Помоги проекту - поделись книгой:
Вместо ответа Серега взмахнул рукой и вдруг сунул под нос Мицу кусок туалетной бумаги. Тот самый, которым Гриценко вытер приходьковскую кровь.
Миц резко потянул носом воздух, колпак немедленно съехал ему на глаза, вурдовамп в бешенстве скинул его с головы. Яркие красные полосы прочертили ото лба до лысой макушки его непутевую голову.
— Этой крови полчаса, от силы час! — со знанием дела сообщил возбужденный Миц.
— Верно, — ухмыльнулся Гриценко и поводил перед носом маленького вурдовампа окровавленной бумагой. — Найдешь? Надо добить…
Миц, будто пес, спущенный с поводка, несся на несколько шагов впереди Гриценко. Маленький вурдовамп то и дело спотыкался, падал, сбивал в кровь локти и колени, бежал дальше и, казалось, улицы шарахались и разбегались в стороны, едва завидев столь резвого ночного хищника. Миц сразу же вывел к цели.
Как ни странно, Приходько не стал хитрить и плутать, заметая следы. Савелич укрылся у себя дома за стальной бронированной дверью. На этот раз Гриценко не стал взламывать дверь — не успел.
Миц не дал. Неожиданно он напомнил, что они как-никак вурдовампы, а значит, могут обращаться в разные интересные вещи. Например, в дым.
Сине-зеленым, точно боевой зарин, газом они по очереди просочились сквозь замочную скважину в дом мастера Приходько. А материализовались уже в дикой, как характер самого мастера, спальне, где тот трахал жену Сереги Гриценко. Лежа сверху, голый Савелич напоминал рубанок.
Тот с таким же упрямством и жадностью врезается в тело доски.
Не заметив (а может, делая вид, что не замечает) появления Гриценко и Мица, Приходько-рубанок продолжал яростно водить туда-сюда голым торсом. Из-под него вместо стружек разлетались в стороны густые горячие стоны Серегиной жены.
Застигнув Людку и Приходько вдвоем в постели, да еще в момент совокупления, Серега не сразу пришел в себя, поражаясь тому, с какой жадностью и спешкой эти сволочи занимаются любовью. «Прямо как перед смертью, — подумал Серега, но сам же себе и возразил: — Почему как?»
Жену Гриценко не тронул. Даже обернувшись вурдовампом, он продолжал испытывать к ней крайнюю неприязнь. Или… затаенную симпатию, чудом сохранившееся чувство родства, в котором боялся себе признаться… Зато с удовольствием перегрыз горло мастеру Приходько. С раскачивающимся, как маятник, членом Савелич носился по спальне в надежде спастись. Гриценко играючи сгреб его в охапку и безумно долго сосал его кровь. Когда Приходько, издав последний хрип, за ненадобностью был брошен на пол, Серега весело изрек: «Нашего полку прибыло!» А пнув ногой пока еще бездыханное, не налившееся новой, ядовитой кровью тело мастера, добавил: «Вот теперь ты полный кровопийца!» Гриценко знал: меньше чем через четверть часа мертвец очнется и покажет миру клыки.
Пока Серега, посмеиваясь, на клочке бумаги рисовал схему, как от дома Приходько пройти к двухэтажному логову вурдовампов, Миц за широкой спиной приятеля неслышно загрыз его неверную жену. Можно сказать, впервые благородный поступок совершил в своей жизни. Или смерти… Короче, вытащил Людку за ногу из-под кровати, куда она залезла со страху, и, даже не взглянув, не облапав взглядом ее белое, теплое, вдоль и поперек выглаженное и обласканное любовью тело, прокусил ей горло. Тьфу, мальчишка!
Засунув за пазуху мертвому мастеру схему, с полминуты сокрушенно повздыхав над обескровленным Людкиным телом, Гриценко вытолкал в шею Мица да подался с ним в вертеп кровопийц. «Эх, чтоб им пусто было!.. Нам было пусто!..» Позади семенил утративший девственность Миц.
