содержится единственная рыба (jiovov i^Qov), которая ловится на "крючок божества" и "кормит весь мир своей плотью".[332] В беотийской вазовой росписи "повелительница зверей"[333] изображается с рыбой между ног или внутри тела[334], чем предположительно указывается, что рыба является ее сыном. Хотя в сасанидских дебатах легенда о Марии и была перенесена на Геру, "единственная рыба", пойманная на крючок, не соответствует христианскому символу, ибо в христианской символологии распятие выступает крючком или приманкой, на которые Бог ловит Левиафана[335], являющегося либо смертью, либо дьяволом ("тем древним змеем"), но не Мессией. С другой стороны, в иудейской традиции pharmakon athanasias (состав бессмертия) — плоть Левиафана, "мессианская рыба", по словам Шефтеловица. В Талмуде ("Сан-хедрин"), говорится, что Мессия "не придет, пока не будет найдена и доставлена рыба для немощных.[336] По апокалипсису Баруха, и Бегемот, и Левиафан[337] служат евхаристической пищей. Это всегда старались не замечать. Как я разъясняю в другом месте,[338] два доисторических чудовища Яхве, кажется, представляют пару противоположностей: одно из них, несомненно, сухопутное животное, второе — водное.

179 С давних времен не только у евреев, но и на всем Ближнем Востоке рождение выдающегося человека отождествлялось с восходом звезды. Так, Валаам прорицает (Числа, 24,17):

"Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова...."

180 Надежда на Мессию всегда связана с появлением звезды. Согласно Зогару, рыба, проглотившая Иону, умерла, но через три дня ожила, и тогда уже изрыгнула его. "Посредством рыбы, мы найдем излечение для всего мира"[339]. Это — текст средневекового происхождения, но восходит он к достаточно надежному первоистоку. "Огромнейшая и чистейшая рыба из источника", упоминаемая в надписи Аверкия, по мнению Шефтеловица,[340] есть не что иное, как Левиафан, считавшийся не только наибольшей, но и наичистейшей рыбой, как доказывает Шефтеловиц с помощью талмудических цитат. В этой связи можно также указать на "одну-единственную рыбу", о которой сообщается в "Событиях, происшедших в Персии".

IX. АМБИВАЛЕНТНОСТЬ СИМВОЛА РЫБЫ

181 Согласно сирийскому Апокалипсису Баруха (29,1 слл.), время, предшествующее приходу Мессии, распадается на двенадцать частей, и Мессия появится в ходе двенадцатой из них. Временное двенадцатеричное членение указывает на зодиак, двенадцатым знаком которого являются Рыбы. В указанный период Левиафан восстанет из моря. "Два великих «морских чудовища, коих я сотворил на пятый день творения и сохранял до названного времени, послужат тогда пищей всем оставшимся".[341] Поскольку Бегемот, несомненно, не морское животное — в мидраше говорится, что он " пасется на тысяче гор"[342] — "два морских чудовища", должно быть, представляют собой удвоение Левиафана. И удвоен он, фактически, по половому признаку, ибо есть самец и самка данного вида[343]. Сходное удвоение предполагает стих Исайя, 27, 1: "В тот день поразит Господь мечем Своим тяжелым, и большим и крепким, Левиафана, змея прямо бегущего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище [в Вульгате — "кита"] морское". Это удвоение в средневековой алхимии даст начало представлению о двух борющихся змеях — крылатом и бескрылом.[344] В Книге Иова, где Левиафан выступает исключительно в единственном числе, кроющаяся за ним биполярность выявляется с помощью противопоставленного ему Бегемота. В поэме Мейр бен Исаака описывается битва Левиафана и Бегемота в конце времен; в ходе этой битвы оба чудовища смертельно ранят друг друга. Затем Яхве разрезает их на части и дает в пищу верным.[345] По всей вероятности такие представления сопряжены с древнееврейской пасхой, справлявшейся в месяц рыбы — Адар. Несмотря на отчетливое удвоение Левиафана в позднейших текстах, первоначально был, скорее всего, только один Левиафан, — что засвидетельствовано очень ранними угаритскими текстами из Рас Шамра (около 2000 г. до н.э.). Виролло дает следующий их перевод:

Когда ты поразишь змея, ты убъешь змея, с семью головами.

182 Он добавляет сюда такой комментарий: "Примечательно, что оба прилагательных brh и 'qltn являются теми же, которые в тексте Исайя, 27, 1 относятся к особо опасной разновидности змея, нами именуемой Левиафаном, по-еврейски — JJvia-tan"[346]. От указанного периода также дошли до нас изображения битвы Баала со змеем Ltn[347], представляющие интерес в том плане, что конфликт здесь происходит между богом и чудовищем, а не между двумя чудовищами, как будет в позднейшие времена.

183 На примере Левиафана можно видеть, как величайшая "рыба" постепенно раздваивается и превращается в собственную противоположность, сама перед тем побывав противоположностью всевышнего Бога, то есть его тенью, воплощением злой его стороны.[348]

184 По мере разделения чудовища на пару новых противоположностей, его исходная противопоставленность Богу отходит на задний план, и чудовище теперь находится в конфликте либо с самим собой, либо с равным ему чудовищем (например Левиафан и Бегемот). Это избавляет Бога от его собственного внутреннего конфликта, разыгрывающегося теперь вне его, в форме вражды двух братьев — чудовищ. В позднейшей иудейской традиции у Левиафана, сражавшегося с Яхве у Исайи, вырабатывается засвидетельствованная собранным Шефгеловицем материалом тенденция становиться "чистым" и быть поедаемым в качестве "евхаристической" пищи — с тем результатом, что если мы захотим вывести символ Ихтис из этого источника, Христос-рыба займет место Левиафана, а традиционные чудовищные животные тем временем станут скромными атрибутами смерти и дьявола.

185 Описанное нами раздвоение соответствует часто встречающемуся в сновидениях удвоению тени, когда две половины выступают как разные и даже антагонистические фигуры. Такое случается, если сознательная эго-личность не включает в себя все те содержания и компоненты, которые могли бы войти в нее. Некая часть личности в этом случае остается отколовшейся и смешивается с тенью, в норме не осознаваемой; обе вместе они образуют двойственную, зачастую антагонистическую личность. Если перенести подобный опыт из сферы практической психологии на обсуждаемый мифологический материал, обнаружится, что чудовищный антагонист Бога порождает своего двойника потому, что образ Бога неполон и не содержит всего, что логически должно было бы войти в его состав. Если Левиафан — рыбоподобная тварь, примитивная, холоднокровная, живущая в океанских глубинах, то Бегемот — теплокровное четвероногое, по всей вероятности напоминающее быка, и обитает он где-то в горах (по крайней мере, согласно поздней традиции). Поэтому он относится к Левиафану, как высшее, более развитое существо к низшему, менее развитому, почти так же, как соотносятся крылатый и бескрылый драконы в алхимии. Все крылатые существа "летучи" — то есть соответствуют пару и газу, иными словами — пневме. Как у Августина Христос есть рыба, "извлеченная из глубин"?, так и во 3-й Книге Едцры, 13,2 слл. "муж" вышел из моря как ветер. Его явление провозвестили орел и лев — териоморфные символы, немало устрашившие пророка, подобно тому как Бегемот был главным источником страха для Иова. Рыба, извлеченная из глубин, втайне связана с Левиафаном: это — приманка, с помощью которой последний завлекается и уловляется. Рыба эта, вероятно, служит удвоением величайшей рыбы, представляя се пневматический аспект. Левиафану со всей очевидностью присущ такой аспект, ибо он, как и Ихтис, является евхаристической пищей.[349] То, что подобное удвоение отражает акт осознания, становится ясно из книги Иова, 26, 12, где говорится, что Яхве сразил Рахава "разумом Своим" (teburia.) Морское чудище Рахав сродни Тиамат, которую Мардук рассек, наполнив ее Имхуллу — северным ветром[350]. Слово teburia происходит от bin, "разделять, рассекать, расчленять" — то есть этим словом обозначается различение, сущностной элемент осознания.[351] В таком смысле, Левиафан и Бегемот репрезентируют стадии развития сознания, ассимилирующего и очеловечивающего их. Рыба, проходя стадию теплокровного четвероногого, превращается в человеческое существо, и в той мере, в какой Мессия в христианстве стал второй ипостасью Троицы, отколовшаяся от рыбы человеческая фигура служит намеком на воплощение Бога.[352] Так обнаруживается, что ранее в Образе Бога недоставало человеческого элемента.

