— Слушайте, Пиголович, можно взглянуть на вещественные доказательства по делу Лукьяновой?
Круглые, обрамленные мешочками и складками совиные глаза архивариуса изучающе впились в лицо юноши.
— Зачем вам?
Влас на секунду замялся, но уверено сказал:
— Хочу проверить одну вещь.
— Да, пожалуйста, — не стал упрямиться старик.
Соломон Наумович вылез из-за стола и переваливающейся пингвиньей походкой направился в середину комнаты, где располагался стеллаж, подписанный литерой «Л». Снял с полки нужную коробку и принес Власу.
— Заодно и снимки уберу, — проговорил он. И вдруг остановился, рассматривая верхнюю фотокарточку в стопке принесенных Власом фотографий. — Что это? — удивился архивариус. — Как будто Лукьянова взята в рамку. Это ваша работа, Влас Ефимович? Оригинальничаете?
— Скажете тоже, — смутился фотограф.
Влас пристроил архивную коробку на стол, раскрыл и, нетерпеливо отложив крышку, вытащил карту висельника. Засохшая грязь все-таки позволяла разобрать изображение. И очертания этого изображения поразительным образом походили на треугольное обрамление лежащей на дороге Лукьяновой. Да ну, этого не может быть! Влас усмехнулся своей мнительности. Фантазия разыгралась, только и всего. Взглянул на Пиголовича. Тот как зачарованный смотрел на карту в руках фотографа. Затем перевел взгляд на снимок Лукьяновой и протянул:
— Однако! Треугольники. Один в один. Совпадение? Не думаю.
— Вы тоже видите? — отчего-то шепотом осведомился Влас. И тут его захлестнуло нестерпимое желание поделиться своим открытием с мудрым архивариусом. Он тревожно зашептал: — А знаете, Пиголович, откуда эта карта в сумочке покойной? Ее заговорили и вложили туда по поручению князя Зенина. Того самого, который застрелился. И знаете что еще? Вот, смотрите!
Дрожащими от нетерпения руками Влас расстегнул кофр и вытряхнул на стол пакет с царскими снимками. Торопливо перебрал всю пачку, откладывая в сторону карточки императрицы. Затем протянул их Пиголовичу, внимательно наблюдая за выражением его лица. В первые секунды выражение это было безразличным, затем сделалось заинтересованным, потом — озадаченным и, наконец, — мрачным.
— Н-да, дела-с, — сухо проговорил архивариус, поднося некоторые из снимков к самым глазам.
Оставив попытку разобрать нечеткое изображение, выдвинул ящик стола, извлек круглую, с медной ручкой лупу, замер над одной из фотографических карточек на несколько секунд и вдруг, резко распрямившись, торжественно произнес:
— Молитвослов!
— Что, простите? — подался вперед удивленный Влас.
— На тех снимках, где присутствует черный треугольник, в руках царицы — молитвослов.
Влас непроизвольно присел на край стола и обескуражено протянул:
— И что с того?
Старик на секунду застыл, глядя перед собой, затем, с недоумением пожав плечами, посмотрел на Власа.
— Пока и сам не пойму. Но тут, несомненно, прослеживается некая закономерность.
Широким жестом сдвинув фотографические карточки на угол стола, Пиголович выдернул из пачки чистый лист бумаги, шлепнул его на освободившееся место и, схватив карандаш, принялся азартно чиркать.
— Унус, — карандаш вывел цифру один, напротив которой появилось слово «заказ». — Князь Зенин делает заказ некоему магу на заговор карты. Кстати, как имя мага? Вы не назвали.
— Маг Тадеуш.
— Тадеуш фон Ченский? — Мохнатые брови архивариуса взметнулись к коротко стриженному седому ёжику. — Этот господин известен нам очень даже хорошо. Издатель мистического журнала «Изида». Не доводилось сей журналец читать? Напрасно. Довольно занимательное чтение.