Августовская ночь беззвучно строчила швы вдоль всей дороги к злосчастному двухэтажному дому. «Внизу покойницкая, и вверху то же самое», — невесело размышлял Гриценко, наступая на швы, оставленные ночью. Нити в них то мерцали холодным лунным светом, то начинали вздрагивать и искриться, стоило Гриценко пересечь перекресток с испуганно мигающим светофором. Лишь изредка швам удавалось поймать робкий отблеск огня в случайном окне — в чудом не уснувшем окне.
Теми светящимися швами были беспокойные Серегины мысли. Они-таки довели его… Опять возникли те голоса. Откуда-то изнутри. Нарастая, они угрожали вырваться из тесной Серегиной черепной коробки. Вырваться на ночную влажную улицу и, может быть, взорваться безнаказанной милицейской сиреной!..
— …Все!! Клянусь усмешкой Дракулы, ты здесь в последний раз! Или наоборот: я тебя здесь заживо замурую! — трансильванская графиня Элизабет Батори визжала как резаная. — Если ты сейчас же не отгадаешь, в каком гробу лежит покойник…
— …Да вроде как в обоих, — перебил Бритоголовый Здоровяк, уже в четвертый раз очутившийся в знакомых стенах средневекового замка. Наш герой случайно оказался свидетелем похоронного обряда: наблюдал, как три хорошенькие служанки готовят в последний путь двух мертвецов.
— …Не перебивай!! — еще истошней завизжала мадам Батори. (Здоровяку даже немного жаль ее стало.) — В одном гробу лежит обычный покойник, в другом — вампир. Не угадаешь, кто есть кто, — тебе конец!
— Это что значит? — решил уточнить Здоровяк.
— Не прикидывайся! Оборву цепочку твоих дурацких реинкарнаций — и прощай тогда, мама! Останешься возле моей юбки на веки веков!
— Аминь. Ладно, валяй. Ну и какая тут разница между твоими покойниками?..
…Рыжая девушка вообще ничего не делала — лишь строила глазки Здоровяку. В гроб первого покойника белявая служанка, смиренно потупив очи, опустила зубок чеснока и веточку боярышника. Потом положила на грудь серебряное распятие. Ее подружка — чернявая красуня — вдруг обернулась кошкой и трижды перепрыгнула гроб со вторым покойником. Затем проделала то же самое, превратившись в черного пса. А потом и в смоляную курицу — та как закудахчет над гробом!.. Но большего страху наш герой натерпелся, когда из гроба вдруг вылетел коршун — и прямо Здоровяку клювом в лоб! Юноша едва увернулся. Спасаясь от страшной птицы, он поскользнулся и чуть не угодил в гроб. Глядь — а второй покойник лежит розовый, как младенец. Вдруг его левое веко как вздрогнет, вот начало открываться, а изо рта во все стороны — кровь!
— Да че тут гадать! — заорал Здоровяк. — Вон в том гробу вампирище лежит!!
— А в этом кто же, по-твоему? — ехидно так спрашивает графиня Батори.
— Да вроде жмурик нормальный. Вон сколько чесноку напихали. И крест на груди. Все путем.
— Ты уверен?.. Ай нет, ошибаешься!
С этими словами мадам Батори перевернула гроб с первым покойником — тот мешком плюхнулся на пол. — Все, свободно место! Не догадываешься для кого?! А-ха-ха!
— Вот дура! — только и мог сказать наш герой, после чего графиня с привычной жадностью набросилась на него…
…А вот и Коровин! Гриценко мигом очнулся, едва перешагнув порог дома кровопийц. «Эх, чтоб им пусто было!.. Мне было пусто!..»