186 Роль рыбы в иудейской традиции, вероятно, как-то соотносится с сиро-финикийским рыбным культом Атаргатис. В ее храмах имелись садки с рыбами, притрагиваться к которым не позволялось никому[353]. Кроме того, в храмах устраивались ритуальные рыбные трапезы. "Этот культ и эти обряды, берущие начало в Сирии, вполне могли в христианские времена породить символику Ихтис", — утверждает Кюмон[354]. В Ликии поклонялись божественной рыбе по имени Орфос или Диор-фос — сыну Митры и "священного камня", Кибелы.[355] Этот бог представляет собой вариацию упоминавшихся выше семитских рыбных божеств, таких как Оаннес, вавилонский Нун, Дагон и Адонис, у греков называвшийся "Ихтис". Рыбы приносились в жертву Танит в Карфагене, а также Эа и Нина в Вавилоне. Следы рыбного культа обнаруживаются и в Египте. Египетским жрецам запрещалось есть рыбу, поскольку рыба считалась столь же нечистой, как и Тифоново море. "Все они воздерживаются от употребления в пищу морской рыбы",- замечает Плутарх. По сведениям Климента Александрийского, жители Сиены, Элефантины и Оксиринха поклонялись рыбе. Плутарх[356] рассказывает об обычае есть жареную рыбу перед дверьми своих домов в девятый день месяца рыбы. Дельгер склоняется к мнению, что обычай этот облегчил утверждение евхаристической рыбы в христианстве.[357]

187 Амбивалентные позиции в отношении рыбы указывают на двойственность ее природы. С одной стороны, она является нечистой и служит эмблемой ненависти, с другой же, она выступает объектом поклонения. Кажется, она даже рассматривалась в качестве символа души, насколько можно заключить из росписи на одном из позднеэллинистических саркофагов. Мумия здесь возлежит на носилках в форме льва; под носилками находятся четыре сосуда — канопа, крышки которых изображают четырех сыновей Гора. Три из них имеют головы животных, четвертый — голову человека. Над мумией парит рыба[358] вместо обычной птицы — души. Рисунок не оставляет сомнения в том, что рыба эта — "оксиринх", или усач, один из трех видов рыб, вызывавших наибольшее отвращение: считалось, что усач съел фаллос Осириса, когда тот был расчленен Тифоном (Сетом)[359]. Рыбы-усачи были посвящены Тифону, коим представлена "та часть души, которая страстна, импульсивна, иррациональна и свирепа"[360]. Из-за своей прожорливости, рыбы в средние века рассматривались как аллегория осужденных[361]. Тем примечательнее роль рыбы в качестве египетского символа души. Та же амбивалентность заметна в фигуре Тифона/Сета. В позднейшие времена он выступал богом смерти, разрушения, богом пустыни, предательски противостоящим своему брату Осирису. Однако в более ранний период он был тесно связан с Гором, считался другом и помощником умерших. В одном из текстов пирамид, он и Херу-ур ("старший Гор") помогают Осирису взобраться на небо. Пол небес представляет собой железную плиту, местами настолько приближающуюся к вершинам гор, что можно взобраться на небо с помощью лестницы. Четыре угла железной плиты опираются на четыре столба, соответствующие четырем сторонам света. В тексте пирамиды Пепи I хвалебная песнь адресуется "лестнице богов-близнецов", а текст Унаса гласит: "У нас ступает по Лестнице, которую его отец Ра сделал для него, и Гор и Сет берут Унаса за руку, и проводят его в Туат".[362] Другие тексты демонстрируют наличие вражды между Херу-уром и Сетом, ибо один из них — бог дня, а другой — бог ночи. Иероглиф, обозначающий Сета, имеет в качестве детерминатива либо знак камня, либо неидентифицированное изображение Сета-животного с длинными ушами. Имекугся росписи, на которых головы Херу-ура и Сета изображены растущими из одного тела, из чего мы можем заключить что они репрезентируют тождество противоположностей. Бадж пишет: "Атрибуты Херу-ура несколько изменились в раннединастичес-кий период, но они всегда были противоположны атрибутам Сета, — неважно, будем ли мы рассматривать двух этих богов как персонификации двух сил природы, то есть Света и Тьмы, Дня и Ночи, или как Космос и Хаос, или как Жизнь и Смерть, или как Добро и Зло"[363].

188 Эти парные боги представляют скрытые противоположности, таящиеся в верховном божестве Осирисе, так же как Бегемот и Левиафан представляли их для Яхве. Важно, что противоположности вынуждены действовать совместно для общей цели, когда речь идет о том, чтобы помочь единому богу Осирису достичь небесной четырехсоставности. Эта четырех-составность персонифицируется также четырьмя сьшовьями Гора: их имена — Местха, Хапи, Туамутеф и Кебсеннуф (Mes-tha, Hapi, Tuamutef, Qebhsennuf); о них сообщается, что они живут "позади бедра северного неба", то есть позади бедра Сета, обретающегося в созвездии Большой Медведицы. Четверо сыновей Гора являются врагами Сета, но с другой стороны, они с ним тесно связаны. Они — аналоги четырех небесных столбов, поддерживающих четырехугольную железную плиту. Поскольку трое из этих сыновей часто изображаются с головами животных и один — с человеческой головой, мы вправе указать на аналогичное положение дел в видениях Иезекииля, из чьих фигур херувимов выводятся известные символы евангелистов (три животных, один ангел).[364] Более того, Иезекииль говорит следующее (1,22): "Над головами животных [херувимов] было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их", а также (1,26): "А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем".

189 Ввиду тесных связей между Израилем и Египтом, нет ничего невероятного в наличии переплетающихся символов. Однако примечательно, что в арабской традиции область, окружающая небесный Полюс, представляют в форме рыбы. Каз-вини говорит: "Полюс можно увидеть. Вокруг него расположены более мелкие Benat na 's[365], а также темные звезды, все вместе складывающиеся в подобие рыбы; посреди нее и находится Полюс".[366] Это означает, что Полюс, в древнем Египте указывавший на область Сета и, в то же время, на обиталище четырех сыновей Гора, помещался как бы в теле рыбы. Согласно вавилонской традиции, Ану имел своим местопребыванием северное небо; сходным образом и Мардук, в своем качестве верховного бога, создателя мира, направляющего его пути, фактически совпадает с Полюсом. "Энума Элиш" говорит о нем: "Он, устанавливающий пути звезд небесных, будет, как овец, пасти всех богов вместе".[367]

190 В северной точке эклиптики расположена область огня (чистилище при входе на небеса Ану). Поэтому, северный угол храма, построенного вокруг башни в Ниппуре, назывался kibla (точка ориентации). Подобным же образом сабеи и манд ей во время молитвы поворачивались к северу.[368] В этой связи можем также упомянуть митраистское богослужение: в заключительном видении появляется Митра, "держащий золотое плечо молодого быка. Это — созвездие Быка, движущее небо и поворачивающее его по кругу". В тексте нагромождаются нескончаемые огненные атрибуты данного божества, со всей очевидностью появляющегося с севера.[369]

191 Указывавшиеся выше представления вавилонян о значимости севера облегчают нам понимание причин, по которым видение Бога Иезекииля пришло оттуда же, несмотря на то, что на севере зарождается всякое зло. Совпадение противоположностей вполне нормально для примитивной концепции Бога, ибо Бог здесь, не становясь предметом рефлексии, просто принимается как данность. Однако же, на уровне сознательной рефлексии совпадение противоположностей вырастает в серьезную проблему, от которой мы стараемся уйти всеми возможными способами. Вот почему положение дьявола в христианской догматике настолько неудовлетворительно. Если в наших коллективных представлениях и в доминантах нашей сознательной ориентации присутствуют подобные пробелы, можно с полной уверенностью предполагать наличие дополнительных или (точнее) компенсаторных процессов, развивающихся в бессознательном. Такие компенсаторные идеи обнаруживаются в алхимических спекуляциях. Вряд ли можно предполагать, что представления этого рода оставались целиком бессознательными у самих адептов алхимии. То, к чему они стремились, было более или менее полным восстановлением первозданного образа Бога. Посему, они были способны выдвигать столь шокирующие парадоксы, как сияние Божественной любви посреди адского огня,[370] предстающее не чем иным, как христианской концепцией Бога, поставленной в новое, но вместе с тем необходимое соотношение со всем, что означает ад. Прежде всего следует упомянуть Якоба Беме, под одинаково сильным влиянием алхимии и каббалы сумевшего представить себе парадоксальный образ Бога, в котором добрые и дурные аспекты принадлежат одному и тому же божественному существу, а способ их соединения демонстрирует сходство со взглядами Климента Римского.