— Вы знакомы с магом Тадеушем? — растерянно заморгал Влас.
Упиваясь своей значительностью, Пиголович важно произнес:
— Как не быть знакомым? В последний свой приезд небезызвестный французский кудесник Папюс основал в Петербурге ложу мартинистов и отбыл на родину, оставив фон Ченского заместо себя. Тадеуш Чеславич принял бразды правления в свои руки, чем привлек к себе пристальное внимание полиции, держащей под контролем любые ответвления масонства. У нас, в Царском Селе, их филиал, именуемый «Полярная звезда». Так что мы со своей стороны тоже держим фон Ченского под контролем. Адресочек не угодно ли записать? Домашний и редакции. У меня в записной книжечке имеется.
Пока Влас старательно переписывал к себе оба адреса, архивариус продолжал загибать пальцы, делая соответствующие пометки на бумажном листе.
— Дуо. В результате профессиональной деятельности Тадуша фон Ченского мы имеем труп Лизаветы Лукьяновой и ридикюль, в котором и в самом деле присутствует карта «висельник».
— Что по классификации Таро означает жертву, — проявил осведомленность Влас.
— Кто вам сказал?
— Художник Вересаев. Вчера у графини Широковой-Гонзель виделись. Вересаев рассказывал о маге Тадеуше как о посреднике между загробным миром и нашим. И пояснял значение карты «висельник», с которой у мага особые отношения.
— Отлично. Делал, получается, фон Ченскому рекламу, — усмехнулся Пиголович. Загнул еще один палец и написал цифру три. — На фотографической карточке, где покойная Лукьянова запечатлена вместе с заговоренным ридикюлем, мы видим непонятный знак — треугольник. И точно такой же треугольник мы наблюдаем на снимках императрицы. Причем не на всех, а исключительно на тех, где Александра Федоровна держит в руках молитвослов.
— Да что вы? Неужели только на этих? — поразился Влас легкости, с которой Пиголович решил непосильную для него задачку.
— Взгляните! — торжествовал архивариус. — Убедитесь сами!
Влас с интересом сунулся к снимкам с лупой и тоже разглядел черную книжицу в руках Ее Императорского Величества.
— И, наконец, квинквэ.
На листе появилась четверка, размашисто обведенная кругом.
— Из всего вышеизложенного следует, что над Ее Императорским Величеством нависла смертельная опасность. И опасность эту навлек маг Тадеуш фон Ченский.
По бумаге заскрипел карандашный грифель, ведя от четверки стрелку к цифре один.
— Немедленно едем к магу Тадеушу и требуем ответа — кто заказчик! — азартно подхватил Влас.
— И дальше что?
— Как что? Заказчик отправляется в тюрьму, а маг Тадеуш снимет заклятье.
Пиголович с удивлением взглянул на собеседника. К Ее Императорскому Величеству он был, мягко говоря, равнодушен и вряд ли стал бы сильно убиваться, случись с ней досадная неприятность. Но, будучи профессионалом и любителем разгадывать мудреные загадки — за что, собственно, и был удален из Московского Полицейского Управления, — Пиголович уже знал, что доведет это дело до конца. Аккуратно сложив листок, порвал только что сделанные записи и, отправляя клочки в мусорную корзину, проговорил:
— Не смешите меня, молодой человек! Сразу видно, что вы не знаете жизни. Наш маг от всего отопрется. Заявит, что слыхом не слыхивал ни о какой карте висельника. А заказчика вашего, даже если вы его отыщете, в первый раз видит.
— Ну как же! А художник Вересаев? Все же слышали, как он рассказывал!
— Фон Ченский заявит, что никакого Вересаева он не знает, и все тут. Мало ли что тот болтает в обществе. И потом, с чего вы взяли, что заклятие можно отменить?
— Ну я не знаю, — смутился Влас. — Просто подумал, что раз существует яд, должно быть и противоядие.
