Принц Зазеркалья

Папа устраивается рядом, на подушке.

– Ничего страшного, Элли, просто подожди немножко.

Даже его ровный голос не способен меня успокоить. Еще один чих – и мой нос делается прежнего размера. Зато раздувается правая кисть – и растет, пока не достигает размера баскетбольного мяча.

Я вскрикиваю.

– А у нее твой подбородок, – говорит незнакомец, словно не замечая моих спонтанных изменений. – Но крылья и глаза…

– Это от матери, – с гордостью отвечает папа, как будто он тоже не видит, что происходит.

Может быть, побочный эффект от чая – галлюцинации. Я пытаюсь приподнять раздувшуюся руку, но она лежит на постели, как булыжник. Я сжимаю пальцы в кулак и с силой дергаю. Моя рука бьет папу в живот, и он сваливается с кушетки на груду подушек.

Нет. Я не брежу.

На меня снова нападает приступ чихания. Когда он прекращается, я облегченно вздыхаю: рука приобретает нормальный вид, а прочие части тела остаются прежними.

Незнакомец помогает папе встать. Тот отряхивает свои фланелевые брюки, и оба смотрят на меня широко раскрытыми карими глазами, как на неожиданный результат научного эксперимента.

Я щупаю макушку – единственную часть тела, которую мне не видно.

– О нет. Моя голова стала размером с шишку?

Незнакомец фыркает.

– Вовсе нет, девочка.

Он хлопает папу по спине.

– А у нее скеффингтоновское чувство юмора, а?

Появляется Чешик. Он лукаво улыбается. От радости я громко вскрикиваю.

На шее у него висит крошечная кукольная сумочка, в которой зияет рваная дыра. Грибы выпали. Но сквозь атласную ткань виднеются очертания дневника. Волшебные воспоминания Червонной Королевы по-прежнему со мной.

Я щупаю шею и убеждаюсь, что мое импровизированное ожерелье на месте, хотя ключик сделался размером с обычный дверной, после того как увеличился со мной вместе. Но дневник по-прежнему кукольного размера. Он, должно быть, вывалился из-за корсажа, до того как меня напоили чаем. Может, это и к лучшему. Будет проще справиться с ним, если эмоции снова выйдут из-под контроля.

Чешик отвинчивает себе голову, и она катится ко мне по полу, обвитая шнурком сумки. Обезглавленное тело, издавая глупое хихиканье, гонится за ней.

Папа и незнакомец улыбаются.

Почему папу совершенно не смущают все эти странности? И незнакомца тоже? И у них одинаковая простодушная ухмылка, как у Элвиса Пресли.

Более того, они так похожи, что…

Я свешиваю ноги с края. Яркие цвета вокруг сбивают меня с толку.

– Папа, это…

– О. Прости, Бабочка.

Папа вновь садится рядом со мной и обвивает рукой за талию, чтобы не помять крылья.

– Это Бернард.

– Зови меня дядя Берни, – произносит незнакомец.

Голова Чешика утыкается носом в мой пластмассовый сапог и останавливается. Я тяну сумку за шнурок, и голова начинает крутиться волчком. Когда дневник оказывается в моих руках, до меня наконец доходят слова незнакомца: «дядя Берни».

На моем лице расплывается улыбка. В его глазах я вижу понимание. И безусловную привязанность, которую я заслужила только тем, что родилась.

– Вы братья.

Берни улыбается еще шире.

– Да. Приятно наконец с тобой познакомиться.

Он кладет руку папе на плечо.

– Наши родные будут просто в восторге. Ведь мы уже совсем отчаялись.

У меня вырывается невнятный сдавленный звук.

– Дай ей воды, – говорит папа брату.

Брату.

Дядя Берни кивает и обещает скоро вернуться. Я разглядываю его спину – шире, чем у папы, – когда он выходит в мягкий коридор. Там виднеется еще десяток обитых тканью дверей, точно таких же, как в этой комнате.

Чешик прикручивает голову на место, взмахивает крыльями и следует за моим дядей, прежде чем я успеваю поблагодарить его за исцеление и за то, что он не потерял дневник.

Дверь закрывается, и мы с папой остаемся наедине. Стоит тишина, не считая потрескивания горящих свечей. Я вижу тревожные складки у него на лбу, которые появились в последнее время – с тех пор как исчезли мама и Джеб. Но морщинки вокруг глаз разгладила радость.

Всю жизнь я думала, что у нас больше нет родственников. В прошлом году я узнала, что мы с мамой – потомки магических существ из Страны Чудес. И вот, оказывается, у меня есть дядя. Дядя, который похож на Робин Гуда – принца воров.

Значит, есть и другие родственники. Тети, двоюродные сестры и братья, может даже бабушка и дедушка.

А у папы есть племянники и племянницы. Собственные родители…

– Когда мы их увидим? – спрашиваю я, надеясь, что он поймет, о чем речь.

– Моих родителей нет в живых, – отвечает папа с такой печалью, что мне тоже делается грустно. – Но у меня две сестры, а у них – дети. У Бернарда и его жены – тоже. Мы познакомимся с ними, как только найдем твою мать и Джеба. Не считая подземцев, в этой таверне останавливаются только рыцари Зазеркалья. Женщины и маленькие дети живут в других местах.

Я ошалело смотрю на него.

Папа берет меня за руки.

– Мы происходим от того же корня, что и Чарльз Доджсон. Когда он обнаружил путь в Страну Чудес и когда Алиса выбралась из кроличьей норы…

– Подожди, – перебиваю я. – Чарльз Доджсон обнаружил путь в Страну Чудес? Я думала, это Алиса рассказала писателю про кроличью нору и вдохновила его написать книжку. Ты хочешь сказать, он знал, что Страна Чудес существует на самом деле?