192 Древняя история дает нам весьма дифференцированную картину области севера: эта область служит местопребыванием и высших богов, и их противников; в ее сторону люди обращаются с молитвами, и из нее же веет пневма зла, Аквилон, "под именем коего надлежит разуметь злого духа";[371] наконец, она есть пуп земли и в то же время ад. Бернар Клер-воский риторически обращается к Люциферу с такими словами: "Стремишься ли ты в северу с присущим тебе своенравием? Чем больше ты спешить подняться ввысь, тем скорее упадешь к своему закату".[372] "Северного короля" у Нострадамуса надо толковать именно в свете данного пассажа. Вместе с тем, из слов Св. Бернара можно явственно заключить, что вершины власти, к коим стремится Люцифер, все еще ассоциируются с севером.[373]

X. СИМВОЛ РЫБЫ В АЛХИМИИ

1. Медуза

193 Врач и астролог Мишель Нострадамус, несомненно, должен был быть знаком с алхимией, поскольку именно врачи, в основном, практиковали ее искусство. Может остаться под вопросом, знал ли он, что рыба служит символом сокровенной субстанции и lapis (камень) однако он, скорее всего, читал классические алхимические сочинения. Среди них одним из наиболее авторитетных считалось Turba philosophorum (множество философов), уже очень рано (в XI — XII веках) переведенное с арабского языка на латынь. Приблизительно тогда же или немного позднее были переведены и приложения к этому произведению, а именно Allegoriae super librum Turbae (аллегории на книгу множества) и Allegoriae sapientum supra librum Turbae XXIX distinctiones[374] (аллегорию на книгу мудрецов на книгу множеств XXIX разделений) заодно с Aenigmata ex Visione Arislej и In Turbam philosophorum exercitationes (загадки видения Арислея и опыты философии по поводу множества) Turba принадлежит к тому же мыслительному кругу, что и Tabula smaragdina (изумрудная скрижаль) то есть входит в число позднеэллинистической продукции, переданной нам арабами — прежде всего, вероятно, неоплатонической школой Харрана (Табит ибн Куррах и др.), расцвет деятельности которой приходится на начало XI века.[375] Идеи, сохраненные в перечисленных выше трактатах, носят "александрийский" характер, а рецепты, в особенности те, что содержатся в Allegoriae super librum Turbae, близко следуют духу и букве Papyri Graecae Magicae.[376] (греческие магические папирусы)

194 В настоящий момент, эти Allegoriae [377] являются самым ранним нашим источником по алхимическому символизму рыбы. На их основании мы можем приписать алхимической рыбе довольно раннюю датировку — во всяком случае, не позднее XI века.[378] Ничто как будто не указывает на христианское происхождение данного символа. Это, однако, не помешало ему — благодаря трансформации первоначально репрезентировавшейся им сокровенной субстанции — стать символом lapis; последним термином обозначается как prima materia так и конечный продукт процесса, именуемый по-разному — lapis philosophorum, elixir vitae, aurum nostrum, infans, puer, filius philosophorum, Hermaphroditus (Философский камень, эликсир жизни, наше золото, младенец, дитя, философов, Гермафродит и т.д). Как я показываю в другом месте, этот filius (сын) рассматривался как параллель Христу. Так косвенным путем алхимическая рыба обретает достоинство символа Salvator mundr (спаситель мира). Отец этого сына — Бог, а его матерью выступает либо Sapientia Dei (мудрость бога), либо Меркурий в своем качестве Девы. Filius philosophorum (или macrocosm), иным словом lapis, означает не что иное, как самость; это я также уже разъяснил в ходе детального рассмотрения различных его атрибутов и особенностей.

195 Текст, содержащий первое по времени указание на рыбу, таков:

"В море водится круглая рыба без костей и панциря, содержащая в себе жир удивительного свойства: если его греть на медленном огне, покуда не уйдут жирность и влажность,... он насыщается морской водой и начинает светиться"[379]

Этот рецепт повторен в другом, возможно, более позднем трактате того же рода — "Aenigmata philosophorum" (загадки философов)[380]. Правда, piscis (рыба) здесь стала pisciculus, a lucescat заменено на candescaf. Общим для обоих трактатов является ироническое завершение рецепта: когда появляется citrinitas (xanthosis, "желтизна"), "получается collyrium [глазная примочка] философов". Если последние протрут ею свои глаза, то легко смогут постичь секреты философии.

196 Описанная в трактате рыба определенно — не рыба в современном смысле слова, но какое-то беспозвоночное. Это подтверждается отсутствием костей и "панциря" — "cortex" (слово, в средневековой латыни обозначавшее попросту "раковину моллюска")[381]. В любом случае, имеется в виду некий организм округлой формы, обитающий в море, предположительно — медуза, в изобилии встречавшаяся в морях древнего мира. Ее свободно плавающая разновидность, медуза акрос-педот, имеет округлое тело в форме колокола или диска радиальной конструкции, разделенное, как правило, на восемь секторов четырьмя перрадиальными и четырьмя межрадиальными лучами (углы которых могут, в свою очередь, рассекаться надвое адрадиалями). Как и все Книдарии[382] или Нематофоры[383] (класс, к которому принадлежат медузы), она наделена щупальцами — жгутиками; в последних содержатся нитевидные плетки, "нематоцисты", отравляющие жертву.

197 В интересующем нас тексте отмечается, что "круглая рыба", будучи нагрета на медленном огне, "начинает светиться". Другими словами, тепло, уже имевшееся в ней, становится видимым в качестве света. Это предполагает, что на автора рецепта повлиял либо сам Плиний, либо какой-то иной представитель той же традиции. Плиний описывает рыбу — Stella marina, "морскую звезду" — озадачивавшую, по его словам, многих великих философов.[384] Об этой рыбе рассказывали, что она горяча, полна огня и сжигает все, к чему прикоснется в море[385]. Плиний упоминает Stella marina[386] в той же фразе[387], что и pulmo marinus (морское легкое), свободно плавающее на поверхности воды; последнему он приписывает настолько огненную природу, что, если потереть его палочкой, эту палочку затем можно использовать как факел[388]. Отсюда мы можем заключить, что наш автор не слишком считался с зоологическими различиями и вполне мог спутать Stella marina с pulmones (легкие). Как бы то ни было, средневековье с его страстью к символам с жадностью схватилось за легенду о "морской звезде". Николя Коссен рассматривал "рыбу" именно в качестве морской звезды, и соответствующим образом описывал ее. По его словам, это животное производит такое количество тепла, что не только зажигает все, к чему притрагивается, но и само варит себе пищу. А потому, им обозначается "veri amoris vis inextinguibilis" ("неугасимая сила истинной любви").[389]

198 Подобная интерпретация звучит весьма странно для современного слуха. Однако для средневековья фраза "alles Vergan-gliche ist nur ein Gleichnis" (все преходящее есть лишь стравнение) была верна в буквальном смысле: все эфемерные вещи выступали всего лишь символом божественной драмы, для человека современности почти утратившей значение. Picinellus интерпретирует рыбу примерно так же, с тем единственным отличием, что его амплификация более усложнена. "Эта рыба, — заявляет он, — непрерывно светится в воде, и все, к чему она ни прикоснется, разогревается и вспыхивает пламенем". Свечение здесь — огонь Святого Духа. В качестве авторитета цитируется Экклезиаст, 48,118, а также приводится ссылка на огненные языки чуда на Пятидесятницу. Тот удивительный факт, что огонь Stella marina не гаснет в воде, напоминает нашему автору о "divinae gratiae efficacitas" ("действии божественной благодати"), воспламеняющей сердца, погруженные в "море греха". На этом же основании, рыба означает милосердие и божественную любовь, как засвидетельствовано Песнью Песней Соломона, 8,7: "Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее". Наш автор предполагает, что рыба, о которой идет речь, с первых же мгновений своей жизни распространяет свет вокруг себя, а потому может служить эмблемой религии, чей свет животворит верующих.[390]

199 Цитата из Песни Песней наглядно демонстрирует, как интерпретация горения морской звезды выявляет ее связь с мирской любовью. Picinellus даже объявляет морскую звезду "иероглифом сердца влюбленного", чью страсть не в силах погасить целое море, независимо от божественного или же мирского характера его любви. Далее автор, допуская непоследовательность, говорит, что рыба, эта, хотя и горит, но не светит. Он цитирует Св. Василия: "Теперь вообразите глубокий колодец, непроницаемую тьму, огонь, лишенный свечения, наделенный всей способностью огня жечь, но не испускающий никакого света... Именно так можно представить себе огонь адский".[391] Этот огонь — "concupiscentia", "scintilla vo-luptatis" ("искра вожделения").