Пир у Коровина шел горой, когда прибыли Серега и Миц. Ягра уже не в комбидрессе, а в умопомрачительном черно-красном, с золотыми блестками платье танцевала вамп-танго. Танцевала одна, с отрешенной, грустной улыбкой на губах. Но стоило появиться Гриценко, как Ягра немедленно преобразилась… Заметив это, Шабар, неразлучная Ягрина подружка, глупо хихикнула в кулачок. А потом, подняв на Серегу колючие черные очи, как выпустит в его сторону когти!
Несколько вурдовампов, которых Гриценко видел впервые, сложили громадную пагоду из бутербродов со свернувшейся кровью, облили сверху подозрительного вида бледно-красным кетчупом или сиропом и подожгли. Вскоре горящие бутерброды начали издавать невыносимо громкие, хлесткие звуки, наподобие тех, которые издают патроны, брошенные в костер. Началась дьявольская пальба, сопровождаемая ликующими воплями вурдовампов. Но даже она не смогла заглушить звонкий старушечий голос. Гриценко диву давался: бабка, что едва не проткнула его клюкой, теперь как ни в чем не бывало распевала частушки:
С непривычки язык ее то и дело цеплялся за молодые клыки, и бабка временами шепелявила. Ей старательно подпевали отец и мать Артема Бойко. При этом двойник Жванецкого самозабвенно стучал алюминиевыми ложками, а копия Мерилин Монро лихо наяривала на губной гармошке. Самого Артема нигде не было видно… Да вот же он!
Коровин, видимо, сытый кровью, отвязывался на полную катушку — изображал матерого мамонта. Клыки у него и в самом деле были ого-го! Да и бакенбарды вполне смахивали на шерсть первобытной зверюги… А «охоту» на него устроили… Кто бы мог подумать! Те четверо Серегиных обидчиков — Артем-«Маруани», Лысый-толстый, Прилизанный и Бейсболка, как в свое время окрестил их Серега. Они тыкали в Коровина-«мамонта» какими-то жалкими прутиками (в руке Прилизанного — коротышки-блондина с вечно набриолиненными волосами — кажется, мелькнула даже клюшка для гольфа), но Коровин, войдя в роль, разбрасывал их, как котят.
И тут Гриценко перевел взгляд на Ягру — и вовремя! Женщина-вурдовамп вдруг выхватила откуда-то между ног прямую, как копье, черную змею и зло метнула в Серегу. Как и в прошлый раз, Гриценко ловко поймал на лету гадюку, но прикуривать не стал от ее огненного языка, а швырнул в Коровина. Тот чудом углядел змею, увернулся, и змея досталась Артему — бахнула ему прямо в лоб! Голова Артема так и покатилась, дымясь, по полу. Вокруг все стихло, поцарапанная иглой, истерично взвизгнула пластинка на «Аккорде-301», вурдовампы недовольно зароптали, а Коровину вмиг опостылело играть роль мамонта.
— Гриц, ты отомстил дважды. Это слишком, — насупившись, Коровин встал посреди комнаты. Рядом, склонившись над Артемовой головой, тихонько подвывали Ягра и Шабар.
— Да ну! — с напускным безразличием попытался отмахнуться Гриценко. — Ему просто не посчастыло!
— Ты говоришь ерунду, Гриц! Мы каста единомышленников, а не свора враждующих между собой кровопийц!
— Я уже слыхал об одной такой касте. О «новых ариях», — усмехнулся Гриценко, обведя взглядом притихших вурдовампов. Никто не решался взглянуть Сереге в глаза.
— Ты перечишь мне, Гриц. Я опять начинаю сомневаться в твоей преданности. Знаешь что… Приведи свою дочь!..
— Дочь!! — в тот же миг взорвались вурдовампы, впившись в Гриценко ненавидящими взглядами.
— …Иначе мы сами разделаемся с ней. А потом подумаем, как поступить с тем, кто вносит раскол в наш древний союз, — грозно закончил Коровин.
Гриценко глянул на часы: до рассвета оставалось еще полтора часа — должен успеть.