Папа жмет плечами.

– Нам известно лишь одно: что Чарльз призвал мужчин нашей семьи охранять врата Гдетотам. Они становятся рыцарями. Доходы от продажи его книг дают нам средства к существованию. Мы исполняли свой долг в течение ста лет. Мальчики проходят проверку, когда им исполняется семь. В семье обычно рождается только один сын с нужным геном. Мы с братом оказались исключениями. Ген был у нас обоих.

– Какой ген?

– Ясновидение, как и у Чарльза. Способность видеть слабые места в преграде между подземьем и миром смертных. Это как-то связано с множественными зеркалами.

Множественные зеркала, насколько мне известно, бывают только в «комнате смеха» в парке аттракционов. Я сглатываю, пытаясь понять, каким образом детское генетическое отклонение может послужить вратами в такое ужасное место, как зазеркальный мир. Но, опять-таки, может быть, ничего удивительного и нет, если вспомнить, что Страна Чудес основана на детских снах, кошмарах и воображении. Всё это – ее устои.

– Значит… у тебя была нужная способность? – спрашиваю я.

– Она есть, – поправляет папа. – Я забыл об этом, когда лишился своих воспоминаний. Но теперь они вернулись. Паучиха схватила меня спустя несколько месяцев после того, как я начал обучаться, чтобы стать Белым рыцарем.

Я сжимаю губы, чтобы они не дрожали. Мне следовало бы восхититься, представив папу рыцарем, но он говорит с неподдельной грустью – и я наклоняюсь, чтобы обнять его. Он обвивает меня руками, очень осторожно, чтобы не повредить крылья. Папа жалеет, что не прожил жизнь, для которой предназначался. Об этом жалеет и мама.

Мое рождение, всё мое существование было куплено ценой отказа от их благородного, величественного призвания. Не говоря уж о черном пятне на некогда прекрасных и причудливых пейзажах Страны Чудес, которая теперь гибнет из-за меня.

– Прости, – говорю я, жалея, что не могу в качестве извинения исправить все ошибки сразу.

Это невозможно.

Я думаю про крошечный дневник, который лежит в кукольной сумочке. Червонную Королеву так мучило раскаяние, что она отвергла воспоминания, которые его вызывали. Но нет такого зелья забвения, которое я могла бы принять. А если бы и было, я бы не стала. Ничто нельзя забывать, если я намерена навести порядок. И я это сделаю, любой ценой.

5

Яйца бенедикт

– Не извиняйся, – папино дыхание греет мне макушку. – Конечно, я бы хотел жить со своими родными. Но я бы ничего не стал менять. Если бы я сделался Белым рыцарем, то никогда не встретил бы твою маму. Не родилась бы ты. И, между прочим, я ни на что в мире не променяю двух моих девочек…

Он целует мои волосы.

Я прижимаюсь к папе и стараюсь вернуть себе дар речи.

– Спасибо, – шепотом говорю я, успокоенная запахом детских мелков, который исходит от его рубашки.

Но, пусть даже папа в состоянии смириться с тем, как изменилось его будущее, я не готова принять настоящее.

– Так, – говорит он уже тверже и отстраняется. – Давай-ка на тебя посмотрим.

Папа хмурится, когда проводит большим пальцем по моему темени.

– А эта исцеляющая магия правда работает. Было столько крови… я думал, у тебя как минимум сотрясение.

Он, наверное, страшно испугался, когда увидел, как я прыгнула в грозовое облако и ударилась о дерево.

– Откуда ты знал, что меня можно исцелить?

– А я и не знал. Я хотел отправить тебя в больницу. Но мы оба были крошечные, а грибы потерялись.

Я вижу, как у него на шее дрожит жилка.

– Тогда я попросил бабочек отнести нас сюда. Я надеялся, что они поймут – и что кто-нибудь здесь нам поможет.

Наверно, было ужасно чувствовать себя абсолютно беспомощным, действовать вопреки логике и наконец поверить в то, что не имело смысла. У папы больше силы духа, чем думали мы с мамой.

Я стискиваю его руки.

– Ты молодец.

– Молодец – тот малыш. Котоптичка.

Папа разжимает мои ладони и проводит пальцами по шрамам.

– Именно это пыталась сделать твоя мама, когда ты была маленькой и напоролась на ножницы. Поэтому она твердила, что может исцелить тебя. Она хотела тебе помочь. А я ее оттолкнул.

Его влажные глаза устремляются на меня.

– Прости, Элли.

– Ты не знал. Мы тебе не говорили.

Он хмурится и прижимается лбом к моему лбу.

– Ну, ты можешь искупить свою вину. Во-первых, я больше не хочу видеть, как ты бросаешься в небо.

Я улыбаюсь сквозь слезы.

– Да ладно. У меня же есть крылья.

Папа откидывается на спинку.

– Да, и они очень красивые, но, боюсь, плоховато работают.

Он смотрит мне за плечо, на прозрачные крылья, которые отбрасывают тень на кушетку.

– Хотя, кажется, теперь они сильней, чем были.

Я двигаю крыльями. Не больно. Даже правое крыло вполне восстановилось. Видимо, магия Чешика исцелила не только мою голову.

Теперь я могу летать. Как раз вовремя, чтобы отправиться в Гдетотам.

Папа, очевидно, угадывает мои мысли, потому что вновь берет меня за подбородок.

– Ты уязвима, пусть даже у тебя есть способности, которых нет у других девушек. Никакого больше ненужного риска, ладно?

Я киваю, чтобы успокоить его. Папа не понимает, насколько необходим риск, чтобы всё исправить. А главное, он не понимает, что я уже начинаю мечтать об опасностях.

– Что еще? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.