200 Любопытно бывает замечать, насколько часто средневековые символисты дают диаметрально противоположные интерпретации одного и того же символа, очевидно, не осознавая далеко идущих и небезопасных следствий возможности того, что единство символа подразумевает тождество противоположностей. Так, в алхимии мы можем встретить точку зрения, согласно которой Бог и сам "пылает" во все том же подземном или подводном[392] огне. "Gloria mundi" (слово мира), например, говорит об этом так:[393]

"Возьми огонь, или негашеную известь, о которой говорят философы, что растет она на деревьях, и в этом [огне] сам Бог пылает божественной любовью... Далее, Магистр Природы говорит, что сообразно искусству огня, Меркурий подлежит разложению... и помещению в неугасимый или живой огонь, в каковом огне сам Бог горит, заодно с солнцем, в божественной любви, на утешение всем людям; и без этого огня искусство никогда не сможет быть доведено до совершенства. Далее, есть огонь философов, который они скрывают и держат в тайне... Далее, благороднейший огонь — тот, что сотворен был Богом на земле, ибо имеет он тысячу разных свойств. На все это учитель отвечает, что Бог наделил его таким достоинством и действием такого рода... что сама божественность примешана к сему огню. И огонь сей очищает, подобно чистилищу в [областях] ада".[394]

Этот огонь "неугасим". "Философы называют сей огонь огнем Святого духа".[395] Он соединяет Меркурий с солнцем, "так что все три составляют единство, коего никто не разделит".[396] "Так же как следующие три ипостаси — Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой — соединены, [то есть как] Святая Троица состоит из трех лиц и тем не менее остается единым истинным Богом, так и огонь соединяет три эти вещи: тело, дух и душу, то есть Солнце, Меркурий и Душу".[397] "В сем невидимом огне заключена тайна искусства, как единый в трех испостасях Бог Отец, Сын и Дух Святой доподлинно заключен в единой сущности".[398] Огонь этот — "одновременно и огонь, и вода". Философы называют его "живым огнем" в честь Бога, "каковой сам себя с собою смешивает в живой воде".[399]

201 В другом трактате говорится о воде, служащей "обиталищем и местом сокрытия всецелого сокровища",[400] ибо посреди нее находится "огонь Геенны", "содержащий сей движитель мира в своем бытии".[401] Огонь исходит от "primum mobile" (перводвигателя) и разжигается влиянием звезд. Он никогда не прекращает своего вселенского движения и непрерывно возгорается благодаря "влиянию небесных тел"[402]

202 Это — "неприродный", "противный природе" огонь. Он причиняет телам мучения, и сам он выступает драконом "жгущим яростно, подобно адскому огню".[403] Дух жизни Фитон, обитающий в природе, обладает двойственными аспектами: имеется его инфернальная форма, а именно, адский огонь, на основе коего можно уготовить "адскую баню". Трактат Авраама Елеазара говорит о Фитоне как о "боге".[404]

203 Согласно Блезу де Виженеру (Blaise de Vigenere), у огня не два, а четыре аспекта: интеллигибельный, который весь есть свет; небесный, причастный и теплу и свету; стихийный, один из первоэлементов, принадлежащий нижнему миру и состоящий из света, тепла и жжения (ardor); наконец, адский, противоположный интеллигибельному, пылающий и жгущий безо всякого свечения.[405] Здесь мы вновь сталкиваемся с четве-ричностью, древними ассоциировавшейся с огнем, как можно было^видеть выше на основании египетских представлений о Сете и четырех сьшовьях Гора,[406] равно как и на основании образа огненной области севера в видении Иезекииля. Есть некоторая вероятность того, что Виженер в данной связи имел в виду именно Иезекииля.[407]

204 В "Introitus apertus" (открытый вход) Филалета сокровенная субстанция названа "chalybs" ("сталь"). По его словам, она выступает "aim minera" (минеральное золото) (prima materia золота), "истинным ключом нашего Делания, без коего никакому искусству не удастся возжечь огонь светильника". Chalybs представляет собой "дух чистоты выдающейся", потаенный адский огонь, вместе с тем в наибольшей степени летучий",[408] "чудо мира, систему высшего в низшем; по каковой причине его примечательным знаком отметил Всемогущий, чье рождество возвещено было философскому Востоку приметами явившимися на горизонте сего Полушария. Мудрые волхвы увидели их [в начале] эры, изумились и тотчас же узнали, что благостнейший Царь родился в мире. Ты же, когда увидишь его Созвездие, проследи его до колыбели, и там узришь прекрасного младенца; и тогда, отбросив все дурное, воздай почести царственному дитяти, открой свою сокровищницу, принеси ему в дар золото, и он после смерти уделит тебе от плоти и крови; сие есть наилучшее лекарство трех земных Монархий".[409]

205 Данный пассаж особо интересен, поскольку он позволяет глубже заглянуть в мир смутных архетипических идей, роившихся в голове алхимика. Продолжая, наш автор говорит, что сталь, в то же время являющаяся "адским огнем" и "ключом нашего делания", притягивается магнитом; по этой причине "наш магнит" есть подлинный "minera" (сырой материал") для стали. Магнит имеет скрытый центр, "с архетическим влечением[410] поворачивающийся в направлении полюса, где происходит возгонка силы стали". Центр "изобилуетсолью"; очевидно, это sal sapientiae, (соль мудрости) ибо сразу же после вышесказанного в тексте говорится: "Мудрый возрадуется, глупец же не обратит внимания на все это и не научиться мудрости, пусть даже перед его взглядом предстанет повернутый наружу центральный Полюс, помеченный знаком[411] Всемогущего."

206 В точке Полюса находится сердце Меркурия, "а он есть истинный огонь, в коем покоится Господь. Тот, кто странствует по великому, широкому морю, может достичь обеих Индий, может направлять свой путь по Северной Звезде, которую заставит явиться пред тобою наш Магнит". Здесь содержится намек на мистическое паломничество, "peregrina-tio". Как я разъясняю в другом месте, такое странствие ведет во все четыре стороны света, на которые в нашем тексте указывают обе Индии — Восток и Запад — а также поворачивание компаса к северу.[412] Вместе они образуют крест, то есть кватернион, характеризующий природу Полюса. Ибо именно с Полюса начинаются и четыре направления, и деление на полушария (к западу и к востоку от Гринвичского меридиана). Таким образом, северное полушарие напоминает округлое тело морской медузы, сферическая поверхность которого поделена радиалями на четыре части (либо на число частей, кратное четырем) и выглядит почти как глобус, если смотреть на него со стороны Полюса.

207 В связи с этим, мне хотелось бы упомянуть сновидение, посетившее некоего двадцатилетнего студента, когда тот пребывал в замешательстве, обнаружив, что выбранный им для себя философский факультет совершенно ему не подходит. Однако он никак не мог выяснить, почему дела обстоят именно так. Он был сбит с толку и дошел до того, что вообще уже не знал, какую же профессию ему хотелось бы избрать. И тогда он увидел следующий сон, оказавший ему помощь и в полной мере высветивший его истинные цели:

208 Во сне он видел, что идет по лесу. Постепенно лес становился все более пустынным и диким, и он в конце концов понял, что лес этот доисторический. Деревья были настолько высокими, а листва настолько густой, что внизу царила почти полная темнота. Давно уже не наблюдалось даже и намеков на тропинку, однако он, движимый смутным ожиданием и любопытством, продолжал идти вперед и вскоре пришел к округлому пруду десяти или двенадцати футов в диаметре. Это был родник, и его кристально чистая вода казалась почти черной в тени деревьев. Посреди пруда плавало отливающее жемчугом .живое существо примерно восемнадцати дюймов в диаметре, иыучавшее слабое свечение. Существо это было медузой.[413] После такого сна он проснулся в весьма эмоциональном состоянии и, не сходя с места, решил, что станет изучать естествен мы с пауки. Этого решения он в дальнейшем и придерживался. Необходимо подчеркнуть, что человек, видевший этот сон, не испытывал какого бы то ни было психологического влияния, которое подсказало бы ему данную интерпретацию. вывод, сделанный им из сновидения, несомненно верен, но ни в коем случае не исчерпывает значения символа. Приведенный щесь сон архетипичен; это — "большое" сновидение. Лес, погружающийся в тьму и переходящий в доисторические заросли, означает вступление в область бессознательного. Округлый пруд с медузой в нем репрезентирует трехмерную мандалу — самость, целостность как цель, указуемую "архаическим устремлением", магнетический север, позволяющий путнику ориентироваться в "мирском море".