16
— Успеем? — Машка озорно и в то же время с обожанием смотрела на Вовку. Ее голая нога была игриво закинута на его голую попу. Лицом к лицу они лежали в постели, наспех сооруженной среди бесполых черных ящиков, компьютера, проводов, лампочек, по соседству с удивительным гуслевидным прибором с необычным названием «Поляриз».
— Успе… А ты знаешь: успех — от слова успеть? — Вовка потянулся губами к девушке и нежно поцеловал грудь. — Куда нам спешить?
— Так ведь кто-то пришел! — рассмеялась Машка и вдруг оказалась сверху на юноше. Они куда-то помчались — лихо, не разбирая дороги, не оглядываясь, не пожертвовав целомудрию и пяди постели…
Приехала из села Ольга, Вовкина мама. Спинов-старший встретил жену в дверях, забрал из рук кучу свертков и пакетов. Ноши было столько, что Спинов даже присвистнул, а затем глянул, нет ли кого позади Ольги. Никого. Отнес пакеты на кухню. Чего в них только не было: меднобокие огурцы и совсем уж медноголовый репчатый лук, ведро розовой картошки, двухлитровая банка с малосольными огурцами, пахнущими укропом и чесноком. Были даже живые раки, варенье из алычи, пять вяленых лещей, лукошко пахучих, аппетитных маслят… От самой Ольги пахло нездешним, загородным летом, привыкшим к воле и работе на свежем воздухе.
— От тебя пахнет сеном, — поцеловав волосы жены, улыбнулся Сашка. — Пахнет, как от…
— Как от лошади? — фыркнув, насмешливо повела бровью Ольга. С ней что-то происходило, пока невидимое Сашкиному взгляду.
— При чем тут лошадь? Как от букета твоих цветов, — Спинов осторожно расправил в керамической вазе пучок желтых, розовых и фиолетовых цветов, привезенных женой.
— Ты какой-то озабоченный. Такой ты мне не нравишься, — продолжала дуться Ольга. — Я по-другому представляла нашу встречу. Думала, приеду, приму душ, мы выпьем кофе, поделимся впечатлениями и… займемся любовью. Нет, лучше сначала займемся любовью, а потом поделимся впечатлениями. А ты какой-то… Ты что, не рад мне?
— С чего ты взяла? Конечно, рад! Я тоже по тебе очень соскучился… Просто столько событий за последнее время. Мысли разные лезут в голову…
— Тогда зачем ты говоришь глупости: «От тебя пахнет сеном…»? От меня пахнет женщиной, которая две недели пробыла на солнце и свежем воздухе, среди такой красоты! Сашка, а какая в деревне река! — вдруг Ольгу понесло, точно щепку, угодившую в скрытое от глаз течение. — Решила я искупнуться, думала, никто не увидит, разделась догола и — бултых! А дядя Миша углядел, паразит такой, и давай кричать на весь берег: «Олька, конец тебе! Здесь рыба голодная ходит, как зверь! Рыбаками приучена жрать чужих голых баб!» На крик дети сбежались, а среди них такой мальчик, прелесть… А после работы, когда уж с сеном покончили, затеяли зачем-то хоровод водить. Там же, на лугу. Все дядя Миша, баламут. Старики посходили с ума и вроде не пили, а как дети малые стали, скачут, прыгают через костер, хотя Купала-то когда был!.. А когда поужинали, песню затянули, я раньше такой не слыхала, а у того мальчика голос-то какой оказался — серебряный, Сашка, голос. А заночевала прямо в свежей копне. Прохладно, правда, было, да ничего — не замерзла. Сено как обняло, как проглотило в свои объятия — аж дух захватило! Знаешь, до рассвета, думала, не до живу. Так сердце билось от счастья.
— Ты случайно не влюбилась? — Спинов улыбнулся, нежно провел пальцами по жениной щеке, взъерошил слегка ее локоны над левым виском. — Прямо как девчонка. Сразу вспомнил, как мы семнадцать лет назад… Помнишь: парк, метро, сотни маленьких солнц в лужах, а ты скинула туфли и босиком шагаешь по площади Ногина… А как мы ели мороженое, смазывая им шестерни в паровой машине! Помнишь наше первое свидание в Политехническом музее?