Старик помолчал, о чем-то раздумывая, и повернулся к фотографу.
— Тут надо действовать тонко, — многозначительно сообщил он. — Обождите, я сейчас.
И Пиголович вперевалочку направился к дверям, оставив Власа одного.
Точно конь, заслышавший звуки полковой трубы, Соломон Наумович Пиголович закусил удила. Засидевшись в архиве, он, некогда лучший сыскной агент Москвы, в силу преклонного возраста был отправлен в отставку. Пробездельничав с полгода, Соломон Наумович благодаря протекции дальнего родственника получил скучное место архивариуса, да и то не в своем родном городе, а в Царском Селе, подальше от московских реалий, ибо кипучая натура Пиголовича была хорошо известна и вызывала у бывших коллег вполне обоснованные опасения. Теперь же запахло реальным делом, которому Соломон Наумович задумал отдаться всей душой.
Вернулся он минут через двадцать, с толстой картонной папкой в руках.
— Вот, извольте, вся подноготная художника Вересаева. Личность темная, сомнительная. Живет на Скотопрогонной улице…
— А сказал, что на Широкой.
— Мало ли что он там нафантазировал. Сведения полиции никогда не грешат против истины. Итак, живет художник Вересаев на Скотопрогонной в доходном доме Савойского, перебивается случайными заработками. Часто бывает у девицы Макаровой Софьи Андреевны двадцати двух лет, служащей швеей в торговом доме Шереметева на Литейном проспекте.
Архивариус оторвался от чтения и, по-птичьи склонив голову к плечу, хитро посмотрел на Власа.
— Девица Макарова нам и нужна. Через нее мы с вами, дорогой вы мой Воскобойников, выйдем на Тадеуша фон Ченского и так прижмем голубчика, что ему уже никак будет не отпереться.
Видя недоумение в глазах собеседника, старик разозлился. Складчатые брыли затряслись, глаза гневно сверкнули.
— Ну же, молодой человек! Включите воображение! Что мы имеем? Заговоренные карты, а также предметы, в которые эти карты вшивают! Вши-ва-ют! Вы понимаете?
И тут Власа осенило.
— Девица Макарова — швея! — хлопнул он себя по лбу. — Она-то и пристраивает карты внутрь роковых подарков!
— Вот именно! И вам необходимо получить у нее протекцию к магу Тадеушу.
— Почему именно мне? — предпринял Влас попытку увильнуть.
— Ну не мне же приставать с амурами к юной фемине! — забулькал смехом Пиголович, стуча себя на манер тюленя ладошками по животу. — Будь я годков на двадцать моложе, вопрос, кому идти к красотке, не стоял бы. Я и в пятьдесят еще давал жару. В настоящий момент я тоже не прочь попробовать, но за результат поручиться не могу.
Влас нахмурился и громко засопел.
— Значит, — недовольно протянул он, — получается, мне нужно с этой Макаровой заводить роман?
— Ни за что не поверю, что вы, юноша, женщин чураетесь, — усмехнулся архивариус. — Нет-нет, даже не говорите мне, что вы не по этой части. Я в людях разбираюсь. Вон как волосы набриолинили. И желтые ботинки просто так не надевают.
— Да я не то чтобы… Просто я… — начал Влас и сбился.
Объяснять было долго, да и незачем. Все равно этот славный старик ничего бы не понял. Честно говоря, Влас и сам не до конца в себе разобрался. И решил — раз надо, значит, надо.
— Хорошо, я готов, — обреченно вздохнул он.
Пиголович вернул в папку извлеченные ранее листы и, завязывая ботиночные тесемки, проговорил:
— Ближе к вечеру к вашей фее наведаетесь, а сейчас, полагаю, нам стоит отправиться в дом князя Зенина. Интересно выяснить подробности его самоубийства. Заодно и место происшествия запечатлеем для истории.