209 Возвращаясь к нашему тексту, я должен буду в суммарном виде подчеркнуть, что адский огонь есть не что иное, как Deus absconditus ("сокровенный Бог"), обитающий на Северном Полюсе и являющий себя посредством магнетизма. Другой его синоним — Меркурий, сердце которого расположено на Полюсе; он направляет людей в их полном опасностей странствии по мирскому морю. Мысль о том, что вся механика мира движима адским огнем, помещенным на Северном Полюсе, что последний — не что иное, как ад, и что ад представляет собой систему высших сил, отражающихся в низшем, — такая мысль и в самом деле озадачивает. Именно ей, однако же, созвучны слова Майстера Экхарта о том, что, возвращаясь к своей подлинной сути, он погружается в пропасть, "более глубокую, нежели самый ад". При всем своем вызывающем характере, соответствующая алхимическая идея не лишена своеобразного величия. С психологической точки зрения, здесь особенно интересна природа образа: он представляет собой проекцию аретипического паттерна упорядоченности,[414] мандалу, репрезентирующую идею целостности. Центрирование образа ада, в то же время совпадающего с Богом, опирается на опыт переживания того, что как высочайшее, так и наинижайшее исходят из глубин души и либо подводят утлый челн сознания к кораблекрушению, либо приводят его в безопасную гавань, при исчезающе малом нашем участии. Переживание "центра" такого рода, следовательно, по праву обладает нуминозным характером.

210 Picinellus ощущает, что Stella mans, "рыба, которая хотя и горит, не дает света", не только обозначает Святой Дух, любовь, благодать, религию, но и символизирует нечто в человеке — а именно, его язык, речь, способность выражать себя: ибо указанные свойства делают возможными все манифестации психической жизни. Очевидно, он имеет в виду инстинктивную дорефлективную психическую деятельность, поскольку цитирует в этой связи Иак., 3,6: "И язык — огонь, прикраса неправды. Язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет [колесо] жизни, будучи сам воспаляем от геенны".[415]

211 Таким образом, "рыба" зла совпадает с нашими необузданными и, по всей видимости, не поддающимися обузданию склонностями: "Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает",[416] оскверняя все тело и даже воспаляя "колесо жизни". трохо<; T4q ycveoecoq (rota nativitatis)— довольно странное выражение для такого контекста. Согласно разъяснениям, колесо символизирует жизненный круг, ход жизни, ее цикл. Данная интерпретация предполагает наличие идей, сходных с буддийскими, — если, конечно, мы не станем представлять себе колесо как банальный статистический цикл рождений и смертей. Как может колесо воспламениться? Трудный вопрос; ответить на него невозможно без дальнейшей рефлексии. Чем задаваться им, нам лучше принять во внимание, что имелась в виду параллель осквернению всего тела — иными словами, разрушению души.

212 Еще со времен платоновского "Тимея" неоднократно делались утверждения, что душа имеет форму сферы.[417] В своем качестве anima mundt душа вращается вместе с колесом мира, ступицей которой выступает Полюс. Именно поэтому "сердце Меркурия" находится там, ибо Меркурий и есть anima mundi (душа мира) [418] Anima mundi — действительный движитель небес. Звездное колесо вселенной отражается в гороскопе, именуемом "therna" (расположение созвездий) рождения. Гороскоп представляет собой деление неба на двенадцать домов, рассчитанных в момент рождения; первый дом при этом совпадает с асцендентом. Поделенный таким образом небесный свод выглядит как вращающееся колесо; рассказывали даже, что астроном Нигидий[419] получил прозвище Фигул ("гончар") из-за того, что колесо небес вертится, подобно колесу горшечника.[420] "Thema" ("установленное, предопределенное") и в самом деле есть "колесо". Основное значение гороскопа состоит в том, что посредством нанесения на карту положений планет и их соотношений друг с другом (аспектов), а также распределения чип кон юдиака в кардинальных точках, в нем отображается картина, во-первых, психического, а во-вторых, физического состояния индивида. В сущности, он представляет систему исходных, фундаментальных черт личности и потому может рассматриваться в качестве эквивалента индивидуальной психе. Присциллиан (ум. в 385 г.), очевидно, понимал колесо именно в таком смысле. Он говорит о Христе: "Сей один обладал силою, способною свести вместе Плеяды и высвободить скрепы Ориона. Зная о переменах на небесном своде и сумев разрушить колесо поколений, он преодолел действие дня нашего рождения обновлением через крещение".[421] Отсюда становится ясно, что в IV веке колесо рождения фактически рассматривалось как гороскоп. Слова "воспаляя круг жизни" тогда — образное обозначение катастрофического бунта всех исходных компонентов психе, напоминающей пожар паники или какого-либо еще неконтролируемого, а потому фатального всплеска эмоций.[422] Тотальная природа подобной катастрофы объясняется центральным положением в ней так называемого "языка" — дьявольского элемента, чья деструктивность является существенной частью всякой психе. В свете всего сказанного, stella maris символизирует заключенный в нас огненный центр, из коего исходят либо творческие, либо деструктивные воздействия.

2. Рыба

213 Начав наше обсуждение средневекового символизма рыбы, мы пока что успели уделить внимание "рыбе" (медузе) только по названию и не приняли во внимание тот факт, что в зоологическом смысле медуза — вовсе не рыба, и что (еще важнее) даже по внешней форме она от рыбы отличается. Наше внимание попросту было привлечено описанием "круглой рыбы". Но в Средние века все обстояло не так уж однозначно: у нас имеется свидетельство адепта, жившего в XVI веке — Теобальда из Хогелан-да. Это свидетельство показывает, что он, по крайней мере, понимал под рыбой" именно настоящую рыбу. Перечисляя многочисленные синонимы для обозначения тинктуры, он замечает: "И еще, ее сравнивают с рыбами. Поэтому, Мунд говорит в Turba: "Возьми одну часть рыбьей желчи и одну часть телячьей мочи", и т.д. И в "Aenigmata sapienctum" говорится: " В нашем море водится небольшая круглая рыба, лишенная костей и лап [cruribus]".[423] Поскольку желчь, упомянутая в приводимой цитате, может принадлежать лишь настоящей рыбе, очевидно, Хогеланд решил, что "небольшая круглая рыба" — действительно рыба; а поскольку представить себе рыбу без костей как-то еще возможно, но без шкуры или иного покрова — никак нельзя, непонятное "corticibus" оригинала[424] превратилось у него в "cruribus" ("лапы"). Конечно же, лапы у рыбы точно так же отсутствуют. Однако данный пассаж из текста XVI века доказывает, что "небольшая круглая рыба" в "Aenigmata" понималась алхимической традицией как рыба, а не как медуза. Особого рода округлая прозрачная рыба, лишенная "cortices", описана в Cyranides; "Кинедова рыба" обитает в море у берегов Сирии, Палестины и Ливии; это "piscicutus rotundus" (круглая рыбка) длиной в шесть пальцев. У нее имеется два камешка в голове и еще один — в третьем хвостовом позвонке (spondilo), или хорде. Последний камень наделен особой силой и применяется для изготовления любовного напитка.[425] Кинедов камень практически неизвестен, ибо встречается крайне редко. Он еще именуется "opsianus",[426] что толкуют как "serotinus" ("поздно вырастающий") и "tar-dus" ("медленный, задерживающийся"). Принадлежит он Сатурну. "Камень этот — двойственный или парный; один из пары темен и черен, второй же, хотя и черен, блестит и сверкает, как зеркало".[427] Это — камень, который многие ищут, но не находят: ибо сей камень принадлежит дракону (dracontius lapis) [428]

214 Единственное, что можно с уверенностью извлечь из приведенного запутанного описания — то, что животное, о коем идет речь, должно быть позвоночным, а потому оно, предположительно, настоящая рыба. Неясно, на каком именно основании она именуется "круглой". Очевидно, эта рыба носит прежде всего мифологический характер, поскольку говорится, что она содержит драконов камень. Камень этот был известен Плинию,[429] а также средневековым алхимикам, называвшим его draconites, dracontias или drachates.[430] Он считался драгоценным камнем, который можно добыть, отрубив голову спящему дракону. Однако драгоценным камнем он становится, лишь если внутри его остается частица души дракона,[431] та "ненависть чудовища, каковую оно ощущает, умирая". Камень имеет белый цвет и является сильным противоядием. В тексте говорится, что хотя драконы в наши дни перевелись, драконит иногда можно обнаружить в головах водяных змей. Руланд утверждает, что видел такие камни синего либо черного цвета.