— Нашел, что вспомнить! Это было так давно… А сейчас, как наяву, — трава по пояс, молодая, зеленая, как в июне, жаворонок над головой звенит, ситцевая косынка норовит сползти на глаза, и я — с косой! Заправски так кошу: раз — вжик, два — вжик!
— Так ты теперь профессиональный косарь?
— Не язви. Выходить косить нужно не позднее трех утра, когда только-только забрезжил рассвет. Тогда большая роса стоит. Трава в это время необыкновенно мягкая, сочная, легко подрезается косой, коса аж поет!.. Косят обычно до одиннадцати, а то и раньше бросают, потому как солнце высушивает траву, та становится жесткой и быстро тупит косу. Я косила косой-шестиручкой, а дядя Миша — девятиручкой. Один раз я умудрилась порезаться, так тот мальчик… Ты чего замолчал?
— Любуюсь тобой. Ты сильно изменилась. Когда же это произошло? Жаль, я пропустил этот момент.
— Разве это плохо?.. Теперь ты меня разлюбишь?
— Размечталась! Просто буду любить как другую женщину. Которая пахнет сеном, купалась голой в реке, разбирается в косах и… Про какого там мальчишку ты сейчас рассказывала, а? Ну-ка иди сюда! Немедленно! Задам тебе…
— Что же ты мне задашь?
— Порки тебе задам, хорошей порки!
— Неужели?
Спинов схватил ее на руки, поднимая, опрокинул стол, ваза разбилась, и розовые, желтые, фиолетовые цветы смешались с глиняными черепками.
— Это тебе надо задать порки! — закричала Ольга и схватила Сашку за щеки. Потом крепко и долго целовала в губы…
— Что там у вас происходит? — тяжело дыша, спросила Маша. Она с трудом сдерживала в себе ликование: «Боже, как хорошо!»
— Родители чудят. Что-то уже уронили. А это сигнал к тому, что сейчас они закроются в спальне и папа полюбит маму.
— Так это же здорово! Они там, а мы здесь! Прямо оргия!
— Дурочка, что ты такое говоришь?! То кусаешь меня до крови, то глупости несешь. Причем тут оргия?
— Ладно, не дуйся. Давай лучше еще раз…
— Не хочу. Пора…
— Никаких «пора»! Принеси еще вина, включи музыку и иди ко мне. А то щас привяжу к кровати и так… так затрахаю!
— Ха-ха-ха, во напугала! Машка, я тебя не узнаю!
— Кончай трепаться, понял! Врубай музыку и лезь быстро в постель!
— Слушаюсь, товарищ командир! — Вовка отдал шутливо честь, встав голым по стойке смирно. Потом лукаво так улыбнулся: — А хочешь, вместо музыкального центра я включу Поляриз?
— И что будет?
— А черт его знает! По идее… Я люблю читать вслух. Есть такой недостаток. Как-то я готовился к экзамену, материал не шел, часа четыре я до одури барабанил по учебнику, потом кинул его и, не знаю уж зачем, полез к веб-поляризатору. И что ты думаешь? Минут десять повозившись с ним, я вдруг понял, что могу спокойно идти на экзамен. Все параграфы, над которыми я корпел битых четыре часа, как по полочкам, встали в моем сознании.
— Не понимаю, о чем ты?
— А это значит, что вон та штука, — Вовка кивнул на Поляриз, загадочно блестевший из темноты струнами нерводами, — настраивает некоторым образом не только мозг и кровеносную систему, но и информационные потоки, замкнутые в определенном объеме. Поляризованная информация легче усваивается человеком. Уж не знаю, посредством чего — органов чувств или еще чего. Но результат налицо: в тот день, когда я сделал это открытие, я мгновенно выучил треть учебника и стал прекрасно разбираться в предмете!