Москва, май 2018 года.Из Выставочного Центра я выходила с такими же предосторожностями, как и заходила. Снова через служебный ход. Причем сначала Лариса проверила, не подстерегает ли меня Эммануил на парковке, выяснила, что как раз таки подстерегает, позвонила и сказала, что на машине ехать нельзя. И я вынуждена была отправиться в Сокольники на общественном транспорте. Поэтому до дома на Стромынке добралась лишь вечером. Через двор проходить не стала — до сих пор не могу в него заходить. Двинулась в обход. Поднялась по пропахшей кошками лестнице на шестой этаж и открыла дверь черного хода. И нос к носу столкнулась с Людмилой Николаевной.
Соседка по коммуналке уперла руки в боки, смерила меня насмешливым взглядом и сквозь зубы процедила:
— Смотрите, кто к нам пожаловал! Мирослава Юрьевна собственной персоной! — И тут же перешла в наступление: — Ну раз уж пришла, может, хотя бы плиту вымоешь? А то твой бывший муженек не утруждает себя подобными мелочами. Без тебя ни разу дежурство не справлял. Я одна за всеми грязь вожу.
— Хорошо, я вымою, — проговорила я, направляясь к бывшей детской.
Когда-то в ней жили Сережа и Катенька, а теперь в ней никто не живет. Некоторое время еще обитал Сережа, но жить подростку с таким отцом, как Евгений, невозможно в принципе, и сын перебрался к бабушке. Там хотя бы имеется еда и чистые вещи. Я взялась за ручку двери и услышала торжествующий голос за спиной:
— Твой-то, бывший, эту комнату иностранцу сдал!
Я замерла, думая, что ослышалась. Затем обернулась и спросила:
— Как это — сдал?
— Обыкновенно, — охотно пояснила Людмила Николаевна. — Часа два назад пришел вместе с каким-то парнем, называл его Майклом, показал комнату, Майкл «йес» да «йес», потом твой ушел, а американец тут же притащил девицу. Так что можешь в детскую не соваться — помещение занято.
— Да как он мог?! — возмутилась я.
— А что тут такого? — приняла сторону Волчанского соседка. — Женьке жрать нечего, а комната пустует. И мне за согласие тоже пара тысчонок перепала, так что я не в претензии.
Я распахнула дверь и увидела лежащую на кровати девушку. Из одежды на ней были только туфли. Она вскинула на меня густо накрашенные глаза, и я узнала одну из девиц, подвизающихся в шоу шведского символиста. Кажется, она служила почкой. В безобразном расписном чулке, в котором девица изображала этот орган, было совершенно не видно, какая на самом деле роскошная у нее фигура. И тут меня осенило, кто такой Майкл. Наш американец! Больше некому. Не даром он целый день отирался на первом этаже Выставочного Центра. Интересно, Лариса в курсе?
— Something wrong?[4] — хрипло осведомилась девушка-почка.
— Where`s your American friend?[5]
— Michael went for a beer[6], — чистосердечно призналась нагая красотка.
— When he gets back, tell him to come into room next to the front door[7], — попросила я, с трудом сдерживая клокочущую ярость.
— Not a question[8], — радостно улыбнулась девица.
Я закрыла дверь, шагнула назад и наткнулась на притаившуюся за моей спиной Людмилу Николаевну.
— Ну? — заговорщицки прошептала соседка. — Чего она сказала?
— Что все у них замечательно и жизнь бьет ключом.
— Вот и я говорю, что ребята хорошие, — подхватила она. — Почему же им комнату не сдать?
Я направилась к комнате Евгения, на ходу доставая ключи, но прилипчивая тетка не отставала.
— Ты когда плиту мыть будешь? — Людмила Николаевна тронула меня за рукав. И тут же расширила список пожеланий: — Еще полы бы неплохо протереть. И окна. А то твой бывший вообще ни о чем не думает. Перед иностранцами неудобно.
— Можно я хотя бы разденусь?