215 Кинедов камень обладает двойственной природой, хотя из текста не совсем ясно, какой.[432] Можно высказать догадку, что двойная природа первоначально состояла в наличии белой и черной разновидностей, и что переписчик, будучи озадачен противоречием, вставил в текст слова "niger quidem" ("хотя и черен"). Однако Руланд определенно подчеркивает "белый цвет драконита".[433] Пролить свет на данную дилемму может сродство этого камня с Сатурном. Сатурн, астрологическая "звезда солнца", в алхимии считается черным; он даже получает название "sol niger" (черное солнце) и, в качестве сокровенной субстанции,[434] наделяется двойной природой: снаружи он черен, как свинец, изнутри же бел. Иоганн Грассей приводит точку зрения монаха-августинианца Дегенхарда относительно свинца: свинец Философов, именуемый "свинцом воздуха" (Pb aeris), содержит "сверкающего белого голубя", называемого "солью металлов".[435] Виженер уверяет, что свинец, "самое матовое из всех веществ", можно превратить в "гиацинт", а затем снова в свинец.[436] Ртуть, по словам Милия,[437] происходит от "сердца Сатурна"; она, фактически, и есть Сатурн, поскольку блестящая серебристая поверхность ртути контрастирует с "чернотой "свинца. "Сверкающая" вода,[438] источаемая растением Са-турнией, по словам сэра Джорджа Рипли, — "совершеннейшая вода и цвет мира".[439] Глубокую древность этого представления мы можем оценить на основании замечания Ипполита о том, что Кронос (Сатурн) есть "всеразрушающая сила цвета воды".

216 Ввиду всего сказанного, двойственная природа Кинедова камня может означать полярность и соединение противоположностей — именно то, что придает lapis philosophorum его особую значимость в качестве символа единения,[440] а тем самым — и его магические, божественные свойства. Интересующий нас драконит также наделен экстраординарной силой ("potentissimus valde"), что делает его весьма подходящим для роли "лигатуры Афродиты", то есть приворотного зелья. Зелье создает принуждение, подавляющее сознание и волю жертвы: околдованный подпадает под действие чужой воли, оказывающейся сильнее, чем его эго. Единственным сопоставимым с этим эффектом, имеющим психологическое подтверждение, представляется действие бессознательных содержаний, своей принудительной силой демонстрирующих сродство с целостностью человека или зависимость от нее, то есть связь с самостью и ее "кармическими" функциями.[441] Мы уже имели возможность убедиться, что алхимический символ рыбы, в конечном счете, указывает на архетип порядка величины самости. Поэтому нас не должно удивлять, что принцип "внешней непривлекательности", применяемый к свинцу и к lapis, применяется и к Христу. То же, что говорится о lapis, сказано о Христе Ефремом Сирином (ум. в 373 г.): "Он облачен в образы, он — носитель символов... Его сокровище спрятано и ценится мало, но когда оно будет извлечено, окажется дивным на вид".[442]

217 В трактате анонимного французского автора XVII века[443] наш странный гибрид — "круглая рыба" — наконец превращается в настоящее позвоночное, известное зоологии: это "Echeneis remora", обыкновенная ремора, или рыба-прилипала. Она относится к семейству скумбриевых; отличительной ее чертой является большая плоская овальная присоска в верхней части головы, на месте спинного плавника. С помощью присоски рыба прикрепляется к более крупной рыбе либо к днищу корабля, и таким способом перемещается по миру.

218 Об этой рыбе в тексте сказано следующее:

"Ибо для приготовления Философского деяния мы берем не что иное, как малую рыбку Echeneis, у коей нет ни крови, ни колючих костей, обитает же она в глубокой срединной части великого вселенского моря. Рыбка сия весьма мала, живет уединенно, вид имеет лишь ей одной присущий; однако море велико и обширно, а потому поймать ее не могут те, кто не знает, в какой части света она обитает. Верь мне, что вправду тот, кто, по словам Теофраста, не познал сполна искусство, коим можно свести луну с неба на землю и превратить ее в воду, а затем в землю, никогда не отыщет вещество, необходимое для камня мудрецов Л ибо одно не менее трудно, чем другое. Тем не менее, мы, как бы шепнув нечто на ухо верному другу, сообщаем ему сей потаенный секрет мудрецов: как можно легко и быстро изловить природным способом сию малую рыбку, именуемую Реморой, умеющую чадержииать корабли в великом море океана (каковой есть дух мира); ie же, кто не япляется сынами нашего искусства, в неведении пребыиакп и не знают тех сокровищ, что самою природою сокрыты в драгоценнейшей небесной Воде Жизни моря нашего. Но дабы я мог явить тебе ясный снег нашего единственного в своем роде вещества, нашей целинной почвы, и преподать тебе, каким путем ты обретешь высочайшее искусство сынов мудрости, должен я буду сперва сообщить тебе о магните мудрецов, имеющем силу притягивать малую рыбку, именуемую Echeneis или Ремора, из средины нашего моря и из глубины его. Если поймана она в согласии с природой, то естественным путем преобразуется сначала в воду, затем в землю. Последняя же, будучи должным образом приготовлена сообразно секретам искусства мудрецов, имеет силу разлагать все твердые тела и делать их летучими, и очищать все, что отравлено, и многое другое".[444]

219 Из этого текста мы узнаем, что если рыбу, о которой идет речь, вообще где-либо можно найти, то — только в центре океана. Но океан есть "дух мира". Наш текст, как демонстрирует вышеприведенный образчик, написан в то время, когда алхимия уже почти совсем отказалась от лабораторного труда и все больше превращалась в разновидность философии. Для алхимика, жившего в начале XVII в., "дух мира" был бы несколько необычным термином, поскольку тогда была "anima mundr. Мировая душа или, в данном случае, мировой дух представляет собой проекцию бессознательного; не существует методов или приспособлений, которые обеспечивали бы объективный опыт подобного рода и тем самым объективно подтверждали бы одушевленность мира. Представление о ней — не что иное, как аналогия с одушевляющим началом в человеке, движущим его мыслями и актами познания. "Душа" и "дух", или психе как таковая, есть нечто само по себе целиком бессознательное. Если предполагается, что "душа" находится где-то вовне, она не может быть ничем, кроме проекции бессознательного. Это может означать как много, так и мало, в зависимости от того, как вы на это смотрите. Во всяком случае, мы знаем, что в алхимии "наше море" выступает символом бессознательного в целом, почти как в сновидениях. Мельчайшая рыбка, живущая в центре вселенского моря, тем не менее обладает способностью останавливать даже самые большие корабли. На основании описания Eche-neis становится очевидно, что автор был знаком с "pisciculus rotundus ossibus et corticibus carens" из "Aenigmata". Наша интерпретация круглой рыбы как самости, соответственно, может быть распространена и на Echeneh. Символ самости предстает здесь "мельчайшей" рыбкой в обширном океане бессознательного, подобно человеку наедине с мирским морем. Символизация самости посредством рыбы характеризует ее, [самость] в данном состоянии, как содержимое бессознательного. Не было бы никакой надежды поймать это неприметное создание, если бы внутри сознательного субъекта не существовал "магнит мудрецов". "Магнит" этот, очевидно, представляет собой что-то, что учитель способен преподать ученику; это — "теория", единственное, чем адепт может надежно обладать и из чего он может исходить. Ибо все еще надо натнрпта materia, и единственное, что ему в этом поможет — "секрет искусства мудрецов", теория, поддающаяся передаче.

220 Это подтверждает Бернард Тревизанский (1406 — 1490) в своем трактате "De secretissimo philosophorum opere chemico" (о потаенном химическом делании философов): именно речи Парменида в turba впервые освободили его от заблуждения и навели на правильный путь.[445] Но Парменид говорит то же, что и Ариелей[446] в Turba: "Природа улучшается не иначе, как собственной природой",[447] и Бернард в подтверждение добавляет: "Таким образом, нашу материю можно улучшить лишь ею же самой". Теория Парменида помогла Бернарду выйти на правильный путь после долгого и бесплодного лабораторного труда; согласно легенде, ему даже удалось получить философский камень. Относительно теории он, по всей очевидности, придерживается мнения, выраженного вышеприведенной сентенцией о том, что "природа"[448] может улучшиться или освободиться от ошибки лишь посредством себя самой. Та же идея отражена часто повторяющимся в других трактатах предупреждением: не следует примешивать ничего извне к содержимому герметического сосуда, ибо lapis "имеет в себе все, что ему нужно".[449]

221 Вероятнее всего, алхимики не всегда осознавали, что именно они пишут; иначе их должны были бы шокировать их же собственные чудовищные высказывания, признаков чего в литературе не наблюдается. Кто имеет в себе все, в чем нуждается? Даже самый одинокий метеор вращается вокруг какого-нибудь отдаленного солнца либо нехотя втягивается в скопление своих собратьев-метеоров. Все поддерживается чем-нибудь другим. По определению, лишь абсолютная целостность содержит все в себе, и ни потребность, ни принуждение не привязывакл ее к чему-либо внешнему. Несомненно, это — то же самое, что идея абсолютного Бога, объемлющего все сущее. Но кто из нас сумел бы сам себя вытащить из болота за волосы? Кто из нас способен самосовершенствоваться в полной изоляции? Даже святой отшельник, ушедший вглубь пустыни на три дня пути, не только нуждается в еде и питье, но и ощущает себя крайне, просто устрашающе зависимым от постоянного присутствия Бога.[450] И лишь абсолютная целостность способна самообновляться и самопорождаться наново, исходя лишь из себя самой.