— Но ты же рассказывал, что когда готовился к экзамену по химии, то скачал шпаргалки из Интернета в кровь. Вводил в вену иглу… Потом говорил про какой-то Гемоглобов…
— Ну, так это случилось гораздо раньше! Потом… Повторяю: мне пришлось около четырех часов читать вслух, наверное, десять параграфов…
— Слушай, неужели ты такой тупой? Я бы и без твоего Поляриза выучила параграфы.
— Может, и тупой. Но будь я в тот момент другим, нормальным, я бы вряд ли сделал то открытие. Ведь тогда… Я как бы наводнил информацией свою комнату. Насытил ею до предела, понимаешь? Мне кажется, если бы я читал меньше по времени, а потом включил Поляриз, эффект был бы совсем иным. Или его вообще бы не было. Как ты думаешь?
— Не знаю и знать не хочу! — у Машки лопнуло терпение. — Включай быстрей свою адскую машину! Иначе… Короче, если ты сейчас же не ляжешь, я пойду к твоему отцу и… и… соблазню его. Вот!
— С ума сошла?! Там же мама!
— Мама?! Вот был бы прикол!..
Вовка и Машка, как одержимые, занимались любовью, будто и не было позади четырех часов упорной любовной игры.
А в соседней комнате жарко стонала в объятиях мужа Ольга. Внезапно что-то произошло с ней — с ее зрением, слухом, со всеми ее ощущениями… Будто кто-то подменил мир, в котором она жила. Она так крепко держала мужа, а он взял — и исчез. Зато тот мальчик возник, что бесстыже щекотал ее пятки зеленой травинкой. Боже, а это что за девушка? Так ведь это Маша Гриценко, Вовина подружка. Почему она так на нее смотрит? А Вовка тоже хорош! Занимается сексом с девушкой на глазах матери, и хоть бы прикрылся что ли!.. Боже, так это ж не Вовка! Спинов, сволочь, трахается с девчонкой!! Что они себе позволяют?!.. Так Сашка с ней никогда не занимался любовью. Правда, она ему многого и не позволяла… Что надо, Вова? Видишь, я не одета? Отвернись! Лучше пойди отбей у отца свою подружку. Ох, и похотливые эти молодые девушки! Вовка, убери руки! Боже, где тебя учили целоваться? Вот так надо, дурачок. Дура, что я делаю?! Он же мой… Но когда еще такое возможно? Сопротивление бесполезно! Иди сюда… Мы должны успеть. Что-то мне подсказывает: нам надо успеть…
Из постели протянулась рука, устало нащупала на тумбочке гуслевидный предмет, провела по тонким холодным струнам и после десятисекундного колебания выключила Поляриз.
17
Гриценко глянул на часы: остался всего час — надо успеть. Небо над головой неотвратимо наливалось лиловым соком… затем синим… становилось еще светлей… В том небесном соке созревал золотой плод — солнце. Гриценко позвонил домой из знакомого автомата — трубку никто не взял. Тогда решил идти к Спиновым. По привычке прихватил с собой лом, но тот ему не пригодился. Дверь в квартиру Спиновых оказалась вдруг незапертой. В коридоре кромешная темнота пахла жареной картошкой.
Последнее, что Гриценко запомнил из той своей жизни-смерти, — громадная тяжелая паутина, откуда-то с потолка обрушившаяся ему на голову и плечи, резкий, болезненный укол в шею, колонки оранжевых цифр в левом глазу и неожиданно приятный запах человеческого тела. Гриценко потом вспомнил: так пахла в детстве его маленькая дочурка…
…К Коровину Серега Гриценко возвращался не один, а в компании четырех верных друзей — дочери, программиста Сашки Спинова, его сына Вовки и журналиста Женьки Безсонова, вызвавшегося вместе с ними идти в логово вурдовампов. У Женьки был настоящий, по его словам, времен аж Столетней войны арбалет, очень смахивающий на ножку от старого письменного стола — такой же потертый, поцарапанный, с жалкими остатками лака. Арбалетом вооружила Женьку его жена Вера. Она принесла чудо-оружие из краеведческого музея, где работала старшим научным сотрудником.
Гриценко молча вел отважных охотников на вурдовампов. Ссутулившись, закинув на спину мешок из-под сахара, плотно набитый сырыми осиновыми кольями, он шел, почти не оборачиваясь. Шагал по городу, с нетерпением ожидавшему наступления нового дня. Выглядел Гриценко очень утомленным, но на душе у него было необыкновенно легко и чисто.
Вот и старый двухэтажный дом — прикинувшийся немощной овцой притон вурдовампов. Друзья бесстрашно взбежали по скрипучей лестнице. Ни звука, ни вздоха. Лишь Машка внезапно вскрикнула, да тут же подавила крик, зажав рот ладошкой. (Как потом выяснилось, она налетела на крошечного длиннохвостого зверька.)
Первым делом на счет раз-два-три Серега и Сашка Спинов кинули в кровопийц по увесистому обломку кирпича. Серега кидал в дальний левый угол, Сашка — в правый. К кирпичам были привязаны концы капроновой рыбацкой сети. Вурдовампы опомниться не успели, как оказались под ней. Что тут началось! Кровопийцы барахтаются под сетью, брыкаются, как сумасшедшие, молотят руками, пытаясь ее разорвать, еще крепче запутываются, ревут, грязно ругаются, лезут из кожи, чуть ли не наизнанку выворачиваются, лишь бы вырваться… Вот уже двум-трем удалось освободиться от капроновых пут. Вурдовампы тотчас встрепенулись, по-волчьи ощерились… но уже в следующую секунду их разнесло на сотни склизких кусков. Никому не уйти от возмездия!
Бедовая Машка и Женька Безсонов устроили кровопийцам настоящий артобстрел: Машка палила в них из Вовкиной рогатки, Женька расстреливал из антикварного арбалета. Гриценко и Спинов ринулись в самую гущу чудовищ. Отважные друзья лихо скакали, точно по болотным кочкам, по вурдовамповским головам, норовящим зацепить их клыками, и безжалостно протыкали нелюдей кольями, как хирург протыкает иглой чирь, чтобы выпустить гной. Чвяк! — с мерзким звуком лопались кровопийцы! Чвяк! — сколько же гадости вываливалось из них!..
Один Вовка стоял в нерешительности, с перекошенным от страха и брезгливости лицом. Вдруг он схватился за живот, повернулся к столу, на котором еще дымились обугленные бутерброды, и, громко рыгнув, вырвал на неубранную посуду. В этот момент кто-то сзади цапнул Вовку за ногу. Содрогнувшись от второго приступа рвоты, Спинов-младший схватил со стола нож и, не оборачиваясь, ударил им наугад. Отрубленная рука вурдовампа осталась висеть на Вовкиной правой штанине. Глухо рыча, раненый кровопийца на четвереньках пятился прочь…
Коровин достался Сереге Гриценко. На предводителя вурдовампов столбняк напал, когда Гриценко хладнокровно приставил к его груди осиновый кол.
— Ты ж наш, Гриц! — лежа среди поверженных собратьев, с притворным изумлением завопил он, но тут же, принюхавшись, поморщился, зашипел с ненавистью: — Нет, ты не наш-ш-ш! От тебя пахнет теплой кровью. Живой кровью… Что они с тобой сделали, Гриц?! Ты продался им!!
Коровин пришел в ярость. Выбив у Гриценко кол, он вскочил было, но тут же снова рухнул на пол, сбитый с ног мощным ударом в голову.
— Придурок, друзья вернули мне мою кровь! — Гриценко, став ногой вурдовампу на грудь, отчего-то медлил, тянул с расплатой.