222 Что же тогда шепчет один адепт на ухо другому, боязливо озираясь, дабы никто не предал их и даже не догадался об их секрете? Не что иное, как следующее: с помощью их учения Единый и Всецелый, Величайший в облике Наименьшего, сам Бог в своем вечном пламени может быть изловлен, подобно рыбе в глубоком море. Более того, он может быть "извлечен из глубин" посредством евхаристического акта интеграции (который ацтеки называли teoqualo, "поедание Бога")[451] и инкорпорирован в человеческое тело.

223 Изложенное здесь учение и есть тайный "магнит искусства", с помощью которого ремора ("малая длиной/могучая силой") останавливает посреди моря горделивые фрегаты. Такое приключение случилось с квинкверемой императора Калигулы "в наши дни", как говорит Плиний в посвященном этому событию интересном и поучительном пассаже. Небольшая рыбка, длиной всего лишь полфута, прочно присосалась к корабельному рулю на обратном пути из Стуры в Энтий; корабль остановился. Когда Калигула возвращался в Рим после этой поездки, он был убит своими же солдатами. Так Echeneis предрекла будущее, что и подчеркивает Плиний. То же самое эта рыбка проделала с Марком Антонием перед корабельным сражением с Августом, в результате которого Антоний погиб. Плиний не может надивиться таинственным способностям Echeneis. Его изумление, очевидно, впечатлило алхимиков настолько, что они отождествили "круглую рыбу нашего моря" с реморой, и последняя стала символизировать ту малость в обширном пространстве бессознательного, которая наделена столь фатальным значением: самость, атман, "меньший меньшего и более великий, чем великое".

224 Алхимический символ рыбы Echeneis явственно восходит к Плинию. Но рыбы изобилуют также и в сочинениях сэра Джорджа Рипли.[452] Более того, они выступают здесь в своей "мессианской" роли: они, действуя вместе с птицами, приносят камень, совсем как в Оксиринхских речениях Христа[453] "птицы небесные и рыбы морские и все сущее на земле и под землей" указывают путь к царствию небесному (мотив "животных-помощников"). Находящиеся среди символов Ламбпринка[454] зодиакальные рыбы, движущиеся в противоположных направлениях, символизируют сокровенную субстанцию. Все эти териоморфные образы — не более чем визуализация бессознательной самости, проявляющей себя в виде "животных" импульсов. Некоторые из них могут быть приписаны известным инстинктам, но в большинстве своем они состоят из твердых ощущений, верований, побуждений, фобий, зачастую направленных прямо противоположно так называемым биологическим инстинктам, но совсем не обязательно патологических на этом основании. Целостность по необходимости парадоксальна в своих проявлениях, и как две рыбы, движущиеся в противоположных направлениях, так и помощь со стороны птиц и рыб представляют собой поучительную иллюстрацию такого ее свойства.[455] Из атрибутов сокровенной субстанции можно заключить, что она соотносится с самостью; с нею же связано и "царствие небесное" (или предполагаемый "град") Оксиринхских речений.

3. Символ рыбы у катаров

225 Использование рыб в качестве символов психопомпа, а также антитетической природы самости, указывает на наличие еще одной традиции, развивавшейся параллельно символике Echeneis. Ключ к ней примечательным образом обнаруживается в литературе, посвященной не алхимии, а ересям. Документ, о котором идет речь, происходит из архивов инквизиции в Каркассоне; опубликован Бенуа в 1691 г. в его "Histoire des Albigeois et des Vaudois" (история альбигойцев и вальденсов).[456] Документ касается откровения, якобы данного любимому ученику Христа Иоанну, когда тот "покоился на груди Господа". Иоанн пожелал узнать, каково было положение Сатаны до падения; Господь так ответил на его вопрос: "Он пребывал в толиком блеске, что руководил силами небесными". Он возжелал быть, как Бог, спустился с этой целью сквозь такие элементы, как воздух и вода, и обнаружил, что земля покрыта водой. Проникнув под земную поверхность, "он нашел там двух рыб, лежащих на воде; они были, подобно быкам, запряжены для вспахивания всей земли, от заката до восхода [или с Запада на Восток], согласно повелению невидимого Отца. Когда же он спустился далее, нашел там облака, покрывавшие собой широкое море.... Когда же еще далее спустился, нашел отделенною от себя свою "Особ", каковая есть своего рода огонь". Он не мог спуститься ниже из-за пламени, а потому вернулся на небо и объявил ангелам, что намерен утвердить свой трон на облаках и сравняться с Высочайшим. После чего он повел себя с ангелами так же, как неверный управитель с должниками своего господина, и за это и он сам, и ангелы были изгнаны Богом с небес.[457] Однако Бог пожалел его и позволил ему с его ангелами делать в течение недели все, что пожелают. За это время Сатана, используя в качестве образца 1 главу книги Бытия, сотворил мир и человеческий род.

226 Один из весьма видных катаров, Иоанн из Луджио, признает, что разделяет верование подобного рода.[458] Это верование, похоже было известно в кругах катаров на протяжении XI и XII вв., поскольку для многих сект засвидетельствована убежденность в том, что мир создан дьяволом. Алхимик Иоанн де Руперцисса, по всей вероятности, был членом секты лионских бедняков,[459] испытавших влияние катаров. Во всяком случае, его можно считать связующим звеном между обеими традициями.

227 Самое интересное в этом тексте — тот факт, что он содержит староболгарское слово "Особ". Карл Майер в своем словаре церковного старославянского языка[460] трактует "особь" (особо, отдельно, в частности) как особа в русском, польском и чешском языках означает "индивид, личность". "Его Особ", таким образом, может переводиться как "то, что присуще именно ему"[461]. В случае дьявола это, естественно, должен быть огонь.[462]

228 Представление о двух рыбах, лежащих на воде и запряженных, как быки для пахоты, выглядит весьма странно и требует прояснения. Дабы разъяснить его, я должен буду напомнить читателю, каким образом Августин интерпретировал двух рыб в сюжете о чудесном насыщении пяти тысяч человек: рыбы эти представлялись ему персонификациями властей царства и священства[463], поскольку те, подобно рыбам во время морских бурь, способны пережить возмущения толпы. Обе власти объединены во Христе: он — и царь и священник.[464]

229 Хотя две рыбы в тексте, восходящем к катарам, определенно не имеют отношения к чудесным рыбам, о которых идет речь у Августина, его интерпретация сообщает нам нечто важное о тогдашнем способе мышления: рыбы рассматривались как властвующие силы. Поскольку текст, представляющий собой богомильский документ, несомненно является еретическим, не вызывает сомнения общераспространенность понимания двух рыб как синонима Христа. Нетрудно догадаться, что они могут символизировать два разных лица, или две силы, существовавшие до сотворения мира: старшего сына Бога, Сатанаила, и его младшего сына, Христа. Епифаний в качестве тридцатой ереси своего Panarium (корзина) сообщает, что эбиониты верили в двойственное сыновство. "Двое, — говорят они, — были порождены Богом: один из них — Христос, другой — дьявол".[465] Должно быть, эта доктрина распространилась на Ближнем и Среднем Востоке, ибо именно там, у павликиан и эвхитов, сформировалось богомильское учение о Сатанаиле в его качестве демиурга[466] Наш документ представляет собой не что иное, как латинский перевод сообщения, приводимого в Паноплии" Евфимия Зигабена; в свою очередь, это сообщение восходит к исповеданию веры, провозглашенному перед императором Алексеем Комнином богомильским епископом Василием в 1111 году.[467]

230 Заметим, что Сатана обнаружил двух рыб до творения, то есть "в начале", когда дух божий еще носился над темной поверхностью вод (Бытие, 1,2). Если бы речь шла только об одной рыбе, мы могли бы интерпретировать это как предвосхищение образа Спасителя, как прежде-сущего Христа евангелия от Иоанна, как Логос, бывший "в начале у Бога" (Христос и сам здесь говорит в связи с Иоанн., 1,2: "Я воссяду вместе с Отцом"). Однако, в тексте имеем двух рыб, соединенных связкой ("ярмом"), и они могут соотноситься только с зодиакальными Рыбами. Знаки Зодиака представляют собой важные детерминанты гороскопов, видоизменяющие влияния переместившихся в них планет или, даже при отсутствии планет, придающие индивидуальным домам специфический характер. В данном конкретном случае, рыбы характеризуют ас-цендент — момент рождения мира.[468] Далее, мы знаем, что космогонические мифы в сущности представляют собой символы пробуждения сознания (углубляться в эту тему я здесь не могу)[469]. Заря соответствует бессознательному; в алхимических терминах, это — хаос, massa confiisa (нерасчлененная масса) или nigredo; и посредством opus, которое адепт уподобляет сотворению мира, создается albedo или dealbatio, "побеление", сравниваемое иногда с полнолунием, иногда с восходом солнца.[470] Оно также означает просветление, расширение сознания, идущее рука об руку с "деланием". Таким образом, если выразить это психологически, две рыбы, найденные дьяволом на поверхности первозданных вод, должны обозначать собою новосозданный мир сознания.

231 Особого внимания заслуживает сравнение рыб с упряжкой быков на пахоте. Быки представляют собой силу, движущую плуг. Точно так же, рыбы представляют движущие силы нарождающегося мира сознания. С давних времен плуг служил знаком власти человека над землей: если человек пашет землю, это означает, что он отвоевал участок почвы у первозданного состояния и стал использовать этот участок в своих целях. Следовательно, можно сказать, что рыбы будут править миром и подчинят его себе, астрологическим путем воздействуя на него через человека и формируя его сознание. Довольно странным образом, пахота не начинается на востоке, как все прочее; она начинается на западе. В алхимии этот мотив возникает снова. "Знай, говорит Рипли, — что тебе следует начать на закате, а оттуда повернуть к полуночи, когда огни совсем перестанут светить, и девяносто девять ночей ты будешь пребывать в темном огне чистилища без света. Затем, поверни свой путь к востоку, и пройдешь сквозь многие различные цвета", и т.д.[471] Алхимическое делание начинается со спуска во тьму (nigredo), то есть в бессознательное. Пахота, или овладение землей, предпринимается "по велению Отца". Таким образом, Бог не просто предвидел энантиодромию, начавшуюся в 1000 году; он намеренно предполагал ее. Платоновским месяцем Рыб будут руководить два начала. Рыбы в нашем тексте направлены параллельно, как быки, и указывают на одну и ту же цель, хотя одна из них — Христос, а другая — Антихрист. 232 Таков, в приблизительном изложении, раннесредневеко-вый ход рассуждений (если можно в данной связи вообще говорить о "рассуждении"). Мне неизвестно, обсуждалась ли когда-либо на сознательном уровне очерченная выше аргументация. Такое обсуждение, однако же, возможно; пророчество Талмуда относительно 530 года (пар. 133 слй.) заставляет нас предполагать, что иудейские наставники были не чужды, с одной стороны, астрономических расчетов, а с другой — астрологических ассоциаций со знаком Рыб. Но нет ничего невозможного и в том, что рыбы в нашем тексте представляют собой не сознательную ссылку на астрологические представления, а скорее некий продукт бессознательного. То, что бессознательное вполне способно к "рефлексиям" такого рода, мы хорошо знаем на основании сновидений, а также анализа мифов и сказок.[472] В интересующее нас время, образ рыб входил в общераспространенный запас сознательных представлений и мог, вместе с тем, служить бессознателным выражением некоего значения в символической форме. Ибо как раз приблизительно в тот период (XI в.) еврейские астрологи принялись за высчитывание рождения Мессии в знаке Рыб, а всеобщее ощущение начала новой эры было ясно выражено Иоахимом Флорским.

233 Наш текст Иоаннова откровения вряд ли может относиться ко времени до XI века или быть намного позднее его. В начале указанного столетия, с астрологической точки зрения составляющего середину эры Рыб, ереси росли повсюду, как грибы; и тогда же противник Христа — вторая рыба, то есть дьявол — явился в образе демиурга. При историческом подходе, такая идея выступает чем-то вроде гностического ренессанса, поскольку гностический демиург считался низшим существом, от коего произошло все зло.[473] Феномен этой идеи важен своей синхронистичностью, то есть тем, что идея появляется в астрологически предустановленный момент.

234 Нет ничего удивительного в том, что представления катаров проникли и в алхимию. Однако мне не попадались тексты, которые подтверждали бы, что символ рыбы катаров был настолько ассимилирован алхимической традицией, чтобы считаться ответственным за встречающийся у Ламбспринка символ рыбы, означающей сокровенную субстанцию с ее внутренней антиномией. Этот символ возник незадолго до конца XVI в. и представлял собой релятивизацию архетипа. Символ показывает двух рыб плывущими навстречу друг другу в море, — nostm man, — обозначающем aqua permanens, или сокровенную субстанцию. Рыбы названы "spiritus et anima" (дух и душа) и, так же как олень и единорог, два льва, собака и волк, и как две сражающихся птицы, они указывают на "двойственную природу Меркурия".[474]

235 Если верны мои соображения, основанные на некотором знакомстве со средневековым символическим мышлением, то мы получаем примечательное подтверждение взглядов, выраженных мною в предыдущей главе. В 1000 году начинается новый мир, приход коего провозвещен странным смешением таких религиозных движений, как богомилы, катары, альбигойцы, вальденсы, лионские бедняки, братья Свободного Духа, бегины, бегарды и т.п., а также движением Святого Духа Иоахима Флорского. У всех этих движений имеется связь с последующим расцветом алхимии, с протестантизмом, Просвещением, ростом естественных наук, — с путем, в конце концом ведущим к явлениям дьявольского характера, пережитым нами в наши дни, и к выветриванию духа христианства под напором рационализма, интеллектуализма, материализма и "реализма".

236 В завершение мне хотелось бы привести конкретный пример того, как символ рыбы независимым путем порождается бессознательным. Речь идет о клиническом случае молодой женщины, у которой наблюдались необычайно живые и пластичные сновидения. Она испытывала на себе очень сильное влияние отца, чье мировоззрение было материалистическим. Его брак не принадлежал к числу счастливых. Пациентка, защищаясь от неблагоприятных обстоятельств, уже в очень юном возрасте выработала интенсивную внутреннюю жизнь. Ребенком она заменяла для себя своих родителей двумя деревьями в саду. В возрасте шести или семи лет она увидела во сне, что Бог пообещал ей золотую рыбку. Начиная с этого времени, ей часто снились рыбы. Позднее, незадолго до начала психотерапии, связанной с ее многообразными проблемами, она увидела во сне, что "стоит на берегу реки Лиммат и смотрит в воду. Некий человек бросил в воду золотую монету, вода стала прозрачной, и я — рассказывает она, — смогла увидеть дно.[475] На дне находился коралловый риф со множеством рыб. У одной из них было блестящее серебряное брюшко и золотая спинка ". В ходе лечения, она увидела следующий сон: "Я пришла на берег широкой, быстро текущей реки. Вначале я могла видеть немногое: лишь воду, землю и камни. Я бросила в воду свои заметки на бумаге, испытывая при этом чувство, что возвращаю реке что-то. Сразу же вслед за этим, у меця в руке оказалась удочка. Я села на камень и принялась удить.''Мне все еще не было видно ничего, кроме воды, зелени и камней. Вдруг клюнула большая рыба. У нее было серебряное брюхо и золотая спина. Когда я вытянула ее на берег, весь ландшафт ожил: камни оказались первозданным фундаментом земли, проросли трава и цветы, а кусты развернулись в обширный лес. Налетел порыв ветра, и все пришло в движение. Затем, я внезапно услышала за спиной голос г-на Икс. [Человека старше ее, знакомого ей только по фотографиям и понаслышке, но бывшего для нее, как представляется, своего рода авторитетом]. Он произнес тихо, но отчетливо: "Терпеливые получают во внутреннем царстве рыбу, пишу глубин" В это мгновение вокруг меня возник круг, часть которого соприкасалась с водой. После чего я вновь услышала голос: "Храбрые во втором царстве одерживают победу, ибо там разыгрывается битва ". Тотчас же вокруг меня возник второй круг, на сей раз достававший до противоположного берега. Одновременно, я стала видеть находящееся вдали, и многоцветный ландшафт предстал передо мной. Над горизонтом взошло солнце. Я услышала голос, говоривший как бы издалека: "Третье и четвертое царства возникают из первых двух, соответственно увеличенных. Но четвертое царство, — здесь голос на секунду сделал паузу, как для раздумья, — четвертое царство соединяется с первым.[476] Оно одновременно — верхнее и нижнее, ибо высочайшее и нижайшее сходятся Они в основании суть одно ". Тут сновидица пробудилась от рева в ушах.



Поделиться книгой:

На главную
Назад