— Я разделаюсь с тобой, парень! Ты будешь мой!! — словно невидимая пружина подкинула кверху Коровина. Еще не став окончательно на ноги, вурдовамп сделал прицельный выпад в сторону Гриценко. До Серегиной шеи оставалось сантиметров десять-пятнадцать, которые Коровин с легкостью преодолел бы… если бы не осиновый кол. «Дядя Сережа, держите!!» — Вовка вовремя кинул кол, и Гриценко ловко поймал его на лету.
— Куда тебе, мерзкое отродье! Получай!!..
После Серегиного удара Коровин превратился в зловонное месиво.
Час за часом разделались и с остальными. Ягру Безсонов пригвоздил стрелой к стене. Прежде чем лопнуть со звуком раздавленного моченого помидора, Ягра минуты две жутко визжала!.. В следующую секунду, зазевавшись, Безсонов получил сильнейший удар в челюсть. В этот момент Женька стоял у клетчатого окна. Разбив спиной стекло и кусок прогнившей рамы, Безсонов с арбалетом в обнимку вылетел во двор. Бог его знает, на что он упал, но, видимо, благополучно, потому что довольно быстро пришел в себя и немедленно устремился наверх. Битва людей с вурдовампами была слышна далеко окрест.
Безсонов вбежал вовремя. Как раз в эту секунду коротышка с прилизанными волосами, изловчившись, запрыгнул Вовке на спину, но, слава Богу, не успел впиться в шею. Безсонов буквально на миг опередил — отбросил Прилизанного метким выстрелом из арбалета. Машка, что-то процедив сквозь зубы, добила вурдовампа из рогатки.
От Машки никто не ожидал такого бесстрашия и умения обращаться с рогаткой. Она расстреливала из нее кровопийц, как мальчишки бьют из рогаток воробьев или жаб. Стреляла серебристыми алюминиевыми пуговицами, отрезанными от старых Вовкиных школьных костюмов. И хотя известно, что вампира (раз так, то и вурдовампа) можно убить лишь серебряной пулей, алюминиевая пуговица убивала не хуже. Вон глядите, как Машка всадила пуговицу в лоб загнанного в угол Мица — лоб маленького вурдовампа разлетелся вдребезги, будто разбитое фарфоровое блюдце! Вот такие удивительные пуговицы на старых советских школьных формах.
У Безсонова стрелы кончились раньше, чем в доме вурдовампы. Поэтому пришлось отложить арбалет и взяться за осиновый кол. Правда, Женька опять зазевался (ох уж эти творческие люди!): он замешкался, поднимая с пола кол, и это ему едва не стоило жизни. Здоровенный вурдовампище с голым черепом и необъятным, точно бочка с пивом, животом (определенно, это был бритоголовый здоровяк, тот самый Лысый-толстый, поправившийся на человеческой крови) откуда ни возьмись подлетел (что никак не вязалась с его внушительной комплекцией) к Безсонову и — бац! — наступил ему на руку тяжелым солдатским ботинком. Резко потянул Женьку за волосы, со звериным рыком распахнул клыкастую пасть… Но уже в следующую секунду из пуза бритоголового громилы ударил фонтан какого-то дерьма и с ног до головы окатил Безсонова. То Сашка Спинов подоспел кстати, ударив вурдовампа в спину, с трудом пробил насквозь добросовестно выструганным колом. Это ж надо, какие здоровенные экземпляры иногда попадаются среди кровопийц!..
Бой с вурдовампами продолжался около двух с половиной часов. В комнате стоял жуткий смрад, стены были обрызганы какой-то красно-коричневой гадостью, над останками кровопийц поднимался зеленоватый вонючий дым, вскоре вызвавший дружный кашель у охотников на вурдовампов. По полу катались остекленевшие глаза кровопийц (наверное, единственное из их плоти, не подвергнувшееся распаду), глаза были разные, но во всех читалась одинаковая лютая ненависть, залитая напоследок, точно смолой скорпион, холодным багрянцем смерти. Вовка Спинов, пару раз поскользнувшись на тех мертвых-живых глазах, едва не шлепнулся на вонючую трупную кучу.
Поделиться книгой: